Текст книги "Как я написал Конституцию эпохи Ельцина и Путина"

А еще в России есть эксклав

Раз уж я начал тут писать о федерализме, региональных конфликтах и политике, то отдельно надо написать о Калининграде. Почему? Ну, хотя бы потому, что все мы должны понимать, что для страны это очень важная и особая зона, которую нельзя потерять. А вот чтобы правильно решить данную проблему, нужно четко понимать, как он России достался и что из этого исторического факта вытекает.

Помнится, я выиграл немало споров, спрашивая: какой город расположен ближе к Берлину – Варшава или Калининград? Умный человек быстро сообразит, что раз такой вопрос задается, то правильный ответ должен быть парадоксален: Калининград. А тот, кто не слишком задумывается, обязательно отвечает: «Конечно, Варшава!» Но это тот случай, когда расстояние по прямой практически одинаковое. Варшава – Берлин по трассе 570 км, Калининград – Берлин 529 км по прямой. Этим вопросом я просто показываю, что Калининград, бывший Кёнигсберг – столица Пруссии, – находится в самом сердце Европы. Как известно, Калининградская область – единственный российский субъект, чья территория отделена от остальной части страны территориями иностранных государств, а административная граница области имеет статус государственной границы Российской Федерации. В силу своего уникального географического положения этот регион имеет особое значение для национальной безопасности России, а также для внешнеполитических, оборонных и экономических интересов государства на Балтике и в Европе в целом.

Мы привыкли называть Калининград анклавом. Но для России это не анклав. Анклав – это часть территории одного государства, полностью окруженная территорией другого государства. Калининград – российская территория, которая окружена Европой. Так что он – европейский анклав, а для России – эксклав, то есть часть нашей страны, оторванная от основной территории. Вот такая получается лингвистическая тонкость.

Исторически наш Калининград до решения Потсдамской конференции 1945 года величался Кёнигсбергом и был центром немецкой провинции Восточная Пруссия. Кстати, именно Пруссия огнем и мечом в свое время объединила все немецкие княжества. Поэтому, как понимаете, изначально это совсем не российская территория, а наше приобретение по итогам Второй мировой войны.

После распада СССР, когда в условиях глубокого кризиса российский эксклав оказался экономически и фактически отрезан от «материковой» России, остро встал вопрос о статусе Калининградской области. В регионе, исторически имевшем самые тесные связи с Европой, широко обсуждались идеи его присоединения к Германии, Польше или Литве. И странно было бы, если бы кто-то не хотел присоединить к себе Калининград со всеми его уникальными богатствами: 90% мировых запасов янтаря, большие запасы редкой легкосернистой нефти, угля и каменной соли! Например, еще в 1987 году глава правления Deutsche Bank Вильгельм Кристианс предлагал Николаю Рыжкову – премьер-министру СССР – дать Калининграду статус «самостоятельной особой зоны», а калининградская партноменклатура, кинувшаяся после распада КПСС в бизнес, буквально затаскивала в начале 1990-х немцев на территорию, создавая многочисленные совместные предприятия.

И что из всего этого следует? Да только то, что вопрос судьбы, принадлежности и сохранения Калининградской области в составе России – это вопрос не исторический и не риторический, и решаться он должен каждый день. Включая механизмы экономических связей, социальной поддержки, миграционной политики, решения проблем с обеспечением свободного передвижения калининградцев через территорию Европы в Россию и обратно.

Для того чтобы решить наиболее острые вопросы социально-экономического развития Калининградской области (в первую очередь поддержание определенного экономического потенциала и уровня жизни населения, насыщения региона необходимыми товарами и услугами в условиях изоляции от основной территории страны), еще в сентябре 1991 года гайдаровское правительство создало свободную экономическую зону «Янтарь». В 1996 году вместо нее появилась Особая экономическая зона (ОЭЗ), которая работает до сих пор. Я постоянно был в курсе дел этой зоны – сначала как советник президента по правовой политике, потом как вице-премьер, ответственный за регионы.

