Текст книги "Фантастика и футурология. Том I"

Любой творческий процесс – это применение определенного синтаксиса к набору строительных элементов. Это правило универсально: оно применимо ко всему, что может быть сконструировано. Полный комплект синтаксисов, управляющих определенной областью творчества, мы будем именовать парадигматикой.

Научное творчество – это поиск «точного синтаксиса» для какой-либо области явлений. Кавычки указывают на то, что научная теория, которая представляет формальную модель синтаксиса явлений, не просто найдена или открыта в Природе, она является таким выдвинутым учеными «синтаксическим предложением», которое находит систематическое подтверждение экспериментом и наблюдением. Изменение теоретических основ какой-либо дисциплины или, как это определил Т. Кун в «Структуре научных революций», изменение парадигматики означает замену ранее привилегированных «синтаксических предложений» новыми. Цельность научной дисциплины проявляется в том, что отдельные теории-синтаксисы удается объединить в рамках данной дисциплины. Так, например, в современной физике все материальные феномены охвачены понятийной сетью, сотканной из отдельных теоретических посылок. Следовательно, физика как бы движется к идеальному состоянию, в котором все ее традиционные разделы (оптика, механика, термодинамика и т. д.), как частности, подчинялись бы единой высшей парадигматике. Но до такого теоретического слияния физике еще далеко.

Вышеописанный процедурный каркас мы теперь наполним конкретными примерами. Итак, химик, используя синтаксис атомных связей к таблице всех химических элементов, создает модели химических соединений. Это он делает на бумаге, а результаты лабораторных работ являются подтверждением модельных характеристик использованного синтаксиса.

Эти же атомы, для которых применим тот же синтаксис, но, кроме этого, дополненный другим, например биологическим синтаксисом, генетик может соединить в код наследственности растения или животного.

И далее, если результаты познавательной работы генетика возьмет на вооружение эмбриолог и подвергнет их воздействию открытого им синтаксиса развития плода, то он получит структуру организма (фенотип), вытекающую из генотипа.

В свою очередь эколог, подчиняя синтаксису биоценоза совокупность особей одного вида как «словарных элементов», составит модель популяции, вовлеченной в игру на выживание с окружающей средой. И, наконец, эволюционист, достигнув высшего уровня синтаксиса – биосферы Земли, – исследует структурную динамику или работающий синтаксис преобразований всего массива жизни в истории планеты.

Как видно из этого, системы возрастающей сложности создаются путем построения на уже используемых уровнях синтаксиса синтаксисов иерархически более высоких проекций. Таким образом, в создании модели могут участвовать сразу несколько синтаксисов. То, какие синтаксисы и в каком порядке будут задействованы, зависит от исследуемого объекта, а также от цели, которой служит данное исследование. Ведь для эволюциониста-биолога и для врача человеческий организм – это не совсем один и тот же объект; научная ориентация обоих не совпадает по целям исследования. Таксономические, классификационные и эволюционные характеристики человека существенны для биолога, но не представляют особого интереса для врача; для одного человек – это артикуляция иного комплекса синтаксисов, чем для другого. Диагноз эволюциониста, исследующего человека, тем самым не совпадает с диагнозом врача, хотя оба направлены на констатацию реального состояния, а не на его оценку. Если эволюционист пользуется, как и врач, понятиями здоровья и болезни, эти понятия работают в другом синтаксисе. Обычно говорится о разных точках зрения: они не что иное, как высшая парадигматика, определяющая цель познания.

Парадигмы биолога и врача родственны друг с другом, хотя и отличаются. Парадигмы биолога и врача ближе друг к другу, чем обе они к парадигме литературного творчества, объектом которого также является человек. Таким образом, индивидуальные группы парадигм образуют родственные «семьи» (термин, заимствованный у Л. Витгенштейна).

Художественное творчество – это тоже использование синтаксиса для совокупности элементов. Этими элементами могут быть звуки, тела, пятна в асемантических искусствах, а также слова в литературе или в драматургии. В литературе изменение парадигматики – это изменение направления (тенденции, школы, этапа развития и т. п.).

