Текст книги "Польская политическая эмиграция в общественно-политической жизни Европы 30−60-х годов XIX века"

2. Участие польских демократических эмигрантов в революционных событиях 1848–1849 годов в Польше и в Европе. Вопрос о революционном сотрудничестве со славянством и с русским народом

Реорганизация Польского демократического общества и возникновение новой Централизации совпало с кануном революционных потрясений в Европе. Революционное движение 1848 г. выдвинуло на одно из первых мест национальный вопрос, дало начало так называемой Весне народов, которые выступили на борьбу за свои национальные права, в том числе за право создания своих национальных государств. Польские эмигранты с энтузиазмом приняли начавшуюся во Франции в феврале 1848 г. революцию. 26 февраля в Париже 400 человек вышли на массовую манифестацию под польскими знаменами и лозунгом независимости Польши. Поляки поддержали республиканское Временное правительство, которое издало декрет о восстановлении Польши в границах 1772 г. и решило направить войска для оказания помощи освободительному движению польского народа. Возглавивший Временное правительство Ламартин принял депутацию эмигрантов во главе с Дверницким, который предложил создать польский легион. Он получил согласие, так как Ламартин стремился не допустить дальнейшего развития революции и поэтому хотел избавиться от присутствия польского революционного элемента во Франции. В дальнейшем Дверницкий добивался от французских властей получения оружия, а Мицкевич требовал также отмены особого режима пребывания эмигрантов в стране. В Париже возник Польский клуб, вновь ожила идея созыва сейма за границей, ее выдвигал Трентовский. Словацкий же выступил с проектом объединения всех лагерей эмиграции в конфедерацию, во главе которой встали бы три популярных политика. Предлагались кандидатуры Мицкевича, Ружицкого, Чарторыского. Мицкевич отказался, заявив, что конфедерация «была бы слепком разнородных элементов» без какой бы то ни было руководящей идеи, без всякого «органичного принципа», и она рассыпалась бы при первой тряске. Что же касается Чарторыского, то он дал согласие, так как несмотря на отказ в 1846 г. от титула короля «де-факто» не оставлял мысли возглавить Польшу. 27 февраля 1848 г. он писал В. Замойскому, что для него «главным желанием и целью» является «возрождение Родины в какой бы то ни было форме и возвращение ей независимости. Польша сама придаст себе эту форму, но сейчас нужен начальник и без этого нельзя обойтись». Вместе с тем он признавался, что не оставил мечты о монархии: «скорее разумом, чем сердцем, – заявлял он, – я разделял монархические принципы, рожденные во время республики. Я убедился в ее иллюзиях и мне не трудно к ним вернуться, лишь бы они могли осуществиться»¹³³.

Готовясь к борьбе за независимую Польшу, демократическая эмиграция думала об одновременном выступлении на всех польских землях. Еще в начале 1847 г. Польское демократическое общество предприняло попытку организационного объединения существовавших в Польше патриотических сил, выслав эмиссара А. Бабиньского в Познань, но он был казнен прусскими властями. Другим эмиссаром ПДО стал генерал Ю. Высоцкий, которому удалось восстановить контакты между конспиративными организациями в Польше. Позже демократы связались с находившимся в Варшаве Э. Домашевским, бывшим участником конспиративной организации, «известным, – говорилось в письме Польского демократического общества, – по своему патриотизму и самопожертвованию». Домашевского просили помочь в создании тайной организации в Королевстве Польском, и он привлек к этой работе Г. Краевского и Р. Свежбеньского. К началу развернувшихся в Европе событий идейные и организационные принципы тайного общества, возникшего в Королевстве и получившего в истории название «Организации 1848 года», были разработаны. Впоследствии Л. Мерославский требовал от этой организации активных действий, но слабая и малочисленная, она не могла поднять массы на борьбу; по мере спада европейского революционного движения ее деятельность заглохла, а аресты окончательно ее разгромили¹³⁴.