Но внешнеполитические и внутриполитические условия очень сильно меняются, Калининградская область остается козырной картой в разного рода геополитических пасьянсах, а потому одной ОЭЗ недостаточно для обеспечения ее прочной связи с Россией. Тем более что процессы экономической интеграции Калининградской области с Балтийским регионом и Евросоюзом продолжают активно развиваться, несмотря на то что отношения России с Европой в последние годы стали более напряженными.

Я считаю, что гарантией сохранения Калининграда в российской юрисдикции и усиления его роли как нашего форпоста в Европе могло бы стать принятие федерального конституционного закона об изменении статуса области. С его помощью нужно придать ей статус территории федерального значения. Для реализации такого решения не требуется менять Конституцию России, потому что в части 5 статьи 66 мы заложили норму, согласно которой статус субъекта Российской Федерации может быть изменен федеральным конституционным законом.

Суть идеи в том, чтобы изменить принципы организации государственной власти и местного самоуправления в регионе таким образом, чтобы глава Калининградской области имел гораздо больше полномочий, чем прочие губернаторы у себя на месте, но при этом был бы сильнее зависим от центра.

Губернатор должен обязательно назначаться президентом и одновременно быть его полномочным представителем в регионе. Такой статус позволяет губернатору области координировать деятельность силовиков, территориальных органов федеральных министерств, обеспечивать федеральный контроль в финансовой сфере, то есть выполнять функции «инструмента федерального вмешательства» в дела Калининградской области. Губернатор должен иметь право назначать глав районов области, а местные руководители силовых структур должны быть по должности заместителями министров соответствующих федеральных министерств и ведомств.

Закон должен дать возможность устанавливать на территории области временные изъятия из общефедерального экономического (налогового, таможенного, бюджетного) законодательства. Кроме того, как форпост, Калининград мог бы получить право раньше, чем Россия в целом, подключаться в качестве ассоциированного участника к процессу расширения Европейского союза (на основе международных договоров и соглашений Российской Федерации, а также соответствующего федерального законодательства).

Есть еще много мер и идей, как поддержать и удержать стратегически важный для России эксклав. Но главное, что многое меняется в лучшую сторону. Осталось вот только закон принять!

Батяня-комбат

Начал я свою историю о Калининграде с геополитики, а закончу рассказом о человеке.

На волне первых лет демократии главой Калининградской области просто не мог не стать какой-нибудь энергичный доктор экономических наук, профессор, ученый. Ну, так получилось, что таким ученым, пришедшим во власть, стал Юрий Семёнович Маточкин⁷⁹. Он был, кстати, моим коллегой, народным депутатом РСФСР. Мы с ним в самом начале 1990-х были в очень хороших отношениях, много общались, обсуждали все эти вопросы с особым значением региона для России и созданием СЭЗ «Янтарь». И мне казалось, что по многим позициям – экономическим, политическим, правовым – мы были с ним на одной волне.

Но потом, когда заработала свободная экономическая зона, появились беспошлинные товары, таможенные коридоры, налоговые льготы, Юрий Семёнович вдруг расхотел действовать с оглядкой на центр. Начались коррупционные истории, чуть ли не вся экономика ушла в тень, а на все наши попытки вразумить руководство области и навести порядок ответом были демарши в стиле, что Шахрай хочет задушить свободную экономику и превратить Калининград в военный форпост.

В общем, когда подоспело время губернаторских выборов в Калининградской области, я решил, что надо бы сделать так, чтобы Юрия Семёновича народ не переизбрал. На тот момент у меня была куча свободного времени, потому как я был в какой-то своей очередной отставке. Так что собрал свою команду и стал думать над ситуацией.

Главный вопрос – а кого поставить кандидатом? Часть моей команды уговаривала, чтобы я сам пошел, дескать, вице-премьером был, так чего бы областью не поруководить? Но я все-таки отказался. Вернее, отшутился: я на Кавказе родился, в Ростове учился, а в Калининграде для меня слишком холодно.

