Текст книги "Как я написал Конституцию эпохи Ельцина и Путина"

Как Россия трижды пыталась перейти к федерализму, а попутно придумала евро

Можно долго обсуждать теорию и практику нашего федерализма, но за формой всегда надо видеть содержание, суть. А суть одна – если Россия в обозримом будущем по-прежнему не примет федерализм как мировоззрение, если этот особый образ мышления не проникнет во внутренний космос нашего общественного сознания, то, скорее всего, федеративный импульс, полученный Россией в начале 1990-х, опять будет растрачен впустую. А это значит, что мы окажемся в позиции проигравших на фоне тех вызовов, которые сегодня возникают перед каждым национальным государством в условиях глобализации.

Почему я говорю «опять»? Да потому, что Россия на протяжении своей истории несколько раз пыталась внедрить идеи федерализма, построить государственное управление и территориальную организацию на федеративных принципах. Однако все предыдущие попытки заканчивались крахом.

Тем не менее история российского федерализма содержит много интересных и славных страниц. Например, после войны с Наполеоном лучшие умы нашей империи вполне прониклись федеративными идеями и разработали проект Уставной грамоты (1819), предполагавшей, помимо прочих либеральных идей, трансформацию России в некий аналог федерации из десяти округов (наместничеств) с зародышами самостоятельной законодательной и исполнительной власти.

Но что особенно интересно, идею «федеративных» денег для Европы предложила в 1813 году тоже Россия. Финансист императора Александра I граф Николай Новосильцев⁷⁴ разработал проект системы финансов, предполагавший выпуск союзниками особых «федеративных» денег. Эта идея и соответствующие документы были вынесены на обсуждение участников Венского конгресса. Фактически речь шла о прообразе современного евро.

Когда я об этом рассказываю своим западным коллегам, то очень горжусь, что с исторической точки зрения идея современной единой европейской валюты была предложена Европе именно Россией.

Вторая попытка перейти к федеративному устройству случилась в 1917 году. После революции и вплоть до середины 1930-х большевики активно использовали идеи и модели федерализма для нового собирания земель рассыпавшейся Российской империи. Они выглядят вполне классическими и в проекте договора об образовании СССР, и в первой советской Конституции. Объективно это был единственный способ построить жизнеспособное государство на руинах прежней многонациональной империи. Однако выбор Сталиным национально-территориального принципа как основы для устройства федерации был достаточно субъективным, и, как оказалось впоследствии, роковым.

Как только проблема удержания власти и обеспечения территориальной целостности страны была решена, то большевики тут же отказались от ценностей реального федерализма и вернулись к привычному централизованному, командно-административному управлению страной.

Начало 1990-х годов – это уже третья попытка России встать на федеративный путь. Чем дело закончится, неизвестно. Остается только с интересом наблюдать и по мере сил способствовать реализации конституционной модели кооперативного федерализма.

Не два, не семь, а одиннадцать

Я твердо считаю, что федерализм – это не только способ сохранения единства и целостности многонациональной страны. Федерализм – это еще и гарантия стабильности политической системы. В федеративном демократическом государстве разделение властей по горизонтали на исполнительную, законодательную и судебную власти дополняется разделением властей по вертикали – между центром и регионами. Поэтому федерализм для нашей страны – это и прививка, и гарантия сохранения демократического политического устройства. А отказ в России от идеи федерализма – это возврат в прошлое.

И в этом плане, конечно, жаль, что был изменен принцип формирования Совета Федерации – «палаты регионов» российского парламента. Когда мы готовили Конституцию, то задумывали Совет Федерации как орган, в котором непосредственно представлены первые лица законодательной и исполнительной власти регионов, которые не законодательствуют, а от имени субъектов РФ одобряют или отклоняют законы, созданные в правительстве и Государственной думе. В такой модели присутствие в Совете Федерации первых лиц регионов означало, что они должны «пропустить закон через себя», соизмерить его со своими региональными возможностями, условиями и интересами и высказать свое мнение, поскольку потом им этот закон надо будет в регионах выполнять.

