Текст книги "Как я написал Конституцию эпохи Ельцина и Путина"

Мэр № 1 и мэр № 2

Очень скучаю по Юрию Лужкову⁹². Закрылась еще одна страница тех самых девяностых, которые, как оказалось, на самом деле являются главным персонажем моих записок. Теперь о Лужкове надо говорить в прошедшем времени. Светлая ему память.

И первая мысль: Юрий Михайлович находится в одном ряду с такими фигурами, как Примаков или Черномырдин, – с людьми, безусловно, яркими и талантливыми, но согласившимися уйти в тень и оставить свое дело только потому, что так сказала Система. Для меня это люди того поколения, в которых сталинская эпоха жесткой рукой вложила внутреннего цензора. Если партия сказала: «надо уйти», значит, надо не бороться, а уйти.

Правда, говорят, что Евгений Максимович пытался недолго сопротивляться, поскольку считал, что его попросил на выход не президент Ельцин, а его окружение. Но когда в дело вмешался тогдашний секретарь Совета безопасности Владимир Владимирович Путин[68]68
  В.В. Путин был секретарем Совета безопасности РФ с 29 марта по 9 августа 1999 г. Е. М. Примаков ушел в отставку с поста Председателя Правительства РФ 12 мая 1999 г.


[Закрыть], Примаков быстро ушел.

А Виктор Степанович Черномырдин и Юрий Михайлович Лужков ушли не сражаясь.

Прекрасно помню всю эту историю с отставкой Лужкова. Невооруженным глазом было видно, что его жестко и некрасиво, абсолютно неуважительно убирают. Идет какая-то возня, интриги, после чего Дмитрий Медведев подписывает указ об отставке с поста мэра. И Юрий Михайлович даже не пытается защищаться: беззвучно сдает полномочия, поворачивается и тихо уходит. Сначала в тень, потом – в вечность.

Такая тоска и печаль!

Что же касается истории моих личных отношений с Лужковым, то у нас с самой первой встречи случилась какая-то взаимная симпатия. Конечно, нельзя сказать, что мы стали в полном смысле слова близкими друзьями или единомышленниками (в силу разницы в возрасте, наверное, да и просто из-за различия позиций по отношению к происходящему в стране). Но тем не менее у нас были очень теплые человеческие отношения и доверие. Если мне от него что-то было нужно, я не задумываясь звонил, и Юрий Михайлович всегда откликался. А если Лужкову что-то надо было от меня, я тоже приходил на помощь. Вроде как шли параллельными курсами, но всегда были на одной волне.

С Лужковым меня познакомил его предшественник – Гавриил Харитонович Попов – уже на излете своей мэрской карьеры. Мы тогда много общались по поводу Устава Москвы, по законодательству о выборах, о статусе столицы и местному самоуправлению. Ведь юридически, как ни странно, в советское время для Москвы ничего подобного проработано не было. Поэтому я, как специалист, участвовал в разработке этих актов, всячески помогал столичным юристам. Вот на одной из встреч он меня и представил Юрию Михайловичу.

Лужков и Попов показались мне абсолютными антиподами. Гавриил Харитонович был публичным политиком, страстным трибуном, а потому, когда стало ясно, что с некоторых пор на посту московского мэра придется заниматься исключительно коммунальным хозяйством, строительством, озеленением и прочей рутиной, он сразу соскучился и был не против отойти от дел. И большое ему спасибо, что он нашел и поддержал такого мэра, как Лужков. Потому что на тот момент если бы Попов возражал против «хозяйственника» Лужкова, то Ельцин никогда бы Юрия Михайловича на эту должность не поставил.

Помимо юридических вопросов у нас с Лужковым было еще одно общее дело. Я в середине 1990-х возглавлял правительственную Комиссию по вопросам религиозных объединений, а московский мэр решил-таки восстановить храм Христа Спасителя.

История эта всем известна – про то, как до начала всей этой строительной эпопеи на месте храма, а вернее, в огромном котловане от несостоявшегося сталинского Дворца Советов, работал бассейн под названием «Москва». Его построили в 1960 году, а закрыли, кажется, в 1994-м. Я в нем, кстати, тоже в свое время любил плавать. Классно было, особенно зимой: бассейн ведь под открытым небом, вода теплая, а снаружи минус 15, пар от поверхности валит. Волосы быстро покрывались легким инеем, а ты опять ныряешь в теплую воду… Забавные ощущения. Каждый раз вспоминаю, когда проезжаю мимо этого места.

