Текст книги "Как я написал Конституцию эпохи Ельцина и Путина"

Три барьера на пути к мечте

Но до того, как мечта стала явью, пришлось преодолеть столько барьеров, что, если бы не стоял день и ночь перед глазами золотой шпиль высотки МГУ посреди Поднебесной, я бы, наверное, давно всё бросил. Правда, потом было бы стыдно смотреть в глаза Путину и Си Цзиньпину, которые поддержали проект двумя руками.

Проблем было огромное количество. Назову, пожалуй, три самые сложные.

Во-первых, мы столкнулись с драматическим несовпадением российских и китайских законов.

Когда все стороны обменялись всеми необходимыми заверениями, соглашениями, рукопожатиями и перешли к делу, оказалось, что по российским законам МГУ не имеет права обучать студентов за рубежом по своим программам (и выдавать дипломы) иначе, как в собственных филиалах. А китайское законодательство принципиально запрещает создавать на своей территории филиалы иностранных университетов.

Поскольку речь идет о законах и принципах, идея должна была умереть в зародыше. Но уже была создана межгосударственная рабочая группа, были встречи и заявления на самом высоком уровне… Поэтому надо было придумывать какую-то схему – как выходить из положения. Попыток было сделано много.

Сначала возникла идея подготовить Межправительственное соглашение, чтобы этим документом разрешить противоречия в законах и создать базу, позволяющую реализовать проект так, как он задуман (совместный университет, в котором студентов обучают по программам МГУ и выдают дипломы МГУ успешным выпускникам). Началась подготовка документа, мы проделали огромную работу с участием Министерства иностранных дел и тогдашнего Минобрнауки России и их китайских визави. Но ничего из этого не вышло.

Лично мне и моим коллегам было непонятно, почему нормальное решение вязнет в согласованиях, если на самом высоком уровне проект был поддержан? Только недавно один из бывших заместителей министра образования КНР признался: «В самом начале у нас была жесткая установка – не помогать, но и не мешать созданию совместного университета».

Стали думать: кто еще может помочь решению? В проект лично включились министр иностранных дел Сергей Викторович Лавров, тогдашний вице-премьер Ольга Юрьевна Голодец, Сергей Евгеньевич Нарышкин, а также Лариса Игоревна Брычева – главный юрист Кремля.

Но даже с такой поддержкой и несмотря на все усилия идея с Межправительственным соглашением умерла.

Тогда мы решили попробовать действовать методом народной, вернее, парламентской дипломатии. Как я уже написал, председателем Государственной думы в те времена был Сергей Евгеньевич Нарышкин, который одновременно возглавил Оргкомитет по проекту создания нашего совместного университета. А в нашем парламенте была Комиссия по сотрудничеству между Федеральным собранием Российской Федерации и Всекитайским собранием народных представителей. Вот в рамках этой комиссии Сергей Евгеньевич встречался со своим китайским коллегой – председателем Постоянного комитета Всекитайского собрания народных представителей Чжан Дэцзяном и заручился его горячей поддержкой. Но, как выяснилось, даже желания китайских законодателей было недостаточно: слишком разные оказались системы регулирования, чтобы их можно было в обозримом будущем гармонизировать.

Но нашим парламентариям уже загорелось увидеть высотку МГУ, стоящую на китайской земле. А раз китайцы не могут, тогда мы придумаем асимметричный ход!

Я предложил дополнить действующий закон о Московском и Санкт-Петербургском государственных университетах, которые в России имеют особый правовой статус. Схема получилась очень изящная: добавили статью, что два флагманских университета вправе учреждать за рубежом совместные учебные заведения вместе с иностранными партнерами, а возможные несовпадения в правовом регулировании этих новых организаций должны быть сняты в учредительных документах.

Администрация президента Путина одобрила эту идею. С законодательной инициативой выступил лично Нарышкин вместе с двумя председателями думских комитетов – Вячеславом Никоновым (по образованию и науке) и Алексеем Пушковым (по международным делам)⁸⁴. Поправка была принята очень быстро – уже в марте 2015 года[62]62
  Федеральный закон от 8 марта 2015 г. № 52-ФЗ «О внесении изменений в статью 4 Федерального закона “О Московском государственном университете имени М.В. Ломоносова и Санкт-Петербургском государственном университете”» // СЗ РФ. 2015. № 10. Ст. 1422.