На мой взгляд, именно Совет Федерации спас Россию от полного распада в середине 1990-х. Ведь тогда был страшный политический кризис: Борис Николаевич болен, правительство слабо, а Государственная дума расколота на части. И в этой ситуации именно Совет Федерации, состоявший из первых лиц регионов, стал тем островком стабильности, который удержал Россию на краю гибели.

Однако с таким Советом Федерации чиновникам было неудобно работать: каждый со своими взглядами, традициями, амбициями. За каждым стоят избиратели региона. И потому ситуацию решили упростить – поменять принцип формирования Совета Федерации, изменив закон. Теперь в верхней палате работают люди, делегированные субъектами. Одного делегирует местный парламент, другого делегирует губернатор, а теперь еще есть и президентская квота. Что в итоге такой реорганизации получили? Получили удобный и управляемый (в хорошем смысле слова) орган, но – абсолютно не авторитетный.

Одновременно возникла проблема: а что делать с первыми лицами регионов? Из них создали Государственный совет, поскольку всё равно с регионами надо советоваться, надо решать проблемы вместе.

Таким образом, на сегодняшний день мы имеем следующую картину: Совет Федерации является полномочным органом власти, но не имеет авторитета, а Государственный совет имеет большой авторитет, но не имеет реальных полномочий органа власти.

Примерно то же самое, к сожалению, произошло и с Государственной думой. Создание ситуации, когда у одной фракции есть конституционное конструктивное большинство, позволяющее провести необходимые решения, привело к тому, что нижняя палата из политизированного веча стала управляемым рабочим органом. Но одновременно выяснилось, что ее авторитет в реальном обществе, в реальной политической системе просел.

Начался поиск компенсаторного механизма. Возникла идея создания Общественной палаты. В Общественную палату иногда попадают люди авторитетные, значимые. Но этот орган не имеет реальных властных полномочий.

То есть ситуация снова повторяется: полномочный орган, принимающий решения, не имеет реального авторитета, а орган, в котором собираются авторитетные люди, представляющие разные общественные силы, имеет только совещательный голос.

Но, думаю, не стоит смотреть в будущее с таким пессимизмом. Как я уже говорил, чем сложнее кризис, тем больше шансов на возвращение подлинного федерализма. Раз нет денег – надо дать свободу.

Будь моя воля, я бы вообще законодательно установил, что главы исполнительной власти субъектов по должности входят в федеральное правительство. Вот тогда центральная и региональная власти будут реально и, я бы сказал, на уровне постоянных межличностных контактов и общих интересов состыкованы.

И ничего, что глав регионов много. Расширенное заседание правительства может происходить нечасто – например, один раз в квартал. Тем более что число субъектов медленно, но меняется в сторону уменьшения. Видимо, этот процесс приостановится в тот момент, когда исчезнут с карты России субъекты-матрешки или сложносоставные субъекты, в рамках которых находятся одновременно автономные округа.

Кстати, механизм для «оптимизации» числа субъектов тоже был изначально заложен в Конституции. Принцип простой: если субъекты (неважно сколько – два, три, четыре) хотят объединяться, то они проводят референдумы на своих территориях, а по результатам принимается федеральный конституционный закон и делается соответствующее уточнение в 65-й статье Конституции, где имеется перечень субъектов.

Первый опыт укрупнения субъектов Российской Федерации мы опробовали с тогдашним губернатором Пермской области Юрием Петровичем Трутневым, объединив его область с Коми-Пермяцким автономным округом. Потом был Красноярский край и Таймырский и Эвенкийский автономные округа, потом Иркутская область и Усть-Ордынский Бурятский автономный округ. Так их и стало 83. Сейчас Республика Крым и город федерального значения Севастополь вернулись, поэтому субъектов в России уже 85.

