Текст книги "Польская политическая эмиграция в общественно-политической жизни Европы 30−60-х годов XIX века"

Глава V
Польская политическая эмиграция накануне восстания 1863–1864 гг. в Королевстве Польском

1. Участие демократической польской эмиграции в подготовке восстания и проблема русско-польского революционного союза

Первостепенная заслуга в создании польской военной школы и патриотическом воспитании ее учеников принадлежала Обществу польской молодежи. Это был его важный вклад в дело подготовки восстания в Польше. Общество стремилось встать на службу родине и тем революционным силам, которые готовили страну к вооруженной борьбе за независимость. В марте 1862 г. В. Милович и Г. Василевский были направлены в Варшаву, чтобы заявить организации «красных» о готовности Общества польской молодежи подчиниться ее руководству, и уже в апреле полномочный агент Центрального Национального комитета Юзеф Нажимский прибыл для ознакомления с деятельностью Общества в Париже и Италии. Во время переговоров с ним комиссия Общества в составе Миловича, Падлевского и Василевского заявила о признании ЦНК, о чем Нажимский сообщил в Варшаву. Публично об этом было заявлено 12 августа 1862 г. в воззвании Общества польской молодежи «К братьям полякам, находящимся в австрийских рядах», распространявшемся в Галиции. По поручению Центрального Национального комитета и от его имени Общество призывало поляков на австрийской военной службе к восстанию. Между Обществом и ЦНК установились постоянные отношения: Падлевский и Бобровский вошли в его состав, а В. Милович, Я. Амборский и С. Шаховский стали агентами связи между ним и эмиграцией. В подпольной варшавской газете «Ruch» («Движение») ЦНК так определил свою руководящую роль в этих отношениях: «Организация, охватывая всю нацию, заведует и польской эмиграцией и будет стараться доставить ей возможность в данное время служить делу независимости в самой стране». Перед Обществом польской молодежи была поставлена задача снабжения повстанческой организации оружием и амуницией, и В. Милович и Ю. Цверцякевич стали, наряду с Ю. Высоцким, членами созданной ЦНК в октябре 1862 г. Заграничной комиссии вооружения. Оружие, снаряды и амуниция пересылались морем из Гулля, Ньюкасла, Лондона в направлении балтийских портов Данцига, Кёнигсберга, Риги, Либавы, Ревеля, а также по железной дороге из Бордо и Парижа непосредственно в Варшаву. Закупалось военное снаряжение и в Италии, для его приобретения Милович ездил также в Лондон, Льеж, Брюссель и в Пруссию, этим же занимались агенты Комиссии Ф. Годлевский, И. Хмеленьский, а также связанные с Обществом польской молодежи В. Вольский и Ю. Крамер. Комиссия активно действовала до конца декабря 1862 г., пока не иссякли ее фонды и пока не были арестованы французской полицией ее агенты, что поставило под удар всю работу, так как с бумагами агентов Комиссии было ознакомлено российское посольство. Члены Общества польской молодежи выполняли и трудную задачу доставки закупленного оружия в Польшу, используя также созданную Ю. Лукашевским сеть явок, главным образом в Пруссии, Галиции и Молдавии. Через границу переправлялась корреспонденция и агитационная литература, этим занимался в Яссах бывший ученик военной школы Остоя-Загурский. Было создано специальное бюро на бессарабской границе, и члены молодой эмиграции братья 3. и И. Хмеленьские, Г. Ольшевский, Я. Вольский и другие действовали там столь активно, что по требованию России румынским властям пришлось многих поляков выслать из Молдавии²⁷⁶.