Имеются два различия между научным творчеством и художественным. Во-первых, научный продукт подлежит экспериментальному контролю; во‐вторых, этот продукт является адресной моделью. Теория всегда должна определять рамки своей дееспособности, иначе она теряет всякое значение.

В свою очередь художественное творчество не подлежит опытной проверке и принципиально безадресно (нельзя с добрыми намерениями пытаться опытным путем проверить истинность литературного произведения или заниматься поисками таких людей и событий, с которыми литературное произведение как-то соотносится).

Разумеется, продукты науки и продукты художественной литературы отличаются друг от друга синтаксисом низших уровней (разную лексику, разную фразеологию, стилистику и т. д. используют писатель и, скажем, биолог; но это различия второстепенные относительно исходных парадигм).

Творчество в науке служит познанию; в литературе такая задача вообще-то бывает второстепенной, хотя может сосуществовать наряду с другими (эстетической, аффективной и т. д.).

Вышеприведенные замечания необходимы были для того, чтобы констатировать, что без синтаксиса и парадигмы человек ни творить, ни познавать не сможет. Парадигмы новой фазы познания и художественного творчества возникают посредством комбинирования, а также гибридизации уже существующих парадигм и их переноса из одной области в другую. Огромное множество беспорядочно соединившихся факторов определяют изменения в области исходной творческой парадигматики. В этих наборах обнаруживаются социальные, политические, культурные, психологические и другие факторы.

Заканчивая данное введение, заметим еще, что как в науке, так и в литературе понятийные сети не исходят «прямо из мира» и впрямую к нему не относятся. Эти сети образуют ячейки, являющиеся результатами абстрагирующего умственного труда, или обобщениями, и только некоторые ячейки могут быть доступны через выводимые следствия для сопоставления с действительностью. В науке конфронтация означает наблюдение и эксперименты, а в литературе – догадки читателей и критиков, «вписывающие» произведение в определенную понятийно-смысловую систему, выбранную как «правильную».

Можно ли считать футурологию научной дисциплиной? Каждая точная наука возникает в кругу еще донаучных факторов и наблюдений; ее колыбелью и пеленками становятся каталог и протокол. Период детства продолжается обычно довольно долго; новая ветвь науки занимается в основном описанием наблюдений, а не собственно исследованиями. Посредством отсева и селекции фактов, строгой дисциплины отбора, разграничения обобщений и кристаллизации эффективной парадигмы познавательных работ дисциплина укрепляется в своей независимости, выковывая свой собственный понятийный аппарат, свои области применения, свои собственные экспериментальные методы и собственные цели.

Факты, до этого рассеянные, собираются воедино благодаря обобщениям все более широкого диапазона. Происходит резкое «сжатие» основной исследовательской проблематики вплоть до концентрации – ведь объем информации, накопленной в теории, растет; теории становится меньше, чем в ранние периоды, но уровень абстракции и диапазон достоверности намного увеличиваются.

Со временем «редуктивный» идеал – стремление к единой супертеории, которая вместит в себя и сосредоточит в своих структурах всю совокупность явлений, – отдаляется, подобно миражу перед путешественниками. Начинается разветвление древа знаний по специальностям. Старые деления теряют свое значение (например, в физике исчезает граница между термодинамикой и оптикой), зато появляются новые (физика твердого тела, физика структуры ядра). Одновременно возрастает предсказательная сила науки. Прогресс равномерно во времени не распределяется; накопительное движение иногда останавливается, так как мощность текущей парадигмы по обработке информации исчерпывается. Как писал об этом Т. Кун в «Структуре научных революций», великие изменения, знаменующие очередной «скачок вперед», являются результатом парадигматических революций.

Младшие дисциплины имеют «слабые» парадигмы, которые уже позволяют делать обобщения и ретрогноз, но еще не подготовлены для прогнозирования. Таким ответвлением естествознания стала биология; она поняла механизм естественной эволюции, но не в состоянии предсказать на длительный период ее дальнейшее развитие. Также и физика, вторая после математики царица наук, в предсказательном смысле не всемогуща. Столь огромные средства не вкладывались бы в строительство ускорителей, если бы свойства частиц высоких энергий можно было предсказать, то есть обосновать теоретически.