Кстати, я своим студентам часто задаю вопрос на засыпку: если продолжать линию на объединение субъектов, то какое минимальное число их должно остаться, чтобы не пришлось отменять Конституцию? Кто-то говорит: да хоть все можно в единое целое объединить. Другие, кто поумнее, вспоминают: ой, так страна-то федеративная, значит, меньше двух субъектов нельзя. Но я им предлагаю еще подумать.

И вот находятся светлые головы, которые обнаруживают в Конституции статью номер 5, где перечислены разные типы субъектов федерации. Причем пять из них записаны во множественном числе, а шестой – в единственном: «Российская Федерация состоит из республик, краев, областей, городов федерального значения, автономной области, автономных округов – равноправных субъектов Российской Федерации». Тогда самый отличник из отличников находит верный ответ: минимальное число субъектов должно быть одиннадцать. Республики, края, области, автономные округа и города федерального значения – не меньше двух, а автономная область – как была, так и есть одна. В итоге и получается – 11.

При этом нужно помнить о главном правиле федеративного государства: каждый субъект должен быть связан и с центром, и с другими соседями. Все должны нуждаться друг в друге. Только в этом случае есть смысл совместного проживания, интеграции, совместной деятельности. Как только у кого-то всего будет вдоволь, не будет нужды в соседях, то в ситуации кризиса этот субъект сбежит себе в даль светлую и головы не повернет, не оглянется и не попрощается.

Вот потому-то не нравятся мне идеи бесконечного укрупнения субъектов федерации в стиле рекомендаций американских политологов. Вместо субъектов получатся феодальные княжества с самодостаточной экономикой. Была бы у Москвы такая возможность, она бы уже ушла, легко.

А в заключение этой большой темы – еще немного об очень серьезном.

В современных условиях любому государству приходится очень трудно. Снаружи давит глобализация, изнутри – стремление людей и регионов пожить своей жизнью, отдельно от всех этих борений и метаний. Особенно такое окукливание происходит в кризисных ситуациях, как коронавирусная пандемия, которая не только перекрывала внешние границы, но и разрывала связи между городами, между людьми.

Очевидно, что перед лицом глобальных вызовов роль государства должна усиливаться. Но, на мой взгляд, рост централизации, контроля, тенденции к закрытости и отказу от сотрудничества на международной арене делают любое государство не сильным, а хрупким. А нам нужна гибкость, которую дает федерализм. Государство должно научиться использовать «двойные» конкурентные преимущества: с одной стороны, от новых глобальных технологий, с другой – от уникального потенциала, который создает внутреннее разнообразие регионов, идей, людей.

Почему принятие государством федерализма как образа действий и как идеологии означает его усиление?

Да потому, что именно федерализм дает государству множество эффективных инструментов управления, образно говоря, позволяет сочетать «силу льва» и «мудрость лисы» в своей политике. Федерализм как мировоззрение требует плюрализма, свободы и демократии, множественности партий, многообразия культур и регионов, то есть неоднородной общественной материи. Поэтому, в отличие от унификации и централизации, вектор которых направлен в конечном итоге на сокращение разнообразия, федерализм (при правильном употреблении) дает любому государству заметно большую внутреннюю энергетику, потенциал саморазвития, а следовательно, конкурентные преимущества и шанс на исторический успех.

Северный Кавказ – моя родина, Чеченская Республика – моя боль

Сейчас я начну очень длинный разговор о том, каким образом моя биография оказалась связана с тем, что политологи любят называть чеченской проблемой.

Для меня Северный Кавказ и Чеченская Республика – это не абстрактные понятия, и уж тем более не «проблема». Северный Кавказ – это родина моих предков, моего отца, поэтому для меня это очень личная история.

