Текст книги "Польская политическая эмиграция в общественно-политической жизни Европы 30−60-х годов XIX века"

Мадзини, его призыв к революционному союзу народов отвечал их собственным стремлениям. Поэтому было решено установить с ним связь, и по поручению Подготовительной корреспондентской комиссии Кремповецкий написал рекомендательное письмо, с которым Дзевицкий отправился в Лондон к Мадзини. В письме было подчеркнуто огромное значение сочинения Мадзини для членов Громады, которые надеялись, что итальянский революционер поддержит их, разделив их взгляды. Однако Дзевицкого и посланного ему на помощь Кремповецкого ждало разочарование: переговоры с Мадзини не дали результата. Но в Лондоне посланцы Громады имели и другую миссию: речь шла об объединении с лондонским Огулом, и нужно было уточнить его детали. Переговоры велись и с англичанином Д.Б. О’Брайеном, выезжавшим во Францию, так как через него Громада рассчитывала завязать контакт с французскими республиканцами. Правда, упрочить свои позиции во Франции ей не удалось, и лишь несколько эмигрантов, прибывших на юг Франции после 1836 г., вступили в родственную Громаде группу Людвика Милковского. Неизвестны также результаты попыток Громады связаться с Польшей, куда через Адольфа Залеского и Эразма Жмиховского были переправлены ее документы.

Что же касается переговоров с лондонским Огулом об объединении, то они стали для Люда Польского причиной внутренних конфликтов, а затем и раскола. Кремповецкий и Дзевицкий вместе с представителями Огула «младополяками» Юзефом Дыбовским, Каролем Штольцманом и другими выработали условия его объединения с Громадой, но они не удовлетворили руководство обеих организаций. В результате Дыбовский вышел из Огула, а Дзевицкого и Кремповецкого единогласно (112 голосами) исключили из Люда Польского, выдвинув против них список обвинений из 11 пунктов. В обвинениях говорилось, что они превысили полномочия в интересах «привилегированных», то есть шляхты, предали идею «исключительного действия через люд и в пользу люда», так как пошли на объединение со шляхетскими массами, не добиваясь от них никаких обязательств, и скрыли, что в новом объединении «все будет новое, и Громада, утратив свою независимость и имя, окажется в меньшинстве». Указывалось также на пренебрежение переговорщиков Громады одним из главных «принципов людовой веры», поскольку они «полностью отсекли религиозную позицию, являющуюся основой принципов Громады». Об исключении «предателей представительства люда» было объявлено в воззвании Люда Польского «К польской эмиграции!» 3 июля 1837 г. Кроме того, оповестили французов Бюше и Ру, что Кремповецкий больше не является уполномоченным в сношениях с ними. На этом, однако, внутренняя борьба в Громаде «Грудзёнж» не закончилась, так как сторонники Дзевицкого и Кремповецкого обвиняли Ворцелля во враждебности последнему и предпринимали попытки изгнать его из Портсмута. Представился случай предъявить ему те же претензии, что и исключенным из Люда Польского. Когда Ворцелль, Вонтрубка и Михал Гельтман поддержали проект создания в Лондоне Административной комиссии моральных и материальных интересов польской эмиграции (организации, имевшей целью следить за моральным обликом эмигрантов и помогать тем, кто не получал материальной поддержки от властей), против них было выдвинуто обвинение: их назвали «агентами» Огула, пытающимися объединить с ним Громаду. 30 августа 1837 г. на совместном заседании Подготовительной комиссии и Хозяйственного совета произошел скандал, едва не перешедший в драку, и спустя несколько дней «тройка» обвиняемых уехала на остров Джерси в Громаду «Умань», объявив в «Заявлении», что остается «на позиции люда» и продолжит работу «на благо Люда Польского и с Людом»⁸³.