[Закрыть]. Это сразу разморозило проект.

МГУ получил возможность самостоятельно определять в учредительных документах совместного университета такие важные вопросы, как порядок приема на обучение на образовательные программы МГУ; статус обучающихся по образовательным программам МГУ в Китае; порядок реализации образовательных программ МГУ и экзаменов, порядок выдачи дипломов МГУ выпускникам… В общем, у нас теперь были правовые инструменты, чтобы решать все вопросы, без которых совместный университет не мог бы работать.

Вторым барьером на пути к мечте стали китайские архитекторы.

Мы стали предметно обсуждать тему высотки МГУ в 2015 году – на стадии утверждения проекта застройки университетского кампуса.

Народное правительство Шэньчжэня, которое взяло на себя основные расходы по проекту, объявило конкурс, чтобы выбрать фирму-застройщика. Победил дизайн-проект, который был выполнен даже не в национальном китайском, а в среднеазиатском стиле.

Для китайских партнеров процедуры с конкурсом на застройку были рабочей рутиной, а потому погружать нас в эти детали они просто не стали. Так что результаты конкурса оказались для меня неприятной неожиданностью.

Приехал я в Шэньчжэнь, партнеры мне гордо показывают проект, я смотрю и понимаю, что плакала моя мечта: конкурс-то уже завершен!

Тогда спрашиваю у чиновника мэрии, ответственного за вопросы строительства (директор департамента соответствующего):

«А почему вы выбрали именно такой проект?»

«Это подходит по климату, да и просто красиво».

«Но ведь это абсолютно не подходит по смыслу проекта! Почему вы с нами не посоветовались?»

На что китайский товарищ отвечает:

«Деньги наши, конкурс проведен по всем правилам, можете оставить свое мнение при себе…»

Ну, я не стал спорить и отправился на обед к мэру Шэньчжэня, где оказался тот же директор строительного департамента. Он нахваливал мэру и другим участникам дизайн-макет, победивший в конкурсе. А я все лихорадочно думал: «Ну и как мне это всё переиграть?» И вдруг вижу: на одной из проекций будущего главного университетского корпуса огромное мозаичное панно с портретом Горбачёва.

Спрашиваю китайцев:

«Коллеги, а почему у вас здесь изображен Горбачёв? Вы разве не знаете, как наш Владимир Владимирович к нему относится?»

«А как?»

«Плохо. Ведь Горбачёв развалил СССР!»

Поскольку китайцы знали, что проект курируют лидеры двух стран, то сильно заволновались.

А через день авторы дизайн-проекта позвонили сами:

«Посоветуйте, что делать? Кто может быть на главном панно?»

Я им отвечаю: «Ломоносов!»

Пока строители и дизайнеры перерисовывали Горбачёва на Ломоносова, я опять отправился обедать с мэром Шэньжчэня – теперь уже с глазу на глаз. И в такой, менее официальной обстановке, я доказал, что победивший дизайн-макет вообще не годится по архитектурному стилю для проекта, потому что он ни российский, ни китайский, и надо найти решение, отражающее традиции обеих стран.

Мэр задумался. А через некоторое время состоялась встреча двух вице-премьеров – Голодец и Лю Яньдун. И не наша Ольга Юрьевна, а китайская вице-премьер «под протокол» заявила, что в облике будущего совместного университета должны быть объединены архитектурные стили двух стран – России и Китая.

Я копию протокола себе взял и при необходимости показывал китайцам цитату из речи их прямой руководительницы. В итоге Народному правительству Шэньчжэня пришлось проводить второй конкурс, потому что мэр теперь уже лично «зарубил» первый проект. В результате утвердили дизайн-макет, где центральное место было отведено высотке МГУ.

В этот раз китайская сторона намного охотнее советовалась с нами. Архитекторы много раз приезжали в Москву, изучали наши здания. Облазили всю высотку. Было много дискуссий по самым разным вопросам.

Например, долго спорили, что должно быть на шпиле главного здания?

Ломали головы, пока я не предложил:

«Давайте пятиконечную звезду!»

«А что, у вас тоже можно звезду?» – облегченно вздохнули китайцы.

«Можно», – успокоил их я.

А, к примеру, Виктор Антонович Садовничий настаивал на том, чтобы в главном корпусе обязательно были суперсовременные лифты.

