Текст книги "Польская политическая эмиграция в общественно-политической жизни Европы 30−60-х годов XIX века"

В переписке с Береншпрунгом затрагивался вопрос и о революционном сотрудничестве народов в борьбе против европейской реакции. В одном из циркуляров Громады, посланных в Познань в 1859 г., подчеркивалась необходимость союза всех угнетенных народов и намечались конкретные формы сотрудничества. «Концентрированная мощь врага, – говорилось там, – требует, чтобы мы также сформировали сильную и опытную в военном отношении армию, которая, опираясь на всеобщее восстание, могла бы сокрушить врага в нашей собственной стране и опрокинуть троны, замышляющие заговор против нас. Но священная любовь к отчизне, к человечеству и справедливости должна быть условием, под которым мы только сможем призвать добровольцев и под которым мы дадим им священный сан рыцарей и героев свободы. Кто бы ни пожелал вступить в армию независимости, должен принести следующую присягу: 1) что он никогда не сложит оружие, не покинет поле битвы; 2) что после изгнания врага из своей страны он готов отправиться на край света, чтобы сбросить всех монархов, которые ему будут указаны, не принимая во внимание никакие трудности и никакие препятствия, и утвердить свободу на месте прежнего рабства; 3) что он ничему и никому не позволит заставить себя употребить против народа то оружие, которое дано ему для защиты народа». Выдвигая лозунг свержения европейской тирании, руководители Громады прежде всего рассчитывали на революцию во Франции и Италии. Поддерживая связи с революционными деятелями этих стран, они пытались также установить контакт с Чехией и Моравией, так как мечтали о революционном союзе славянства. И хотя их замыслы не имели шансов на практическое осуществление и ограничивались лишь поддержанием сношений с европейскими революционерами, важно было само провозглашение идей революционного сотрудничества, международного братства и солидарности народов, имевшее большое агитационное значение¹⁷³.

Таким образом, при всей противоречивости и непоследовательности своей программы Революционная громада «Лондон» выступала с позиций, наиболее далеко продвинутых в плане социальном и революционном. Но эта крайне «левая» эмигрантская организация являлась немногочисленной и слабой, не имела прочной поддержки в эмиграции, была оторвана от Польши, не ориентировалась в сложившейся там ситуации. Такая сектантская позиция обусловила как наивность ее планов, так и сам факт превращения ее в жертву полицейской провокации. Береншпрунг стремился заманить эмигрантов в Познань, обещая переправить их в Венгрию в качестве офицеров, он неоднократно предлагал прислать паспорта для эмиссаров Громады. В результате в Познань был направлен Якуб Маевский. Под именем Альгемона Ревита он вел переговоры с рядом лиц в Познани, рекомендованных ему парижским эмигрантом Марцинкевичем в качестве бывших участников революционного движения. В беседах он резко критиковал тунеядство и эгоизм шляхты и духовенства, обличал социальные язвы, клеймил богачей-эксплуататоров и стремился выяснить настроения крестьянства. Он не нашел поддержки у собеседников, которые боялись провокации и оказались правы. Полиция следила за каждым шагом Маевского, и через шесть дней он был арестован. Его арест ознаменовал и конец полицейской интриги, и крах Революционной громады «Лондон». Познанский политик Владислав Неголевский, ранее заподозривший провокацию, трижды писал об этом Громаде в Лондон, но ее руководители не хотели верить в свою ошибку и лишь после долгой переписки передали посланцу Неголевского Хойнацкому письма, полученные ими от «Познанского комитета». На основании этих документов Неголевский в 1860 г. выступил в прусском ландтаге с интерпелляцией, разоблачив