Так вот, говорить о восстановлении храма начали еще с конца 1980-х. Помнится, зимой 1990-го даже какой-то гранитный знак поставили в углу бассейна. Вроде как первый шаг к будущему строительству. Но строить-то реально начал Юрий Михайлович Лужков.

И в 1995 году мы заложили первый камень в фундамент этого храма. Мы – это Патриарх Московский и всея Руси Алексий II, Юрий Михайлович Лужков, Виктор Степанович Черномырдин и я. Лужков, помнится, дал мне мастерок, когда я сказал ему, что в стройотряде каменщиком работал. Журналисты, правда, крупным планом только троих, самых главных снимали. А теперь уже нет ни Черномырдина, ни Алексия, ни Лужкова. Остались только я, храм да этот самый камень – в правом углу, если смотреть на реку.

Но не всё в отношениях с московским мэром было так светло, трепетно и нежно. Юрий Михайлович в то время серьезно воевал с Государственно-правовым управлением президента, и с юристами правительства, и с Минфином, добиваясь от них желаемого. Это было огромное конфликтное поле, на которое мне по долгу службы тоже приходилось заходить. А потому я нередко оказывался по другую от Юрия Михайловича сторону баррикад. Но вот что важно: мы с ним всегда находили компромиссное решение, и мне всегда хотелось этот компромисс найти как можно быстрее.

В последние годы его работы на посту мэра мы стали встречаться гораздо чаще, но о делах говорили намного меньше. Лужков обычно приглашал меня в свою комнату отдыха, забирался с ногами в кресло – ему это страшно нравилось, и мы начинали чаевничать… А дальше начиналось самое интересное – общение. Очень любил Юрий Михайлович разговоры разговаривать.

Чего я только не узнал от него! К примеру, как надо строить улей. Он с таким азартом и упоением рассказывал всю эту историю, что я слушал как завороженный. У него в комнате отдыха стоял всамделишный пчелиный домик, и Юрий Михайлович, размахивая руками, показывал, куда тут пчелка залетает, где она будет воду пить, где она будет мед откладывать. Да еще подробно объяснял, почему ее дом должен такой-то стороной к свету стоять, а другой – к северу… Вроде бы оба занятые люди и вопросов важных гора накопилась. Но с таким удовольствием он рассказывал, а я слушал, что ничего, казалось, важнее пчелкиного домика на свете на тот момент не было.

Или однажды он меня с места в карьер ошарашил: «Привет, а ты в курсе, что кукурузу можно и в Мурманской области выращивать?»

Я ему, конечно, тут же напомнил про незабвенного Никиту Сергеевича Хрущёва с его кукурузой от «южных гор до северных морей». А он мне в ответ: «Нет, Михалыч, ты не понимаешь». Ушел в другую комнату, принес какой-то чемодан и достал из него непонятные черные шарики, диаметром примерно в пять сантиметров: «Угадай, что это такое?» А сам на меня пристально так смотрит.

Я взял шарик в руку и говорю: «Ну, комок засохшей земли».

Он обрадовался: «Правильно! Но не просто земли, а с удобрениями, и внутри – зерно кукурузы!»

И тут же пошел мне с азартом объяснять: «Смотри, как все просто и гениально. Дескать, картофельный комбайн выходит в поле под Мурманском и высеивает эти шарики с зернами внутри в землю. Получается, что зерно у нас защищено от мороза, от сырости, от всякой прочей непогоды. И первую стадию вегетационного периода кукурузное зерно, как ребенок в утробе матери, в этом комке земли, перемешанном с навозом и прочими удобрениями, проводит. Когда на севере наступает настоящее лето, солнце восходит высоко, и температура становится приемлемой, это зерно просто выстреливает в рост. И к сентябрю наша кукуруза успевает вырасти, если не до семенного вида, то уж, во всяком случае, шикарная кормовая, богатая, объемная!»

А я вдруг понимаю, что запихнуть зерно кукурузы в навозный шарик, сделать его размером, чтобы он входил в картофельный комбайн, – это ведь Лужков все сам придумал. И не просто придумал, а практически реализовал! Он ведь чужие идеи никогда не озвучивал. Поддерживал часто, но ратовал и переживал только за свои.

