Текст книги "Как я написал Конституцию эпохи Ельцина и Путина"

А Никсон-то оказался с Урала…

В целом моей душе как-то ближе европейцы, но американцы тоже интересные ребята. Взять вот хоть Ричарда Никсона, 37-го президента США.

Случилась эта встреча в марте 1994 года, когда бывший американский президент приехал в Россию по делам своего фонда поддержки демократии. Мне вряд ли когда-нибудь удалось бы познакомиться с «главным грешником США», если бы не вмешался случай. Не знаю, как это произошло и чья была ошибка, но график визита был составлен таким образом, что по приезде в Москву Никсона первым делом отправили знакомиться и общаться не с кем иным, как с Александром Руцким, которого мы только-только по амнистии выпустили из тюрьмы после октябрьских событий. А потом еще у них был Явлинский, Зюганов, Гайдар – в общем, все, кто к Ельцину встали на тот момент в оппозицию.

Президентская сторона по этому поводу страшно обиделась, хотя визиты важных иностранцев администрация всегда контролировала. Вдобавок поднялся шум в прессе, и в итоге встреча Ельцина с Никсоном вообще сорвалась. То есть по сути президент России и представители его администрации с бывшим президентом США встречаться отказались[69]69
  Бовт Г., Калашникова Н. Московский визит Ричарда Никсона: Экс-оппозиционер приревновал экс-президента к экс-вице-президенту // Коммерсантъ. № 42. 1994. 10 марта. URL: https://www.kommersant.ru/doc/73172/


[Закрыть].

И вот тут мне, я считаю, исторически повезло, потому что мне неожиданно позвонил помощник Никсона и попросил о часовой встрече. Я, естественно, согласился: а кто бы на моем месте отказался?

Так бывший президент США, который хотя и ушел с поста после Уотергейтского скандала, тем не менее считался интересным и способным на неожиданные шаги лидером, появился в моем вице-премьерском кабинете на Краснопресненской набережной. И мы с ним проговорили не один час, а целых четыре.

Спросите: почему эта встреча так затянулась? Да потому, что Никсона интересовало буквально все, причем не из дипломатической вежливости, а по-настоящему. Он расспрашивал об истории России и СССР, о нашей экономике, о том, как идут приватизация и переход к частной собственности.

Я с удивлением узнал, что мальчишкой он жил у нас на Урале. Семья Никсон на несколько лет приехала в Россию в середине 1920-х, когда начался НЭП, и западные компании стали по концессии разрабатывать уральские рудники. И свой первый визит в СССР еще в 1959 году он начал со Свердловской области.

Никсон ведь тоже профессиональный юрист, а потому у нас нашлось множество общих тем. Например, его очень интересовали первые российские Государственные думы, те самые, что существовали с 1905 по 1907 год. Детально расспрашивал и про институт президентства в новой России, при этом страшно удивился, когда понял, что у нас совсем другая, не как в США конструкция президентской власти. Как известно, американский президент возглавляет исполнительную власть, где нет правительства как коллегиального органа, а прямо под президентом, в его непосредственном подчинении находятся министерства и Государственный департамент. А в России президент не входит ни в одну из ветвей власти, стоит «над» ними в качестве главы государства, верховного арбитра.

Чтобы объяснить, откуда такая идея взялась, пришлось даже делать экскурс в историю – рассказывать про нашего блистательного законотворца Михаила Сперанского, который еще в самом начале XIX века пытался решить нетривиальную задачу: совместить монархию и демократию. И в итоге Сперанский нашел модель, согласно которой глава государства (на тот момент монарх) выводится из системы реального управления страной. Одновременно создается реальный парламент и ответственное за свою работу правительство, а страна делится на губернии по федеративному принципу. Никсону это было страшно интересно. Он много записывал. Восхитился, что современная Россия взяла на вооружение идеи своих предшественников и таким образом как бы состыковала две эпохи, восстановила связь времен.

Еще помню, что рассказывал своему собеседнику о сложной региональной структуре России, о наших национальных республиках. Его очень интересовало, как мы разрешили конфликт с Татарстаном и что будем делать на Кавказе. Никсон особенно оживился, когда услышал мою любимую формулу, что путь на вершину власти в России лежит через Чечню: несколько раз заставил переводчика переспросить и опять что-то записал. В общем, очень толковый и интересный вышел разговор.