Я уже не раз повторял, что горжусь происхождением из казаков. Но я не донской и не кубанский, а терский казак. Это особый класс казачества, который, собственно, и осваивал Северный Кавказ для Российского государства. Отец занимался историей нашего рода, нашел в свое время много интересного в архивах. Наш род насчитывает уже двенадцать поколений. Кстати, Екатерина именно терское казачество расселила по высокому берегу реки Терек так, чтобы между ингушами и осетинами стояли казачьи станицы. Учитывался и религиозный фактор. Мы гордимся тем, что именно казачество исстари на Северном Кавказе препятствовало конфликтам вроде тех, что случились уже в наше время в 1992 году. С одной стороны, казаки, конечно, были вооруженной силой. Но, с другой стороны, именно в казачьих станицах активно шла торговля, ярмарки. Опять же было немало, как нынче принято говорить, межнациональных браков.

И когда после революции Яков Свердлов и большевики ликвидировали казачество, именно терские казаки составили основную массу тех, кого уничтожили физически, – почти миллион человек. Казачьи станицы захирели или вовсе исчезли. А потом советская власть выгнала из аулов аварцев, чеченцев, ингушей, представителей других народов Северного Кавказа. Часть из них переселили на казачьи земли. В общем, всё перемешалось, был нарушен баланс.

Так что, когда в 1992 году Ельцин назначил меня главой временной администрации в зоне осетино-ингушского конфликта, я стал действовать по тем принципам, что сохранились в моей «родовой памяти», и просто восстановил традиционный терский принцип взаимоотношений в сложной этнической и военно-политической ситуации.

Но об этой истории расскажу чуть позже, а пока два сюжета: почему Чечня занимает такое место в российской политике и почему конфликт оказался таким затяжным.

Следующая остановка – «Чечня», конечная – «Кремль»

Как известно, феномен вечной чеченской нестабильности возник давно, когда и автора, и читателей еще в помине не было, а попытки «замирить Северный Кавказ» предпринимали все – от царя-батюшки до большевиков, от Сталина до Ельцина и, наконец, Путина. Но сказать, что за давностью лет вопрос стал неактуальным, по-прежнему нельзя. И если кому-то кажется, что сейчас-то у нас все успокоилось и на Северном Кавказе – прочный мир, то, увы, это может оказаться иллюзией.

Так уж сложилось в истории современной России, что путь в Кремль всегда лежал через Чечню. В этом состоит не только особенность, но и трагедия исторического процесса, потому что любая фигура, претендующая стать лидером России, должна была предъявить обществу свое желание и способность решить чеченскую проблему. И это не теория.

Взять, к примеру, всех предполагаемых преемников главы государства, кандидатуры которых до последнего рассматривал президент Ельцин.

Александр Лебедь со своим Хасавюртовским соглашением. Борис Немцов со своим миллионом подписей против чеченской войны. И у того и у другого Чечня – это был осознанный и сильный ход, заявка на российское лидерство.

Кстати, одно время и меня аналитики называли потенциальным преемником, наверное, потому, что я тогда тоже был погружен в дела республики. В шорт-листе потенциальных «наследников» был и Сергей Степашин, который во всех своих должностных ипостасях занимался северокавказскими проблемами.

А самый очевидный пример – состоявшийся преемник, ныне действующий глава государства Владимир Путин, который стал президентом, решительно применив силу во время конфликта в Дагестане и в Чечне.

Но у этой закономерности есть и другая сторона: если путь в Кремль лежал через Чечню, то путь на место лидера Чечни лежал через Москву.

И эти оба обстоятельства по факту мешали решить чеченскую проблему по существу. Как только кому-то удавалось реально что-то сделать, чтобы притушить чеченский конфликт, вспыхивали политические интриги в Кремле, и все с трудом достигнутые договоренности срывались.

То есть чеченская проблема была способом решения главной политической задачи – заполучить в свое распоряжение Кремль, а вопрос о реальном урегулировании ситуации в вечно бунтующей и жаждущей по-своему понимаемой свободы Чечни откладывался на потом.

Получалось, что если удастся утихомирить Кавказ, – отлично, если нет, – хуже, но тоже не беда, поскольку главное – заполучить в руки страну. А уж с Чечней можно будет разобраться попозже. То есть вопрос о власти при решении данной проблемы всегда был первичен. В чем была главная цель и смысл Хасавюртовских соглашений генерала Лебедя? Мир в Чечне – вторично. А первично – претензии на российский трон.