Потом он мне еще час, наверное, объяснял, насколько это изобретение поднимет урожайность кукурузы и насколько больше мяса мы в России сможем производить. И самое замечательное было видеть, какое удовольствие от всего этого Юрий Михайлович получал!

А вот еще один проект Лужкова. Он, как человек своей эпохи, прекрасно знал про старую идею поворота рек на юг для орошения засушливых регионов. Это был один из любимых проектов времен «дорогого товарища» Брежнева. Кто только тогда поворотом северных рек не занимался.

Ну, все мы учились в советской школе и хорошо знали, что есть некая территория водораздела: с одной стороны от нее реки текут на север, с другой – на юг. А если взять Обь и Иртыш, то наберется порядка пятидесяти или восьмидесяти километров.

И вот Юрий Михайлович, взяв меня за пуговицу, с упоением делится очередной глобальной идеей: «У нас сейчас в Москве без дела стоят метропроходческие комбайны. Представляешь, можно запустить такой комбайн от Омска в сторону Казахстана, прорываем два-три тоннеля для этих семидесяти километров. Диаметр – шесть метров – ну, труба для метро. На севере делаем водоемы и осенью, и зимой – реки же на север текут – уже все замерзло, так мы накапливаем воду. А весной поднимаем задвижку и продаем эту воду казахам, китайцам, киргизам, узбекам. А?»

И продолжает: «Придет время, и вода будет стоить дороже нефти. Но это возобновляемый ресурс. И если не реки поворачивать, а создать по моей схеме техническую возможность использования этой воды, то можно на ней зарабатывать валюту. Вот к 2035 году нефть и газ кончатся, чем тогда будем торговать? Мы же сырьевая держава! Да вот этой самой пресной водой и будем!»

То есть Юрий Михайлович не просто проблемы видел, но и технические решения сразу находил. Мог сам просчитать экономическую часть, оценить, что рентабельно, а что нет, как всё это дело организовать. Масштабно мыслил. Очень неравнодушным был.

И еще он абсолютно не хотел поддаваться старости. Спортом занимался, на лошади каждый день скакал. И к бадминтону моему благосклонно относился.

Я уже рассказывал, как он мгновенно откликнулся на идею создать в Москве клуб со спортивным залом, где мы бы могли заниматься «бадминтонной дипломатией» с послами азиатских стран. С легкой руки Лужкова стоит клуб и до сих пор работает: послы туда ходят, дипломатия работает. Кстати, горжусь, что он ко мне прислушался. Он ведь слушал только тех, кто, по его мнению, дело говорит. И кстати, очень немногих. Больно критичен был наш московский мэр.

Да, Юрий Михайлович, сильно не хватает мне бесед с вами. Ну, наговоримся попозже, когда я уж к вам приду…

И последнее.

После смерти Юрия Михайловича много вопросов было, мол, почему гроб был закрытый. Мне очень понравилась версия знаменитого журналиста Александра Невзорова, который где-то в эфире сказал, что Лужков на эти постные лица, которые к нему на похороны пришли, просто смотреть не захотел. Думаю, что так оно и было.

* * *

А вот «мэр номер два» – глава нашей культурной столицы Анатолий Александрович Собчак – был совсем другим. Совершеннейшая копия Гавриила Харитоновича Попова. Такой же яркий публичный политик, трибун. И это в нем главное. Почувствовал вкус публичной политики, понял, что, швыряя громами и молниями с высокой трибуны, может владеть настроениями и легко заполучить всенародную любовь. Как говорится, вошел в образ.

В этом была основа его успеха, но в этом же крылась и его трагедия как градоначальника. Вот у Лужкова такой проблемы не было. Юрий Михайлович вовсю эксплуатировал образ крепкого хозяина, но не публичного политика. А вот Анатолию Александровичу с трудом удавалось спускаться с Олимпа до городских нужд. Ему это зачастую не было интересно и не доставляло ни малейшего удовольствия. Собчак сознательно или подсознательно пытался передать кому-то эту скучную рутину. Впрочем, может, это и хорошо – в итоге президента нам вырастил.

