Текст книги "Как я написал Конституцию эпохи Ельцина и Путина"

Можно было решить миром…

По природе своей я не усмиритель, а примиритель

Что бы ни писали и ни говорили, но я, по-моему, был единственный, кто всегда стоял за комбинированное решение чеченской проблемы – политическое, мирное, но с позиций силы. Я постоянно предлагал разные схемы и шаги, которые могли бы без применения оружия ослабить сепаратистов и посадить всех, если надо – силой, за стол переговоров.

Собственно, политическую формулу урегулирования чеченского кризиса я написал еще в 1992 году, а потом упорно эту идею двигал, куда только можно. В итоге она прозвучала в февральском 1994 года Послании Президента Федеральному собранию: основой для урегулирования отношений между федеральной властью и Чеченской Республикой «могут стать проведение в Чечне свободных демократических выборов и переговоры по разграничению полномочий с федеральной властью»[54]54
  Послание Президента Российской Федерации Федеральному собранию РФ «Об укреплении Российского государства (Основные направления внутренней и внешней политики)». М., 1994. С. 44.


[Закрыть]. Ельцин поручил правительству провести необходимые консультации со всеми политическими силами в Чечне и подготовить Договор о разграничении предметов ведения и взаимном делегировании полномочий[55]55
  Распоряжение Президента Российской Федерации от 15 апреля 1994 г. № 189-пр «О мерах по политическому урегулированию отношений федеральных органов государственной власти с органами государственной власти Чеченской Республики» // Собрание актов Президента и Правительства РФ. 1994. № 16. Ст. 1380.


[Закрыть]. И депутаты нас тогда впервые поддержали[56]56
  Постановление Государственной думы Федерального собрания Российской Федерации от 25 марта 1994 г. № 75-I «О политическом урегулировании отношений федеральных органов государственной власти с органами власти Чеченской Республики» // Ведомости Федерального собрания РФ. 1994. № 3. Ст. 155.


[Закрыть].

В общем, в силу своего происхождения и традиций моего рода я считал и считаю своим предназначением миссию не усмирителя, а примирителя. И действовал именно так с того самого момента, когда стал главой временной администрации в зоне осетино-ингушского конфликта.

Конечно, решение Ельцина отправить меня разбираться с проблемами Северной Осетии и Ингушетии основывалось не на моих психологических особенностях, а на каких-то более прозаических факторах.

Наверное, роль сыграло то, что к ноябрю 1992 года многие другие назначенцы там уже провалились. Правительство Гайдара просто упустило ситуацию из-под контроля, потому что им было не до региональных конфликтов, необходимо было спасать экономику. До меня на этой должности был вице-премьер Георгий Степанович Хижа, очень хороший профессиональный человек, но ситуация в регионе сложилась такая, с которой он, видимо, объективно не мог справиться.

Я в то время был в отставке, и, видимо, кто-то сказал Ельцину, что вот у нас тут Шахрай без дела сидит, и вдобавок – вырос на Северном Кавказе. Вот меня и отправили исправлять ситуацию.

Я сразу поехал туда, чтобы увидеть все своими глазами. А там… Настоящая бойня. Там ведь не только северные осетины с ингушами воевали, там и чеченские боевики были, тот же Дудаев. Никогда не забуду эту страшную осень 1992 года: каждую ночь по два-три изуродованных до неузнаваемости трупа подбрасывали под окна моей так называемой ставки – железнодорожного вагона, где я жил и откуда руководил.

Надо сказать, что, когда Борис Николаевич вернул меня из отставки, он дал особые полномочия, которых ни до, ни после на этом посту ни у кого не было.

Согласно указу, главе временной администрации должны были подчиняться все силовики – ФСБ, МВД, армия. Причем прямо на месте, а не через Москву. Только так мы могли оперативно действовать, чтобы реально держать режим чрезвычайного положения в зоне конфликта.