Таким образом, всякая наука начинается с описания, потом происходит ее обобщение, и только в конце своего развития она способна к прогнозированию. То, что астрономы еще в древние времена предсказывали затмения и движения планет, всего лишь исключение, подтверждающее правило. Они предсказывали то, что отличалось исключительным постоянством и регулярностью. Но сами наблюдения астрономов возможны были именно благодаря этому постоянству и регулярности. Это утверждение следует понимать следующим образом. Стабильность явлений космического масштаба зависит от степени их изолированности от окружающей среды. Степень изолированности уменьшается в звездных скоплениях, например в ядрах галактик. Жизни для ее возникновения необходимы миллиарды лет «невмешательства» извне, то есть с других космических объектов. Там, где на планетах нет надежной и длительной изоляции, жизнь, раз возникнув, быстро сметается с поверхности этих планет. Следовательно, жизнь – а значит, и астрономы – может существовать только в условиях звездного разрежения, в таком вакууме, в котором вращается наша Солнечная система.

Это было исключение из правила: об этом свидетельствует тот факт, что астрономии понадобилось целое тысячелетие дальнейшего развития, чтобы сделать следующий шаг.

Ни одна наука не предсказывает того, что еще неподвластно ее методам, то есть того, что не входит в ее парадигматический арсенал. Каждая наука избегает эклектики внутри своих парадигм. В каждой можно провести четкое различие между специализированным ядром и ответвлениями популяризации, предназначенными для широкой общественности. Наука по своей сути не является популяризацией, как и популяризация, – это не наука. Ни одна наука не пытается прогностическую систематику заменить «угадыванием вслепую». «Угадывание вслепую» – это показатель очень ранней, еще донаучной фазы развития. Ни одна наука не стремится заменить теорию как прогностическую основу на каталогизацию того, что может произойти с объектами ее изучения. Но именно такими качествами, которые отсутствуют в строгих дисциплинах, отличается футурология. Она тот «недоношенный ребенок», который пытается говорить прямо с пеленок, при этом очень точно и мудро.

У футурологии нет ни собственных парадигм, ни теории; тем не менее, она пытается предсказывать будущее, и только предсказывать будущее! Отсутствие собственных парадигм она пытается заменить эклектичным поведением. Очень трудно определить в футурологии разницу между тем, что представляет в ней «уровень точности» и «популярный уровень». О многих публикациях трудно прямо сказать, для кого они предназначены: для специалистов или, скорее, для просвещенной общественности. Предикативную систематику она пытается подменить «слепым угадыванием» (дельфийский метод, сценарные подходы). Отсутствие предсказательной парадигматики побуждает футурологию не к сдержанности, а к неустанному приумножению обстоятельных пророчеств о том, что может случиться с ее объектом – земной цивилизацией.

Не следует принимать мои слова как обвинение, в той же мере их можно расценивать как защиту, как указание на «смягчающие обстоятельства», так как положение футурологии действительно исключительно сложное. Она не может ограничиться сбором фактографии; ведь фактографическая футурология – это примерно то же самое, что и метеорология за прошлый год. Она не может проводить эксперименты с нулевыми контрольными сериями, так как занимается исследованием уникального объекта. Этого не делает ни одна наука: уникальные объекты не подлежат научному познанию. Она не может исследовать изолированные, более доступные части объекта, так как этого недостаточно для предсказания. Она также не пытается построить упрощенные – или «идеальные» – модели, каковыми в физике, к примеру, является идеальный газ, механизм, работающий без трения, или полностью изолированная система, а в биологии – простой гомеостат. Она не делает таких попыток прежде всего потому, что плохо различает существенные и второстепенные переменные величины исследуемого объекта – цивилизации.