Потом началась своя, отдельная жизнь трехмерных макетов. Помнится, они стали просто размножаться. Один макет сделали, чтоб показать Лю Яньдун, Нарышкину и Садовничему. Другой поставили в офисе строительной компании. Третий – в фойе здания университета. Где-то был еще один, но я уже не помню.

А я еще привез китайцам скульптурный бюст М.В. Ломоносова, который уже совсем затерся: они по своей традиции трогали гипсового академика за нос, чтобы получить успех в науках.

Третий, самый трудный барьер – это то, что китайцы в итоге выступили против преподавания на русском языке.

Мы с самого начала исходили из идеи подготовки специалистов на трех языках – русском, китайском и английском. Два языка – стран-учредителей, и английский – как язык глобальной экономики. Пока шли согласования, этот сюжет никто не подвергал сомнению. А как дело дошло до практики, китайская сторона сказала: давайте оставим только китайский и английский, потому что русский – это слишком сложно. Вдобавок высшее образование платное, и никто из китайских родителей не будет платить за лишний год обучения, который обязательно потребуется для изучения русского языка.

А еще одна причина, про которую нам сначала не говорили, – это то, что в Китае, оказывается, очень жесткая специализация провинций – региональная и международная – в части высшего образования. Как выяснилось, преподавать русский язык было дозволено только в Северном Китае. А мы – на юге. Пришлось пробивать специальное разрешение. В итоге мы создали в Шэньчжэне Центр изучения русского языка, проводим олимпиады по русскому языку во всекитайском масштабе, чтобы абитуриентов хороших подбирать, владеющих русским, интересующихся нашей культурой.

Многие поначалу вообще не верили, что китайские юноши и девушки смогут быстро овладеть русским языком. И тем приятнее было видеть изумление в глазах разных начальников из министерств образования России и КНР на встречах с нашими студентами. Когда знание языка становится способом овладения интересной и важной профессией, каждый добивается успеха.

А чтобы не быть голословным, я теперь привожу китайцам в пример их знаменитого государственного деятеля и реформатора Дэн Сяопина, который во второй половине 1920-х годов приехал учиться в Москву по решению Европейского отделения Коммунистической партии Китая.

29 января 1926 года он получил студенческий билет Университета имени Сунь Ятсена, а на следующий день уже сел за парту. Учебный план университета был крайне насыщенным. Дэн Сяопин должен был изучать русский язык, историю развития общественных форм (исторический материализм), историю китайского революционного движения и революционных движений на Западе и Востоке, экономическую географию, политическую экономию, партийное строительство, военное дело и журналистику. Срок обучения составлял два года, студенты проводили в аудиториях по восемь часов шесть дней в неделю.

Преподавание в группе велось на русском языке, которого Дэн Сяопин вообще на тот момент не знал. Но он упорно и с большим интересом занимался, сидя по многу часов в библиотеке. И в результате очень скоро смог читать на русском труды Ленина и Маркса. В итоге по общественным дисциплинам получил отличные оценки.

Так что теперь я всегда говорю китайским чиновникам: раз ваш Дэн Сяопин смог с нуля выучить русский язык на уровне, достаточном для профессионального общения, то и студенты смогут.

Чему стоит поучиться у китайцев

Я вот сейчас рассказываю о барьерах, и понимаю, что в основном говорю о помехах, которые шли от китайцев. А ведь не только в Китае, но и у нас, в России, не все верили в возможность реализации проекта. И даже мешали.

Думаю, что главная причина была психологическая – из-за разницы в восприятии. У нас все думают, что если студент попал в МГУ, да еще и на бюджетное место, то это значит, больше ему не о чем мечтать и не о чем беспокоиться. Жизнь удалась.

А раз учеба в МГУ – это счастье, то на пути к счастью нужно создать как можно больше барьеров.

В Китае существует совсем другой подход. В стране нет бесплатного высшего образования в принципе. Всё высшее образование – платное, поэтому учиться может любой, если есть деньги, а вот все барьеры – на выходе. Выпускнику надо на экзаменах доказать право быть специалистом. Показать всем, что семья не зря тратила деньги на обучение своего сына или дочери.