Сначала силовики отнеслись ко мне настороженно, как к любому политику того периода. Но я уже в аэропорту Беслана сразу по прилете подписал свой первый приказ, который назывался «Распоряжение № 1», примерно такого содержания: я, глава временной администрации, беру на себя всю юридическую и политическую ответственность за действия военных. И это абсолютно все изменило.

Для силовиков этот документ был очень важен. Потому что к тому времени уже разразились конфликты в Тбилиси, в Нагорном Карабахе, в Вильнюсе, когда политики принимали решение применить силу, а военные потом оказывались крайними. А я сказал, что всю политическую и юридическую ответственность за действия силовиков беру на себя. Военные это сразу оценили, и у нас сложились нормальные отношения.

После этого мне пришлось таким же образом санкционировать около десятка войсковых операций, и они прошли практически без потерь. Военнослужащие брали зону конфликта (населенный пункт) в окружение, а внутрь зоны входил подготовленный спецназ. Причем силовики действовали одновременно и на ингушской и на североосетинской территории. В результате даже особых жалоб не было, потому что люди реально видели, что мы одинаково жестко, но справедливо действуем в отношении обеих сторон конфликта.

Вдобавок и я лично не оставался ни у кого на территории в гостях, на застолье, тем более – не ночевал. Жил тогда либо в поезде, либо внутри нашей военной части. То есть в полном соответствии с казачьими законами и кавказскими традициями.

После этой истории с осетино-ингушским конфликтом мне как-то автоматически передали все остальные проблемы региональной и национальной политики, вместе с чеченскими делами. Что б ни говорили, я решать эти вопросы сам не рвался. Они ко мне, как говорится, по долгу службы пришли.

Но исторически мне в каком-то смысле повезло. Однажды теплым майским утром 1994 года позвонил помощник Ельцина Виктор Васильевич Илюшин и сказал: Сергей Михайлович, вы отстранены от чеченской проблематики, ею теперь будет заниматься Николай Дмитриевич Егоров⁷⁶. Было обидно страшно, потому что на тот момент ситуация с республикой уже практически была решена. И решена миром. Но разные политологи и конспирологи стали бомбардировать Кремль записками на тему, что тот, кто урегулирует чеченскую проблему, будет следующим президентом страны. Вот, видимо, некоторые товарищи и поторопились…

Правда, потом опыт показал, что лично для меня эта «отставка от Чечни» стала своего рода персональной защитой. А до того мне много бумаг приходило с личными угрозами от сепаратистов.

Тем не менее до этой отставки было несколько эпизодов, которые я считаю очень важными. В октябре 1992 года я был в Грозном. Со мной приехали Рамазан Абдулатипов – тогдашний Председатель Совета национальностей Верховного Совета России и Валерий Шуйков, депутат. И мы, ни много ни мало, подписали с чеченской стороной документ, который можно считать политической формулой урегулирования региональных конфликтов. Эта формула потом, кстати, легла в основу договора с Татарстаном. Она вполне может быть применима, как я уже писал, для любой страны, где есть национальные автономии с сепаратистскими устремлениями. Речь идет о типичных проблемах между центром и регионом.

Суть решения простая. Мы садимся за стол переговоров и говорим, что все вопросы, по которым договориться невозможно, мы не обсуждаем. Откладываем их на потом. В тех условиях не было никакого смысла дискутировать, какие полномочия принадлежат Грозному, а какие – Москве, потому что каждый всё равно оставался при своем мнении.

Поэтому я объяснял: давайте поступим наоборот: возьмем лист бумаги и перечислим не наши разногласия, а те вопросы, по которым нам хочется того или нет, но придется взаимодействовать. По этим совместным вопросам полномочия мы будем не делить, а делегировать друг другу в той части, где каждая сторона может сделать что-то полезное для другой. Вот и всё. Это очень простая модель решения регионального конфликта: находить и фиксировать точки согласия. А из них потом вырастет всё остальное.