Действия Общества польской молодежи в Дунайских княжествах были связаны также с задачей вербовки в эмиграции офицеров и планом формирования за границей военных отрядов для участия в будущем восстании. План опирался, в частности, на факт сосредоточения большого числа польских эмигрантов из Италии, Турции, Франции, а также из Королевства Польского и Галиции в Яссах, Ботошанах, Галаце, Браилове, Тульче, Силистрии, Кюстендже и других населенных пунктах Дунайских княжеств. Летом 1862 г. их численность в Молдавии достигала 500–600 чел. Среди них были братья Хмеленьские, 3. Минейко, Г. Реутт, А. Вольман, Г. Ольшевский, М. Джевновский, А. Крыловский, А. Моссаковский, Э. Желешкевич, Р. Роевский, А. Хамец и другие, а под конец 1862 г. прибыли Нарбут, Боярский, Жулиньский, Лейка, Шток (Михневич), Кшижановский. Эмигранты поддерживали между собой тесные связи, имели свои комитеты и читальни, сносились с поляками в Турции, с сербскими и черногорскими эмигрантами. В Галаце была создана специальная экспедиционная контора, занимавшаяся пересылкой корреспонденции из Стамбула и перевозкой оттуда в Молдавию групп молодых эмигрантов. Заняться организацией всей этой массы поляков выпало на долю 3. Милковского, которого российское правительство считало «более опасным по своему сильному влиянию на прочих». Милковский выступал за восстановление всей Польши, особенно настаивая на воссоединении с Галицией, так как без нее, считал он, сильная Польша не сможет существовать. Он возмущался австрофильством консервативной эмиграции, ее надеждами на то, что Австрийская монархия восстановит Польское государство с Галицией в его составе. «Какую позицию занимает Австрия в отношении Польши, – заявлял он, – разве не такую же, как Россия?». Милковский выдвигал иной, «революционный» план возрождения единой и независимой Польши, связанный с расчетом на европейскую революцию и крушение империи Габсбургов. Он рассчитывал, что «разразившееся в Польше восстание […] вызовет движение в Австрии, а именно в Венгрии, Чехии и Ломбардии […], оно вызовет второе издание итальянской войны 1859 г. […] эти движения освободят Галицию и создадут основу для регулярной войны против России». В Дунайских княжествах Милковский видел плацдарм для атаки на Галицию и вторжения на Украину. Он происходил из подольской шляхты, в духе польского украинофильства идеализировал казацкое прошлое, мечтал воскресить его романтику в будущем восстании, стремился, чтобы оно подтвердило незыблемость прав Польши на Русь (то есть на украинские земли в границах бывшей Речи Посполитой). Для этого, по его мнению, необходим был одновременный повстанческий взрыв во всех частях бывшего Польского государства и одинаковые характер и направление борьбы. Тогда, считал он, даже в случае поражения восстания «остался бы факт, свидетельствующий перед миром […] о правах Польши на ее политическое единство, которое создала ей история». В январе 1862 г. Милковский встретился с С. Бобровским, посланным Центральным Национальным комитетом в Париж и Стамбул для выяснения состояния эмиграции на Востоке, а затем через Л. Франковского установил непосредственный контакт с ЦНК, который в августе 1862 г. назначил его своим агентом на Востоке и на Руси. В ноябре 1862 г. Милковский участвовал в съезде военных руководителей в Варшаве и представил ЦНК общий проект организации восстания, предусматривавший сосредоточение в ряде пунктов Королевства Польского, в том числе в Варшаве, оружия и амуниции и создания там крупных отрядов общим числом 10 тыс. чел. как основы национальной армии. Назначенный «начальником вооруженных сил на Руси и на Востоке», Милковский советовал послать оружие на Украину, так как требовал ее выступления на борьбу одновременно с Королевством Польским. Согласно с заданием Центрального Национального комитета, он взялся за организацию и подготовку к восстанию Украины, Волыни и Подолии, за транспортировку туда оружия из Турции и планировал сформировать двухтысячный отряд из эмигрантов, находившихся в Молдавии. В декабре 1862 г. он установил отношения с Львовской лавой, договорился о присылке ею отчетов, донесений и денежных средств. Была налажена связь и с украинскими территориями России, откуда также поступали деньги. Средства приходили, в частности, от студентов Киевского университета, некоторые из них непосредственно приезжали в Молдавию, стремясь вступить в вооруженные отряды. Создание таких отрядов в Турции и Румынии и осуществление военной организации Украины, Волыни, Подолии и Восточной Галиции намечалось на весну 1863 г., так как Милковский требовал отсрочить выступление до мая, считая, что взрыв восстания в январе 1863 г., приуроченный к объявленному царскими властями рекрутскому набору, окажется преждевременным, станет несчастьем и приведет к поражению повстанцев уже через две недели. Рекруты, по его мнению, должны были бежать в лес, а также в Галицию и Молдавию для военной организации. В конце 1862 г. – начале 1863 г. деятельность Милковского оказалась затруднена из-за происходивших в Румынии преследований польских эмигрантов, вызванных дипломатическим давлением России. Волна облав и высылок коснулась и самого Милковского, тем не менее, ему удалось сформировать эмигрантский легион, но он был разоружен румынскими властями, когда готовился выступить на помощь уже начавшемуся в Королевстве Польском восстанию²⁷⁷.