На президентских выборах 1996 года Александр Лебедь поддержал Ельцина и обменял эту поддержку не на пост вице-президента, который мы своевременно убрали из Конституции, а на пост секретаря Совета безопасности. Я знаю, что Борис Николаевич предлагал ему тогда пост министра обороны, но Лебедь отказался, видимо, не хотел погружаться в сложные вопросы военной реформы. После своего назначения Александр Иванович ничем иным, кроме как попыткой решить чеченский вопрос, больше не занимался. И подписанные им 31 августа 1996 года Хасавюртовские соглашения, которые де-факто, а в значительной мере и де-юре признавали самопровозглашенную Республику Ичкерию отдельным от России государством, – главное свидетельство и подтверждение изложенного выше. Уверен, что у генерала Лебедя в мозгу занозой сидела мысль: неважно, что там написано в этом соглашении. Деталями будем заниматься потом. А сейчас – остановлю войну и на белом коне въеду в Кремль.

Или вот те же миллион подписей против войны в Чечне, с чемоданом которых молодой нижегородский губернатор, любимец президента и на тот момент явный кандидат в преемники Борис Немцов приехал к Ельцину. Метода другая, чем у Лебедя, но суть та же.

Разве Немцов не понимал, в чем природа этой войны – политическая, историческая и прочая? Прекрасно понимал. Поэтому-то он уже тогда таким образом сделал попытку выйти на первую роль федерального уровня. Просто он придумал другой способ «замирить Чечню» и решить целевую задачу: Чечня – Москва – Кремль.

Я Бориса про эту его схему прямо спрашивал, а он и не отрицал особо. Однако стратегия «остановить войну в Чечне через протест россиян» не удалась.

Но дело не в этих деталях, а в том, что факт остается фактом: судьба российского трона решалась не в Москве, а в Чечне.

Что касается Владимира Владимировича Путина, то тут ситуация выглядела несколько иначе. Сначала Борис Николаевич передал ему трон, а вместе с троном и историческую необходимость решить чеченскую проблему. И нужно сказать, что он ее решил. По-своему, конечно. Так, как мог. Но решил. С помощью личных договоренностей и больших денег страна получила-таки передышку. Полыхавший Северный Кавказ сегодня только дымится, а если где что-то вспыхнет, то «пожарные» быстро зальют. И если честно, то и этот не слишком надежный мир – это уже прекрасно в такой сложной истории. Но очевидно, что многие застарелые проблемы не исчезнут и через десять, и через пятьдесят лет. То есть вопрос Кавказа в целом и Чечни в частности – это одна из тех проблем, которая, как хроническая болезнь, до конца не вылечивается: есть периоды ремиссии и есть обострения. Слава богу, что уже столько лет мы имеем ремиссию. Хотя сегодня этот мир оплачивается очень большими бюджетными деньгами. И не только ими. Но тут никуда не денешься: за всё надо платить – за мир, за территориальную целостность, за относительный порядок.

Пока эта проблема решена. И как долго будет длиться это «пока»? Думаю, пока Путин и Кадыров находятся в жесткой связке. Ведь у нас по традиции все строится не на принципах, а на личных договоренностях. Поэтому ситуация остается стабильной, пока остаются те, кто договаривался. Придет кто-то новый – все может «обнулиться».

Почему чеченский кризис лечили не теми средствами

От региональных кризисов, в том числе под национальными и религиозными знаменами, не застраховано ни одно современное государство, даже самое стабильное: испанские баски, итальянский север, проблема католической Ирландии, курды в Турции, Северный Кипр, Квебек в Канаде. Перечислять можно долго. За десятилетия в мире сложился достаточно разнообразный и эффективный опыт урегулирования региональных конфликтов. И казалось бы, наше многонациональное государство вполне могло научиться учитывать чужие ошибки, чтобы не совершать собственных. Но этого, к сожалению, не случилось: Северный Кавказ и Россия вступили на свой собственный трагический путь.