В Татарстане в 1994 году это сработало. Да и в Грозном этот документ в 1992 году был подписан, причем подписан председателем чеченского парламента Хусейном Ахмадовым и парафирован исполнительной властью.

Мы было вздохнули с облегчением, но уже через неделю или две в Москву примчался Зелимхан Яндарбиев, вице-президент Дудаева, и отозвал подписи республики под договором. У нас тогда с ним состоялся очень откровенный разговор. Я спросил: почему вы разрываете договор, мы же сделали практически всё, что вы хотели?

Ответ был очень логичен и очень циничен одновременно: новой власти нужна война, чтобы сломать старую тейповую систему в республике.

Дело в том, что чеченское общество долгое время оставалось традиционным, по сути родоплеменным. И все эти демократические нововведения – с президентом, парламентом, всенародными выборами – на деле не имели значения. Чеченцы подчинялись не президенту и не парламенту, а авторитету старшего в своем тейпе.

Так вот, Яндарбиев, попивая чай в моем кабинете в Белом доме, абсолютно прямо сказал: «Роль Джохара Дудаева сейчас в республике почти никакая, потому что хоть он и генерал, но тейп у него неавторитетный. Чтобы авторитет выборного президента стал непререкаемым, нам нужно сломать тейповые традиции, построить гражданское общество. Для этого нужна война с Россией. В пламени войны у нас родится и укрепится гражданское общество».

И добавляет: «А после войны мы подпишем с вами самый мирный, самый демократичный договор и будем какими-нибудь ассоциированными членами. И всё будет хорошо».

Спокойно так произносит свои резоны, вроде как ничего личного – строим демократию доступными средствами. А у меня мурашки по коже: «Как же так? Что он говорит? Он же не может не понимать, что это кровь и трупы. Ведь образованный человек, поэт, драматург…»

Не знаю, сами они это придумали или зарубежные консультанты насоветовали (а их тогда много крутилось в республике), но факт есть факт. И парадокс в том, что эта идеология уничтожения в стиле Геббельса в итоге во многом сработала. Потому что две чеченских войны разрушили и тейпы, и очень многие основы традиционного общества в республике.

Хасавюртовские соглашения я так и не завизировал…

Хотя я говорю про себя – примиритель, но что касается «Хасавюртовского мира», то я всегда выступал против него.

Помнится, буквально за три дня до вступления Ельцина в должность после выборов 1996 года снова сильно заполыхало в Грозном. Сепаратисты начали операцию «Джихад». Боевики стянули огромные силы, им удалось блокировать Дом Правительства, здания МВД и ФСБ, где вместе с военными в окружении оказалось и большое число журналистов.

10 августа, прямо на следующий день после церемонии инаугурации, Борис Николаевич назначил Лебедя полномочным представителем в Чеченской Республике. Почти две недели длились бои, в которых федеральные силы потеряли больше двух тысяч человек. А еще через неделю Лебедь подписал «Хасавюртовский мир».

Надо сказать, что с Лебедем я был хорошо знаком. Впервые мы с ним пересеклись в августе 1991 года, когда я сидел в своем кабинете в Белом доме на Краснопресненской набережной и смотрел, как прямо под мои окна генерал Лебедь подогнал свой первый танк. Потом мы с ним были внутри Белого дома, потом вместе – в толпе на улице. Так и запомнили друг друга, какой-то контакт сложился. И этот контакт у нас с ним сохранялся и в Совете безопасности, и во время его губернаторства в Красноярском крае – вплоть до той самой трагической авиакатастрофы.

Особенно много мы общались с Александром Ивановичем в 1996 году, во время президентских выборов, но это уже другая история. Хотя… сразу вспомнились встречи у меня на даче с Лебедем и Березовским, который чего-то все комбинировал. Мне, кстати, уже тогда не совсем была понятна и прозрачна логика Лебедя, который сам по себе был достаточно грамотным и сильным человеком, но вдруг оказался в компании каких-то странных людей. Он выбрал свой путь к власти, и при этом немного торопился. Из-за этой торопливости он, как мне кажется, сделал две стратегические ошибки: первая – очень сблизился с Борисом Абрамовичем и вторая – стал действовать по его сценарию.