Наряду с задачей военной подготовки, ЦНК ставил перед эмиграцией не менее важную задачу завоевания союзников для будущего польского восстания. Ее стремилось выполнить Общество польской молодежи в сотрудничестве с партией «умеренной» демократии. В ряде европейских стран Общество имело свои секции, 29 ноября 1862 г. его члены принимали участие в торжественном собрании в Турине наряду с итальянцами и венграми. Падлевский, Цверцякевич, Милович, так же как члены Польского коло Высоцкий, Орденга, В. Мицкевич, поддерживали связь с европейскими либеральными и революционными кругами, с руководителями революционных народов Европы – Мадзини, Гарибальди, Кошутом, Клапкой. Польская делегация участвовала во встрече европейских революционеров в Лондоне летом 1862 г. Развивая идею объединения революционных усилий Польши, Венгрии, Италии, Дунайской и Греко-Славянской федераций, польские эмиссары вели агитацию в этих землях, стремились добиться заключения союза греков и сербов, направленного против Турции. В октябре 1862 г. польские и венгерские эмигранты в Париже приветствовали греческую революцию; в случае перерастания ее во всеобщее восстание греков и балканских славян планировалось участие в нем польского легиона. Центральный Национальный комитет поддерживал эти планы и в ноябре 1862 г. поручил Ю. Цверцякевичу направить агента для переговоров с греками и сербами²⁷⁸.

Активную роль сыграла польская эмиграция и в приобретении для будущего польского восстания важнейшего союзника – революционной России. 6 мая 1862 г. «Колокол» опубликовал адрес, посвященный вопросу польско-русского революционного союза, среди авторов адреса находились видные деятели Польского коло Л. Ходзько, Э. Хоецкий, В. Мицкевич. Тогда же окрепли контакты польских «умеренных» демократов, и в частности, Ю. Высоцкого, с Герценом и Бакуниным. Но наиболее близкие отношения сложились между русской революционной эмиграцией и молодыми польскими радикалами, действовавшими вместе с «умеренными» сторонниками восстания и «левыми» деятелями Централизации. Падлевского, привезшего в Лондон письмо от Высоцкого, Бакунин рекомендовал Герцену как «умного», «симпатичного» и «думающего по-русски» поляка. Ему издатели «Колокола» поручили проведение конспиративной работы среди русских офицеров и снабдили рекомендательными письмами к военным в Варшаве, Вильно и Петербурге. В конце июля – начале августа 1862 г. Высоцкий, Падлевский и Бакунин составили инструкции для поляка Ожеховского – офицера русской армии, действовавшего в Киевской губернии. Их переговоры, происходившие в Париже, имели целью наладить связи между русскими и польскими революционными организациями на местах²⁷⁹.

Польская и русская революционная эмиграция объединяла усилия, изыскивая средства для вооружения бойцов будущей совместной борьбы. Эти и все другие вопросы подготовки восстания обсуждались в переписке Бакунина с агентом ЦНК Ю. Пшевлоцким. Большое значение придавалось агитации среди российских военных в Королевстве Польском, и в этой связи Центральный Национальный комитет в инструкциях Цверцякевичу требовал способствовать пересылке туда русской агитационной литературы. Непосредственно этим занимались эмигрант А. Сахновский и член Общества польской молодежи Я. Длучевский. Последнему Бакунин обещал прислать брошюры и песни на русском языке, «прямо вызывающие солдат стоять заодно с поляками и с русским народом против начальства и царя-лиходея». Примером такого рода литературы может служить песня, помещенная в сборнике «Солдатские песни», который вышел в свет в Лондоне перед восстанием 1863 г.:

 
«Братцы, дружно песню грянем
Удалую в добрый час!
В поляков стрелять не станем,
Не враги они для нас! […]
Брат ли встанет против брата?
А поляки – братья нам,
И для честного солдата
Убивать их – грех и срам!
И за что их бить? За то ли,
Что они стране своей
Ищут счастья, ищут воли
И терзаются об ней?»²⁸⁰.
 