Ворцелль активно включился в деятельность «Умани» и уже 4 октября, когда Громада вместе с французскими эмигрантами торжественно отмечала память недавно умершего Буонарроти, он произнес речь от имени Люда Польского. Поскольку противники «тройки» в Громаде «Грудзёнж» продолжали выступать с обвинениями против нее и в конце 1837 г. настаивали на явке ее членов в суд, Ворцелль и Вонтрубка потребовали беспристрастного рассмотрения своего дела в суде и оправдания. Но спустя месяц суд в Портсмуте состоялся заочно, и члены «тройки» были исключены из Громады «Грудзёнж» как «утратившие доверие». Одновременно объявили недействительным исключение Кремповецкого и Дзевицкого из Люда Польского и обо всех этих решениях суда оповестили эмиграцию. Поскольку за постановления суда проголосовало меньше половины членов Громады «Грудзёнж», 31 января 1838 г. 58 ее членов – сторонников Ворцелля заявили протест, который поддержала Громада «Умань». В результате в Громаде «Грудзёнж» обострилась внутренняя борьба, проводились сепаратные заседания, вспыхивали ссоры из-за архива. Все это вело к сворачиванию идеологической работы и 2 апреля 1838 г. завершилось расколом: в Громаде «Грудзёнж» осталось 70 человек, а 55 ее членов – сторонников Кремповецкого и Дзевицкого, к которым примкнул один член Громады «Умань», объявили о создании Общества приверженцев социальных обязательств. В их воззвании к эмиграции принцип «уравнения социальных условий» ставился под сомнение, так же как и путь революции. Это был шаг вправо, ближе к позициям лелевелистов – сторонников «умеренной» демократии, но популярности среди эмиграции и контакту с каким-либо течением или группой внутри нее он не способствовал. Общество приверженцев социальных обязательств оставалось малочисленным, его ряды до 1842 г. увеличились всего на 11 членов и составляли 70 чел. (40 в Портсмуте, 26 в Лондоне, 3 в США и 1 на острове Джерси). Со стороны Громады «Умань» воззвание Общества вызвало резкую критику, написанную Ворцеллем, но не опубликованную. В то же время активный деятель Общества и верный сторонник Кремповецкого Игнаций Велльман продолжал против Ворцелля враждебные действия, распространяя слух, будто тот был царским агентом. На защиту Ворцелля встала Громада «Умань», обратив к нему слова уважения и благодарности. В октябре 1838 г. он переехал в Лондон, где продолжал выступать как уполномоченный обеих Громад, но одновременно включился в общие проблемы жизни польской эмиграции, среди которых на первое место вновь выступил вопрос об объединении ее целей и усилий⁸⁴.

6. Попытки объединения польской политической эмиграции в конце 1830 – начале 1840-х годов. Борьба демократов против династических претензий Чарторыских

29 августа 1837 г. часть лондонского Огула утвердила новый организационный устав и избрала эмигрантский Комитет под председательством Дверницкого, в него вошли Станислав Козьмян, Адам Сперчиньский, Анастазий Дунин, Францишек Киркор, Юзеф Жаба, Ян Хацицкий. Поскольку обращение Комитета к эмиграции 19 сентября не нашло отклика, его переизбрали, но Дверницкий остался председателем. Однако новый Комитет и новый проект устава также успеха не имели даже среди лондонских членов Огула, окончились неудачей и последующие многочисленные попытки их утвердить. Вернувшийся в Париж Дверницкий и лелевелисты видели причину такого положения в сектантстве Централизации Польского демократического общества, которая не поддержала неоднократные предложения об объединении с остальной эмиграцией, делавшиеся секцией «Пантеон» в 1836–1837 гг. Централизация считала подобные предложения попыткой диверсии со стороны врагов идейных и организационных принципов демократии. Членов секций «Пантеон», «Фонтенбло», «Тур», «Бордо», «Пуатье», «Гренель», выступавших за принятие этих предложений, она исключила из рядов ПДО и вела против них борьбу в прессе, анализируя социальные и политические проблемы и защищая принципы и политику демократии на страницах своих печатных органов – журнала «Pismo Towarzystwa» («Журнал Общества») и газеты «Demokrata Polski», ставшей с этого времени основным печатным органом ПДО: ее издание с перерывами осуществлялось в Пуатье, Париже, Брюсселе и Лондоне на протяжении 