Текст книги "Элиза и Беатриче. История одной дружбы"

18
Блог

Думаю, папа хотел как-то отвлечь ее от переживаний, потому и выдал эту идею насчет блога. Ему тоже было тяжело смотреть, как она целыми днями торчит на диване, глядя черно-белые фильмы и отметая любую возможность вернуться к жизни.

Когда начались летние каникулы, у нас появилось море времени – ничем не заполненного, застывшего. За июнь мы закончили переводы с греческого и латыни, проштудировали романы из списка синьоры Марки и даже сделали задания по физике и математике. Впереди было еще два месяца – в самый разгар африканского антициклона.

Не сказать чтобы это было проблемой: Беатриче отказывалась выползать на улицу, и к тридцатому июня мы с ней – бледные, словно шведки, – еще даже ни разу не сходили на море. Впрочем, лето 2003-го уж точно помнят все. Иногда, чтобы охладиться в разгар дневной жары, мы в мокрой одежде ложились на кафельный пол. Это доказывало, что «Манифесто» от двенадцатого сентября говорила правду: начался апокалипсис, и его уже было не остановить.

В середине июля Беатриче согласилась ходить на пляж, но только в семь утра, когда там еще никого не было. Помню наши заплывы до дальнего буйка, взмахи рук, рассекающие тишину и неподвижную воду, еще не замутненную массовым купанием. Мы переводили дух, уцепившись за буек, и молча созерцали мерцающие в дымке острова. В девять часов пляж начинал заполняться, и мы сбегали домой.

Я не отходила от нее. Ссорилась с Лоренцо, потому что он хотел свозить меня на Джильо, на Эльбу, а я не желала покидать Беатриче. Мы встречались с ним на полчаса-час около дома, словно я сидела под домашним арестом. А потом я снова хоронила себя вместе с ней на целые дни. За запертыми окнами и дверями, чтобы не входила жара, за опущенными жалюзи: внутри стояла вечная ночь. Я еще никогда столько не читала, и должна сказать, что и Беатриче погрузилась в чтение.

Романы средней длины, вроде «Воспитания чувств», мы проглатывали за два дня. На «Войну и мир» ушло девять. Мы читали сидя друг против друга на диване, скрестив ноги, направляя на себя вентиляторы. В трусах и лифчиках, одинаково истекая по́том. Прочитав по роману, менялись книгами; если нас что-то цепляло, принимались обсуждать до ночи. Однако, несмотря на мое единственное убеждение (политическое, религиозное, не важно), я должна признать: Беатриче книги не спасали.

Она пожирала их, но лишь для того, чтобы не думать. И не позволяла им процарапать свою броню, вселить тень сомнения, зародить перемену. Словно бы с самого начала решила, что на страницах лишь сказки, а истина – где-то в другом месте. В действии – в том, что явно и, может, даже кардинально влияет на других. В том, что можно увидеть.

Для меня было нормой проводить лето подобным образом: все на море, раздетые на всеобщее обозрение, а я прячусь и прошу помощи у литературы. Но для Беатриче – нет, для нее лето всегда означало конкурсы, дефиле в бикини на пляже, портреты и заметки в местных газетах. Вместе с ее матерью ушли и все связи с тесным миром провинциальной моды. И прежде всего умерли желание и мотивация. Не скажу, что я ни разу не подумала достать тот органайзер и прекратить летаргический сон. Не надо меня недооценивать. Просто я всерьез надеялась, что Беатриче в отсутствие матери начнет походить на меня.

Наступил август. Книги уступили место DVD-дискам. Беатриче, свернувшись клубочком, следила за не знаю уж которой по счету историей. Она вдруг подсела на классику, на то, что не теряет актуальности. Вероятно, получив от жизни такой удар, она нуждалась в каком-то более структурированном повествовании. А может, где-то в глубине сознания она не отказалась от прежних планов, и все это являлось частью ее становления, ее инстинктивного, гениального самообразования: чтобы добиться желаемой эстетичности, превратиться в икону, нужно было помериться силами с профессионалами.