интригу Береншпрунга. Оглашение ее подробностей вызвало шум негодования против Громады как среди поляков в Познани, так и в среде эмиграции, причем против нее выступила не только консервативная пресса, писавшая о «легкомысленной легковерности» этой «черни». Гуттри также упрекал в «кичливости, высокомерии и легкомысленной легковерности» организацию лондонских социалистов, ставшую «игрушкой подлой интриги полицейских чиновников Познани» и «так безрассудно и ненужно» подвергшую познанских патриотов «преследованиям прусского правительства». Ему вторил орган Польского коло «Przegląd rzeczy polskich»: «Мы меньше удивляемся мерзкому поведению прусского правительства, чем преступному легковерию тех нескольких эмигрантов, которые, принимая название революционного союза, поступают так, как будто нарочно хотят скомпрометировать святые имена, которыми украшают свои претензии». Централизация Польского демократического общества поспешила отмежеваться от Громады, заявив, что «не имела и не имеет ничего общего с так называемым “Правлением революционной гмины” в Лондоне». Орган ПДО «Demokrata Polski» отмечал «позорную и унизительную роль» Громады в полицейской провокации и подчеркивал, что виной всему ее незрелые социалистические доктрины. Газета обвиняла Громаду в том, что она «хваталась за чужие социалистические идеи» и «в своем фанатизме предпочла скорее дать себя обмануть прусской полиции, чем объединиться с Польским демократическим обществом». «Мы […] предъявляем иск гмине перед судом общественного мнения эмиграции, – заявляла газета. – […] Перед вынесением приговора мы ждем защиты. Пусть гмина не оставляет в секрете своих сношений. Что не было тайной для прусской полиции, то не может быть скрыто от эмиграции. Пусть гмина не думает больше о будущем, ибо ее миссия окончена, а старается оправдаться в своем прошлом, чтобы история не сочла изменой то, что, возможно, было предпринято в горячке действия на свой страх и риск, задумано в ослеплении узкого и ограниченного высокомерия и проводилось с непростительным, но не преступным легкомыслием». Однако Громада и не пыталась оправдаться. Ее положение стало очень тяжелым, члены ее не смели появляться в эмигрантском обществе. В 1861 г. Свентославский, вынужденный после разорения закрыть типографию, уехал на остров Джерси, тогда же выехал на континент и Абихт. Громада, хотя и не прекратила формально своего существования, но лишилась тем самым наиболее энергичных и деятельных членов. Оказавшись в таком положении накануне революционных событий в Польше, организация не смогла сыграть роли в будущей повстанческой борьбе. Не оказали влияния на революционное движение 1860-х годов и те идеи, которые несла Революционная громада «Лондон»¹⁷⁴.

3. Польское демократическое общество: постановка социальных и национальных задач; отношение к русско-польскому революционному союзу. «Умеренное» Польское коло и позиция Л. Мерославского

В конце 50-х – начале 60-х годов XIX в. общее состояние польской эмиграции было не самым лучшим: сказывались как жизненные невзгоды и лишения, так и разочарования, вызванные неудачей попыток освободить Польшу из-под чужой власти. Все это способствовало упадку духа у части эмигрантов, отходу их от активной политической жизни, «от всякого участия […] в польских стремлениях»; эмиграция, хотя все еще многочисленная, «таяла с каждым днем». Такое состояние было отмечено современниками: об этом писал, в частности, Я. Кужина в 1859 г., а позже зафиксировали В. Мицкевич в «Воспоминаниях» и другие свидетели. Отметил это и М. А. Бакунин в письме Ю. Цверцякевичу 18 октября 1862 г.: «Эмиграция бедна, устала от лишений и бедности, и потому многие в ней, сами того не замечая, стали склонными к compromis de conscience»¹⁷⁵.