1837–1862 гг. Между тем попытки объединения эмиграции продолжались в различных центрах расселения эмигрантов. В Лионе с этой целью 7 июня 1837 г. была создана Корреспондентская комиссия, представившая на обсуждение проект устава Объединения польской эмиграции. В ее поддержку брюссельский Огул в июне – июле издал воззвания, где объявлял целью Объединения «национальное дело» и призывал эмигрантов «не отрекаться от имени поляка ради космополитизма». Подчеркивался принцип выборности власти в Объединении и необходимость ее присутствия именно во Франции – центре сосредоточения эмигрантов. Поскольку авторов воззвания вскоре обвинили в демагогии, прикрывающейся демократической фразеологией, лионская Комиссия распустилась, и делом объединения занялась гмина «Пуатье», большинство в которой составляли бывшие члены ПДО, исключенные Централизацией. Новая Корреспондентская комиссия в качестве временной власти разработала новый устав, который был принят 29 ноября 1838 г. За него проголосовал 1131 эмигрант из 1214 участников голосования. В уставе провозглашалась цель достижения независимости Польши в границах 1772 г. путем революции и «ликвидации привилегий»; «власть и весь социальный порядок» должны были «опираться на демократические принципы, то есть на Всевластие Люда, Братство, Равенство и Свободу», а проведение их в жизнь конкретизировалось как «освобождение крестьян, безусловная передача им земельной собственности, религиозная свобода, введение всеобщего национального воспитания». Авторы устава признавали, что народ имеет силы для свершения революции, но важна и роль эмиграции, побуждающей к революции и ее олицетворяющей. «Пока польский народ не будет освобожден, – говорилось в уставе, – законным и единственным его представительством является эмиграция как свободная часть народа, продолжающая Ноябрьскую революцию». Подчеркивалась необходимость объединения эмиграции и избрания «учреждения, которое осуществляло бы высшую национальную власть до момента освобождения родины» и созыва сейма. Таким учреждением должен был стать Польский национальный комитет Объединения польской эмиграции, причем признавалась его власть и над Польшей, пока не окажутся свободными две трети ее территории. Комитету вручалась почти диктаторская власть: предусматривалось, что он назначит руководителя вооруженных сил восстания, организует управление, суд, армию, школу, будет ведать финансами⁸⁵.

Новая эмигрантская организация объединила около 2,5 тысяч человек и стала в конце 1830-х – первой половине 1840-х годов третьим, наряду с ПДО и Отелем Ламбер, крупным политическим центром, однако внутри нее существовали различные течения. Самая большая гмина Объединения польской эмиграции возникла в Лондоне, с ней сблизился Ворцелль, вступивший в контакт с «младополяками» Дыбовским, Штольцманом, Гляйнихом и Калуссовским. «Младополяки» были в Англии активистами дела объединения эмиграции, во Франции и Бельгии его так же активно поддерживали лелевелисты. В 1837 г. они надеялись на военный конфликт в связи с обострением ситуации в Бельгии и восточного вопроса и стремились выступить перед Западом как единственные представители всей эмиграции, оттеснив Польское демократическое общество и партию консерваторов. Их поддержали Комитет эмиграции под руководством Дверницкого и эмигрантская пресса, которая в это время была представлена многочисленными журналами и газетами, как правило, имевшими краткий срок жизни и отличавшимися идейным разнообразием. Среди наиболее значительных выделялись выходивший в 1837–1839 гг. в Париже журнал «Polak», а также поддержавшие Объединение польской эмиграции парижская «Nowa Polska» («Новая Польша»), которую издавал Ю.