Королевство Польское находилось в центре внимания польской эмиграции, потому что она видела главного врага Польши в лице царской России. Но планы одновременного повстанческого выступления на всех польских землях включали также подготовку к борьбе Познанщины и Галиции, через территорию которых предполагалось перебросить силы повстанцев в Королевство. Именно туда отправились по призыву Польского демократического общества 26 марта 1848 г. тысячи эмигрантов, в том числе члены Централизации Польского демократического общества Гельтман, Дараш, Мазуркевич, Шнайде с целью придать борьбе демократическо-республиканское направление. Эмиграция очень рассчитывала на начавшуюся в Германии революцию, одним из первых актов которой было освобождение Л. Мерославского и К. Либельта из берлинской тюрьмы «Моабит». Еще ранее, 5 августа 1847 г., на судебном процессе в Берлине Мерославский выступил с речью, которая, по словам Я. Н. Яновского, была инспирирована Централизацией через Мазуркевича. В ней подчеркивалось, что, готовя восстание, Централизация ставила не социальные, а национальные задачи, и борьба поляков была направлена не против немецкого народа, а имела прямо противоположную цель: «Поляки, – утверждал Мерославский, – защищают будущее Германии и Европы от нашествия Москвы». Это утверждение вполне соответствовало убеждениям генерала, которые он выразил в брошюре «Дебаты между революцией и контрреволюцией в Польше», написанной в прусской тюрьме. Мерославский ненавидел Россию и презирал русский народ, считая, что он является «глубоко азиатским, не имеет никакой идеи, никакого общего с Европой чувства». «Россия, – писал он, – всегда питала тайное презрение, полное равнодушия и издёвки, ко всему, чего не могла понять. Легитимизм, революция, монархия, республика, аристократия, демократия – в сущности, все эти понятия интересуют ее столько же, сколько тонкости споров внутри христианства интересовали Аттилу». Поэтому он отвергал мысль о каком-либо союзе поляков с русскими, утверждая: «Сегодня никто в России не мог бы позволить себе благосклонно отнестись к идее польской независимости, не возбудив против себя возмущения и презрения всей своей нации». На митинге, стихийно возникшем после освобождения заключенных из моабитской тюрьмы, Мерославский и Либельт говорили о польско-немецком союзе, направленном против России, о конституционных свободах и гражданских правах, о братании народов. Они содействовали созданию в Берлине революционного комитета и организации польского легиона, который направился в Великое княжество Познанское. Туда же, а также в Гданьское Поморье Мерославский высылал эмиссаров. На волне энтузиазма и провозглашения лозунгов братания в совместной борьбе против России в Познани возник польский Центральный национальный комитет (ЦНК), объявивший призыв во всеобщее ополчение и наладивший контакт с другими польскими землями, в частности, установивший связь с «Организацией 1848 года» в Королевстве Польском. В воззвании ЦНК 25 марта 1848 г. говорилось о ликвидации сословий, равенстве и свободе всех «сыновей Матери-Полыпи», о том, что после завоевания независимости крестьянство всей Польши получит в собственность землю, а всем, вступившим в борьбу за родину, были обещаны льготы. От лица Комитета Либельт пытался установить связь с правительствами Англии и Франции, заручиться их поддержкой. Однако в дальнейшем ЦНК принял прусский план «национальной реорганизации» Великого княжества Познанского, предусматривавший включение его в состав будущей объединенной Германии, и сосредоточился на подготовке к войне с Россией. Мерославский во главе военного отдела Комитета пытался сформировать национальную регулярную армию, были созданы военные лагеря, где обучали легионеров и формировали отряды. Такой лагерь, в частности, был организован в Милославе посланцем Централизации М. Г. Домагальским. Поляки рассчитывали также, что наличие военной силы сможет произвести впечатление на прусские власти и подтолкнет их к действительному установлению национальной администрации в Великом княжестве Познанском. Однако под давлением этих властей и в результате соглашательской позиции «правых» в ЦНК, подписавших с ними в Ярославце конвенцию, произошло обратное – а именно, сокращение численности польских военных частей.