Я уже сто раз написал, что путь в Кремль в новой России всегда лежал через Чечню, и Хасавюрт для Лебедя был таким первым шагом. Но получилось совсем иначе. Именно Хасавюртовские соглашения, абсолютно слабые, поспешные и опасные для страны, для сложившейся тогда ситуации, подорвали в итоге авторитет генерала Лебедя в армии и в той части элиты, которая вдруг увидела, на что готов человек ради власти, которая и так шла к нему в руки.

Лично для меня вся эта история была равносильна подписанию большевиками Брестского мира в 1918 году. Согласие на Хасавюртовский мир, на мой взгляд, было почти предательством – и армии, и интересов страны.

Прошло уже очень много лет, страсти улеглись. Можно допустить, что для Лебедя подписание этого документа было просто тактическим решением, некой военной хитростью. Дескать, сейчас согласимся, а потом – отцепим эти «вагончики».

Но я – юрист, и всегда читаю всё, что написано, особенно мелким шрифтом. Просчитываю политические риски и правовые последствия. А последствия были такие, что на глазах у всего мира по этим соглашениям мы признавали, что были не правы, что вся война была зря.

Я наотрез отказался визировать эти соглашения и резко их раскритиковал. За что тогда крепко получил по шапке. Но все равно в итоге я так их и не поддержал. Знаменитый советский «антикризисный управляющий», тогда председатель Российского союза промышленников и предпринимателей Аркадий Иванович Вольский⁷⁷, помнится, на меня сильно наехал за это. Да и Вячеслав Александрович Михайлов – мой бывший замминистра, а на тот момент – министр по делам национальностей и федеративным отношениям тоже уговаривал подписать: «Сергей, это сейчас важно, надо поддержать Хасавюртовские соглашения».

Он хотел компромисса с республикой. А я ему упрямо: «Это невозможно».

Нужно сказать, что с Михайловым мы всё равно остались друзьями, коллегами. А вот Вольский на меня нажаловался Ельцину: «Борис Николаевич, тут ваш Шахрай мешает». Да и Лебедь тоже всем звонил: «Шахрай, такой и сякой, срывает мир на Кавказе».

Но прошло всего три года, и тогдашний премьер Владимир Путин прямо заявил: «Хасавюрт был ошибкой».

…а вот Конституцию для Кадырова написал

Хотя я всегда искал прежде всего мирные решения для Чечни, а до начала вооруженной стадии конфликта Ельцин вообще от национальной политики отстранил, все равно меня все время числили в главных врагах чеченского народа. Но самый разный чеченский народ прекрасно знал дорогу в мой кабинет, причем находили, где бы я ни работал, и приходили с самыми разными вопросами.

И вот в один прекрасный день на пороге моего кабинета в Счетной палате возникает собственной персоной муфтий самопровозглашенной Чеченской Республики Ичкерии и ее новый глава – Ахмат Кадыров⁷⁸. Заходит и сразу заполняет собой и своей папахой весь кабинет. И смотрит на меня молча. Оценивает, как я понимаю. А взгляд у него такой жесткий, тяжелый взгляд, я бы даже сказал – волчий. Я тоже на него смотрю, соображаю: зачем он здесь появился. Ведь знаком я с ним до этого не был.

Надо сказать, что привел его ко мне наш общий знакомый, один московский чеченец, который очень переживал за события на своей родине. И за Россию тоже. Вот он Кадырова, как религиозного авторитета и перспективного лидера, ко мне и привел.