Не в лучшей форме находилось и Польское демократическое общество: с конца 1840-х годов его ряды покидали эмигранты. Исход Крымской войны и неудача попыток вызвать восстание на польских землях значительно ослабили Централизацию. Ее контакты с Польшей были ограничены, она потеряла ряд своих связей, в частности, в 1856 г. потерпела провал революционная агитация Ю. Госляра в Галиции. В результате падения авторитета Польского демократического общества в эмиграции в его рядах возник разброд, вызванный разочарованием. После смерти С. Ворцелля в 1857 г. усилился процесс внутреннего размежевания в ПДО, оно оказалось разделено на множество группок, и Централизация имела с ними связь постольку, поскольку пыталась собирать с них отчеты и взносы. Снижалась численность Общества: по данным царской агентуры, в 1856 г. насчитывалось всего 143 активных члена ПДО, на которых могла рассчитывать Централизация. И не случайно в 1858 г. Нантская секция ПДО выступила с проектом очистить Общество от «мертвых душ». В итоге, если в 1858 г. число его членов составляло тысячу человек, то к началу 1860 г. оно не превышало трехсот. Об «отчаянном положении» эмигрантов-демократов в Англии и Франции (в последней секции ПДО были запрещены) сообщали и царские агенты. Чтобы скрыть отсутствие внутреннего единства в Обществе, его руководство избегало дискуссий по острым вопросам польской действительности, и, по словам 3. Милковского, в этом отношении «царила тишина». О том, что деятельность Централизации «была направлена больше во вне, чем на польские проблемы», свидетельствовал и А. Гиллер, писавший о «демократическом консерватизме» ПДО. Действительно, Централизация больше внимания уделяла внешним международным контактам, в частности, поддерживала связь с Д. Мадзини, а также с А. И. Герценом и его «Колоколом». Контакт Централизации с Герценом установился еще в 1853 г., когда польские демократы активно помогали в публикации русских революционных изданий, а затем и в организации русской типографии. Но к концу 1850-х годов в деятельности ПДО, по словам 3. Милковского, все больше давало себя чувствовать «что-то вроде неповоротливости и усталости»; Общество держалось и функционировало, «но скорее по привычке, нежели из убеждения в собственной полезности». Это отражалось и на его печатном органе – газете «Demokrata Polski», издание которой теперь стало центральным пунктом деятельности ПДО. Но распространение газеты было крайне ограниченным, она расходилась плохо, и одну из причин этого Герцен видел как раз в том, что «публикации больше занимаются общими, нежели настоящими вопросами своего края». Это мнение находило поддержку и в высказываниях Милковского о «чертах теоретической оторванности, профессорского назидания» в статьях газеты. А В. Мицкевич прямо говорил о ее «сектантском доктринерстве». Эти черты, во многом объяснявшиеся отрывом Централизации от родины и незнанием произошедших там перемен, обусловили ее выступление с неизменными лозунгами. «Путь наш определен, – говорилось в ее циркуляре 15 октября 1858 г., – целью его является независимость Польши, путеводной звездой – демократические принципы, средством – добрая воля […] нужно укрепить наши силы и расширить деятельность, проводя ее всеми средствами: словом, пером, делом – в стране и за границей и доводя ее сдвоенным боевым шагом до решительного вооруженного разговора о Польше». Единственную «гарантию национального освобождения» авторы циркуляра видели в восстании: «Восстать, – писали они, – непременно восстать, восставать постоянно, пока восстание не увенчается успехом»¹⁷⁶.