Когда все надежды на сохранение национального характера польских земель в Пруссии не оправдались, а прусские власти предприняли их «пацификацию», в ЦНК произошел раскол: из него вышел Либельт, выступивший с публичным покаянием за участие в Ярославецком соглашении, которое «вместо обещанных и гарантированных там свобод навлекло на польское население позорное рабство». Деятели «левого» крыла Комитета сформировали в Познани Временное революционное правительство, назначившее Мерославского главнокомандующим польскими военными частями, и решили «скорее перейти к борьбе». Но сокращенных военных сил поляков было недостаточно, чтобы сопротивляться прусской армии. Они потерпели поражение в сражениях при Милославе и Соколове, 9 мая 1848 г. был подписан акт их капитуляции. Это событие, а также разгром партизанского движения обозначили поражение Познанского восстания и патриотических выступлений на других польских землях под властью Пруссии. Польским демократам оставалось надеяться на демократические силы Германии, их внимание было приковано к работе Национального собрания во Франкфурте, туда направились представители польских эмигрантов. Однако Франкфуртское собрание приняло решение, подтвердившее включение Великого княжества Познанского в состав Германии и разделение его на немецкую (большую) и польскую (меньшую) части, что вызвало многочисленные протесты, в том числе и со стороны польской эмиграции. Централизация заявила протест от имени 2400 членов Польского демократического общества, Либельт, являвшийся депутатом Франкфуртского парламента, демонстративно вышел из его состава, так как там «не только для польского демократа, но ни для какого поляка не должно было быть места»¹³⁵.

Такой итог был во многом результатом наличия «элементов утопизма» в сознании польских революционеров при оценке ими позиции прусских властей и германской общественности. Он вызвал разочарование в немецкой революции, что способствовало смене революционной ориентации и обращению взора польских демократов в сторону славянских народов. Славянский вопрос и раньше привлекал их внимание: еще в августе 1846 г. Польское демократическое общество заявило, что славянские народы готовятся к борьбе во главе с Польшей, которая «во всем славянстве является наиболее славянской». Задачу единения со славянами выдвигал, в частности, К. Либельт, а Я. К. Подолецкий в мае 1848 г. писал о роли поляков как «щите христианства, Европы, Славянщины и Цивилизации», как «защитной плотины прогресса» и подчеркивал их миссию: «сгруппировать славянские народы в мощную массу под знаменем отечественных принципов гминовладства, победить с помощью христианства старые центробежные тенденции, отгородить Европу от Азии». Он заявлял, что «москвитизм» (так он называл царизм. – С. Ф.) «является высочайшим выражением монархизма и реакции. Поэтому нация, поставленная на страже против него […], естественно должна исповедовать принципы, которые обязана охранять и защищать, быть антитезой Москвы, то есть демократией». Из этих постулатов последовательно делались выводы относительно роли русского народа и возможности его участия в союзе славян. Я. Альциато еще в 1843–1844 гг. отрицал возможность для России и Польши «складывать единое тело», указывая на разницу «в их цивилизации, культуре мысли, состоянии общества, политическом образовании, […] в духе и форме национальности», и задавал вопрос: «Так могут ли поляки, стонущие под гнетом, жестокостью и тиранией царя, воспринимать толпы рабов, которым он предводительствует, воспринимать иначе, чем враждебно?». «Собрание диких орд» видел в русском народе и Т. Висьнёвский: «В нынешнем положении там нет источников для социальной революции, а лишь для беспорядков, резни и убийств», – писал он о российском обществе, подчеркивая, что «Польша должна сначала в борьбе с царизмом замкнуть его в соответствующих границах», и тогда русские, «крещенные польскими косами и пиками», приобретя «чувство собственного достоинства», освободившись от «царского деспотизма», «будут иметь право, как братья, занять место в единой великой семье славян». В революционной обстановке «Весны народов» вопрос о союзе славян и о роли в нем русских становился весьма актуальным. В феврале 1848 г. в Брюсселе на вечере, посвященном памяти декабристов и Конарского, М. А. Бакунин, присутствовавший там в качестве единственного иностранного гостя, призвав поляков и русских к совместной борьбе с общим врагом – царизмом, заявил о великой миссии славян – обновить Запад, отбросив гнилую цивилизацию. И. Лелевель, приветствовавший Бакунина как человека, «выражавшего благородные чувства своих земляков», в своей речи говорил о значении славянской федерации как «самой сильной опоры демократии» и защиты славян «от всякой внешней опасности». При этом он осудил тех польских политиков, которые «никогда не хотели дотронуться до дрожащего нутра русского люда, узнать его чувства, послушать биение его сердца, пронзенного болью, вздыхающего о лучшем будущем». Понять страдания русских под царским ярмом Лелевель призывал также западных и южных славян. Вместе с тем он не замыкался на идее славянского единства, веря, что «искреннее братство» соединит поляков также с немцами, венграми и румынами, «так как эти народы имеют одного и того же врага» – «деспотические монархии». «Равенство, братство и свободу» видел в славянской федерации и С. Ворцелль, когда в 1848 г. писал брошюру «О союзах», разрабатывая вопрос о формах объединения. Но предпочтение он отдавал плану более широкого европейского объединения народов, прежде всего объединения основных групп – романской (Франция, Италия, Испания), германской (объединенные немецкие государства) и юго-восточной, которая опиралась бы на Польшу и «сторожила московскую стену», обеспечивая безопасность всей Европы¹³⁶.

Славянский вопрос обсуждался в мае 1848 г. на общепольском съезде во Вроцлаве в Силезии, входившей в состав прусских владений. На съезде присутствовали и польские эмигранты, занимавшиеся переправкой агитационной литературы и оружия в Королевство Польское. Поскольку 1 мая 1848 г. появилось воззвание о созыве в Праге славянского съезда, подписанное представителями разных славянских территорий, участники Вроцлавского съезда приняли 9 мая «Воззвание к славянскому съезду». Его подписали автор текста «Воззвания» Либельт и другие поляки, поддержавшие инициативу созыва такого форума. Эту идею приветствовали также находившиеся в Париже бывшие депутаты варшавского сейма, большинство которых принадлежало к окружению Чарторыского. Для наблюдения за работой Славянского съезда Отель Ламбер направил некоторых своих агентов, в том числе С. Потоцкого, В. Замойского. Комитет польской эмиграции, руководимый Дверницким, к открытию съезда подготовил адрес, но он не был отправлен по назначению, тем не менее, ряд связанных с Комитетом эмигрантов, находившихся в Женеве, приняли участие в Пражском съезде. Отказалась от участия в съезде Централизация: руководство Польского демократического общества с недоверием относилось к славянской идее, опасаясь, что она может обернуться царским панславизмом или австрославизмом. Последнее казалось даже более вероятным, поскольку идея созыва съезда исходила от чехов и других австрийских славян. Поэтому в воззвании Централизации к членам ПДО 20 декабря 1848 г., подписанном Ворцеллем, Дарашем, Орденгой и Мерославским, говорилось, что славянская идея восходит к «временам варварства, когда единственным узлом связи между людьми была не мысль, а кровь», а на примере использования австрийским правительством славянской идеи для пробуждения в украинцах «этого варварского племенного эгоизма» было показано, «куда бы славянизм завел Польшу». Об опасности искажения славянской идеи говорил и тесно связанный с демократической эмиграцией Либельт, игравший на Пражском съезде активную роль: он выступил против программы австрославизма, противопоставив