Смотрю я на своего гостя и понимаю, что тот не сильно счастлив меня видеть и визиту этому явно сопротивлялся. Да и я, собственно, не горю желанием с ним общаться. Но я уважал и ценил моего товарища, который и для Ахмата Абдулхамидовича тоже был авторитетным человеком. Поэтому просто жду, что дальше будет.

А Кадыров-старший идет к моему столу и садится передо мной на стул. Причем прямо в папахе сел. С головы ее не снял. Я смотрю на него и думаю: «Сейчас пойду и свою папаху надену. Я же терский казак, и папаха у меня имеется. В шкафу висит». Но решил не нагнетать: уж очень демонстративно бы вышло. Или даже смешно.

Кадыров веско так помолчал, подержал паузу, а потом все-таки начал говорить. И всё вокруг да около: как дела, как семья и прочее. И вдруг выстреливает фразой: «А можете мне написать договор об отношениях республики с федеральными органами власти? А еще лучше – Конституцию?»

Тут я вздохнул свободно: «Конечно могу. И договор, и Конституцию».

В итоге написал и то и другое. Жизнь, конечно, что-то поменяла, ведь столько лет прошло, но во многом сегодняшняя Конституция Чечни – это тот текст, который был тогда мною написан для Ахмата Кадырова.

Кстати, заказчиком он оказался не строптивым. Принял мой текст хорошо. Внимательно все детали со мной разобрал. Мы с ним сидели, и я ему по каждому абзацу объяснял, почему так, а не иначе написано. Вникал, кое-что уточнял. У нас с ним несколько таких встреч было, рабочих.

И нужно сказать, что в итоге у меня к Кадырову-старшему сложилось очень позитивное отношение. Почему? Потому что этот человек точно понимал, чего хочет. Понимал, чем рискует. И даже осознавал, что в глазах части населения республики будет считаться предателем, потому что пошел на мир с Россией. Но при этом он понимал, что идет на такую жертву, потому что для блага своего народа надо поступить именно так.

Он умел смотреть за горизонт. Вот что для меня было особо удивительно. Задачи свои и цели четко видел. Куда все его шаги республику выведут – это он всё просчитал.

То есть Ахмат Абдулхамидович Кадыров был совершенно на своем месте. Да, сегодня я в этом уверен. Тут и России повезло, и Чечне повезло. Примерно так же, как с Шаймиевым. С Дудаевым и Яндарбиевым не повезло, а вот с Кадыровым-старшим точно повезло.

Как проект договора с Чечней сработал в Татарстане

Конечно, для России начала 1990-х годов чеченский конфликт был самым опасным, но и в Татарстане ситуация тоже была на грани. Федеративный договор в 1992 году республиканские власти не подписали. Выборы российского президента не состоялись, выборы депутатов в федеральный парламент – тоже. Была провозглашена практически и юридически полная независимость Татарстана. Делегация республики сидела в Совете Европы, а Венецианская комиссия[57]57
  Венецианская комиссия – консультативный орган по конституционному праву, создан при Совете Европы в 1990 году.


[Закрыть] со ссылкой на международные нормы обосновывала казанскую независимость и суверенитет.

Мы три года работали над проектом татарстанского договора, который в результате был подписан 15 февраля 1994 года.

Почему так долго шли переговоры? Имели значение два фактора.

Первый фактор: надо было найти решение нерешаемых вопросов, а для этого нужно было, чтобы поуспокоились страсти. В такой ситуации время – лучший лекарь. Я уже не помню, в десятый или двенадцатый раз был в Казани, когда мы во время очередной прогулки с Минтимером Шариповичем «родили» формулу: ассоциированное членство. Согласно толковому словарю формулировка означает договорно-союзнические отношения. Звучит важно, но каждый понимает так, как хочет. Для Татарстана – подчеркивает самостоятельность. Для России означает, что на самом деле республика ассоциирована с Россией, то есть входит в ее состав. В общем, «ассоциированное членство» устроило обе стороны, но при этом было совершенно новым словом в политике и в праве. В результате эта находка позволила Шаймиеву решать проблемы внутри республики, а нам позволила сказать, что найден компромисс.