В итоге нашел подходящего кандидата – Леонида Горбенко⁸⁰, начальника Калининградского рыбного порта. Полная противоположность Маточкину: не рафинированный ученый-экономист, а этакий сам-себя-сделавший российский рыбопромышленник – серьезный, хозяйственный, деловой, крепко стоящий на земле. У него в порту чуть ли не по линейке траву подстригали. Заборы ровные, бордюры покрашены, травка зеленая, корабли ходят, рыбу ловят, зарплату вовремя платят, еще и зоопарк частный. Ну, одно слово – хозяин. Встретились, поговорили.

Он мне и говорит: «Сергей Михайлович, да на кой оно мне это надо?» (Это я, конечно, литературно пишу, а Леонид Петрович выразился покрепче.)

А я ему: «Как? А вот, сказывали мне, что тебе Маточкин сильно мешает».

Он понурился: «Да еще как!»

В общем, через какое-то время созрел наш Горбенко побороться на выборах за пост губернатора. Тогда ведь реально всенародные выборы были в регионах.

Но оказалось, что хороший хозяин – это не всегда хороший публичный политик. Беда с Горбенко приключилась страшная. Как только включалась телевизионная камера или собиралась пресс-конференция, немел мой кандидат намертво, словно его разбивал паралич. Вроде хочет что сказать, а не может. Потом, когда камеру выключали, он сразу отмирал, начинал виниться: дескать, «знав, знав, да забыв…» (он в Черкасской области родился).

В итоге придумал я ему шпаргалки писать. Я или кто-то из помощников всегда вставали за телевизионной камерой с большими листами ватмана, на которых были написаны огромным шрифтом нужные слова. Он вроде бы смотрел прямо в камеру, на публику, а на самом деле свою речь с наших листов считывал. Мука страшная была эти листы вовремя перелистывать. Сейчас-то для той же надобности телесуфлеры есть с прозрачными экранами, а в 1996-м о такой технике и не мечтали.

Надо отдать Горбенко должное: к концу избирательной кампании он так натренировался, так осмелел, что сам выиграл публичные дебаты у златоуста Маточкина. И это при том, что помогать со словами ему никто не мог – телеэфир был прямой, а гаджетов таких, чтобы в ухо чего-то кандидату нашептывать оперативно, тогда тоже не было. Пришлось Леониду Петровичу самому сражаться.

Хотя разные аналитики не давали Горбенко шансов, в первом туре он сразу набрал 22 процента голосов. Это значит – второй тур. И надо было что-то придумывать, чтобы переломить ситуацию в пользу нашего «крепкого хозяйственника».

Как сейчас помню: холодная осенняя ночь, крохотная частная гостиница. А я спать не могу. Ворочаюсь на узкой постельке в этой своей келье, все думаю: что делать, как кампанию выигрывать будем? Вылез часа в три ночи за стол к своим бумагам и включаю тихонечко радио, чтобы фоном что-то шумело (есть у меня такая привычка). А там песня – «Батяня-комбат». И меня как током прошибло: вот она – находка. Еле дождался утра. Встретился со своей командой, спрашиваю: «А как Горбенко свои называют – в рыбном порту, в городе?» А мне в ответ все дружно хором: «Батя!»

Ну что, сделали мы быстро клип, и сразу его в эфир. А там… Шагает молча Горбенко, за спиной – город, порт, прожекторы, портовые краны, а фоном: «Комбат-батяня, батяня-комбат, за нами – Россия, Москва и Арбат»… Из каждого радиоприемника, из каждого телевизора.

В общем, выиграли выборы. Так нам наш «Батяня-комбат» помог, да и сам наш «Батя» не оплошал. Вот ведь интересная судьба у политиков: иногда только одной песни для победы не хватает…

Кстати, Леонид Петрович оказался неплохим губернатором. Хотя и не без ошибок и проблем, но его выручало чутье хорошего хозяйственника.