ей лозунг создания славянской республиканской конфедерации (без участия в ней России), которая возникнет в результате победы революции в Европе. В Манифесте съезда, обращенном к Европе и славянам и разработанном при непосредственном участии Либельта, утверждались принципы национальной суверенности, политической и национальной свободы, социального равенства, братства народов; говорилось о «всевластии народа», провозглашалась отмена смертной казни и конфискации имущества. Что касается Польши, Либельт заявил, что она «хочет стать частью вольной славянщины, объединившейся на федеративных началах». Мысль об объединении славян поддержал и Лелевель, приславший 30 мая 1848 г. в адрес съезда письмо из Брюсселя, где также делал главный акцент на опасности фальсификации идеи славянской общности врагами Польши. В свете такой позиции демократической эмиграции было не удивительно, что на Пражском съезде не оказалось русской секции, и присутствовавшие на нем русские эмигранты М.А. Бакунин и А. Милорадов подали заявление о вступлении в польскую секцию, указав при этом, что «только через освобождение Польши русские могут получить национальную и политическую свободу». Бакунин занял на съезде активную позицию: наряду с Либельтом, с которым он сотрудничал еще раньше, он явился автором оглашенного 12 июня 1848 г. «Манифеста к славянским народам». Выдвинутая им идея свободного союза, «признающего независимость всех народов, составляющих славянское племя», основывалась на «принципах абсолютной свободы, отмены сословий, привилегий аристократов и дворян, отсутствия каких-либо преимуществ одного славянского народа над другим и славянских народов над неславянскими»¹³⁷.

Эмигрантская общественность не ослабляла внимания к славянскому вопросу. Интерес к нему возник еще в начале 1830-х годов. Эту тему развивало польское Историческое общество в Париже, а в 1835 г. там возникло Славянское общество. Оно объединяло, главным образом, сторонников аристократической партии и просуществовало недолго. В начале 1840-х гг. в Париже появился польско-сербо-болгарский комитет, тогда же (в 1841–1843 гг.) выходил научный журнал «Sławianin», издававшийся А. А. Стажиньским, а Г. И. Боньковский издавал «La Revue Slave» («Славянское обозрение»). В конце мая 1848 г. Циприан Робер, редактор журнала «La Pologne» сплотил вокруг себя многих польских эмигрантов и создал в Париже Славянское общество. Журнал призывал объединиться в «нерушимом союзе» все славянские народы, живущие между Россией и Германией. Впрочем, возможность включения России в славянскую федерацию не отвергалась категорически, но подразумевалось, что это будет Россия в чисто славянской форме, преображенная, избавленная от царизма и петербургской «котерии германизма». Поэтому «La Pologne» интересовалась российскими новостями и ловила отголоски революционных настроений и событий в империи, в частности, отметила раскрытие группы «петрашевцев». Одной из главных целей она считала «поддержку российских патриотов в их благородных усилиях свержения автократии». В программе издания говорилось: «Поляки всей своей историей и благодаря героическому посвящению себя делу свободы получили право составить авангард и резервную силу в священном восстании всех угнетенных славян против своих угнетателей». О миссии Польши среди славян писал и орган Чарторыских «Trzeci Maj» в ряде статей, опубликованных в 1838–1840 гг., а с 1849 года в руки консерваторов перешло и издание «La Pologne». К консервативному лагерю принадлежало большинство из 160 членов Славянского общества. «В этом парижском славянском обществе встретились все активные сторонники Чарторыского и Рыбиньского», – писал впоследствии Я. Н. Яновский, вышедший из его состава, так же как и Станислав Братковский. С партией Чарторыского и с Ф. Духиньским были связаны также славянские общества в Венеции и Турине. Характерно, что они назывались обществами «эмансипации славянских народов» и