Б. Островский, лондонский «Republikanin» («Республиканец»), с 1837 г. печатавшийся под редакцией А. Н. Дыбовского, и брюссельский журнал Ф. Гордашевского «Sprawy emigracji» («Проблемы эмиграции»), в 1838 г. переименованный в «Polacy na tułactwie» («Поляки на чужбине»). На его страницах в 1838 г. появился призыв Г. Калуссовского: «Не отдадим Россию Николаю, не покинем миллионы наших братьев-славян, не оставим их на произвол общего тирана!». В это время активизировалась и печатная пропаганда партии Чарторыских. Ею занимался печатный орган партии «Kronika emigracji polskiej», выходивший под редакцией К. Гоффмана, К. Сенкевича и ксёндза Брониковского, а в 1839 г. появился «Trzeci Maj» (Третье Мая), название которого должно было напоминать о Конституции 3 мая 1791 г. Газету редактировали Л. Орпишевский и секретарь партии консерваторов Я. Воронин. Последний, так же как Н. Олизар, В. Замойский, Л. Быстшоновский и ксёндз Праневич, составляли группу «династиков», стремившихся заложить в эмиграции польскую королевскую династию и провозгласить Адама Чарторыского королем «де-факто». Публицисты консервативного лагеря утверждали, что «монархическая идея является польской», и «Польша пала потому, что была республикой и не имела энергичной и сильной власти»; ее нужно восстановить, создав путем национального восстания польскую католическую монархию. Еще раньше об этой цели и о выдвижении фигуры князя Адама ставил вопрос Мохнацкий. В феврале 1832 г. он писал Лелевелю: «Если когда снова восстанем, то для освобождения Польши от ярма нужно, чтобы честный человек […] второй Костюшко с головой Кромвеля обуздал польских духов тугим намордником». Такого человека он видел в А. Чарторыском и осенью 1834 г. предложил В. Замойскому план одновременного восстания в трех частях Польши под руководством князя Адама. Мохнацкий подчеркивал, что нельзя медлить, так как дело идет к «уничтожению нации»; требуются средства, более быстрые и верные, чем надежды на помощь европейских правительств и народов, нужно учитывать все, но верить лишь в собственные силы. «Народ, который еще не перестал быть народом, – писал он, – […] только сам себя может спасти». Мохнацкий утверждал, что для победы необходима «решимость» нескольких десятков миллионов человек; «у народа есть сила», но пока он ее не ощутил, нужна пропаганда, чтобы его «наэлектризовать». Этот план Мохнацкого казался слишком поспешным самому Чарторыскому, считавшему, что спешка может лишь повредить и «остудить» патриотов. Но группа «династиков» настаивала на активных действиях, и в 1837 г. на собрании Союза национального единства в Литературном обществе друзей Польши Воронин обнародовал идею наследственной власти династии Чарторыских, провозгласив: «Да здравствует король Адам I!». «Династии, – утверждал он, – являются провидением наций. Польша имеет династию „де-факто”, так должна ли она в опаснейший момент отвергать средство спасения?». Этот же вопрос поднимался в его брошюре «Вопрос о династии и монархии в Польше», опубликованной в Париже в июне 1839 г. Форма государственности, подчеркивал автор, обязана соответствовать «сущности нации», поэтому Польша «должна быть и будет независимым, свободным и распорядительным обществом». Воронин утверждал, что король необходим, чтобы был «счастлив солдат», а князь Адам, наследник Ягеллонской династии, «является живым представителем польской мысли» как в глазах народа, так и Европы, которая в нем одном видит «персонификацию дела Польши». Тогда же по инициативе Воронина и В. Замойского стало формироваться Общество учредителей и друзей 3 мая, возглавленное графом Нарцизом Олизаром, руководителем тайного Инсуррекционно-монархического союза. Состав и внутренняя организация Общества также оставались тайными, цели же провозглашались явные. Предполагалось «разъяснять и распространять понятия о самостоятельном восстании со всеми обязательными требованиями такового, среди которых одним из первых является национальная династия князей Чарторыских». Пропагандируя эти понятия «всеми средствами влияния», Общество должно было «защищать и поддерживать своим послушанием и деньгами национальную власть» как в настоящее время, так и тогда, когда она окажется в руках натурального наследника. Ставилась задача создать для опоры национальной власти «надежную силу» – «смелую и отвечающую нуждам инсуррекции». В связи с этой задачей организация консерваторов посылала в Польшу своих агентов. В 1833 г. в Галицию был направлен Свирский, в 1834 г. в Познань отправился Марцинковский, а Быстшоновский в 1835 г. прибыл в Краков. Воронин находился в Галиции в 1838 г., на следующий же год Быстшоновский, Феликс Бреаньский и Антоний Валевский в разное время посетили Познань⁸⁶.