Видимо, прав был Лев Толстой, когда писал, что каждая несчастливая семья несчастлива по-своему. Типичный региональный кризис – чеченский – оказался для молодого демократического государства по-настоящему неожиданным. Он стал испытанием на прочность нашей федеральной власти, нашей правовой и политической системы, всего нашего общества. И к сожалению, результаты этого испытания оказались неутешительными.

За ошибки, безволие, безответственность и неготовность принимать и проводить согласованные решения государству пришлось расплачиваться кровью своих граждан, расплачиваться своим авторитетом и опасностью новых потрясений.

Почему же чеченский кризис оказался настолько острым и трудноразрешимым? Почему федеральные власти так долго не могли его урегулировать?

Если на время отставить в сторону эмоции и обратиться к фактам, то немедленно высветится главная особенность чеченского и всех остальных российских этнополитических кризисов, а именно: предельная сложность и запутанность политической, экономической, правовой, психологической и других составляющих. Поскольку центру не удавалось четко диагностировать ситуацию, то и методы, соответственно, грешили неточностью, отсутствием адресности, а значит, и неэффективностью.

Политическими методами пытались решить то, что решалось только административными мерами; силовыми методами – то, что следовало регулировать чисто экономическим воздействием; общественным мнением пытались создать то, что должно устанавливаться законами и другими нормативными актами. А в результате – десятилетия непрекращающейся напряженности, периодически переходящей в вооруженное противостояние.

Попробуем разобраться, что лежит в основе чеченского кризиса.

Этнополитические региональные конфликты на Кавказе конца ХХ века – от карабахского до чеченского – при всем своем разнообразии имеют примерно одинаковую природу.

Прежняя внутренняя политика государства, рост социально-экономических трудностей привели к росту напряжения в полиэтнических регионах страны, которое сопровождалось активизацией национальных элит при ослаблении центральной власти. Процессы передела собственности и власти были усугублены территориальными претензиями, исторически сложившимися на базе царской и сталинской политики переселения народов.

Важнейшая составляющая событий в Чеченской Республике, о которой часто забывают, – трагическая судьба чеченского народа. В XIX веке произошла жестокая более чем полувековая Кавказская война с ее огромными людскими потерями, а затем махаджирством (исходом) в Турцию и на Ближний Восток. В XX столетии – поголовная депортация чеченцев в Северный Казахстан в 1944 году. Всё это не могло не оставить глубоких шрамов в исторической памяти народа и не породить глубокого недоверия не только к центральной власти, но и к власти вообще. Возможность залечить шрамы открывало возвращение чеченцев на родину в 1957 году, но половинчатые, как всегда, решения государственных органов оставили нам в наследство мину со взведенным взрывателем.

Эта мина взорвалась в 1990-м, когда союзный центр запустил свой «план автономизации» и объявил о выравнивании статуса автономий до уровня союзных республик и даже независимых государств. Кое-кто из российских лидеров попытался перехватить инициативу в борьбе за влияние на автономии и, в свою очередь, бросил вызов партноменклатуре национальных республик. «Первый демократ», как себя называл тогда Руслан Хасбулатов, лично поехал в Чеченскую Республику и добился снятия «партократа» Доку Завгаева⁷⁵.

И что в результате получилось? Кто от этой борьбы выиграл? не союзное и не российское руководство, не демократы и не партократы, и уж тем паче не народ. Выиграла предпринимательская группа «Дудаев и К^о», которая под лозунгами национального самоопределения и независимости построила на территории Чечни криминальный экономический механизм, исправно превращавший достояние республики, ее граждан, федеральную собственность и средства федерального бюджета в личный доход «концессионеров». Чеченские авизо стали символом финансового беспредела тех лет.