Путь восстания руководство Польского демократического общества противопоставляло надеждам на восстановление Польши при помощи западных держав. Видя в таких надеждах причину прежних неудач поляков в освободительной борьбе, газета «Demokrata Polski» едко высмеивала политиков Отеля Ламбер, игравших во время Крымской войны жалкую роль по отношению к державам Запада. Изгнанные из Франции Наполеоном III, демократы на страницах своей печати сурово осуждали факт обращения генерала Рыбиньского в 1859 г. с адресом к французскому императору, а Людвик Булевский в речи 29 ноября 1859 г. призвал поляков надеяться не на троны Европы, а только на себя. Централизация заявила о решимости «собрать, сконцентрировать и нацелить свои силы, чтобы помочь народу уверовать в возможность самостоятельного участия в развитии европейских событий». Себя она считала единственной партией, способной противостоять «сомнению и панике», единственно возможной руководительницей народа на пути к восстанию: «Одно лишь Демократическое общество, – говорилось в циркуляре Централизации от 28 июня 1858 г., – веря, что Бог только тому помогает, кто сам себе помогает, и что исторические события всегда были и будут плодом человеческих усилий и никогда не рождались сами, видит необходимость и обязанность заполнения исторической пустоты развитием собственных сил и жертв». Ставилась задача согреть пульс польской жизни «теплом своей непоколебимой веры в будущее народов и пробудить к ощущению мощи национальных сил». Демократическое общество должно было «заранее так организоваться, чтобы при наступлении исторической минуты его голос, указывающий самое правильное направление […], не остался бы гласом вопиющего в пустыне, но был слышен на всех народных собраниях, и умы, разгоряченные революционным толчком, подхватил и направил бы на единственно спасительный путь вооруженного восстания». Для этого Централизация призывала всех «единоверцев» «сплотиться», «действовать совместно», «простив друг другу взаимные обиды», «в едином демократическом центре сосредоточить все достоинства и таланты, обращая их на пользу польскому делу». Этот призыв исполнять свои демократические обязанности, повторенный и в циркуляре 15 октября 1859 г., был обращен как к эмигрантам, признающим демократические принципы, так и к тем, кто разделял эти взгляды в Польше¹⁷⁷.

Однако Польское демократическое общество не имело связей с родиной, и Централизация не могла опереться на революционные силы в Польше, поэтому ее призывы зачастую были обращены в пустоту. Собственно, единственно возможной для нее оставалась агитационная и пропагандистская роль, практической же работой эта агитация не подкреплялась. Уклон в рассмотрение теоретических проблем повстанческой борьбы обнаруживали публикации в газете «Demokrata Polski». Так, В. Гельтман выступил со специальной статьей, посвященной значению конспиративной организации. Ссылаясь на факты польской истории, он утверждал, что заговоры и тайные союзы составляют ее характерный и органичный элемент. По мнению Гельтмана, «там, где только есть угнетение и нет общественной трибуны», нет гражданских свобод, «там тайные заговоры также необходимы, хотя бы нация и не была еще готова к вооруженному восстанию»; «святой обязанностью людей, пользующихся каким-либо влиянием на массы, является взять на себя организацию революционных элементов и дать им соответствующее направление». Нужно, подчеркивал Гельтман, готовить их к действию, «укреплять дух, усиливать веру, устранять препятствия, предостерегать от опасности, […] а когда все созреет, когда вся нация почувствует в себе силу или появятся какие-либо благоприятные обстоятельства, внезапно распространить заговор, предназначенный теперь уже не для подготовки, а для того, чтобы вызвать само движение». Полемизируя с органом Чарторыских, обсуждавшим сравнительное значение агитации и конспиративной деятельности, газета «Demokrata Polski» писала 25 ноября 1859 г., что необходимы оба пути борьбы: агитация должна подготовить организацию для борьбы, сформировать общественное мнение, пробудить в обществе национальные чувства, сблизить различные его слои, а значит, подготовить условия для конспиративной работы, так как открыто подготовить вооруженное восстание невозможно. Автор статьи делал вывод: «Каждый, кто любит Польшу, заговорщик. Кто не заговорщик, тот плохой поляк». В этой связи газета обрушивалась на партию Чарторыских – «котерию, которая имеет в виду исключительно процветание своей фамилии» и которая потому так ненавидит эпоху конспирации, что отметила ее своими предательскими деяниями. Газета клеймила позором тех эмигрантов, кто принял царскую амнистию, заявляя, что «полякам надлежит говорить с царем лишь на поле боя». Протест демократов против амнистии был опубликован еще 6 июня 1856 г.: они заявляли, что «непреклонно верят в воскресение своей родины», а потому «перед лицом Отчизны и цивилизованного мира» отвергают амнистию и «возвратятся на родную землю только тогда, когда Польша будет свободной и независимой». Те же мысли высказал в речи на торжестве 29 ноября 1859 г. Л. Булевский. Призвав поляков ежеминутно быть готовыми к восстанию, он подчеркнул, что уступки царизма нужно использовать лишь для того, чтобы быстрее подготовить силы народа к борьбе и вырвать свободу¹⁷⁸.