И потому она отправляла меня в «Блокбастер» за вестернами Серджио Леоне, за полной фильмографией Феллини и даже иногда за шедеврами неореализма. Я в купальнике летела на своем «кварце» по опустевшим после обеда улицам – по раскаленному асфальту и под атакующим мой шлем сокрушительным светом. Возвращалась с тремя фильмами сразу, и мы проглатывали их тут же, один за другим.

Однако было ясно, что так продолжаться не может.

За два дня до Феррагосто папа решительно вошел в гостиную, поставил на паузу «Маму Рому» и обратил к дивану на первый взгляд безобидный вопрос:

– Почему бы вам блог не завести?

Я даже головы не повернула. Кажется, фыркнула и возвела глаза к небу со своей обычной спесью и предубеждением, припасенным для любых его предложений. Но волшебное существо, живущее внутри Беатриче, оторвало взгляд от безутешного лица Анны Маньяни и перевело на моего отца.

– Блог? А что это?

– Это нечто вроде дневника, – воодушевленно ответил он. – Только не для того, чтобы уйти в себя. А чтобы рассказать о себе другим, знакомиться, создавать отношения, открыться миру.

Беа тут же потеряла интерес:

– Не люблю писать.

Я встала, чтобы взять пульт и снять фильм с паузы. На этом все могло и закончиться. И Беатриче могла бы спокойно не превращаться в явление вселенского масштаба. Восстановиться после трагедии другим способом – оставаясь моей подругой.

Однако отец не отставал:

– Не нужно там писать «Войну и мир». Вы можете вести его вместе. Говорить о себе, о своем городе, о фильмах, которые смотрите. Обмениваться мнениями с другими девочками, которые живут где-то далеко.

– Папа, – я нажала на «плей», – я тебя умоляю.

Отец загородил экран, встал прямо перед нами:

– Вы могли бы подружиться с теми, кто живет на Сицилии, в Калифорнии, в Китае!

Беа, как и я, больше не слушала его. Анна Маньяни снова зашагала в вечную ночь меж двух рядов фонарей – еще более одинокая, чем раньше. И вот тут мой отец произнес это слово.

– Там и фотографии можно публиковать. Я так делаю в своем блоге про птиц.

И на этот раз волшебное существо не ограничилось лишь искоркой в глазах, а засветилось все целиком, вновь возникнув цельным, величественным и пугающим, как лох-несское чудовище, как Сцилла и Харибда. Беатриче встала:

– Покажи, – обернулась она ко мне. – Сделаем это вместе.

Я хотела ответить: «Забудь об этом», – но ее глаза снова засверкали, как после нашей кражи.

Мы пошли в кабинет.

– Я только посмотрю, и все, – повторяла я как заведенная.

Папа усадил Беатриче в офисное кресло, повернул к новенькому компьютеру – ноутбуку. Включил его. Я стояла сзади и через приоткрытую дверь слышала, как плачет «Мама Рома». Потом отец включил первый в Т. – и, вероятно, единственный в те времена – беспроводной роутер, и вот в этот момент и родилась разгадка той головоломки, которую пытаются решить все девушки, штурмуя поисковые серверы; того ребуса, над которым мучаются журналисты.

Как появилась Беатриче Россетти?

* * *

Вначале был – и об этом никто не знает – блог Беа и Эли.

Едва отец завершил процесс регистрации и оформил домашнюю страницу, Беатриче оживилась. Снова заговорила бойко, повелительно, сыпала вопросами: «Как это сделать? А это для чего?» Механизм, отвечающий за желания, снова начал клацать, одновременно с мышкой.