Военное министерство России приказало в декабре 1862 г. принять меры против подобной агитации. Задачей же русских революционных демократов было использовать ее, чтобы добиться «потепления» отношений между русским и польским народом. В первую очередь, они стремились к сотрудничеству с «левыми» силами польского общества во имя победы над царизмом, хотели помочь в объединении «лучшей», «истинно патриотической» части польской эмиграции и сплочении ее вокруг Центрального Национального комитета. Позиция русских революционеров свидетельствовала о том, что они серьезно смотрели на значение союза с Польшей для дела борьбы против российского самодержавия. Именно поэтому издатели «Колокола», так же как «левица» польской эмиграции, способствовали переговорам ЦНК с российской революционной организацией «Земля и воля» о заключении такого союза. Но «умеренное» крыло демократической польской эмиграции иначе рассматривало русско-польский союз: оно надеялось лишь «извлечь пользу» из него для своего национального дела. «Przegląd rzeczy polskich», видевший в заключении союза сделку, был недоволен переговорами с русскими революционными демократами, так как по-прежнему не соглашался на ту постановку национального вопроса, которую представил «Колокол», выдвинувший лозунг права на самоопределение национальных меньшинств бывшей Речи Посполитой. Назвав воззвание Центрального Национального комитета к издателям «Колокола», явившееся результатом переговоров в Лондоне, «неловким политическим шагом», орган Польского коло потребовал от ЦНК «более решительного тона» в споре с русскими.

«В отношении единства Польши, – писал он, – мы вправе были ожидать более решительного исповедания веры от Комитета, который старается встать во главе движения. Русь, Литва и Польша так срослись в неразрывное целое, что их ожидает или воскресение в виде нации, объединенной старыми узами, или вечное рабство в цепях угнетателей». «Пока либеральная Россия […] не пожелает воскресения всей Польши в дораздельных границах, – заявлял «Przegląd rzeczy polskich», – пока не воскресит идеи Пестеля и Муравьева, до тех пор мы, поляки, не можем идти с ней вместе рука об руку во всех вопросах, а можем лишь сообща работать над ослаблением царя». В интерпретации органа «правых» русско-польское революционное сотрудничество сводилось к «непротивлению со стороны русской армии национальному польскому движению», а более широкое его истолкование зависело от признания русскими революционерами границ 1772 г. Спор о «забранных провинциях» «Przegląd rzeczy polskich» связывал с борьбой за приоритет в славянском мире. «Россия обязательно хочет обладать Польшей и славянщиной, – утверждал он, – царская Россия – путем насилия, либеральная Россия – путем федерации, во главе которой стоял бы царь». Орган Польского коло предупреждал, что «захватнический национальный инстинкт […] может, увы, пережить свержение царизма», и потому призывал к сугубой осторожности и бдительности в сношениях с русскими революционерами. Он напоминал о лозунге упомянутого воззвания цнк, утверждавшего, что на знамени совместной борьбы поляков и русских будет изображена «чаша с хлебом крестьянских полей, с хлебом искупления тел», и заявлял: «Столь материальный принцип, противный духовному развитию славянских народов, сросшихся с западной цивилизацией, наименее способен привести к взаимному соглашению. Он, однако, обладает той заслугой, что решительно разделяет и разграничивает политические позиции России и Польши». Подчеркивая момент этого разделения, «Przegląd rzeczy polskich» призывал поляков больше рассчитывать на европейский фактор, указывая на «слабость русского революционного элемента, основывающего свои надежды на крестьянах, верящих в царя». Именно надежда русских революционеров на крестьянские массы, выдвижение ими программы аграрной революции постоянно беспокоили партию «умеренной» демократии в силу классовой и национальной ограниченности ее позиции²⁸¹.

Это сказывалось на выступлениях печатного органа «умеренных». «Przegląd rzeczy polskich» настойчиво напоминал шляхте о необходимости полюбовно решить аграрный вопрос с крестьянством, упрекал ее за то, что она упустила удобный момент для сближения с народом и позволила царизму переманить крестьян. Утверждая, что еще есть возможность опередить правительство, провозгласив наделение крестьян землей, он подчеркивал мысль об опасности промедления: «У русских властей […] останется возможность мутить крестьянство, а пугачевское уничтожение, правдоподобное в Великороссии, и у нас может найти грустный отзвук». «Это опасение, – считал «Przegląd rzeczy polskich, – должно находиться в сознании собственников до тех пор, пока они не убедят крестьян в своих добрых намерениях и в понимании своего долга восстановить справедливость»²⁸².