Кто-то строит дома, а я создаю структуры

Есть такой классический вопрос: «Вы работаете с кем-то или на кого-то?» В смысле – за идею или за деньги? Так вот, я всегда работал с президентом и премьерами, но не на них. Работал я всегда на государство, на идею государства. И если возникал момент, что ради чьих-то персональных интересов предлагали отодвинуть в сторону интересы государства, то мне становилось скучно и я уходил. Или меня «уходили». А потом опять предлагали вернуться. Чаще всего так было, если случался какой-то кризис, за решение которого персональных бонусов не ожидалось, а не решать было нельзя, потому как «отечество в опасности!». В результате в парламент, в правительство и в Администрацию Президента России я приходил и уходил из них с десяток раз. Но каждый раз оставлял после себя какие-то новые структуры, модели, документы, которые живут и здравствуют до сих пор.

ГПУ – это не то, что вы подумали, или Почему я теперь всегда проверяю, как звучат аббревиатуры

Одной из таких конструкций стало ГПУ – Государственно-правовое управление Президента Российской Федерации.

Я уже писал, что поначалу мне пришлось довольно долго убеждать коллег из гайдаровского правительства, что в условиях реформ право и правовая защита происходящих перемен играют едва ли не более значимую роль, чем собственно какие-то экономические решения.

Что касается Бориса Николаевича, то он намного быстрее понял, что глава государства выражает свою миссию, свою функцию в своих актах. Акты президента – это тот язык, на котором он говорит с окружающим миром, но не просто говорит, а меняет реальность. В буквальном смысле слова глава государства указывает реальности, какую форму она должна принять, в каком направлении развиваться, чтобы в итоге все вокруг увидели, что будущее, которое описано, запланировано в Конституции, теперь воплотилось в жизнь. Мы в нем живем. Немножко волшебно звучит, но именно так.

А раз акты президента – его главная функция, то нужна структура, чтобы помогать главе государства в ее реализации. Я всё изложил на бумаге, принес Борису Николаевичу записку и картинку со структурой. Главных задач четыре: подготовка проектов президентских указов; подготовка поручений и распоряжений; экспертиза законопроектов, которые идут через парламент, с тем, чтобы понять – одобрить или наложить вето; а также представление и защита интересов главы государства в суде, парламенте и так далее. Ельцин всё одобрил, велел действовать.

И тут начался небольшой скандал. Неожиданно приревновали коллеги: Геннадий Бурбулис, тогда госсекретарь, и Николай Фёдоров – министр юстиции устроили страшный наезд в СМИ, прицепившись к названию. Вернее, к аббревиатуре.

Я-то без задней мысли назвал «Государственное правовое управление», а если коротко – ГПУ. А демократы раскричались: Шахрай возрождает сталинское ГПУ (Государственное политическое управление при НКВД) – самую страшную организацию тех времен с внесудебными полномочиями. Да еще как на грех разместили нас на Старой площади в Москве в том же самом подъезде, где исторически ГПУ и было.

Сейчас история кажется забавной, а тогда я сильно расстроился. Так мне было обидно. Ну ладно бы чужие устроили этот шум, а то ведь свои же друзья-коллеги! Даже усы мои приплели – дескать, новым Сталиным решил заделаться. А я ведь даже никогда не возглавлял ГПУ, просто «приглядывал» за новой структурой и работал вместе, поскольку был государственным советником по правовой политике.

Кадры отбирал для ГПУ самые лучшие – газеты даже писали, что я увел всех молодых юристов из парламента и министерств. Но не думаю, что так уж и всех. Тем более что зарплаты были не так чтобы сильно выше, чем в других местах. Просто дело было интересное. Кстати, Руслан Орехов⁸¹, который потом шесть лет ГПУ возглавлял, и Александр Маслов⁸² – это мои студенты.