Блог Беа и Эли я намеренно удалила, но если постараться, то можно воскресить в памяти его отвратный вид: фон – унылого светло-желтого цвета, шрифт – блекло-лилового. Был даже такой кричащий подзаголовок, сам по себе в принципе неплохой: «Подруги, которые всегда в ссоре». Папа был очень чутким учителем; чтобы объяснить, для чего все это, он стал показывать нам не свой блог, а блоги друзей – преподавателей, компьютерщиков, которые по большей части писали о детях: бессонных ночах, отвыкании от груди. От меня смысл ведения блога по-прежнему ускользал. Потом он продемонстрировал блог женщины, которая вела дневник своей болезни. Беа насупилась, и он перешел к блогу, посвященному литературе: «Это для тебя, Эли». С воодушевлением рассказывал, что можно найти еще тысячи блогов, общаться, комментировать, прикреплять ссылки, потому что суть интернета, по его словам, – это связь между людьми.

– А как поместить туда фотографии? – нетерпеливо перебила Беа. – Есть вообще модные блоги?

Папа взглянул на нее с некоторым сомнением:

– Наверное, есть.

И тогда она побежала к себе в комнату и вернулась с кипой альбомов. Нетерпеливо пролистала, нашла искомое: свой портрет, где на ней было невообразимое количество косметики и лента на груди. Какой-то конкурс красоты. Она вытащила снимок из альбомного кармашка, подняла его, точно флаг, и лишь теперь, глядя на замешательство отца, осознала, что нельзя просто взять его и засунуть в компьютер.

Да, я говорю буквально о вчерашнем дне, но это уже доисторический период. Моему отцу пришлось достать свой цифровой фотоаппарат, сфотографировать снимок, подсоединить фотоаппарат к компьютеру проводами, перекачать файл, обработать его – в общем, выполнить скучнейший набор действий, от подробностей которого я вас избавлю и который в последующие месяцы мы с Беатриче повторяли тысячи раз.

В тот день, провозившись где-то с полчаса, отец наконец разместил фотографию Беа в разделе, озаглавленном «Кто мы». Потом спросил ее, как она хочет представиться читателям, и она безмятежно ответила:

– Мне семнадцать, я упряма, особые приметы: неотразима.

Я засмеялась. Папа колебался:

– Может, что-то поскромнее.

– Ну тогда… Особые приметы: без комплексов.

Папа явно был в затруднении.

– Но я должна привлечь внимание! – упорствовала Беатриче, которая, в отличие от моего отца, знатока интернета, уже все поняла. – Паоло, напиши кратко: первая по красоте и по завистникам во всей школе. А под фотографией Элизы напиши: ботан.

– Эй! Я не собираюсь грузить туда никакую фотографию! – возмутилась я. – А ботан – это ты про себя напиши, раз у тебя по оценкам одни девятки.

При этом я не стала говорить, что поскольку у нее нет матери и нет других друзей, кроме меня, то она никак не может быть «первой по завистникам».

– Ты что, это забавно: мы же подруги, которые всегда в ссоре, так ведь? Мы разные, мы противоположности!

Несовместимые, непримиримые – прибавила бы я сегодня.

Потому что ты предательница, а я нет.

– Я не твоя наживка и не собираюсь тут устраивать блог крутой телки и лохушки!

Тут папа взял ситуацию под контроль и склонил Беа к более сдержанному описанию: «Мне семнадцать, учусь в классическом лицее, интересуюсь модой». Потом заставил меня разместить хотя бы смазанную фотографию моих книжных полок с лаконичной подписью: «Люблю читать», которая в напечатанном виде казалась страшно унылой, словно учебу рекламировала.

Что мы стали писать в том блоге? О, не помню точно: без сомнения, какие-то глупости. О себе я не писала ничего – для этого я вела дневник. Но я помогала Беа начинять ее вранье метафорами, и она с фанатизмом каждый день включала папин компьютер и разбавляла свои выдуманные секреты фотографиями.