2. Подготовка восстания и польская аристократическая эмиграция, ее деятельность на Востоке и отношения с «Колоколом»

В 1861–1862 гг. в Королевстве Польском неуклонно обострялись противоречия между всеми классами и сословиями польского общества, с одной стороны, и царскими властями – с другой. В апреле 1861 г. было распущено Земледельческое общество и ликвидированы Делегация Варшавы и Гражданский отдел столичной магистратуры, что означало уничтожение легальных общественных объединений, представлявших землевладельцев (шляхту) и варшавскую буржуазию. На месте распущенного Земледельческого общества были образованы губернские Земледельческие собрания и объединявший их Гражданский комитет. Не снял напряжения и вступивший в силу 1 октября 1861 г. царский указ о выкупе крестьянами Королевства Польского своих повинностей у землевладельцев. Хотя условия «выкупа» отвечали интересам помещиков и были невыгодны для крестьян, но само проведение властями крестьянской реформы без согласования с польской шляхтой являлось для нее неприемлемым, так как она считала необходимым, чтобы все преобразования в положении крестьян проводились бы в силу индивидуальных и так называемых добровольных соглашений землевладельцев со своими крестьянами-держателями наделов. Введение военного положения в Королевстве 14 октября 1861 г. не снизило оппозиционной общественной активности. Подпольные организации в стране, как и польская эмиграция, готовились к надвигавшемуся восстанию. Одним из самых трудных вопросов в ходе этой подготовки оставался крестьянский вопрос.

«Осторожность» в крестьянском вопросе определяла сходство «умеренного» крыла демократической эмиграции, входившей в лагерь сторонников восстания, с консерваторами, страшившимися восстания и мечтавшими его избежать, а также объясняла симпатии «умеренных» к «правому» крылу тайной варшавской организации и контакты с Дирекцией «белых». Агенты Дирекции поддерживали связь с С. Эльжановским, снабжали деньгами Ю. Высоцкого, в частности, летом 1862 г. Э. Юргенс привез генералу 40 тыс. франков якобы «без всяких условий», а осенью ему были переданы еще 60 тыс. франков через А. Гуттри. Когда осенью 1862 г. А. Замойский и его сторонники, прежде возглавлявшие Земледельческое общество, вынашивали оставшийся так и не реализованным план подать императору адрес с обещанием лояльности при условии возвращения Королевству Польскому автономного статуса, «Przegląd rzeczy polskich» одобрил этот замысел «белых», подчеркнув, что вокруг заключенной в нем программы «должны встать даже самые горячие сторонники скорого восстания». Орган Коло считал, что в Королевстве «ни одна исключительная партия действия не имеет уже никакого повода для дальнейшего существования», и требовал «идти к общей цели при помощи общей работы, а не разрывать силы, которые нужно объединять в общем направлении». Близость позиций праводемократического и консервативного течений в эмиграции подчеркивалась их общим опасением перед угрозой «преждевременного взрыва». Так, В. Мицкевич еще в 1861 г. с «отчаянием» думал о такой возможности, а Ю. Высоцкий постоянно требовал от Центрального Национального комитета отсрочки восстания до весны 1863 г., «умоляя, как отец собственных детей, чтобы они не убивали себя собственной рукой». Летом 1862 г. орган «умеренных» «Przegląd rzeczy polskich» с ужасом ожидал предстоящего рекрутского набора в Королевстве Польском, опасаясь немедленного начала восстания при его проведении. Орган «умеренных» до последнего надеялся, что вооруженная борьба не начнется раньше, чем будут осуществлены принципы, «необходимые для спасения». Те же страхи и надежды разделяли и деятели Отеля Ламбер. Чтобы избежать революционной борьбы, они рассчитывали даже использовать авторитет русских революционных эмигрантов, хотя предостережения последних против преждевременного, плохо подготовленного выступления проистекали совсем из иных мотивов, а именно, из стремления обеспечить максимально благоприятные условия для революционного выступления и победы восстания. Об этом свидетельствовали доводы, звучавшие в переписке Герцена с членами Центрального Национального комитета в октябре 1862 г., когда решался вопрос о сроках начала восстания. Русские революционные демократы подчеркивали, что преждевременное выступление «остановило бы русское движение еще на полвека», а Польша бы «в этом случае […] безвозвратно погибла»²⁸³.