Сначала пришлось непросто. Надо было наладить взаимодействие с юридическими службами во всех ветвях власти, отладить алгоритмы прохождения бумаг, чтобы вовремя отслеживать стадии законопроектной работы и так далее. Не обошлось без конфликтов. Но когда аппаратчики осознали, что если сегодня их условный Иван Иванович не дал в ГПУ нужные бумаги по законопроекту или пропустил сроки, то завтра депутаты получат на этот акт президентское вето, и всем парламентским клеркам мало не покажется, то стали относиться к таким контактам как к нормальному рабочему процессу. А еще нередко бывало, что какой-нибудь важный закон не двигался, потому что юристы Госдумы насмерть поссорились с юристами правительства, и тогда ГПУ становилось арбитром. Тоже вошло в обычай.

С тех пор я взял себе в привычку: если придумываешь название для новой организации, первым делом проверь, как она будет сокращенно звучать, какие ассоциации вызывать. А то ведь правду говорят: как корабль назовешь… Впрочем, ГПУ, несмотря на всю эту историю с названием, прекрасно себя чувствует.

Как я Примакову АРКО насоветовал

За свои годы работы в правительстве я давно понял, что советник премьера, как правило, намного важнее, чем вице-премьер. Когда я сам был вице-премьером, то выступал своего рода координатором, этаким медиатором, согласователем позиций разных министерств и ведомств. Проводил бесконечные совещания, составлял протоколы. А дальше эти самые протоколы уходили… к советнику премьера. И уже от него зависело, как глава правительства отнесется к этим результатам, что с ними сделает, какую линию выберет. Получалось, что в должности вице-премьера мне приходилось проводить целые спецоперации, чтобы продвигать события в нужном направлении, а вот когда ты простой советник, то нужды в этом нет. Потому как ты общаешься с премьером напрямую, без промежуточных звеньев, в жесткой связке.

Взять, к примеру, мою работу советником Примакова.

Евгений Максимович начинал каждый рабочий день с вызова двух советников: меня, который отвечал за законодательство и региональную политику, контакты с парламентом и судами, и Александра Александровича Дынкина⁸³, который докладывал о том, что происходит в экономике страны. Получалось, что день председателя правительства начинался с нашего доклада. Вот эти утренние полчаса или час по факту определяли повестку дел и оперативные решения премьера. Он с нашей помощью вооружал себя информацией и знаниями, а потому мы должны были буквально пахать сутками, чтобы ничего важного не пропустить, все перепроверить. Понятно, что были и другие помощники, эксперты, аналитики, но наши направления были главными. Примаков понимал, что самому всё не охватить, не осмыслить, ведь в сутках всего 24 часа. Поэтому выбирал профессионалов, которым доверял, и давал им карт-бланш на оценки и подготовку решений.

А раз тебе такое серьезное дело доверили, то должен соответствовать. Нельзя ошибаться даже в мелочах. И дело не в том, что ответишь должностью. Хуже, что опозоришься и в глазах премьера, который тебе доверял, и в глазах профессионального сообщества.

В общем, если я поначалу переживал, что по статусу должность советника была, конечно, ниже, чем у вице-премьера, то потом понял, что она куда более ответственная и притом совершенно каторжная.

Советником я был у двух премьеров – у Примакова и у Степашина. С Сергеем Вадимовичем мы до сих пор дружим. Я у него и в Счетной палате аппаратом руководил, и сейчас мы постоянно встречаемся.

А вот про Примакова хочу рассказать отдельно, потому как его правительство – это была просто страница из моего учебника конституционного права.

Почему? Да потому, что именно кабинет Примакова, если сравнивать с моделью, заложенной в Конституции, функционировал почти идеально с точки зрения соответствия конституционной модели. Фактически это было первое в истории современной России правительство, которое по крайней мере в первые месяцы после своего создания пользовалось полной поддержкой парламента. Да и по составу первых лиц оно было коалиционным, не зря кое-кто называл его правительством народного доверия. На ведущие посты пришли многие из «бывших»: первыми вице-премьерами стали бывший член политбюро ЦК КПСС Юрий Маслюков, бывший председатель Ленинградского областного Совета народных депутатов и губернатор Ленинградской области Вадим Густов, «обычным» вице-премьером назначили бывшего главу Межреспубликанского продовольственного комитета СССР Геннадия Кулика. Кстати, тогда же вице-премьером стала Валентина Ивановна Матвиенко (на тот момент она работала чрезвычайным и полномочным послом России в Греции).