Поначалу мы с Собчаком в Верховном Совете и в Президентском совете очень хорошо взаимодействовали. И мне казалось, даже симпатизировали друг другу. Но точно знаю, что никогда у меня с Анатолием Александровичем не было таких доверительных и дружеских отношений, как с московским мэром.

Но я очень Собчаку благодарен за помощь моей семье. У моей мамы так сложилась судьба, что она на старости лет перебралась в Санкт-Петербург, потому что все ее сестры – Вера, Лиля и Тамара – жили в этом городе. Начало 1990-х, ситуация тяжелая, а маме нужна квартира.

Я подумал и обратился к Собчаку: «Анатолий Александрович, хочу для мамы купить кооперативную квартиру, однокомнатную. Поможете?» А он мне в ответ: «Понимаешь, у нас однокомнатные – самый дефицит. Бери двухкомнатную – с ней вообще без проблем!»

А я замялся – очень уж дорого для меня было. Я же не заводы приватизировал, а Конституцией занимался. Краснел-бледнел, а Собчак посмотрел на меня и говорит: «Ладно, не вопрос! Найдем тебе однокомнатную! Деньги-то быстро соберешь?»

Я только головой кивнул, а он уже помощника своего вызвал. Нашли мы подходящую по цене квартиру в Купчине – этот район тогда еще только начинал застраиваться. За пару месяцев вопрос и решился. И я маму в Питере обустроил.

В общем, в плане человеческих отношений очень я Анатолию Александровичу благодарен. Пока жив, буду его добрым словом поминать.

А по части политики – тут у нас нашла коса на камень. С такой же энергией, как помогал мне в решении житейской проблемы, Собчак боролся с моей Конституцией. Ну, я уже об этом писал.

Не мне, конечно, взвешивать и оценивать, но все-таки у нашей революции девяностых, как и у революции большевиков, были свои баре и свои товарищи. Помнится, Максим Горький в рассказе о Ленине устами рабочего так прямо и говорил: «Плеханов – наш учитель, наш барин, а Ленин – товарищ наш». Вот и Собчак. Это все-таки был «барин революции». И жизнь его закончилась слишком рано, путано и трагически.

Наш человек в премьерах, или Инвентаризация всей России

Я знавал многих премьеров, но тесные отношения с ними обычно устанавливались на работе, в правительстве. И только с одним сошелся на почве общественных дел. Речь о моем Российском союзе налогоплательщиков и нынешнем председателе правительства Михаиле Владимировиче Мишустине.

Многие твердят, что сегодняшний Мишустин – это некий очередной «технический» премьер. Дескать, когда понадобилось заменить председателя правительства, тасовал Владимир Владимирович тощенькую кадровую колоду, тасовал, и тут случайно выпал Мишустин. Ну, президент и решил, дескать: «Пусть будет, какая разница». Но лично я так не думаю. Выбор этот был осознанный и с далеко идущими планами.

Михаила Владимировича я знаю довольно давно. Познакомил нас в свое время Борис Фёдоров, с которым я дружил и которого ценил как человека и как профессионала. Считаю, что Фёдоров был одним из лучших министров-реформаторов нашей страны. Если искать кого-то похожего в истории, то это фигура уровня Столыпина⁹³ или Витте⁹⁴. Он был очень знающим экономистом, все правильно понимал, тонко чувствовал, не боялся принимать решения.

На тот момент Михаил Владимирович работал в Государственной налоговой службе под руководством Фёдорова. Он был на десять лет меня моложе, но у нас как-то сразу нашлись общие интересы в вопросах информатизации. Я ему рассказал про свою Лабораторию правовой информатики и кибернетики на юридическом факультете в МГУ, а он, оказывается, создавал Московский международный компьютерный клуб и профессионально занимался информационными технологиями. Я его сразу оценил как сильного системотехника, то есть человека, понимающего и строящего алгоритмы, архитектуру компьютерных систем и сетей.

Потом, когда я стал работать в Счетной палате, мы тоже нередко пересекались. Обсуждали, как важно создать электронный кадастр на объекты недвижимости и землю. Помню, как мы со Степашиным говорили: как можно эффективно управлять государственными ресурсами, если мы даже не имеем представления, каков их реальный состав и объем? Когда мы анализировали итоги приватизации, то сразу выявилась проблема гигантской недооценки национального богатства страны. По оценкам экспертов, занижение могло составлять от 40 до 400 триллионов долларов. Плюс еще значительная часть активов России оказалась в «серой», в том числе офшорной, зоне, обороты которой оценивались до 30 процентов ВВП. А еще ведь была огромная группа активов, попросту незарегистрированная – земля, лесные угодья, недвижимость. Это же огромные средства!