Летом 1862 г., когда стало ясно, что дело идет к восстанию, Я. Замойский писал В. Иордану: «Беспокоит горячечное состояние и настроение самопожертвования, такое, что любая поспешная выходка может толкнуть нацию в бездну как раз в момент, обещающий безусловное спасение, при условии не разрушать дела, которое кажется ведомым к зрелости Божьей рукой […]. Нетерпеливые, незрелые являются отныне для нас единственной опасностью. Они не хотят идти по лестнице, а советуют выскочить в окно, потому что это более прямая дорога». Против стремления «варшавских безумцев» «выскочить в окно» были направлены печатные и устные выступления консерваторов. В речи 29 ноября 1862 г. В. Чарторыский заклеймил идею «замены вооруженным восстанием той моральной борьбы, которую нация вела до сих пор с такой самоотверженностью, постоянством» и «единодушием». Он считал, что восстание неминуемо потерпит поражение, так как обстановка в Европе не позволяет рассчитывать на помощь Запада, а потому «всякое обращение к оружию может быть лишь криком легкомысленного отчаяния, призывом, которого искренне желает лишь враг, сигналом к борьбе без надежды и к смерти без славы»; оно «станет самым тяжелым поражением, какое только может грозить национальному делу». «Столь ужасное испытание» могло, по мнению Отеля Ламбер, «обречь на гибель уже не только материальные, но и все моральные завоевания нации». Говоря о «материальной» стороне дела, сторонники партии Чарторыских имели в виду, что развертывание революционного движения представляет собой угрозу для польского помещичьего землевладения, особенно в «забранных провинциях». В октябре 1862 г. Я. Воронин писал В. Иордану об опасности возникновения крестьянского движения на украинских землях уже в марте 1863 г. «Сдержать это движение, – считал он, – не в польских силах, так как оно не вызвано никакими польскими усилиями. Движение это, если оно вспыхнет, будет крестьянским, исходящим от крестьян, которые постановили с марта не исполнять никаких повинностей помещику». При мысли о возможности возникновения вскоре этой «страшной драмы» автора письма «пробирала дрожь», и он сетовал, что деятели польской помещичьей партии «до сих пор не обеспечили себе средств сообщения с этими провинциями, и там, возможно, нет никакого доброго польского влияния»²⁸⁴.

Страх перед крестьянской революцией определил путь консервативной эмиграции «по лестнице», «ступенькой» для которой стало назначение летом 1862 г. главой гражданского управления Королевства Польского поляка маркиза А. Велёпольского, имевшего среди деятелей Отеля Ламбер немало сторонников. Во многом разделял взгляды маркиза В. Замойский, инспирировавший благожелательные высказывания о нем в английском парламенте еще в разгар событий 1861 г. Однако в канун восстания Отель Ламбер все же не решался открыто поддержать Велёпольского, хотя, втайне рассчитывая на него, молчаливо обеспечивал ему «дружеский» нейтралитет. «Прогресс становится повседневным […] благодаря власти, данной Велёпольскому», – с удовлетворением писал В. Иордану Я. Замойский 7 августа 1862 г. Еще в июне маркиз связался с аристократической эмиграцией, и она была готова поддержать его планы, нацеленные на предотвращение восстания в Королевстве Польском. По агентурным данным, 12 июня 1862 г. в Польской библиотеке в Париже обсуждался проект конституции, который хотели представить восстановленному по инициативе Велёпольского Государственному совету в Варшаве и в дальнейшем – Александру II. Смысл позиции, занятой Отелем Ламбер на этом обсуждении, царский агент характеризовал следующим образом: «дело не идет больше об абсолютном отказе царя от прав на Польшу, очень хотят принять его как законного государя и получить великого князя в наместники на условии в то же время, что будет признана автономия страны и что гарантией будет выборный сейм в Варшаве и национальная армия из 50000 человек, чтобы защитить новые учреждения Царства (Польского. – С. Ф.)». Таким образом, руководство аристократической эмиграции держалось все тех же позиций отстаивания постановлений Венского конгресса спустя 30 лет после их краха²⁸⁵.