И каково же было мое удивление, когда через день-два вышло большое интервью Никсона в «Известиях». А там среди всего прочего черным по белому было написано, что в России есть такие умные головы, как Сергей Шахрай и Григорий Явлинский, а следовательно, у России есть будущее. А еще Никсон написал что-то вроде того, что за таких политиков, как мы с Явлинским, в России пока вряд ли проголосует большинство, но в любом случае наша генерация знает, что нужно делать со страной. И когда придет наше время, то в России все обязательно будет хорошо.

Не скрою, было приятно читать эту статью и получить такую высокую оценку из уст «классового врага». А на самом деле – из уст очень опытного человека, юриста-профессионала, политика с мировым именем, пусть неоднозначно оцениваемого, но, со всей очевидностью, одного из самых известных президентов Соединенных Штатов Америки. Получается, что Никсон, который раз десять был в нашей стране и встречался с Хрущёвым, Брежневым, Горбачёвым, во время самого последнего в своей жизни визита встретился еще и со мной. Вот такая историческая «мимолетность».

Про Жака Ширака и Парижскую коммуну

С Жаком Шираком я познакомился буквально за пару месяцев до того, как он стал президентом Франции. Дело было в первые мартовские дни 1995-го. Хотя и Париж, но довольно прохладно. Я – вице-премьер, сопредседатель Российско-французской комиссии по торгово-экономическому сотрудничеству. Со всеми ведущими странами у нас такие комиссии имеются. И по правилам ежегодно премьеры, в данном случае России и Франции, должны встречаться – то в Москве, то в Париже, чтобы подвести итоги работы и новые планы утвердить.

Чтобы подготовить заседание комиссии, я приехал в Париж на пару дней раньше Черномырдина, который был в Лондоне – обсуждал с банкирами графики выплаты процентов по просроченной задолженности бывшего СССР (если кто не помнит, то к России перешла обязанность заплатить по всем долгам Советского Союза).

Ситуация была сложная, потому как три месяца назад началась первая чеченская война, и Европу больше всего интересовала именно эта политическая тема, а мы приехали решать чисто экономические вопросы, причем гвоздем программы был вопрос о связанных кредитах. Нам надо было как-то уйти от темы Чечни, а самое главное – договориться с французами отказаться от их порочной кредитной практики.

Ведь что такое связанный кредит? Это когда нашей стране в трудный момент дают, условно, миллиард франков, евро или долларов под проценты, но при этом обязывают нас выполнить целую кучу условий: пригласить на эти деньги работать французские компании, купить французские приборы и оборудование, нанять французских специалистов, чуть ли не до уровня младшего научного сотрудника. Фактически мы берем заем у Франции, чтобы истратить его на эту же страну. Сегодня такой практикой особенно злоупотребляет Китай, но подобная схема существовала всегда. И она нам, естественно, не сильно нравилась.

Так именно тогда – весной 1995-го – нам удалось впервые пробить (в том числе и моими скромными усилиями) механизм прямых инвестиций, прямые кредитные деньги для наших проектов без каких-то специальных условий их использования.

Заседание межправительственной комиссии прошло успешно, о Чечне не говорили, со связанными кредитами разобрались, Виктор Степанович был очень доволен, французская сторона тоже, все речи произнесли, всё шампанское выпили. Собственно, пора в аэропорт. И тут я неожиданно говорю Черномырдину:

«Виктор Степанович, а давайте заедем к Жаку Шираку!»

Он так на меня смотрит непонимающе:

«А зачем нам к мэру Парижа ехать, если мы только что с самим премьером пообщались?»

«Так через месяц выборы, – говорю. – А он точно будет следующим президентом Франции».

«Да брось ты! Все мои эксперты и аналитики говорят, что президентом будет Жоспен. Его же Миттеран выдвинул. А твой Ширак предыдущие выборы продул как раз Миттерану».

Я стал Черномырдину объяснять, что всё не так просто: ну, во-первых, Жак Ширак не лыком шит. Он «под себя» восстановил пост мэра Парижа. После Парижской коммуны мэрию там почти на сто лет упразднили. И чтобы Ширак стал мэром, пришлось повысить статус Парижа в административно-территориальном делении, сделать его целым департаментом. И Ширак как пост принял в 1977 году, так городом до сих пор и рулит, еще со времен «дорогого Леонида Ильича».