Поначалу она брала снимки, которые делала ее мать, но потом в подавляющем большинстве случаев – моего авторства. Благодаря щедрым денежным вливаниям адвоката Россетти она снова начала ходить к парикмахеру раз в три дня и покупала новые платья специально для того, чтобы позировать перед «Контаксом», взятым у моего отца, и командовать: «Сосчитай до трех и увековечь меня!» Мало того: она еще и к фотографам Т. обращалась, чтобы снимали ее на пляже и в студии, в бикини и в вечерних платьях. А те всякий раз столбенели, если она просила их не проявлять пленку, а записать все на CD.

Мы тратили целые часы, чтобы обработать их и загрузить на «Беа и Эли». Наш блог никто не посещал, посты оставались без комментариев; если кто и заходил случайно, то обычно спрашивал: «Почему только Беа на фотографии? Где Эли?» или: «Эли, что ты любишь читать? Как ты можешь дружить с такой курицей?» Сейчас, конечно, поверить уже невозможно, но, когда блогинг только начал завоевывать популярность, эта территория была не для таких, как Беа, а для таких, как я. Те, кто бродил по сети в 2003-м, увлеченные не красотками и нарядами, а писательством или другой серьезной сферой деятельности, как мой отец например, испытывали потребность делиться своей страстью, исследовать, дружить. Их целью было открывать что-то новое, а не демонстрировать себя.

Блог Беа и Эли был практически обречен на провал. Однако воодушевление Беатриче не угасало.

Напротив, она словно родилась заново. Лекарство было найдено, и оно действовало. Ее не волновало число посетителей, не волновали обвинения в нарциссизме, временами разбавлявшие молчание. Экран пленил, завораживал ее, и она словно вела с ним секретный диалог. Все это казалось мне тогда непонятным и смешным, да и сегодня я с трудом ее понимаю. Она искала свою мать? Или себя? Та Беатриче, которую я старалась всеми силами потопить, не давая ей заглянуть в органайзер, пичкая русскими романами и культовыми фильмами, несмотря ни на что, выплывала на поверхность?

Только мы с отцом могли наивно полагать, будто это совершенно безобидное времяпрепровождение. А не смертельное оружие.

Чтобы завоевать весь мир, достаточно было лишь подождать, когда на смену блогам придет нечто менее похожее на старые журналы. Когда технический прогресс поравняется с Беатриче.

«Как стать Беатриче Россетти?»

Тренироваться пятнадцать лет.

* * *

Однако вернемся на минуту в тот день, когда был основан наш блог. Из папиного кабинета мы вышли только поздно вечером. Беатриче, вся на взводе, закрылась у себя и говорила по телефону с Габриеле. Через час с чем-то прибежала ко мне и заявила:

– Мы снова вместе. Идем к нему на Феррагосто, Лоренцо тоже приглашен.

И тут, несмотря на блог Беа и Эли, разворачивается одно из самых прекрасных моих воспоминаний. Я даже спрашиваю себя: «Как это вообще возможно, что все закончилось так, как закончилось?» Весь следующий день мы, намазанные маслом, провели на мысу, развалившись на солнце, точно два тюленя. Мы обгорели. Вернувшись домой, бродили по квартире топлес, набрызгавшись противоожоговым средством, а папа пытался не смотреть на нас. Спать было невозможно. Наутро, пятнадцатого, мы сразу же начали приготовления: маски, примочки, всякие процедуры. Отцу на несколько часов был закрыт доступ в ванную. Мы заперлись внутри, и Беа в равной мере занималась и своим телом, и моим, намереваясь вернуть былой лоск. Мы делали маникюр, выщипывали брови, толкались в ванне, стоя бок о бок и проводя губкой по лопаткам, по ягодицам, под мышками.