О нуждах нации и необходимости жертвы во имя восстановления Польши «династики», в том числе В. Замойский, говорили Чарторыскому, и князь Адам под таким давлением неофициально принял королевский титул. Его речь 29 ноября 1841 г. по стилю была похожа на выступление главы государства: «Я призываю, – заявил он, – к признанию и поддержке единой власти, единого общего средства действия, благодаря чему нация, не имея достаточной материальной силы, приобрела бы и создала в себе моральную мощь, способную поднять свое дело и им руководить». Отсутствие такой власти, утверждал он, было причиной всех несчастий Польши в прошлом и привело ее к падению. Однако намеченное на 1839 г. официальное провозглашение Чарторыского королем не состоялось, так как не все даже в его лагере признавали право части эмиграции решать за всю страну такие вопросы, как распоряжение польским троном. В. Плятер, например, заявлял, что титул «подлинного патриота» выше титула «мнимого короля». Некоторые приверженцы аристократического лагеря, в частности Кароль Сенкевич, опасались насмешек демократической общественности. Подобные противоречия привели в конце концов к распаду тайного Союза национального единства, да и заграничные политики не все приняли польскую династическую идею. Между тем «династикам» важна была поддержка европейского общественного мнения, и они нашли ее в лице французского журналиста Ф. Кольсона. В брошюре «О Польше и кабинетах Севера», опубликованной в Париже в марте 1841 г., он заявлял, что специфике Польши и ее интересам соответствует форма конституционной монархии, а наиболее подходящим из всех достойных ее возглавить является Адам Чарторыский. Перечисляя все заслуги князя за период с конца XVIII в. до настоящего времени, автор брошюры пришел к выводу, что Чарторыский персонифицирует Польшу и является королем для многих поляков, тем человеком, кого чтят и слушают в эмиграции так же, как монарха на троне. Указывая на то, что к князю обращаются и взывают несчастные люди, стонущие в Польше под царским игом, а сам царь его ненавидит, Кольсон подчеркивал, что Чарторыский предан родине без колебаний и без амбиций, но в последнем видел его ошибку: князь должен осознать свое место вождя и занять его. В брошюре шла речь о письме кого-то из «выдающихся» польских эмигрантов (видимо, из среды «династиков»), в котором на основании сообщений, «достойных доверия», утверждалось, что «идеи порядка, единства командования и дисциплины управления укореняются среди поляков с каждым днем, становятся окончательным выражением патриотической преданности, которая их воодушевляет, и это можно лишь приветствовать». «Чтобы восстановить и сохранить нашу независимость, – заявлял корреспондент Кольсона, – нам нужна железная рука, по меньшей мере, в течение 10 лет». Отмечая, что этот вопрос активно обсуждается в эмигрантской прессе, так как он важнее всех других, Кольсон подчеркивал: проблема не в том, подходит ли монархическая форма правления для возрожденной Польши, а в том, привыкнет ли народ сразу видеть в князе Чарторыском будущего короля Польши. Он указывал, что «война, предпринятая под знаменем национального короля, – это обстоятельство, дающее наилучшие шансы на успех», поскольку обеспечит единство, отсутствие которого в прошлом стало причиной слабости. Если же нация поднимется по призыву единственного человека, добавлял Кольсон, тогда, даже прежде, чем она отвоюет свою независимость в вооруженной борьбе, «она станет учитываться в балансе крупных европейских интересов», «ее голос будет услышан в Европе и подготовит элементы и условия борьбы, в исходе которой не будет больше сомнений». Акцентируя фактор эвентуальной международной поддержки при наличии общего польского вождя, который дал бы польскому делу «новые благоприятные шансы», Кольсон обратил внимание и на настроения в эмигрантской среде. Вновь ссылаясь на газетные публикации, в которых князь Адам рассматривался не только как вождь, но и как будущий король или даже как король «де-факто», он отмечал, что такая точка зрения не опровергается никакой серьезной аргументацией, и похоже, что ход времени даже благоприятствует ее утверждению. Те сомнения, которые возникают в обществе, уверял Кольсон, проистекают скорее из тревоги, а не из враждебности: одни сомневающиеся опасаются непопулярности самого института монархии, другие боятся проявления в характере Чарторыского обычных человеческих амбиций. Подобные опасения Кольсон опровергал, утверждая, что монархия является «единственным спасением для Польши», а Чарторыский – это человек, в течение 40 лет служивший родине с безграничной преданностью, постоянством и бескорыстием, и поскольку Европе в скором времени грозит война, все больше известных людей в эмиграции обсуждают вопрос о том, чтобы пригласить его стать «верховным и абсолютным правителем Польши». Кольсон видел в этом «семена, которые не замедлят принести плоды»⁸⁷.