Второй фактор, почему договор так долго не подписывался, – это необходимость обновления правовой базы, в том числе и на федеральном уровне. Новые федеративные отношения должны стоять на новом конституционном фундаменте. Что было делать с договором, который уже был готов? Его нельзя было подписать по старой Конституции РСФСР. Причем даже если бы мы его и подписали, он не имел бы юридического значения. Был бы чисто политическим. Именно поэтому в проекте Конституции РФ 1993 года специально под договор с Татарстаном в 11-ю статью были заложены два слова. Эта статья о том, что предмет и ведение полномочий разграничивается Конституцией, Федеративным (а Федеративный договор 1992 года Татарстан не подписал) и иными договорами. Вот это и есть два слова: «иными договорами». Как только Конституция России в декабре 1993 года была принята (обратите внимание на хронологию), через месяц, в феврале 1994 года уже был подписан договор с Татарстаном, и он имел юридическую, конституционную основу.

Какой фактор перевешивал? Наверное, оба имели равное значение. Сами переговоры шли очень непросто, мы много раз возвращались к одним и тем же болевым точкам. Может быть, психологически ситуацию сдвинул с места один случай, о котором я часто рассказываю. Однажды делегация республики приехала с новым вариантом договора, и в нем мне бросилось в глаза то, что система мер и весов – метрология – была записана в исключительные полномочия республики. Сидим в красивом зале в Кремле, обсуждаем текст. Я пишу Борису Николаевичу записку: «Спросите, пожалуйста, у Минтимера Шариповича, а чем татарский метр отличается от русского?» Ельцин спросил. Пять секунд паузы, затем раздался хохот. Все, включая татарстанскую делегацию, вдруг поняли, что в отстаивании суверенитета уже дошли до абсурда. А оказывается, русский и татарский метр одинаковы, как, впрочем, и килограммы.

Если чуть-чуть вернуться назад, в 1992 год, когда принималась Конституция Татарстана, то с одобрения экспертов Венецианской комиссии в ней было уже записано и принято, что Татарстан – независимое суверенное государство. Дальше последовала бы точка невозврата. А договор 1994 года возвращал нас к соединяющему стороны мосту, к точке соприкосновения.

Поэтому еще одно значение договора – это восстановление конституционного пространства страны. На основании этого акта республика стала постепенно возвращаться к нормальным отношениям с федеральным центром. В Татарстане состоялись выборы депутатов Государственной думы и членов Совета Федерации, президента России. А это фактически, да и юридически означало признание общенационального суверенитета. С международно-правовой точки зрения всё это означало возвращение Татарстана в конституционное поле Российской Федерации и урегулирование вопроса о суверенитете и целостности государства. В Венецианской комиссии «дело Татарстана» было сразу закрыто.

Думаю, что мирное разрешение конфликта – это заслуга во многом Шаймиева и Ельцина. Модель политического урегулирования сработала, договор так в итоге и был назван: «О разграничении предметов ведения и взаимном делегировании полномочий».

С формальной точки зрения Татарстан получил на тот момент большие полномочия, включая сферу налогов, экономики. Но для федерального центра было важнее, что с помощью этих договоренностей удалось остановить эскалацию сепаратизма и качнуть ситуацию в обратную сторону. Договор стал своего рода мостом, или, как нынче принято говорить, «дорожной картой», по которой республика постепенно вернулась в общефедеральное конституционное поле. И если в политических заявлениях республиканских властей, в формулировках их документов еще долго сохранялась некая терминологическая фронда, то на практике всё было вполне адекватно.