Хотя опыта хозяйственного управления дипломат и разведчик Примаков не имел, однако его высокий личный авторитет государственного деятеля, ученого-международника, министра иностранных дел, по словам журналистов «вернувшего достоинство российской внешней политике», позволил довольно быстро погасить политическое противостояние после дефолта 1998 года, сохранить банковскую систему и экономику.

Но сам по себе примаковский кабинет и аппарат правительства работали не слишком творчески, я бы сказал, кондово. «Вождь седовласых» привел с собой тех, кого знал и кому доверял, в результате средний возраст аппарата за пару недель резко увеличился. Но что касается лично Евгения Максимовича, то в суть проблем он вникал быстро, мог лучше, чем эксперты, спрогнозировать долгосрочные риски и последствия (не зря же столько лет возглавлял нашу внешнюю разведку), а потому важные вопросы решал оперативно. Когда после суверенного дефолта посыпались банки, а их руководители начали убегать за границу, полстраны вкладчиков остались без денег. Особенно ударила по всем история с «СБС-Агро»[58]58
  В 1989 г. А.П. Смоленский создал коммерческий банк «Столичный» и был избран председателем правления, а к 1994 г. стал президентом банка. В 1994 г. банк «Столичный» был переименован в Столичный банк сбережений (СБС). В 1996 г. А.П. Смоленский приобрел контрольный пакет акций Агропромбанка, после чего в 1997 г. Столичный банк сбережений был переименован в «СБС-Агро».


[Закрыть] Александра Смоленского. Этот банк был вторым после Сбербанка, считался чуть ли не самым надежным. И вдруг оказывается, что «СБС-Агро» – банкрот, и деньги, которые я и еще миллиона два граждан туда принесли, никто не вернет.

Прихожу к Примакову: «Евгений Максимович, надо что-то придумывать. Ситуация ненормальная, денег в казне мало, банки лопаются, вкладчики скоро на баррикады пойдут. Надо как-то ситуацию расшить, как-то подстраховаться».

«Это как?»

«Есть идея. Я обсуждал ее с коллегами из Центробанка. Надо учредить специальное агентство, которое займется проблемными кредитными организациями. Если видно, что банк не выкарабкается сам, то нужно что-то вроде внешнего управляющего, чтобы как-то остановить вывод активов и защитить интересы людей и компаний, которые этому банку деньги доверили. Внешнее управление Центробанка – это нормально, но ему страной надо заниматься, а не каждым банком в отдельности. Должна быть специальная структура».

В итоге я оставил ему записку, как такое учреждение должно работать, какие правовые основания. Так, странички полторы. Кстати, давно понял, что, когда президенту или премьеру что-то советуешь, полторы странички ясного и четкого текста – это самый правильный формат. Одна страничка – несерьезно, три – много, а полторы – в самый раз, чтобы он первую прочитал, перевернул, а всё самое главное было на второй. Написал не только свою идею, но еще и человека предложил. «Есть, – говорю, отличный специалист, кто все это дело потянет». Тоже замечу, что к любой идее «наверх» надо обязательно дать человека – того, кто ее сможет воплотить в жизнь. И предложил я Примакову кандидатуру Александра Владимировича Турбанова. Кстати, депутатом Госдумы он стал по списку моей партии ПРЕС, а потом от фракции пошел в заместители председателя Центрального банка. Я знал его как настоящего профессионала. Примаков идею оценил. Раздумывать долго не стал. Очень быстро, в конце ноября 1998 года распоряжением правительства было создано Агентство по реструктуризации кредитных организаций. В январе 1999 года его зарегистрировали как открытое акционерное общество с уставным капиталом в 10 млрд рублей (учредителем стал Российский фонд федерального имущества)[59]59
  Решение Российского фонда федерального имущества от 16.12.1998 «О создании Открытого акционерного общества небанковской кредитной организации “Агентство по реструктуризации кредитных организаций”».