В книге Германа Кана и Энтони Винера «Год 2000», изданной в 1962 году, можно найти критические замечания, полностью отрицающие возможности прогнозирования в рамках футурологии. Авторы утверждают, что все может произойти совершенно по другому сценарию, чем это декларируется в пучках футурологических прогнозов. В любую минуту экономический или политический кризис может охватить всю планету. Представим себе физика, который заканчивает доклад о новой теории словами: «quad autem potest esse totaliter aliter». Да его просто высмеяли бы. Если «все может быть совершенно иначе», то мы участвуем в лотерее, а не занимаемся наукой. Научное познание означает состояние, в котором происходящее не вызывает удивления, даже если оно не было специально предсказано. Падение метеорита нельзя предвидеть, если у нас нет постоянной службы слежения за небом, которая могла бы зафиксировать приближение к Земле любого метеорита. Но падение метеорита никак нельзя назвать неожиданностью для ученых. Этот факт представляет собой элемент хорошо известного и изученного явления. Научные законы не говорят нам, что конкретно происходит в определенном месте в определенное время, но они могут об этом сообщить, если точно установлены начальные и предельные условия. Подобными общими законами футурология не располагает. Поэтому она не в состоянии закрыть список возможных ситуаций и противостоит неисчислимому континууму, который, что еще хуже, не подлежит упорядочению.

Что же ей делать? Отговариваться заявлениями типа «quod autem potest esse totaliter aliter» – значит расписаться в собственной беспомощности. Отказаться от прогнозов невозможно, а прогнозы отмечены огромной неопределенностью. Такова ситуация футурологии, которой действительно не позавидуешь. Тем не менее футурология вошла в моду, продолжается взрыв ее словесности. Что же она из себя представляет? Издается огромное количество подробных и сопроводительных работ, меньше системных работ методологического характера, появилось несколько книг, претендующих на крайний «физический объективизм» («Год 2000» относится к наиболее ранним произведениям такого рода), опубликовано небольшое количество прогнозов, оперирующих формальными полумоделями, и на такой хлипкой основе громоздится целая гора странной «неразберихи». Здесь мы находим: а) журналистику и «кассандровское» популяризаторство, то есть популярно-сенсационное мрачное и обреченное прогнозирование, рассчитанное на широкую публику; б) «более оптимистическое» популяризаторство, которое уверяет, что будущее не такое уж мрачное, как его рисуют другие, к нему можно в конце концов приспособиться (наверное, лучшей в этом смысле является книга Э. Тоффлера «Future Shock»[35]35
  «Футурошок» (англ.). На русском языке публиковались фрагменты работы также под названиями «Столкновение с будущим» и «Шок от будущего».


[Закрыть]); в) вторичная популяризация, поскольку создается непрофессионалами (часто научными журналистами); она ограничивается перечислением так называемых «ошеломляющих перспектив науки» (в качестве примера можно назвать «Biological Time Bomb»[36]36
  «Биологическая бомба замедленного действия» (англ.).


[Закрыть] Г. Р. Тейлора); г) «пророческие писания», то есть доктрины, призванные как панацея спасти мир от всех страданий, предсказанных футурологическими пессимистами; их основной каркас составляют книги маститых старцев с классическим философским или гуманитарным образованием (Маркузе, Фромм, в какой-то степени и Сартр); такие тексты обычно состоят из диагностической и «терапевтической» частей; диагностическая – это некритичное усвоение содержания, распространемого футурологической журналистикой или подобным популяризаторством; а терапевтическая – это изложение собственной утопии конкретного автора («психологически-гуманистическая» у Фромма, «марксистско-эротическая» у Маркузе, идея «трансцендентности эго» у Сартра).

Другие пророки, например Ч. А. Райш («Greening of Ame-rica»[37]37
  «Озеленение Америки» (англ.).


[Закрыть]), заполняют страницы бестселлеров совершенно безудержным вымыслом (Райш придумал «Сознание I», «Сознание II» и «Сознание III» – последнее, наиболее полно представленное у молодых бунтарей и хиппи, необратимое явление; в кого оно «войдет», тот превращается в зародыша «мирной революции», которая уже начала спасать Америку). Таким образом, на хлипком стебле литературы, которая хоть как-то выдерживает критическую проверку в строгом смысле слова, вырос настоящий взрывной гриб по существу безответственной писанины, не имеющей ничего общего с научной методикой, в которой при желании можно найти призывы к совести, странные советы, апологию иррационализма и безумия, предложения легализовать продажу наркотиков, фантастические и совершенно нереальные предсказания вперемешку со сравнительно правдоподобными прогнозами, предложения провести социальный эксперимент или основать «школы и мастерские будущего», то есть, словом, от дыма из трубы, от пряничной черепицы, от облака над крышей начинается в лучшем виде строительство предсказательного здания. Приходится признать, что фантастичностью, а иногда утопичностью сюжета такие книги и статьи зачастую превосходят «нормированную» и «стандартную» продукцию SF, которая, однако, продолжает себе развиваться, не проявляя желания нырнуть и раствориться в этом мутном омуте. (Такую сдержанность SF в данном случае следует оценивать только положительно.)