Вопрос о восстании и возрождении Польши был связан со многими другими проблемами и, в первую очередь, с вопросом о будущем облике этого возрожденного государства. Газета «Demokrata Polski» считала, что возрождение Польши не должно стать механическим оживлением умершего организма, оно не «может быть ничем иным, как только изменением, возрождением, преобразованием», согласно общим законам прогрессивного развития. Централизация видела будущую Польшу идеальным государством демократии, считая, что выдвижение демократических идеалов станет для поляков стимулом к борьбе. «Нашей целью, – заявлял ее орган «Demokrata Polski», – не является и не может быть ни господство горстки шляхты над огромным большинством нации, ни господство меньшинства католиков над большинством иноверцев […], Все будут равны в политическом, гражданском и религиозном отношении». Такое утверждение принципов всеобщего равенства, отмены всяких привилегий и ограничений означало признание республиканской формы правления единственно возможной и подчеркивало необходимость борьбы против монархической идеи, против роялизма. Руководители Польского демократического общества доказывали, что форма временной, выборной и ответственной власти всегда была характерна для Польши в прошлом. Апеллируя к истории, они указывали и на то, что вмешательство католической церкви в дела государства, политика иезуитов стали «одной из главных причин упадка Польши». Поэтому, считая «всякую религию, оживленную духом любви и справедливости, […] не только согласной со своими принципами, но и весьма полезной для их осуществления», они в то же время выступали против привилегированного положения одной религии, против религиозной нетерпимости и фанатизма, против светской власти папы, лишающей религию ее духовного характера, и призывали к борьбе против ультрамонтанства, идеи которого активно распространяла группа сторонников Отеля Ламбер. Газета «Demokrata Polski» возмущенно писала: «Разве папа, пока он по-николаевски угнетает три миллиона итальянцев и тем самым нарушает святые предписания Евангелия, первым апостолом которого он должен быть, может заслужить почет и сочувствие со стороны поляков?». Газета призывала дать отпор ультрамонтанской агитации и попыткам организовать сбор подписей под адресом в поддержку папы¹⁷⁹.

Одну из главных причин неудачи борьбы за независимость Польши демократы видели в неразрешенности крестьянского вопроса. Об этом писал Гельтман, анализируя опыт восстания 1848 г. в Галиции: он считал, что спасти галицийское восстание могла только «немедленная, добровольная, безусловная ликвидация барщины» – акт, который «нейтрализовал бы враждебность крестьянства», сделал бы его участником борьбы и обеспечил его участие в революционном правительстве. Поэтому именно с разрешением крестьянского вопроса как «одной из наиболее жизненных проблем» Польское демократическое общество связывало «основную надежду на восстановление Польши из упадка», как об этом было заявлено в циркуляре Централизации 29 июня 1858 г. и подчеркнуто на страницах ее печатного органа: «Независимость нации и свобода народа – одно и то же». Провозглашался лозунг: «Через равенство, свободу и братство польского народа – независимость всей отчизны!». Одним из аргументов демократической эмиграции при утверждении принципов «равенства и братства» было обращение к прошлому, но, анализируя польскую историю, она ее идеализировала: Гельтман вслед за Лелевелем доказывал, что феодализм в Польше представлял собой «наносное явление», привнесенное с Запада. «Еще века назад, – говорил он в речи на похоронах Лелевеля в 1861 г., – мнимая христианская цивилизация