В восемь вечера мы наконец оседлали свои скутеры и вылетели на набережную. Лавируя между автомобилями, заезжая на тротуары, мы мчались, обгоняя всех. Беа впереди, я за ней. Заново выпрямленные волосы вихрем кружились вокруг ее плеч. Я видела ее голую спину и поглядывающие на меня глаза в боковом зеркале. Давила на газ, безуспешно пытаясь ее догнать. Казалось, жизнь навсегда превратилась в гонку.

Добравшись до пьяццы Паделла, мы оставили скутеры внизу и взлетели на девять лестничных маршей, прыгая через две ступеньки. Мы столько времени питались одной смертью и теперь были страшно голодны. Дверь была открыта. На кухне мы увидели Сальваторе, Габриеле и Лоренцо – в шортах и с голым торсом. Стол ломился от винных бутылок, на плите раскрывались мидии. Это был наш день – Феррагосто. Мы с Беатриче сняли обувь, платья и в одних купальниках побежали к нашим парням.

Поначалу нам с Лоренцо было странно целоваться в их присутствии; думаю, они испытывали то же. Мы еще ни разу не встречались все вместе, и, по правде говоря, сложно было бы найти двух столь же непохожих людей, как Лоренцо и Габриеле. Тем не менее они уже, похоже, подружились, да и вина было вдоволь: хватило двух бокалов, чтобы мы с Беатриче забыли о стыдливости.

Помню, как перед ужином я высунулась в окно, выходившее в гавань. Тут, в старом городе, все окна были распахнуты, везде горел свет, на кухнях и балконах стояли накрытые столы. Несколько детей бродили по крышам между развешанными простынями, стоящие кружком женщины обмахивались фартуками, незнакомые друг с другом семьи выносили стулья и общались. Я перевела взгляд на порт, на пирсы, где мама с Никколо три года назад искали травку. И поняла, что нет больше ни их призраков, ни моей ностальгии. Теперь я принадлежала этому городу.

Раздался звонок домофона, и я вернулась назад. Пришла Сабрина, девушка Сальваторе, которая работала в универмаге и которой было за тридцать. Старуха по нашим меркам. Она нас тут же невзлюбила, меня и Беатриче, и было за что: пьяные, нахальные эксгибиционистки. Мы проводили кубиком льда между грудей, чтобы повеселить парней; притворялись, будто спадает верх купальника, незаметно ослабив перед этим завязки. Идеи принадлежали Беатриче, я лишь попугайничала. Ходила за ней хвостом, опьяненная нашей схожестью.

Посреди ужина Беатриче с Габриеле поднялись из-за стола. Даже не пытаясь ничего объяснить, закрылись в его комнате. Я тоже встала, глядя на Лоренцо, и отправилась в ванную, а он за мной. Потому что настоящая, полноценная дружба включает в себя и такое: одновременно заниматься любовью через стенку.

И вот тогда-то, глядя на зеленую плитку, я подумала: как хорошо было бы остаться в Т. навсегда и никогда не заканчивать школу! Если в эту ночь мы обе забеременеем и потом выйдем за них, будем жить рядом всю жизнь: они наверху, мы под ними, или наоборот. Никуда не ездить, ничего не писать, ничего не предпринимать. Наши дети вырастут вместе, как братья, а мы целыми днями будем сидеть дома и бездельничать. Неотделимые друг от друга. Даже больше: неотличимые.

Потом, когда мы сидели на крыше и смотрели салют, я нашла руку Беатриче – не Лоренцо – и сжала ее. Весь исторический центр, острова, бастион сверкали зеленым и красным. Я была счастлива. Приблизив губы к уху Беатриче, я спросила:

– Мы с тобой никогда не расстанемся, правда?

Она не ответила. Может, не расслышала: было очень шумно.

Вот только когда мы спустились обратно в мансарду взять полотенца для полуночного купания и уже готовы были выходить, она неожиданно схватила телефон:

– Давайте сфоткаемся для моего блога!