Виктор Степанович опять не согласен:

«Ну и подумаешь, что он мэр. Так и останется мэром. Никто его президентом не изберет, потому что столичных мэров никто нигде не любит. Ни в Москве, ни в Париже».

А я стою на своем:

«Виктор Степанович, а спорим, что Ширак победит во втором туре? Ну давайте хоть на полчаса к нему перед отлетом заедем! Я уже договорился!»

Тут мастер народного афоризма Виктор Степанович художественно высказал все, что обо мне думает, но на полчаса заехать к Шираку согласился.

И вот уже перед нами красивый особняк в центре города. Ширак лично нас встречает-принимает. С искренним интересом, с улыбкой. Мне сразу понравился – очень позитивный, доброжелательный человек. А на столе уже чай с какими-то восточными сладостями нас ждет…

Пили чай, беседовали на всякие общекультурные темы. А потом Ширак нас просто убил: вдруг стал читать наизусть главу из «Евгения Онегина» на чистом русском языке.

Мы с Виктором Степановичем от удивления чуть с креслиц своих антикварных не попадали и в один голос спрашиваем: «Так, выходит, вы всё по-русски понимаете?»

Ширак руками машет, дескать, никак нет – русского не знает: «Понимаю очень мало, а говорить вообще не могу. Просто я так люблю Пушкина и Россию, что текст фотографирую и кусками запоминаю, как он по-русски звучит, а потом наизусть повторяю. Мне говорят, что произношу почти без акцента».

Ну, мы тоже стали его убеждать, что произношение прекрасное. А он смеется – дескать, наверное, кто-то из предков был попугаем.

В общем, вместо получаса мы с Шираком почти полтора часа проговорили и попрощались фактически друзьями.

Думаю, с того самого момента началась не только дружба Черномырдина с Жаком Шираком, но, возможно, эта встреча стала отправной точкой для будущей дружбы с Ельциным, а потом и с Путиным. Ширак же был президентом Франции аж до 2007 года! Кстати, это он сократил срок президентства с семи лет до пяти, а потому был президентом Франции двенадцать лет подряд: семь, на которые его избрали в первый раз, и пять, которые благодаря ему теперь фигурируют во французской Конституции.

Когда Ширак нас в ту памятную встречу провожал, случился еще один маленький эпизод. Начинаем мы спускаться на выход по огромной мраморной лестнице, а «друг Жак» идет чуть сзади и на прощание напутствует: «Дорогой Виктор Степанович, в этот сложный период я желаю вам и вашему правительству удачи в экономических реформах, чтобы у вас всё получилось».

А Черномырдин внезапно останавливается, поворачивается к нему и говорит с укоризной: «Эх, Жак, если бы не ваша Парижская коммуна, да еще с Карлом Марксом в придачу, у нас бы уже давно все получилось! Вы-то со своими революционерами быстро разобрались, а мы вот со своими семьдесят лет промучились».

Так вот взял и одной фразой вынес приговор всем социалистическим и коммунистическим идеям, да и убыл в Россию.

Я этот момент на всю жизнь запомнил. Жак Ширак смотрит на нас и сказать ничего не может: вроде как Франция получается виноватой за все, что сейчас в России происходит…

* * *

Кстати, среди французов у меня был еще один добрый друг – Франсуа Миттеран. Мы с ним много раз встречались – и в бытность его президентом, и после того, как он уже покинул пост. Это были не деловые отношения, а какая-то чисто человеческая симпатия. Миттеран всегда интересовался моими делами, семьей. Когда я часто бывал по делам правительственной комиссии в Париже, то мы всегда встречались с Миттераном. А когда он приезжал в Москву, то именно мне обычно поручали его сопровождать, что я с большой радостью делал. Особенно запомнился визит Миттерана на 50-летие Победы в Москву. Мы тогда вместе с ним смотрели парад на Красной площади и в парк Победы ездили. А еще много фотографировались с ветеранами – нашими и французами из «Нормандии–Неман»… Кажется, только вчера это было. Миттерана давно уже нет с нами, а Великой Победе в 2020 году отметили 75 лет…