Что же касается специалистов, об их принципиальном неприятии футурологии может свидетельствовать факт, который мы приведем ниже.

Эксперты, объединившиеся в частную организацию «Римский клуб», основанную в 1968 году экономистом и промышленником Аурелио Печчеи, разработали в 1972 году проект «The Limits to Growth»[38]38
  «Пределы роста» (англ.).


[Закрыть] – об остановке экономического роста. Основой этого проекта стала модель экспансии цивилизации, спроектированная на компьютере Массачусетского технологического института. Эта модель предсказывает катастрофический крах мировой экономики, если демографический и промышленный рост будет удерживаться на нынешнем уровне. Исследователи построили несколько различных вариантов модели, учитывая разные базовые значения и темпы прироста; например, в один из оптимистических вариантов заложено удвоение сырьевых ресурсов планеты по сравнению с существующими в настоящее время расчетами, но тогда коллапс вызовет не сырьевой кризис, а экологическая катастрофа. При условии, что существующее на настоящее время загрязнение окружающей среды снизится на 75 % в течение ближайших трех лет, модель показала, что улучшение экологического состояния окружающей среды ускорит технологическую эскалацию, а тем самым урбанизацию и повышение уровня жизни, и это, в свою очередь, приведет к быстрому истощению пищевых ресурсов. Если предположить, что демографический рост сократится на 50 %, а пищевые ресурсы удвоятся, конечный результат окажется также неутешительным: промышленное производство и загрязнение окружающей среды будут возрастать, а сырьевые ресурсы будут сокращаться в темпе лишь незначительно меньшем, чем в других вариантах. Проект «The Limits to Growth» требует немедленного уменьшения экономического роста и замораживания промышленности, после чего должен наступить полный переворот в мышлении и в производстве в масштабах планеты, так как в настоящее время рост валового национального дохода превратился в зеницу ока для всех стран, народов и правительств. Против проекта «The Limits to Growth» категорически выступили экономисты (хотя экономистов хватает и в «Римском клубе»). Критики считают, что модели формально выдают те результаты, которых от них ждут: «Римский клуб» предсказывает катастрофу, если его не послушают, а критики предсказывают то же самое, если человечество последует совету «Клуба».

И что же делать в условиях такого разногласия среди специалистов? Я считаю, что отчасти правы обе стороны. «Римский клуб» предупреждает о реальной опасности; но проект нулевого прироста невозможно претворить в жизнь по причинам столь многочисленным, что только их перечисление заставило бы включить в нашу работу еще одну главу. Невозможность объединения всей планеты возглавила бы этот список. Человечество, как объект игры цивилизации, к сожалению, все еще остается абстракцией, потому что частные интересы преобладают и будут преобладать над общим интересом всего человечества, и неизвестно, как долго это будет продолжаться. Но данный факт не скрывает бессилия футурологии, проявляющегося в диаметральности позиций различных специалистов той же футурологической дисциплины. Понятно, почему не могут объединиться земные государства, труднее понять, почему не могут прийти к общим выводам в своих экспертизах футурологи. Если самой серьезной внутренней бедой футурологии остается «парадигматический вакуум», рождающий споры даже об исходных данных любого моделирования цивилизации или просто при ее диагностировании, то важнейшей внешней заботой футурологии стало понуждающее к действию ускорение, потому что возникло осознание, что «миром необходимо управлять», что цивилизация ни как целое, ни как комплекс подсистем не может и дальше идти сама по себе в стихийном потоке, стронувшемся с места тысячи лет тому назад. Миром необходимо управлять, но как? Необходимо обеспечить привилегированное развитие отдельным направлениям развития, но каким? Некоторые пути развития следует перекрыть, но каким образом? Говорят о несовершенстве формальных моделей МТИ, о том, что адекватная модель цивилизации еще не создана. Но как сконструировать ее, чтобы получить одобрение всех авторитетов?