Западной Европы отравила ядом эгоизма наше общество […], дети одной матери порвали соединявшие их узы гражданского братства, разделились на классы». По его утверждению, «этот несчастный разрыв, вызванный чуждым духом, перенесенный из края, где рабство существовало вечно, в страну, где его никогда не было, явился главным источником слабости» Польского государства и привел его к гибели. Газета «Demokrata Polski» отмечала, что «зависимость крестьян составляет […] основу раздвоения […] польского общества», и требовала ее уничтожения. Как и прежде, Польское демократическое общество выдвигало программу освобождения крестьян и наделения их землей в собственность, однако праволиберальное крыло ПДО намечало осуществить это не революционным путем, в момент национального восстания, а после его победы, в виде акта «благодеяния» со стороны помещиков. Лелевель рассчитывал, что помещики используют те возможности, которые открывали перед ними реформы, проводившиеся в это время царским правительством, и решат крестьянский вопрос, выступив в роли «благодетелей». При этом он предусматривал передачу земли крестьянам не обязательно безвозмездно, а в форме выкупа или очиншевания, сам же процесс регулирования отношений между крестьянской гминой и панами отдавал в руки избираемой на сеймике шляхетской комиссии. Что касается Гельтмана, то он выступал за бесплатную отмену барщины, но также надеялся на «сознательность» шляхты, которая должна «пробудить в себе глубокое убеждение, что […] нет никакого различия между ней и крестьянином […], что всем жителям страны […] принадлежат в равной мере все блага общественной жизни, что угнетение народа представляет собой смертный грех ее предков», повлекший за собой кару – «политическое рабство». Демократы опасались, что царское правительство может провести в Королевстве Польском крестьянскую реформу, опередив шляхту, и это создаст еще более глубокий разрыв между классами польского общества, станет «костью раздора», брошенной для их разъединения. «Если адский замысел разъединения нас на две части будет приведен в исполнение, если наш народ будет видеть в царе своего благодетеля, а в шляхте врага, – писал Гельтман, – то никакое восстание, даже поддержанное иностранной помощью, не вернет нам родины». Обострение отношений могло вызвать революционное выступление крестьян против панов, и это страшило Централизацию. Поэтому она приветствовала шаги помещичьего Земледельческого общества в Королевстве Польском, направленные на сближение с крестьянством. Газета «Demokrata Polski» растроганно описывала сельские праздники, которые проводило Земледельческое общество, организованные помещиками и ксёндзами сцены «братания» с народом. «Это были, действительно, сцены единения шляхты с крестьянством, – писала газета. – Рассматривая согласие деревни с фольварком как якорь спасения родины, помещика и ксёндза как естественных посредников между Польшей и сельским людом, мы могли только утешаться, когда […] видели польскую шляхту проникнутой потребностью привлечь к себе польское крестьянство, признающей за ним право, думающей о наделении его землей в собственность, ставящей целью своих трудов подъем условий его существования, просвещения и обычаев; польских ксёндзов – выступающими с пальмовой ветвью мира между враждующими классами и горячо заклинающими их побрататься, а сельский люд – великодушно прощающим прошлые несправедливости и верящим в искренность нынешних стараний о его будущем благе». В соответствии с этими словами газета одобряла также поведение украинских крестьян, которые во время бунта 1855 г. якобы «протягивали шляхте братскую руку»¹⁸⁰.