являлись центрами пропаганды. Не удивительно, что князь Адам весьма заинтересовался организацией еще одного центра влияния и в 1840 г. принял, наряду с Гиеронимом Наполеоном Боньковским и Кристыном Островским, активное участие в создании при парижском институте Коллеж де Франс кафедры славянских языков и литературы, которая «должна была явиться угрозой для России и отрадой для Польши». Первым профессором кафедры стал Адам Мицкевич, позже его сменил Циприан Робер. Лекции читались на французском языке, но они привлекали внимание как французской общественности, так и ряда российских слушателей. Со стороны же польской эмиграции они вызвали острую реакцию: Мицкевича упрекали за провозглашение им мессианистских идей Товяньского, за то, что он стремился проанализировать не только исторические причины и истоки «розни» русских и поляков, но и выяснить, «какова может быть основа будущего единства» двух славянских народов. Критики поэта указывали, что «все неумолимое прошлое, потоки крови и страдания уже трех поколений» поляков «разделяют» их с русскими и «навсегда разобщают». Раздражение вызывало и представление Мицкевичем богатой истории и культуры русского народа, поскольку поляки считали себя намного эмансипированнее других славянских народов и претендовали на первенство в славянском мире. На этой позиции стояли не только политики консервативной партии, выдвигавшие решение польского вопроса на первое место, прежде решения всех других проблем славянского мира, но и представители демократической эмиграции. Так, Я. Н. Яновский и С. Братковский протестовали против провозглашенных парижским Славянским обществом основ славянского союза, при которых «Польша должна была бы утратить свой независимый быт и свою самостоятельность». Они утверждали, что хотя союз должен опираться на принципы равенства, но «ни одна славянская нация не может сравниться с польской национальностью», которая «имеет право требовать» от других славянских народов «восхождения к вершине ее политического и национального устройства, разрыва с фальшивым конституционализмом и династическими интересами». Аналогичные аргументы приводил Г. Каменьский, также заявлявший о невозможности равенства народов в славянской федерации: «Ни одна […] славянская народность не может идти в сравнение с польской национальностью, – считал он. – […] Поэтому даже если бы свободный союз славянских народов осуществился, Польша не могла бы играть в нем роль одного из швейцарских кантонов или одного из объединенных американских штатов». Подтверждение такой позиции впоследствии дал Виктор Гельтман. Он писал: «Когда панславизм заморочил головы славянам, влачившим австрийское и турецкое ярмо, они, как каждый угнетенный долгим рабством народ, испортили свой характер хитростью, незнакомой Польше, которая, веками ведя независимую жизнь, сумела сохранить свой первоначальный дух во всей чистоте». Гельтман подчеркивал, что славянские народы освободились от своих заблуждений, от надежд на царскую Россию и «начали думать о самостоятельном движении, об освобождении от всякого чужого насилия объединенными силами всех славян». Пресса Польского демократического общества акцентировала противопоставление демократического славянского единства царскому панславизму. Как считала газета «Demokrata Polski», именно в «подчеркивании общечеловеческой демократической и прогрессивной идеологии польская политическая мысль занимает свои достойные внимания позиции, в том числе и на фоне 1848 года». На этом фоне славяне, так же, как венгры, румыны и итальянцы, были естественными союзниками поляков, поскольку все они находились под игом Габсбургов. Поэтому Польское демократическое общество в воззвании к славянам 29 декабря 1848 г. звало их к совместной со всеми угнетенными народами борьбе против идей легализма и австрославизма и предупреждало, что «их свободы падут под косой, которой победивший абсолютизм пройдется по жниву всеобщей вольности»¹³⁸.