Положения, содержавшиеся в брошюрах Воронина и Кольсона, и цели, провозглашенные Обществом учредителей и друзей 3 мая, вызвали реакцию польской и европейской общественности. Идею провозглашения короля «де-факто» осудила даже французская монархическая газета «Le Siècle» («Век»). Что же касается демократической эмиграции, то она ответила политическим памфлетом «Merum nomen sine re, или король де-факто», где высмеивала «короля без силы, без права и без земли». Сатирические куплеты на эту тему опубликовала демократическая «Pszonka». Уничижительную оценку затеи «династиков» дал Гельтман, назвавший ее «громко разнесшейся по Европе смехотворной шуткой». Утверждая, что «монархизм не является польской стихией», деятели Польского демократического общества разоблачали позицию печати «династиков». Так, газета «Demokrata Polski» подвергла критике выступления газеты консерваторов «Kronika emigracji polskiej», которая «медлительна и труслива на своем монархическо-дипломатическом пути», но «молодецки смела и проворна, […] когда ей нужно оскорбить благотворную стихию нашей независимости – республиканизм или радикализм». Анализируя материалы газеты консерваторов в статье, опубликованной 23 марта 1838 г., орган ПДО утверждал: это «позиция отступления перед революционной мыслью», «страх перед социальной реформой», «ненависть к людям прогресса». Отмечалось, что «аристократия начинает, наконец, прозревать, видеть, что ее хлопоты в переднях министров, ее поклоны у подножия тронов ничего не дали, что все ее непосредственные и косвенные старания во имя интересов Польши как не имели серьезной базы, так и окончились ничем». Приводя заявление газеты «Trzeci Maj» от 24 августа 1840 г. о том, что если революционный пожар охватит Европу, то Польша не должна восставать, так как еще не готова, а без короля это грозит новыми несчастьями, газета «Demokrata Polski» язвительно писала: аристократия считает, что «уж скорее москали, чем революционное восстание», потому что с царизмом ее соединяет «идентичность политических принципов» – неприятие республики и «конституционной фикции»; ей нужна монархия и то, «самым блестящим представителем чего является Николай». Демократы подчеркивали, что «система польской аристократии, намеренно парализуя все средства развития национальных сил, была главной причиной падения последнего восстания». Относительно же самой кандидатуры на польский престол Чарторыского Гельтман, перечисляя «грехи» князя Адама за 60 лет, писал, что это не отдельный человек, а целая вековая система – «ржавчина, которая в течение столетия точила сталь национального характера». Демократы следили за действиями Общества учредителей и друзей 3 мая и их контактами с польскими эмигрантами во французской провинции. Общество имело 34 отделения во Франции, а также отделения в Англии, Бельгии, Алжире и США. По сведениям, полученным демократами из Орлеана, Ангулема, Шатору, Бордо, «династики» использовали все средства агитации: вербовали сторонников при помощи денег, путем предоставления работы и должностей, распространяя заверения в поддержке со стороны держав и финансировании ими будущего восстания за возрождение Польши. В результате к 1844 г., по сообщению газеты «Demokrata Polski», Обществу удалось привлечь 300 членов – «пены», «отбросов», по презрительному определению органа ПДО. Обращая внимание на циркуляр Олизара от 25 июня 1843 г., в котором граф звал всех поляков «с честным сердцем и здравым смыслом» объединиться, газета подчеркивала, что «Trzeci Maj» ищет союзников и потому льстит демократам, но демократия «сильна сама по себе и не подаст руки обману, а тем более тем, на ком тяготеет самая большая ответственность за старые и недавние несчастья Отчизны»⁸⁸.

Активность консервативного лагеря, его организаций и прессы была связана с международной обстановкой, сложившейся в 1838–1840 гг. Консерваторы стремились использовать шанс в случае международного конфликта из-за Бельгии. Чарторыский вызвал генерала Скшинецкого и добивался, чтобы его назначили главнокомандующим бельгийской армией во время возможной войны, а агенты его партии распространяли слухи о готовящемся выступить на войну польском легионе. Затем, когда возник турецко-египетский конфликт, князь Адам также вел с французским правительством переговоры о польском легионе для участия в войне с Россией, поддерживавшей Турцию. Ответом на все эти инициативы консерваторов явился протест, подготовленный Островским и Гляйнихом от имени лондонской группы Объединения польской эмиграции, Громады «Грудзёнж», Общества приверженцев социальных обязательств и ряда членов «Молодой Польши». Резко выступив против генерала Скшинецкого, они заявили, что как раньше, так и теперь, польская эмиграция «отвергает намерение создать польский Легион, пусть даже под национальными символами»; «она в высшей степени дружески поддерживает целостность Бельгии, и если бы ее призвали в ее национальном (польском. – С.Ф.) характере, она бы не отказалась посвятить себя борьбе, когда война в Бельгии получит общеевропейское направление, а ее условия будут включать независимость Польши»⁸⁹.