На себя Польское демократическое общество возлагало миссию «посредника и арбитра», которому могут поверить и крестьяне, и шляхта; оно объявляло свое знамя «знаком сбора всех отрядов». Централизация увещевала помещиков, убеждая их не медлить с разрешением крестьянского вопроса. Она боялась, что шляхта, «лишенная света свободной политической дискуссии», принизит крестьянский вопрос, который является «великой национальной проблемой», «заключающей в себе возрождение польского общества», до уровня рядового вопроса о фольварке, решаемого в рамках повета или губернии. «Шляхта слепа, недобросовестна, пренебрегает национальным делом и губит себя», – с тревогой писал 30 апреля 1858 г. Лелевель, в конце 1850-х годов сблизившийся с Централизацией и поддерживавший батиньольскую секцию ПДО. «Образумить» шляхту пыталась газета «Demokrata Polski», упрекавшая помещиков за «глупые» и унизительные петиции, направленные царским властям в целях отклонения крестьянской реформы. Предпринимаемые панами полумеры, продиктованные равнодушием, заявляла газета, «могут надолго оставить в царских объятиях народные массы, на многие годы отсрочить решение судьбы родины и отнять у Польши возможность осуществления прекраснейшей миссии человечества». Но особенно сильным аргументом газеты было напоминание об угрозе крестьянской революции: она подчеркивала, что шляхте предоставляется «последняя историческая возможность» спасти родину и себя, отрекшись в повстанческом манифесте от своих привилегий в пользу крестьянства, а если она «останется глухой к настоящему призыву родины», то может «утратить собственную жизнь под ножом гайдамака». Пытаясь завоевать доверие шляхты, руководители Польского демократического общества утверждали, что оно давно отбросило социалистические «доктрины» и такие «социалистические нелепости», как коммунизм. Хотя каждая революция направлена на улучшение жизни народа, то есть преследует социальные цели, заявляла газета «Demokrata Polski», но поляки не должны «поспешно хвататься за чужие социалистические теории», и социализм в Польше «должен быть польским, соответствующим нуждам нации и требованиям духа времени». Иными словами, соотношение социального и национального вопросов в программе партии было таково: первостепенными считались задачи национального освобождения, а демократическое реформирование в политической и социальной сфере признавалось лишь «возможным и необходимым для достижения главной цели», выступало как побочный продукт завоевания независимости¹⁸¹.

Господство реакции в Европе после поражения революции 1848–1849 гг. совпало и в известной мере обусловило также смещение стратегических установок в среде польской эмиграции от революционного демократизма к либерализму. Это отметили и русские революционные эмигранты, которые с начала 1850-х годов тесно сотрудничали с Централизацией в Лондоне. Возобновление издания газеты «Demokrata Polski» в 1853 г. в Авиньоне было осуществлено на средства, собранные демократической общественностью, в том числе деньги предоставил А. И. Герцен, основавший тогда в Лондоне Вольную русскую типографию. С 1853 г. печатный орган Польского демократического общества публиковал воззвания и статьи Герцена, а тот помещал выражения благодарности на страницах польской газеты. По издательским делам с Герценом сотрудничали Л. Чарнецкий и С. Тхужевский, а также с ним непосредственно общался активный член Революционной громады «Лондон» Г. Абихт, работавший наборщиком и переводчиком как в Вольной русской типографии, так и в созданной 3. Свентославским Всеобщей типографии, которая печатала тексты на польском, русском, английском, французском и итальянском языках. В типографии Свентославского были, в частности, напечатаны брошюры Герцена и предпринято издание собрания его сочинений. Близкие отношения с Герценом поддерживал С. Ворцелль, которого русский революционный демократ высоко ценил и характеризовал как «натуру цельную, чистую, фанатическую, святую». Ворцелль не мог сдержать волнения, когда появилась первая русская корректура; он заявил: «Мы должны идти вместе […], наша дорога и наше дело одни и те же». О большом значении союза поляков с русской революцией писал Герцену в 1855 г. и И. Лелевель: он напоминал, что «поляки неоднократно призывали русских к свободе и братскому единению», и, несмотря на «непреоборимые преграды с обеих сторон, […] чувство братства привилось в сердцах обоих народов». Лелевель подчеркивал, что «Польша не может подняться только благодаря себе самой […]. Только одни революции могут создать удобный момент для этого. Тогда вашей обязанностью, братья русские, будет объединиться с нами в общем деле, так же, как нашей обязанностью – восстать вместе с вами, когда вы поднимете знамя свободы». Эту идею полностью разделял Герцен: выступая на торжестве 29 ноября 1852 г. в Ганновере, он призвал к революционному союзу польского и русского народов и завершил речь возгласом: «Да здравствует независимая Польша и свободная Россия!». Те же мысли он высказал год спустя на митинге в Лондоне¹⁸².