Выскажу собственное мнение: модель, на которую согласятся все заинтересованные, consensus omnium[39]39
  Согласие всех (лат.).


[Закрыть] футурологических группировок, создать не удастся. Почему, собственно? Потому, что традиционное моделирование заключается в отсеве и сокращении переменных. «Механизм без трения» – это редуцированная, то есть упрощенная, модель реального механизма. «Идеальный газ» – это редуцированная модель реального газа. Но «идеальная цивилизация» не является аппроксимацией цивилизации реальной. Конструируя «идеальную цивилизацию», мы создаем абстрактную область возможностей, а не подобие земной реальности. Именно поэтому футурологические «модельеры» даже не пытаются конструировать модель «идеальной цивилизации».

Я думаю, что сама логика требует, чтобы в нетипичной для науки ситуации применялись нетипичные изначальные подходы. Обычно модель проще того, что моделируется. Но если неизвестно, что в моделируемом объекте имеет значение, а что несущественно, то нельзя даже начинать упрощение (то есть редукцию). Что же делать? Необходимо искать модель по крайней мере той же степени сложности, какой характеризуется «оригинал», или даже еще сложнее. Такая модель будет, вероятно, избыточной. Но избыточность – это меньшее зло, чем втискивание в «прокрустово ложе», то есть поспешное сокращение, обрубание некоторых важных характеристик оригинала.

Откуда, однако, взяться избыточной модели для цивилизации, которая сама по себе уникальна? Более десяти лет назад я столкнулся с теми же сложностями, взявшись за написание «Summa technologiae». Я знал только одно: прежние прогнозы будущего были опровергнуты временем. Эти прогнозы были «эскалационные» и «экстраполяционные», то есть они были проекциями в будущее – преувеличением того, что автору в его настоящем казалось основными тенденциями. Таким образом, это было продолжением в будущее определенных линий развития, например технологических. Однако откуда берутся источники вдохновения, которые творчески оплодотворяют технологии? С течением времени его источником все в большей степени становится наука. Поэтому, может быть, следует изучать тенденции развития у научного источника, а не в производных тенденциях технического развития? Но и тогда прогнозы можно составлять только внутри парадигматики, утвердившейся в науке данного времени. Мысль о том, чтобы предсказывать будущие открытия, означает стремление к открытию того, что еще не открыто, то есть представляет собой contradicto in adjecto[40]40
  Противоречие в определении (лат.).


[Закрыть]. Следовательно, необходим двойной подход. С одной стороны, следует заняться поисками «творческого генератора науки», то есть такого «устройства», которое производит ее очередные парадигмы (а не реконструировать некую данную парадигму, действующую в настоящее время). Но результаты такого подхода отличаются значительной неопределенностью. Следовательно, необходимо, покопавшись сначала в недрах науки, как бы выйти наружу и во внешнем мире отыскать то, что для науки сможет быть набором будущих творческих эталонов.

Я остановился на трех таких «избыточных» эталонах. Сначала я взял биоэволюцию, как динамичный аналог техноэволюции; но эта парадигма не могла быть достаточно предсказательной. Цивилизация эволюционирует иначе, чем биосфера, хотя у них есть некоторые общие характеристики динамики роста. В качестве второй избыточной парадигмы послужил набор космических психозоиков. Жизнь футурологов стала бы намного легче, если бы этот набор был наполнен конкретным содержанием! Но он пуст, потому что заполнен чисто гипотетическими элементами. Но даже такая совокупность лучше, чем вообще никакой. У футурологии есть тихий союзник в программе СЕТI (Communication with Extraterrestrial Intelligence[41]41
  Связь с внеземным разумом (англ.).