Назначение брата царя великого князя Константина Николаевича наместником Королевства Польского как бы оправдывало надежды Отеля Ламбер. Тем большее негодование и «печаль» вызвали у него покушения на жизнь великого князя, а затем и на жизнь Велёпольского. А. Козьмян заклеймил как «подлость» и «позор» «эти повторяющиеся покушения, изменяющие характер национального движения», «несогласные с национальным характером» поляков, производящие «фатальное впечатление» на Европу. Но более всего беспокоила консерваторов опасность эскалации революционного движения навстречу восстанию, угрожавшая, по их мнению, желанному соглашению с царизмом. Чтобы «предостеречь» поляков от повстанческого взрыва, Бюро Отеля Ламбер предприняло в августе 1862 г. акцию, инициаторами которой являлись В. Замойский и В. Калинка: Ю. Клячко составил текст протеста против террористических актов, и был организован сбор подписей под ним. Но эта затея аристократической эмиграции потерпела фиаско: ее не поддержала даже часть сторонников Чарторыских, и сам Замойский сомневался, стоит ли документ публиковать. Подписи под протестом отказались поставить и руководящие деятели «умеренной» демократии, что же касается широкой демократической эмигрантской общественности, она была возмущена действиями консерваторов, тем более, что царские власти ответили на покушения смертными приговорами их участникам. Однако Отель Ламбер не прекратил борьбы за путь «мирных» завоеваний. Как писал царский агент в донесении о планах аристократической эмиграции, «борется за независимость она больше пропагандой, чем оружием», «используя все свое влияние для отсрочки восстания». Очередная программа Отеля Ламбер, принятая в Париже на собрании в Польской библиотеке 24 сентября 1862 г., имела в виду все ту же прежнюю цель добиться уступок от царизма, провозгласив лозунг: «Никакого перемирия с Россией, пока Польша не будет иметь своего сейма и своей армии!». Непременной частью программы консерваторов были также все те же заветные планы, касающиеся украинских, белорусских и литовских земель; они надеялись «впоследствии одну за другой отобрать у России все древние польские провинции»²⁸⁶.

Некоторые из этих требований Анджей Замойский и его сторонники планировали изложить в уже упомянутом выше адресе. Однако тот так и не был подан. Содержавшиеся в нем даже весьма умеренные и половинчатые пожелания были восприняты властями как крайне неуместные, а самому Замойскому было «рекомендовано» уехать за границу. Позже, уже в ходе Январского восстания 1863 г., последовал указ о его высылке из Королевства. Став в Париже членом Бюро Отеля Ламбер, пан Анджей советовал полякам «сохранять постоянство, терпение и умеренность». Стремясь «удержать страну на том же пути и предохранить ее от всех актов отчаяния», он подчеркивал, что «революционный взрыв не имел бы никаких шансов на успех и мог бы лишь скомпрометировать польское дело». Замойский советовал бороться с Россией, отстаивая права Польши путем выступлений в прессе и завоевывая на ее сторону общественное мнение Запада. «Это, – заявлял он, – придаст патриотам больше бодрости, чем все возможные покушения». Такое мнение, по сообщению царской агентуры, разделяли многие «разумные люди» из рядов консервативной эмиграции.

Эмигранты-аристократы и их сторонники из лагеря Чарторыских, озабоченные тем, чтобы не допустить развития революционного движения в Польше, усилили давление на Дирекцию «белых». В июле 1862 г. на совещании с представителями «белых» в Аквисгране В. Чарторыский потребовал, чтобы Дирекция «ясно, открыто и смело» заявила, «что она ни в коем случае […] не приложит рук к восстанию». Вместе с тем Отель Ламбер заботился о том, чтобы «белые» не потеряли влияния в общественных кругах Польши. Считая, что репрессии правительства, вызванные какой-либо акцией «белых», помогут «спасти от позора нескольких значительных людей высшего социального положения», деятели консервативной эмиграции в августе 1862 г. советовали подать мемориал наместнику Королевства Польского, рассчитывая, что такой «смелый шаг», спровоцировав аресты, «сразу изменил бы настроения населения, отнял бы у него всякую социальную ненависть и зажег бы вновь честным и свободным патриотизмом, и хотя бы даже такой акт не воспрепятствовал взрыву, он, тем не менее, все же придал бы ему другой характер и спас нас в глазах света и в собственных глазах». Возможно, следствием этого плана как раз и явилась подача адреса Замойским и его вынужденный отъезд из Польши²⁸⁷.