Кстати, еще одна заслуга Шаймиева, да и нынешней команды Татарстана заключается в том, что, как я уже писал, они сумели конвертировать политическую самостоятельность в создание необходимых условий для социально-экономического развития. Республика многое успела сделать за эти годы: это и казанское метро, и улучшение нефтедобычи, и поддержка молодых семей. Татарстан стал примером в области эффективного регионального управления. Не зря лучшие кадры республики пришли потом на работу в федеральное правительство и в Большую Москву.

Мне вспоминается еще одна история, показывающая проницательность Минтимера Шариповича. Я уже работал в Счетной палате и привез в Казань проект закона о республиканской Счетной палате, как я его видел.

Шаймиев мне говорит: «Сергей, и зачем нам твоя Счетная палата? У нас в республике и без того дисциплина и порядок, Минфин всё проверяет, контролирует».

Думаю, как же объяснить-то, как убедить, что это неправильный подход, когда Минфин сам себя контролирует?

И нашелся аргумент, который родился тут же, прямо в ходе беседы. Я говорю ему: «Вам нужны инвестиции?»

«Конечно, – говорит, – нужны. Надо развивать КамАЗ, нефтяной комплекс».

«Так вот, – говорю, – если у вас будет сильный закон о независимом финансовом контроле…» Он: «Как независимый?» Я говорю: «Независимый от Минфина. Контроль будет зависеть от парламента и от вас, по принципу двух ключей. Если у вас будет независимая Счетная палата, то к вам придут иностранные инвестиции».

Он походил по кабинету, говорит: «А это мысль!» И до сих пор у республики лучший закон о Счетной палате среди всех других, даже лучше федерального.

* * *

А еще я на всю жизнь запомнил свой самый первый приезд в Казань после путча 1991 года. Думал, что живым оттуда не вернусь.

Всё началось на сессии Верховного Совета Татарстана, в зале заседаний. Татарстан, окрыленный обещаниями союзного центра, требовал от Ельцина статуса независимого государства. Я выступил с позиции центра. Потом были другие выступления, причем больше в защиту руководства республики. А потом мне говорят: что мы тут дискутируем? Вот там – под окнами – на площади собралась огромная, под сто тысяч человек, толпа. И настойчиво так предложили: пойдемте, посмотрите, послушайте, что народ говорит. Фактически вывели, вернее, вынесли меня в толпу.

Люди были очень возбуждены, потому что прошел слух, что российские войска уже стоят на границах республики. Этого, конечно, ничего не было. Я, как тогдашний член Совета безопасности России, могу ручаться. Но у людей на площади было свое мнение.

В общем, момент был крайне напряженный. Пройти по площади мне не удалось. Я только со ступенек спустился, сделал несколько шагов… Почему-то у меня было ощущение, что сзади был какой-то столб. Люди накинулись с вопросами. Много спрашивали, много кричали. Общую суть вопросов озвучил молодой небритый человек с зеленой повязкой на лбу: «Вот вы – вице-премьер, отвечаете за национальную политику в Российской Федерации, видите, как народ относится к вам, потому что наши с Россией отношения всегда сложные. Еще Иван Грозный четыре раза войска к Казани подводил, а потом нас оккупировал. А что вы собираетесь делать?»

Честно скажу, было очень страшно. Я говорю: «Сделаю все, что от меня зависит, хотя я не военный человек. Единственно, что не смогу сделать, так это вывести войска Ивана Грозного».

И тут начался хохот! Слышу, говорят: «А он на татарина похож». И тогда пошел нормальный разговор.

Но мне кажется, тогда история распоряжалась сама, даже вот этот выход на митинг, на площадь, вопрос, мне подаренный, и найденный, несмотря на страх, ответ…

Это всё не случайно. Надо это понимать.

Но, повторю, кроме войск Ивана Грозного, никаких иных войск в то время рядом с Казанью и близко не стояло. Сценарии разрешения конфликта с Татарстаном, конечно, рассматривались самые разные. Было несколько совещаний, в том числе с участием членов Совета безопасности. Но хватило ума и выдержки понять, что кроме политического урегулирования никаких иных методов использовать нельзя.