[Закрыть]). СЕТI – это своего рода «футурология противоположного конца временной шкалы». Ведь то и только то, что значительно превосходит наш потенциал технического развития, может фиксироваться астрономами как проявление действия космического разума. Сигналы или признаки астроинженерной деятельности до сих пор не были выявлены. Хотя шансы на их обнаружение остаются, весьма вероятно, что их плотность во Вселенной невелика. Низкая сигнальная плотность космоса – это свидетельство маловероятности длительного этапа экспоненциального развития цивилизаций. Если бы хотя бы одна цивилизация в Галактике просуществовала десятки тысяч или миллионы лет в условиях непрерывной экспансии, то Галактика в астроинженерном и сигнально-информационном смысле была бы исключительно плотным пространством. Следовательно, результаты исследований СЕТI не могут быть для футурологии совершенно безразличны: они указывают на непродолжительность этапа космической экспансии, в котором в настоящее время пребывает Земля. Разумеется, мы говорим о ситуации, развитие которой основано на пробабилистских выводах. Но там, где ничего не известно, и пробабилизм может оказаться полезен, если только он не является единственной основой исследований. Кроме того, гипотетическая совокупность психозоиков позволяет смоделировать набор возможных структур цивилизаций. Это сегментация области возможного или создание системы соотношений, в которую можно включить модель человечества. Тогда появляются новые возможности, например конструирования поэтапных моделей. Мы еще поговорим об этом.

И, наконец, последней, третьей «избыточной» моделью была Природа. Я рассматривал ее как Конструктора, а наиболее значительными результатами ее творчества посчитал генетический код и человеческий мозг (поставив, однако, генетический код на первое место по тем причинам, которые я изложил в «Summa technologiae»). Эта «ультимативная парадигма» превратилась в некое положение для самых отдаленных целей, которые уже сегодня можно поставить перед собой в качестве «избыточного» эталона и одновременно в качестве направления, которое определяет градиент развития науки. Выразил я это в девизе, который звучит довольно забавно: «Догнать и перегнать Природу!» (как Конструктора в различных областях мастерства и эффективности работы). Я старался максимально разделять эти три парадигмы, чтобы не впасть в эклектизм. Для этого я разделил книгу на соответствующие части. Конечно, вся процедура и аргументация была весьма примитивны. То, что в конце концов получилось, не является ни идеальным прогнозом развития цивилизации, ни фактическим разграничением области конструктивных возможностей, а только размышлениями, основывающимися на актуальном уровне знаний и отслеживающими парадигматические эталоны, поочередно возникающие в поле зрения (биоэволюционный, психозоический, «пограничный», сопоставленный с творческим потенциалом Природы). Разумеется, вся эта аргументация как схема, привязанная к данным эталонам, застревает на понятийном горизонте, заданном текущим историческим моментом, потому что на самом деле я ничего не знаю о «действительном творческом потенциале Природы», а знаю лишь о той части, которую нам удалось установить, или о том, что мы предполагаем. Реализация может оцениваться по-разному, но сама методика мне кажется достойной рекомендации. Непосредственная эффективность «Суммы» низка, так как она рассматривает «рациональную модель человека» и цивилизацию «без трения»; основная цель, которую я поставил перед собой, состояла в том, чтобы достичь максимального отклонения от того, что реально осуществимо в силу наших актуальных возможностей. В качестве допущения я использовал также фактор демографической стабильности как предпосылку для безграничной экспансии ума. Несомненно, демография является ключевым звеном нашей эпохи. Победа над демографическим давлением была бы решающим фактором, так как этот регулирующий прецедент позволил бы перевести дыхание: ведь бескомпромиссная гонка тенденций, определяющих, разорвет или нет дальнейший прогресс все человечество на части с неравномерным распределением доходов, продолжается. Уговоры и увещевания «Римского клуба» и ему подобных – дело, конечно, благородное, но бесполезное, потому что только сверхличностные и сверхнациональные решения могут изменить развитие ситуации на планете. Будут ли вовремя приняты такие решения, футуролог уж точно не может предсказать; он может быть представителем интересов человечества, находящегося под угрозой исчезновения, но принятие решений высшего уровня не в его компетенции. Однако он все же способен предсказывать необходимость принятия определенных решений, а также альтернативы этим решениям в промежутке меж катастрофой и спасением.