[Закрыть]. А в марте, когда были получены необходимые банковские лицензии и оплачен уставной капитал, Турбанов со своим АРКО уже приступили к работе. И мы с этим решением не ошиблись. За несколько месяцев удалось разобраться с самыми сложными случаями. Одни банки были реструктурированы, другим помогли оздоровиться, а третьи – ликвидировали.

Кстати, «СБС-Агро», из-за которого я всю эту кашу заварил, сначала перешел под управление АРКО, а потом и вовсе был ликвидирован.

Правительство Примакова многое успело сделать, но прожило всего девять месяцев. Почему? На мой взгляд, причины две, и они прямо противоположны друг другу. С одной стороны, аппаратчики Примакова абсолютно не умели общаться с прессой, объясняться с людьми, не умели «делать политику». Евгений Максимович сам был очень закрытый человек. В ситуации, когда надо было идти и говорить с обществом, со СМИ, он предпочитал оставаться в тени, так сказать за кадром. А с другой стороны, Ельцин отправил это правительство в отставку как раз потому, что кабинет решил пойти в политику.

Весной 1999-го начался очередной виток с импичментом (у нас вечно всё по весне да по осени активизируется), плюс предвыборный ажиотаж. Евгений Максимович, похоже, поверил многочисленным экспертам, что он по всем прогнозам – будущий президент. В результате его правительство увлеклось собственной политической активностью и не высказало решительно позиции против импичмента. Борис Николаевич обиделся. Но одновременно напряглись и депутаты. Лидеры думской оппозиции заревновали, что Примаков стал очень популярен и вдобавок политику экономическую стал вести по своему разумению, а не ту, что хотели бы левые.

В общем, в итоге Госдума немножко пошумела, когда Ельцин отправил Евгения Максимовича в отставку, но потом согласилась утвердить новым премьером Сергея Вадимовича Степашина.

Завершая разговор о кабинете Примакова, хочу повторить, что именно он был единственным, на сто процентов реализовавшим модель правительства, заложенную нами с Сергеем Сергеевичем Алексеевым в Конституции.

Что значит это самое «на сто процентов»? А то, что это были премьер и правительство, в работу которых не вмешивалась администрация президента. Это был премьер, который первый раз в нашей современной истории опирался на парламентское большинство. Потому что его выдвинули на эту должность и партия власти, и коммунисты, и либералы, и все прочие. А потому он мог выстраивать равноправные отношения с парламентом и не зависел в текущих вопросах от президента, а тем более – от его администрации, поскольку опирался в своей деятельности на парламентское большинство. То есть точно в соответствии с Конституцией: исполнительную власть возглавляет правительство. Именно этим Примаков и занимался. К сожалению, этот период быстро закончился. Но ведь был!

Кстати, когда Владимир Владимирович Путин впервые стал президентом, то он, похоже, примаковскую (читай – конституционную) модель правительства хотел реализовать. Свидетельство тому – его обращение к Федеральному собранию в 2003 году. Владимир Владимирович тогда четко и недвусмысленно сказал: «С учетом итогов предстоящих выборов в Государственную думу считаю возможным сформировать профессиональное, эффективное правительство, опирающееся на парламентское большинство».

Я уверен, что рано или поздно мы придем к этой модели.

Почему же тогда – в 2003-м – ничего не получилось? А потому, что известный олигарх Михаил Борисович Ходорковский тогда слишком политически активен оказался. И «добрые люди» президенту доложили, что группа Ходорковского якобы уже скупила большинство будущих депутатских мест, а значит, именно он автоматически станет председателем правительства, если, конечно, не остановить его и всю эту историю. То есть разные аналитики пугали Кремль тем, что если в 2003 году реализовать модель правительства парламентского большинства, то по итогам мы получим премьера Ходорковского. А премьер у нас что помимо прочего делает? А премьер у нас, в случае чего, становится исполняющим обязанности президента… В общем, опять какая-то нехорошая загогулина получается.

Ну а дальше история пошла так, как она пошла…