Горячим сторонником русско-польского революционного союза в лагере польской демократической эмиграции был также Генрик Каменьский. Еще в первых публикациях 1844–1845 гг., где он выдвинул идею восстания польского люда и социальной революции, содержался призыв к союзу с народными массами России, которым поляки должны были принести «жизненную правду». «Разве не можем мы, – писал он, – защититься от царского деспотизма форпостом, состоящим из революционизированного московского люда? Разве не можем ожидать, что когда он со всей яростью долго приглушенной жажды возьмется за осуществление справедливости, уничтожение своих и наших врагов, каковыми являются все московские привилегированные слои, […] тогда во всей стране возникнет народное брожение и истребление наших подлинных врагов?». В книге «Россия и Европа. Польша», опубликованной в 1857 г., Каменьский позитивно оценивал борьбу народных масс в России, в частности, подчеркивал большое значение восстания Пугачева. Он отмечал различие между явлениями, сопровождающими революцию, – такими, как «возмущения, конвульсии, местные конфликты», и самой революцией, представляющей собой «полное преобразование, которое в каждом случае находит выражение в совершенно новых отношениях, новой жизни, а иногда и в уничтожении внешних общественных форм с целью замены их новыми». Задачу демократии Каменьский видел в том, чтобы удерживать накал страстей, не разжигать внутренней борьбы, и потому позже, когда в начале 1861 г. в Королевстве Польском возникло широкое манифестационное движение, он одобрил тот факт, что манифестации не переросли в восстание. В связи с манифестационным движением он постарался дать анализ нужд народа и сформулировал новые задачи нации. В течение 1861 г. в Женеве, а затем в Берлине вышли шесть номеров газеты Каменьского «Prawda». На ее страницах отмечалось большое значение манифестаций как «величественного и торжественного» «религиозного явления», которое снимает вопрос о восстании. «Польша должна совершить великие вещи, которые она никогда не совершила бы путем вооруженного восстания», – утверждала газета. Если раньше Каменьский видел в восстании «единственный способ выйти из рабства», то теперь он считал, что «польский народ […] смог бы прийти к независимости и невооруженным путем, каковой во всяком случае заслуживает первенства». Необходим «всеобщий сговор», подчеркивал он, а для этого нужна «зрелость» всей нации, достигнутая в процессе «духовного развития»; до его завершения восстание окажется «преждевременным» или, «по меньшей мере, сомнительным», а после достижения зрелости «сделается излишним». «Нам согласятся отдать свободу, – заявляла «Prawda», – если невозможно будет держать нас в рабстве». Важный шаг в процессе развития нации Каменьский видел во «всеобщем стремлении» к равенству без различия происхождения и вероисповедания и особое значение придавал разрешению крестьянского вопроса. Поэтому он называл «доброй, прекрасной и благородной» мысль Земледельческого общества о необходимости наделения крестьян землей, но требовал скорейшей ликвидации барщинных отношений и фактической безвозмездной передачи в собственность крестьян их наделов. «Prawda» обращала к шляхте призыв добровольно осуществить «бесплатное дарование сельскому люду земельной собственности» прежде, чем это сделает царизм. Отмечая прогресс в решении крестьянского вопроса в России при новом царствовании, Каменьский считал это «огромной революцией, совершенной у кормила власти», и призывал поддерживать царское правительство в том, что оно делает полезного и справедливого. Тем не менее, он подчеркивал, что будущее России может гарантировать только революция в духе идей Герцена¹⁸³.