Разгон Пражского съезда и подавление в июне 1848 г. Пражского восстания, в котором поляки также участвовали, оказались ударом по расчетам на объединенный фронт славянской революции. Эти события знаменовали наступление реакционных сил, что отразилось на ходе борьбы в целом в Австрийской империи, и в частности, на территории ее польских владений. В начале революции в Галиции, в марте 1848 г., возникли Национальный комитет в Кракове и Национальная рада (совет) во Львове. Большую роль на этом этапе движения играли демократы, в том числе многочисленные представители демократической польской эмиграции, прибывшие в Галицию. Так, в Краков прибыла группа деятелей Польского демократического общества во главе с В. Гельтманом, Л. Зенковичем, Ю. Высоцким. В. Гельтман и Я. К. Подолецкий издавали в Станиславове ежедневную газету, а в Кракове выходил «Przegląd» под редакцией Л. Зенковича. Они вели пропагандистскую работу, призывали к борьбе вместе с другими революционными народами. Агитацией и пропагандой занимались также Национальный комитет и Национальная рада в своих воззваниях, в частности, Гельтман был автором воззвания «К жителям Галиции и Краковской земли!», разосланного по галицийским циркулям (округам) 8 апреля 1848 г., а спустя 10 дней Львовская Рада повторно опубликовала это воззвание. Помещиков призывали к Пасхе 23 апреля осуществить «передачу земли в собственность крестьянам», отменить «барщину, чинши и всякого рода тяготы». Подчеркивалось, что это – «осуществление справедливости» и «вопрос первостепенной важности» особенно для помещиков: имея в виду «ужасные сцены 1846 г.», они должны понимать, что дело идет об их собственных интересах и безопасности. Авторы воззвания требовали от панов решить вопрос «немедленно, в едином согласии, одновременно и по собственной инициативе». Они заверяли, что Родина не забудет их поступка и вознаградит стократно. Обращалось внимание и на то, что Европа ожидает от них «нового жертвенного акта, тем более что сама она уже рассталась с привилегиями». Уговоры помещиков не тянуть с «великим днем» продолжались до осени 1848 г.: 30 сентября орган демократов «Dziennik Stanisławowski» опубликовал статью, где уточнял, что ликвидация барщины должна стать актом восстания за национальную независимость, а «социальная организация, обустройство собственности будет задачей уже независимой Польши». Но правительство Габсбургов опередило панов, огласив отмену барщины с вознаграждением помещиков с 15 мая 1848 г., а затем оно расправилось с восставшим Краковом. Спешившие в Краков эмигранты были задержаны на границе. Национальный комитет, где влияние демократических эмигрантов было более значительным, перестал существовать. В. Гельтману, Т. Янушевичу, Я. К. Подолецкому и ряду других демократов удалось перенести свою деятельность во Львов. На страницах галицийской печати Гельтман обличал австрийские власти, называя выкуп крестьянских наделов «грабежом». «Dziennik Stanisławowski» не уставал призывать к вооруженной борьбе, провозглашал социальные лозунги, требуя от помещиков отказаться от компенсации за отмену барщины, выдвигая идею создания «социальных мастерских» для рабочих. Но контакта с массами демократы установить не сумели, в львовской Раде перевес получила либеральная шляхта. Она была настроена на компромисс с Веной, которая на первых порах допускала национальные проявления в Галиции. Хотя в адресе, представленном поляками австрийскому императору, выдвигался лозунг независимости Польши, он сочетался с просьбой о поддержке Веной «национальной реорганизации Галиции». Правда, Центральная национальная рада во Львове (она стала так называться в связи с появлением ряда рад на местах) протестовала против игнорирования австрийскими властями своих пожеланий и требований, но на радикальные действия не решалась.