Как сэр Джон Борн выдал самый страшный британский секрет

С англичанами меня свел финансовый контроль. Когда я работал в Счетной палате, то мы не только проверками занимались, но еще и глубоко изучали историю и современный опыт, в том числе и международный. Сергей Вадимович Степашин потом даже международное профессиональное сообщество государственных аудиторов возглавлял – ИНТОСАИ[70]70
  ИНТОСАИ – International Organization of Supreme Audit Institutions (INTOSAI) – Международная организация высших органов аудита, включает счетные палаты 193 стран мира.


[Закрыть] называется.

А самый обширный опыт был у британцев. Как я уже писал, английский парламент в Средние века создали не для того, чтобы он законы принимал, а для того, чтобы проверял, как государственная казна расходуется. И примерно в те же времена возникла тамошняя счетная палата. Первые государственные аудиторы были назначены королем Эдуардом II еще в 1324 году. А современная организация называется у них National Audit Office, или Государственный аудиторский офис. Кстати, страшно авторитетная организация. Председателя, который именуется Главным контролером, назначает лично королева по представлению палаты общин, и его нельзя отправить досрочно в отставку, если только он сам не попросится. Часто эту должность занимает кто-то из известных сэров и пэров, то есть человек из особо приближенных и доверенных лиц.

Так вот, пока я работал в Счетной палате, мы очень плотно контактировали со своим английским аналогом. Во-первых, потому что наш госконтроль был еще даже не в детском, а в младенческом состоянии, тогда как тамошняя счетная палата – дама очень солидная. Ей ни много ни мало 660 лет стукнуло. Нам до этого опыта расти и расти. А во-вторых, нам надо было всему миру показать, что российский государственный аудит соответствует международным стандартам, поэтому внешняя оценка нашей работы со стороны всеми уважаемых коллег была бы очень кстати.

Так вот, подружился я на почве этого взаимодействия с тогдашним председателем английской счетной палаты – сэром Джоном Борном. И однажды при встрече я, следуя наказу своей учительницы английского показать умение вести светский разговор и желая проявить какую-никакую свою эрудицию, стал рассказывать, как мне нравится знаменитая на весь мир английская традиция five o’clock. Что по-нашему представляет собой обычное «чайку испить», но строго в определенное время и с раз и навсегда установленным ритуалом.

В общем, делаю умный вид и пытаюсь рассуждать, насколько все-таки нюансы важны: дескать, когда по традиции сначала в чашку наливаешь молоко, а потом чай – вкус прекрасный, а вот если в другом порядке – так действительно вкус будет хуже.

И так я ему старательно рассказываю, как все прекрасно и тонко продумано…

Сэр Борн меня слушал-слушал, а потом деликатно так останавливает: «Сергей, прости, но я тебе сейчас один секрет открою. Ты только никому не рассказывай…»

Я ему дал страшную клятву, что никому и никогда.

«Понимаешь, – говорит, – дело не в чае. На вкус совсем не влияет. Просто чашки было жалко».

И объяснил, что поначалу, когда английские аристократы пили чай из привозного китайского фарфора, никто не задумывался, в каком порядке чай и молоко наливать. А вот когда стали делать фарфор сами, то он оказался неважного качества и от кипятка сразу трескался. Потому, чтобы сберечь свои чашки, англичане стали сначала лить молоко, а уж потом чай. И так к этому привыкли, что традиция осталась и после того, как научились фарфор производить не хуже китайского.

В общем, опять напомнил мне сэр Борн, не стоит умножать сущности сверх необходимого. И если есть простое объяснение чему-то, то оно, скорее всего, самое правильное.

Кстати, британская счетная палата дала нашей системе госконтроля высокую оценку, и мы без проблем заняли свое место в международном сообществе государственных аудиторов. А еще наши прочные контакты не раз помогали разрядить напряженность в дипломатических отношениях двух стран. Но об этом как-нибудь в другой раз.

«Представьте, Чарльз, в России тоже есть бадминтон»

А помимо настоящего британского сэра, я встречался еще и с самым настоящим принцем. Случилось это из-за бадминтона.