Поскольку университет совместный и действует в китайской юрисдикции, то я изначально проводил идею в китайском стиле – брать всех, а уж выпускать только самых лучших. А в МГУ многие с этим были не согласны, потому что в этом случае на преподавателей ложится большая нагрузка. Ведь наши доценты и профессора в Москве привыкли брать только самых лучших, высоко мотивированных и фактически «готовых» студентов. А в Китае нужно реально учить, придумывать какие-то методики, предлагать разные возможности, чтобы студенты могли заполнить возможные пробелы в подготовке. Поэтому пришлось еще наших преподавателей убеждать, что работа в Шэньчжэне – это вызов их мастерству, это интересные творческие задачи. А уж китайские студенты всему миру известны как самые усидчивые и трудолюбивые.

И вообще, я всегда считал и считаю, что китайская система высшего образования все-таки более справедливая и демократическая. Идея сложного барьера на выходе из университета существует с древних времен. По традиции, которая сложилась еще при Конфуции. Раз в год собираются все желающие и сдают экзамен, чтобы получить право работать на государство, получить путевку в новую жизнь. Такое право имел любой, самый бедный крестьянин, если был талантлив и мог сдать экзамен. Были истории, что целые деревни собирали деньги, чтобы дать образование одному из членов общины. И если он проваливал экзамен на должность госслужащего, он мог покончить жизнь самоубийством. Потому что он не мог вернуться обратно, раз не оправдал надежды своей общины и семьи.

В Китае есть храм Конфуция. И сегодня, как и две тысячи семьсот лет назад, там проводят экзамены. Для китайца стать чиновником – это не бюрократия и коррупция. Это – высокая цель служения государству. И я считаю, что такой подход – самый демократический.

Бадминтон – больше чем игра

Многие знают, что моя жизнь тесно связана с бадминтоном. Более того, я по факту – главный бадминтонный начальник в России и один из мировых руководителей этого вида спорта.

Как меня занесло в эту тему?

Если особенно не философствовать, то ответ простой: эту игру я очень люблю. А ежели задуматься о высоком, так ведь каждый политик, если присмотреться, сильно смахивает на бадминтонный воланчик. Лежит себе где-то на дне спортивной сумки, красивый такой – с перьями, ждет своего часа. И однажды расстегивается молния, и чья-то крепкая рука извлекает его на белый свет. Потом мощным ударом ракетки придает ему стремительное ускорение и отправляет уверенным ударом строго по назначению. Один вверх взлетит – высоко-высоко, кого-то по кривой пошлют, а кто-то прямо наземь шарахнется…

Так что самое время рассказать о бадминтоне и политике.

Бадминтонная дипломатия

Начну с бадминтонной дипломатии.

Вот возьмем совсем неочевидную пару: Россия и Индонезия. Что у них общего? Ну, к примеру, то, что лично я обе страны очень люблю. Про Россию-то все понятно, но вот если начать уточнять, почему я люблю Индонезию, да так, что возглавил Общество дружбы Россия–Индонезия, то вразумительного ответа у меня нет. Я обычно индонезийцам говорю, что у меня это, мол, где-то на генетическом уровне. Наверное, кто-то из моих предков был с Миклухо-Маклаем в дальнем родстве и страстно любил Индонезию. Ну, это так, ради шутки. А более рациональное объяснение – это все-таки бадминтон.

Однажды я волею судеб в первый раз оказался в Джакарте, столице Индонезии. И так она меня поразила… До сих пор самые яркие впечатления остались. Особенно удивило, что у них почти нет ни восходов, ни закатов со всеми этими нежными полумраками и постепенно сгущающимися сумерками: просто в шесть утра солнечный свет разом «включают», а в шесть вечера – выключают. Это же экватор: ни вечера, ни утра, просто день и ночь по двенадцать часов. И весь год ровная, приятная температура. Когда приезжаешь из России, где за зиму градусник через ноль то в плюс, то в минус по сто раз прыгает, это производит впечатление. До знаменитого острова Бали я так и не доехал, но вот мой старший сын с женой так в него влюбились, что чуть не остались навсегда. Думаю, моих внуков они оттуда привезли. Так что, можно сказать, в моей большой семье есть маленькая частичка Индонезии.

И вот живу я себе в Джакарте, наслаждаюсь всей этой экзотикой, ни о чем не думаю, расслабился. Но не тут-то было. Рано утром, часов в семь, раздается стук в дверь моего номера. Я удивился, потому что никого не ждал. Открываю. Оказалось – портье. И, лучезарно улыбаясь, мне сообщает: «Господин, за вами приехали».