Все остолбенели. Габриеле, Сальваторе и Сабрина понятия не имели, что такое блог. Лоренцо представлял в общих чертах. Ни у кого из нас, кроме Беатриче, не было в телефоне встроенной фотокамеры. И этот телефон – последний подарок ее отца, или, точнее, последняя отчаянная попытка восстановить с ней отношения, – она сунула мне в руку. Объяснила, как пользоваться. Словно бы само собой подразумевалось, что именно меня не должно быть на фотографии. Мне стало неприятно; так неприятно, что я до сих пор укоряю себя за то, что не сообразила тогда.

Как это возможно, что случилось то, что случилось? Да это было очевидно. У меня все ответы были перед глазами, но я не хотела видеть.

Я нашла в интернете характеристики того телефона: камера 0,3 мегапикселя. Снимок получился размытый, но Беатриче все равно захотела выложить его на следующий день в свой блог. Это была третья по счету фотография; первые две снимала Джинерва.

Ну а я выпустила пар в своем дневнике, в пух и прах разнося блог Беа и Эли, который, по счастью, просуществовал недолго. Но именно эта «и» и начала разделять нас.

* * *

Я делаю паузу, чтобы оценить семнадцатилетнюю себя. Ту, что мечтала состариться в Т. вместе с Беа, выпав из жизни и ничем не занимаясь. И не знаю, разозлиться мне или растрогаться.

Конечно, мечты реализуются непросто. Уж я-то это хорошо знаю: в отличие от Россетти, я потерпела поражение.

Однако сейчас у меня есть любимая работа, я независима и горжусь этим. Идея похоронить себя в Т., пожертвовав всеми амбициями, была навеяна литературой; это было несерьезно и не означало, что я, как и все вокруг, выросла в мире, где побеждают мужчины. Чтобы осознать, что женщина имеет ценность сама по себе, обладает индивидуальностью, мне потребовалось повзрослеть.

Но какова моя индивидуальность?

Я поднимаюсь, подхожу к зеркалу у входной двери, разглядываю себя. Я такая обыкновенная – и правда похожа на синьору Марки. Широкий лоб, тонкий нос, бледные веснушки, кожа зимой приобретает восковую бледность. Губы тоже тонкие. Я пробую улыбнуться: зубы обычные, довольно ровные, но мелкие. Никаких ямочек, родинок, ничего примечательного. Лучше, когда я не улыбаюсь.

Поскольку я уже который день пишу как проклятая, не было времени накраситься. Хотя если даже я и крашусь, то едва заметно, потому что боюсь выглядеть как… Кто?

Ресницы и брови у меня красные, под цвет волос. Вот волосы действительно выделяются. Длиной чуть выше плеч, густые, взлохмаченные. И такого узнаваемого оттенка, что хочется с яростью спросить: не предназначается ли владелице красных волос играть особую роль? Ведьмы, колдуньи, королевы?

Нет. Потому что я выгляжу серой. Волшебство всегда было привилегией Беатриче. Она касалась меня, и я становилась интересной; она распространяла вокруг себя сияние. Я снова вспоминаю те джинсы, сверкавшие, точно волшебная палочка. Они были так важны для меня тогда, но где они теперь? На помойке? В подвале? Подарены нуждающимся? Или на прежнем месте, на предпоследней полке, на виа Леччи? Даже окажись они сейчас здесь, под рукой, я все равно ничего бы уже не смогла сделать.

* * *

Завершая главу, я хочу поместить сюда еще одно воспоминание с Феррагосто 2003-го. На будущее.

Мы зашли в море – я и Лоренцо – в темной бухте, вдали от людей и фонарей. Было два или три часа ночи. Стоя в черной воде, Лоренцо взял меня за руку и сказал буквально следующее:

– Как ты можешь ей доверять? Не замечаешь разве, как она с тобой обращается? Унижает тебя, использует. Воображает себя невесть кем, в то время как ты лучше нее в сто раз, в тысячу. Это все притворство.