Я уже несколько лет являюсь консулом Мировой федерации бадминтона и президентом ее российского отделения. Нас, таких консулов, на весь мир всего человек семнадцать – этакое мировое бадминтонное правительство. И это при том, что в бадминтон на Земле играют 320 миллионов человек, причем Национальная федерация бадминтона России – далеко не последняя в мире по численности, финансам, да и по влиянию.

И вот 2012 год. Англия – хозяйка Олимпийских игр. Бадминтон принимает в них участие. Был составлен график, что каждый из консулов – по двое или по трое – должны присутствовать на стадионе во время соревнований по нашему виду спорта.

В общем, как в советское время – дежурство расписали. То есть мы должны были целый день находиться в спортивном комплексе, где шли игры. При этом задача была не только за ходом соревнований следить, но еще и особо важных персон в специальной ложе принимать, обихаживать, на все вопросы отвечать, в общем, поддерживать приятную атмосферу. И оказалось, что на мое дежурство пришелся визит принца Чарльза.

Я спокойно делаю свое дело, ничего особенного не жду, и тут смотрю – паника какая-то, охрана забегала. Сейчас, говорят, придет принц Чарльз.

Приходит. Слава богу, без принцессы и белого коня. Невысокий, без каких-то особых королевских замашек, но очень притягательный, приятный, с яркими такими глазами. На меня этими глазами смотрит внимательно и заинтересованно. Нас представляют: моего коллегу, потом меня. А мой английский, если честно, до сих пор оставляет желать лучшего, а в 2012 году был почти никакой. «Откуда вы?» – спрашивает. Ну, отвечаю, естественно, «фром Раша, президент Национальной федерации, консул». Это я еще мог сказать.

А принц Чарльз вдруг удивленно брови домиком: «Оу! А что, разве в России есть бадминтон?»

Я ему так скромненько в ответ: ну да, немножко имеется. Дескать, вот тут минут двадцать назад пара российских девушек как раз обыграла пару англичанок.

Принц о чем-то со своими пошушукался, должно быть, проверял информацию. Информация оказалась верной. И тут он меня начал с пристрастием через переводчика расспрашивать, и про бадминтон, и про Олимпиаду, и как всё тут организовано.

В итоге он мне говорит: «А знаете, я хочу остаться и посмотреть игру».

Мы пошли в зал, сели там в четвертый или пятый ряд, с которого удобнее следить за кортом номер один. И было видно, что принцу Чарльзу бадминтон нравится, особенно если красивые девушки азартно сражаются.

Посмотрели мы вместе с его королевским высочеством одну игру, а дальше произошло нечто такое, что превратило нашу встречу в историческую. В этот самый момент заканчивался этап соревнований в группах, а дальше, по его итогам, решалось, какой у той или иной команды в дальнейшем будет противник. То есть от распределения мест в группе зависело, с кем ты будешь играть в четвертьфинале. И никто не хотел, чтобы им достались в качестве соперников бадминтонистки из Китая или Японии. Если кто не в курсе: они самые опасные и крутые.

И вот мы с принцем смотрим на площадку и вдруг понимаем, что команды соревнуются не за победу, а за то, чтобы оказаться в проигрыше. Бьют в сетку, бьют в аут, игры никакой нет, зрители начинают шуметь, потом свистеть, возмущаться. То есть спортсменки бьются за то, кто хуже сыграет, чтобы проиграть и получить в четвертьфинале лучший расклад.

Принц Чарльз понимает, что происходит какое-то безобразие, и обращается ко мне за разъяснениями. Пришлось мне ему честно и подробно все рассказать. Не просто скандал, а публичный позор, да еще в присутствии королевской особы. Пришлось немедленно собирать совет Мировой федерации бадминтона и арбитров. По итогам мы сняли с соревнований обе пары – японскую и китайскую – за неспортивное поведение и нарушение олимпийской этики. Но для России это было к лучшему: в результате наши девочки получили право сыграть в четвертьфинале, вышли в полуфинал, и российская команда привезла бронзовые медали Олимпиады.

Вот и выходит, что визит принца Чарльза толкнул цепочку событий, которая привела к первой бронзовой олимпийской медали для российских бадминтонисток. Так мы оказались с олимпийской наградой, а принц узнал, что в России есть бадминтон.