Думаю, что это какая-то ошибка, пытаюсь выяснить, в чем дело. Причем у меня английский неидеальный, а у него – еще хуже. Но портье стоит на своем и за окно рукой показывает. Я выглядываю – а там внизу стоит огромный лимузин, примерно такой, на каких по Москве новобрачные катаются, только без куклы и без ленточек с воздушными шариками. А рядом – четыре мотоциклиста сопровождения.

Выясняется, что этот лимузин с эскортом и впрямь прибыл за мной. А прислал его главнокомандующий Национальной армией Индонезии, генерал Джоко Сантосо. Он, как оказалось, мой коллега – президент Федерации бадминтона Индонезии, а потому захотел познакомиться. В общем, привезли меня к нему в штаб-квартиру, и мы, вместо дипломатических церемоний, немедленно пошли играть в бадминтон на пару, потом плавали в бассейне, а после пили чай и долго беседовали.

Я во всем этом деятельно участвую, а у самого в голове крутится, что наш посол в Джакарте к моему нынешнему собеседнику уже полгода попасть не может. А попасть надо, потому как именно с этим генералом положено обсуждать все вопросы нашего военно-технического сотрудничества, ведь Джоко Сантосо не просто бадминтонист, а вообще-то третий человек в государстве. И не в каком-нибудь кукольном и крошечном, так, чтобы точка на карте, а в огромной Индонезии, где целых 250 миллионов мусульман проживает.

В общем, воспользовался я ситуацией, и часть вопросов, которые мы полгода решить не могли, за несколько часов решил. Вернулся обратно к себе, очень гордый, что день прожит не зря, а с пользой для Родины, и тут меня осенило. А ведь бадминтон – это отличный ключ к общению с азиатскими государствами, открывающий огромные переговорные перспективы! Почему? Да потому как обычаи у нас разные, и очень сложно найти точки соприкосновения, чтобы всем было комфортно и приятно. Ну, где обсуждать деликатные вопросы? В ресторане? В русской бане? В мечети? А приглашение поиграть в бадминтон с последующим чаепитием все с удовольствием примут. Бей себе по волану, да обсуждай все вопросы. Тем более что именно в Азии бадминтон страшно популярен. В одной только Индонезии регулярно (раз в два года) проводится Кубок Судирмана – мировое первенство по бадминтону среди смешанных команд.

Вернулся я в Москву, встретился с министром иностранных дел Сергеем Лавровым и с тогдашним мэром Москвы Юрием Лужковым. Все вопросы детально обсудили. В общем, в свое время президент США Ричард Никсон способствовал развитию отношений Америки и Китая через продвижение настольного тенниса. А мы сделали ставку на бадминтон и открыли в Москве Клуб послов юго-восточных стран, где они могли в прекрасных условиях поиграть в любимую игру. В этот клуб сразу же вступил посол Индонезии, чуть позже подтянулись послы Сингапура, Японии, Вьетнама, Таиланда. Китайский посол лично пока не заходит, но несколько человек из посольства играют регулярно.

Собираются в нашем клубе представители крупнейших стран Юго-Восточной Азии, для которых бадминтон – это не просто спорт номер один, но еще и движение, культура, философия и способ проведения досуга, а также занятие, за которым удобно обсуждать разные проблемы.

С тех пор я всегда говорю, что бадминтон – это дипломатия. И самое главное, что наша «бадминтонная дипломатия» прекрасно работает. Не так давно пришлось мне принимать сразу три десятка ректоров индонезийских вузов, в основном частных, с которыми надо было обсуждать вопросы сотрудничества, экспорта образования и прочее. Было немножко напряженно вначале, а как только я сказал, что являюсь президентом Национальной федерации бадминтона России и предлагаю им сыграть товарищеский матч, то сразу почувствовал теплое и дружеское отношение.

Кстати, если опять про Индонезию, то теперь их национальную Федерацию бадминтона возглавляет министр-координатор по вопросам политики, права и безопасности, бывший главнокомандующий Вооруженными силами страны генерал Виранто. Говорят, это будущий президент или, как минимум, вице-президент страны. Пока эксперты прогнозы прогнозируют, мы уже с Виранто подружились. Встречались много раз и в Москве, и в Джакарте, в бадминтон играли…

В общем, при Борисе Николаевиче, помнится, самой главной игрой был теннис. Теперь вот еще и бадминтон. Два ракетных вида спорта, и оба – политические и дипломатические.