Мы настаивали, что надо срочно проводить «инвентаризацию России» – выявить, поставить на учет и оценить все ресурсы страны, чтобы восстановить реальную «размерность» экономики России и дать государству инструменты для развития.

И Михаил Владимирович эту работу сделал! Впервые под руководством Мишустина удалось провести массовую кадастровую оценку земель, создать цифровую систему администрирования налогов, сделать ее более «дружелюбной» для налогоплательщиков. Наверное, по значению эту работу можно сравнить с отменой крепостного права. Потому что правильное юридическое оформление земли, особенно земельных участков под объектами промышленности, сельскохозяйственных земельных участков – это огромный экономический фактор. Без земли нет налогов, без земли нет инвестиций, без земли нет кредитов, без земли нет бюджета. И Мишустин на основе целого ряда решений, компьютерных и системных, единую кадастровую систему создал.

Потом эти же принципы Мишустин стал реализовывать в Федеральной налоговой службе, которую возглавил в 2010 году. И здесь наши пути снова сошлись. Ведь мой Российский союз налогоплательщиков с момента своего создания в 2003-м тесно работал с налоговиками. Потому что, как я уже объяснял, мы поставили главными задачами воспитание налоговой культуры и общественный контроль за правильным расходованием налогов. То есть мы изначально позиционировали себя как союзники Федеральной налоговой службы с точки зрения построения грамотной и демократичной налоговой системы. Мы с ФНС вместе и учебники с пособиями писали, и акции проводили, и уроки налоговой грамотности в школах, и проекты федеральных налоговых законов анализировали. Много чего сделали. И на этой почве мы очень сблизились с Михаилом Владимировичем, потому, наверное, что это совпало и с его взглядами на суть вопроса. Мы часто встречались, потому что, думаю, он почувствовал, что Российский союз налогоплательщиков – это серьезная штука, только на вырост.

Мишустин вошел в попечительский совет РСН, всегда выступал на съездах, регулярно с нами встречается, поддерживает нашу философию. Все-таки системное мышление – это особая вещь. Он проблемы видит и в деталях, и в целом. По Мишустину налоговая культура должна быть именно культурой, сознательным актом. Дело ведь не в том, чтобы из-под палки заставить людей платить налоги. Важно, чтобы налогоплательщик понимал, что делает, почему это важно для него, для страны, для всех.

В общем, уверен, что президент выбрал Мишустина в премьеры, потому что он большой профессионал, умеет системно мыслить и обладает не только уникальной информацией, но и способен развивать механизмы получения всех этих больших данных, управлять ими, закрывать лазейки для финансовых махинаций. Вдобавок премьер со своими цифровыми инструментами фактически всё и про всех знает – и про чиновников, и про олигархов, и про малый и средний бизнес. А это очень серьезно.

Думаю, что Владимиру Владимировичу очень нравится иметь под рукой системного человека с электронными досье на каждого. Даже те олигархи, которые сейчас живут за пределами Родины, они ведь тоже у Мишустина в базе имеются. То есть у него в руках имеется реальный инструмент управления людьми – через информацию, налоги, финансы.

Я считаю, что за двадцать лет правления назначение Мишустина председателем правительства – это самый грамотный ход нашего президента. Кстати, новый премьер еще и очень глубокий, культурный, интеллигентный человек. В общем, Михаил Владимирович – пример чиновника абсолютно нового поколения – цифрового.

Про чужих

Судьба сводила меня со многими интересными людьми мира, и по долгу службы, и по воле случая. Я решил не создавать в своей книге какой-то специальной галереи портретов зарубежных политиков, в конце концов, я же не дипломат профессиональный с их дневниками и хрониками. Но стоит начать вспоминать про мои встречи с иностранцами, как неожиданно высвечиваются самые разные эпизоды, порой совсем крошечные, но очень яркие. Именно из них, из такой мозаики, по большому счету и состоит твоя жизнь.