К чеченской экономике издания 1991–1993 годов в буквальном смысле был применим анекдот про некоего товарища, который просил дать ему в собственность один метр государственной границы, потому что этого метра хватило бы на безбедную жизнь и ему, и детям, и родственникам. В собственности у криминальных элементов на территории Чеченской Республики оказался не метр, а сотни километров государственной границы. В самом начале 1990-х по три раза в день из Чечни за границу и обратно летали «неучтенные» рейсы, и контрабандный ввоз товаров в Россию способствовал быстрому обогащению отдельных преступных групп.

Фактически на территории республики был создан мощный финансовый насос, причем не только внутрироссийский, но и международный, с помощью которого в страну и по всему миру – от Европы до Ближнего Востока – пошел транзит контрабанды, валюты, оружия и наркотиков. Вырос целый слой людей, обслуживавших этот механизм, получавших свою (и немалую!) долю от его работы, а потому готовых с оружием в руках защищать свою криминальную кормушку и право на дележ прибыли.

Красивая идея независимости и суверенитета была использована как фиговый листок для прикрытия финансово-экономической аферы. Политические лидеры, создавшие из Чечни криминальную зону, бессовестно сыграли на таких качествах чеченского народа, как свободолюбие, гордость, верность традициям, на законном стремлении восстановить историческую справедливость. По сути, криминальные вожди использовали чеченский народ в своей циничной игре ради достижения корыстных политических и финансовых целей.

Я тогда написал подробную записку, где с фактами и цифрами на руках показывал, что природа чеченского кризиса – экономическая. И если мы сделаем дальнейшее функционирование этой черной дыры в экономике России финансово непривлекательным, то группы сепаратистов потеряют политическое влияние в республике. И такая работа началась.

Во-первых, был сделан ряд шагов на целенаправленное закрытие криминальной экономической зоны. Уже в 1994 году федеральные власти сильно осложнили возможности для несанкционированного вылета самолетов с территории Чечни за рубеж, запретили беспошлинный ввоз товаров, установили жесткий контрольно-пропускной режим для въезда и выезда транспорта. Восстановили банковский, финансовый, валютный контроль.

Во-вторых, российское правительство приняло решение о начале строительства железной дороги длиной 78 километров в обход Чеченской Республики. Это было сделано для нормального снабжения Дагестана и республик Закавказья.

В-третьих, прошла серия активных мероприятий против этнических криминальных группировок и мафиозных групп, действовавших вне территории Чечни. Цель была все та же: свести на нет привлекательность чеченского криминального финансового механизма.

Кроме того, серьезно ограничили возможности для действий бандформирований с территории Чечни, будь то в Минеральных Водах, где постоянно происходили захваты заложников, будь то на каких-то других территориях.

В результате очень быстро появилась реальная надежда на то, что экономическое ослабление дудаевского режима приведет к его политическому падению. Тем более что на фоне перемен антидудаевская оппозиция стала полноправным участником в политических переговорах по мирному урегулированию конфликта.

Правда, потом на Западе стали кричать, что мы строим экономический «санитарный кордон» вокруг Чечни. В ответ на это я предложил вместо черной экономической дыры создать особую экономическую зону в республике: принять закон, в котором четко оконтурить территорию и урегулировать все экономические вопросы внутри. Как мне казалось, такой подход решал бы одновременно прагматические и имиджевые задачи, демонстрируя всему миру гибкость политики федеральных властей, делающих новый шаг в процессе урегулирования кризиса в Чеченской Республике: федеральный центр предоставляет республике широчайшую экономическую самостоятельность и имеет полное право ожидать адекватных встречных шагов в деле политического урегулирования ситуации.

Борис Николаевич не понял и не поддержал меня. Как так можно – они с нами воюют, а мы им – свободную экономическую зону. Всё время думал: может, я просто плохо объяснил? А потом, когда меня со всех постов отправили, дошло: со своей идеей я перекрыл бы источники обогащения такому количеству хороших людей, что они поспешили меня убрать. Этот ведь закон перекрыл бы людям доход – миллиарды, и не в рублях.

А кто хочет терять деньги? Никто. Поэтому чеченским урегулированием очень быстро занялись совсем другие люди.