В значительной мере это объяснялось опасением социальных потрясений, повторения «резни», что и определило конечный результат дальнейших событий. В первой половине октября 1848 г. Польское демократическое общество приняло решение объединить все силы, вооружить горожан и создать во Львове отряды стрельцов, шляхту в провинции превратить в конную национальную гвардию, а в Венгрии сформировать корпус в несколько десятков тысяч человек, чтобы они вступили в Галицию по призыву к восстанию. Такой легион в 3 тыс. чел. был сформирован в Венгрии. Рассчитывали также на польских военных в Молдавии и Валахии, которые сосредоточились там после поражения восстания 1846 г. и готовились к совместной с румынами борьбе за освобождение Польши и воссоединение Валахии и Молдавии. Поддерживалась постоянная связь с Филяновичем, который, когда в июне 1848 г. в Валахии произошла революция и возникло Временное правительство, стал представителем львовской Центральной рады в Молдавии и Валахии. Тогда же Людвик Гурский был направлен Радой в Бухарест, где несколько десятков польских эмигрантов участвовали в манифестациях. После вступления царских войск в Молдавию в начале июля 1848 г. поляки помогали молдаванам в подготовке к восстанию и планировали связаться с польскими военными в царской армии, призвав их дезертировать, чтобы таким образом увеличить военные силы и разбить царский корпус. Всем этим планам не суждено было осуществиться: войска России и Турции сломили румынскую революцию, с октября 1848 г. начались массовые аресты, в том числе и польских эмигрантов. В Галиции осень 1848 г. также стала решающей. Когда в октябре революционные элементы галицийского общества выступили против австрийских войск и во Львове произошли вооруженные столкновения и баррикадные бои, власти прибегли к артиллерийскому обстрелу, вынудив восставших 1 ноября сложить оружие. После капитуляции повстанцев во всей Галиции наступила реакция: были распущены Национальная гвардия и все общественные организации, закрыты газеты, а находившиеся в австрийских владениях польские эмигранты оказались высланными из Австрийской империи¹³⁹.

Последнее было не случайным: власти задерживали эмигрантов на границе и высылали их, потому что понимали их активную революционизирующую роль. Направлением эмигрантов в польские земли для поддержки революции, организацией ее военной силы занималась Исполнительная комиссия Польского демократического общества, временно заменявшая Централизацию, большинство членов которой (Гельтман, Дараш, Мазуркевич) отправились в Польшу, чтобы непосредственно участвовать в борьбе и руководить ею. Исполнительная комиссия поддерживала постоянную связь с европейским общественным мнением, прежде всего с демократической общественностью Франции, которая приветствовала борьбу поляков. После поражения Познанского восстания парижские массы устроили антиправительственную демонстрацию, требуя помощи Польше. 15 мая 1848 г. под лозунгом «Да здравствует Польша!» перед зданием Национального собрания митинговала стотысячная толпа, а Бланки провозгласил лозунг свержения правительства. Но польские демократы, хотя и восприняли с энтузиазмом свержение Бурбонов и создание республиканского Временного правительства во главе с Ламартином, не хотели вмешиваться во внутренние дела Франции. Централизация была уверена, что вскоре начнется война «старой Европы» с революционной Францией, которая приведет к восстановлению независимости Польши. Поэтому своей задачей они считали информировать французское правительство и общественность о том, что происходит в Польше, и разъяснять, какое значение борьба польского народа имеет для Европы. На торжественном собрании в Париже 29 ноября 1848 г. Мерославский, обращаясь к французской и ко всей европейской общественности, задал риторический вопрос: «Хотите ли вы Польши от Балтики до Черного моря, что могло бы затопить и поглотить вьюгу царского панславизма, […] или Польши, чьи мертвые останки падут на вас вместе с вьюгой?». С той же целью – нести в Европу идеи общей борьбы за свободу Польши, Германии, Франции, Италии, Венгрии в ноябре 1848 г. в Париже по инициативе Ворцелля было создано Общество друзей демократической Польши. Создавая общество, его инициаторы стремились подчеркнуть единство революционных устремлений народов разных стран: Франции, где главные задачи революции лежали в сфере противоречий между трудом и капиталом; Германии и Италии, где актуальной целью являлось демократическое объединение раздробленных государств; Венгрии и Польши, где основным вопросом революционной борьбы было освобождение от иностранного владычества. Непосредственное участие польских эмигрантов в вооруженной борьбе за свободу и независимость других народов становилось, таким образом, не только вкладом в идейное и организационное сплочение революционеров разных стран, но и лучшим разъяснением и доказательством смысла и значения революционного движения поляков¹⁴⁰.