Протест поддержали 770 эмигрантов, но ни «умеренные» демократы, ни Лелевель и Централизация к нему не присоединились, хотя и подозревали аристократическую партию в тайных кознях. Лондонские же «младополяки» продолжили борьбу и создали комиссию, куда вошли Дыбовский, Гляйних, Оборский, Новосельский, Островский и Ворцелль. Последний пытался привлечь к этой борьбе Громады, однако лидеры «Умани» Рупневский и Свентославский были против. В результате Ворцелль вышел из Громады «Умань» и вступил в Объединение польской эмиграции, так как видел там больше возможностей «для работы в пользу Польши и Человечества». На упреки в «измене» он публично отвечал в официальном печатном органе Объединения, подчеркнув, что хотя форма громад служила принципу «Для Люда через Люд», но со временем она «стала слишком тесной для собирания вокруг людовых принципов большинства эмиграции». Поэтому, писал он, «когда Объединение дало достаточно доказательств демократических стремлений, а мои усилия включить Громады в эмигрантское единство оказались напрасными, я оставил форму и пошел за мыслью, вступил в Объединение, не отрекшись ни от одного из моих убеждений, ни на минуту не перестав утверждать в качестве основы возрождения Польши социальные преобразования, опирающиеся на принцип всевластия Люда, подчиняющегося предписанным Богом обязанностям»⁹⁰.

Поддержав Объединение польской эмиграции, Ворцелль вступил в контакт не только с «младополяками», игравшими в формирующейся организации активную роль, но и с самим Лелевелем, который, опираясь на «Молодую Польшу» и Союз детей Люда Польского, стремился занять в Объединении лидирующие позиции. Он был также причастен к созданию в 1839 г. в Париже на основе республиканских принципов тайного Общества братьев поляков, которое предполагалось перевести в Брюссель и сделать эмигрантским центром, осуществляющим связь с Польшей. Членами Общества стали Лелевель, Зверковский, Тышкевич, А. Глушневич, но Лелевель вскоре отказался от членства, так как не хотел связывать себя накануне выборов в Комитет Объединения польской эмиграции. Возможно, по той же причине он не принял предложения Мадзини о сотрудничестве в возрождении «Молодой Европы». К этому времени часть «младополяков» вошла в Объединение польской эмиграции, часть – в Конфедерацию польского народа, часть поддерживала Централизацию. В результате «Молодая Польша» заметно ослабела, так же, как и ее связи с Польшей. Мадзини, вступивший при посредстве Ворцелля и Штольцмана в переписку с Лелевелем, писал ему 22 января 1839 г. о разложении прежней организации «Молодой Европы» и необходимости возродить «Молодую Италию» и «Молодую Польшу». Возрождением последней должен был заняться Лелевель, используя свой авторитет. Поскольку, как писал Мадзини, в Европе наступает новое время, готовится великий социально-политический переворот, он считал нужным укрепить «священный союз народов против священного союза тиранов» и был уверен, что Лелевель сможет связать польское дело с революционной Европой. По его мнению, только возрождение «Молодой Польши» способно было вдохнуть в польскую эмиграцию новый дух, так как другим партиям недостает моральной и материальной силы: круг деятельности консерваторов ограничен в социальном отношении, его идеалы остались в прошлом, а сама партия Чарторыского «несет в себе зародыш смерти»; признаками разложения отмечено и ПДО, так как у него нет творческих идей, а Конфедерация польского народа под руководством Дверницкого вообще не имеет идейного знамени. Мадзини советовал Лелевелю создать Временный комитет «Молодой Польши», развить пропаганду в печати, а затем провести выборы Постоянного комитета. Главным, подчеркивал он, должна быть забота о чистоте идейных принципов и революционных лозунгов, среди которых важнейшим является лозунг союза народов и особенно польско-итальянского союза, направленного против общего врага – империи Габсбургов⁹¹.

Мадзини считал, что обновленная «Молодая Польша» «исполняла бы посланническую миссию в отношении заграницы в эмиграции и на родине». В качестве ее рупора он хотел использовать английский еженедельник «The European» («Европеец») и предлагал Лелевелю представить на его страницах свой взгляд на славянские проблемы, противопоставив его распространявшейся в Англии пропаганде партии Чарторыского. Он надеялся, что Комитет Объединения польской эмиграции также будет находиться в Лондоне и в него войдут Лелевель и Зверковский. Мадзини послал доверенных лиц в Брюссель для переговоров об этом с Лелевелем, и тот согласился на сотрудничество этих делегатов ЦК «Молодой Европы» с Объединением польской эмиграции. Мадзини ожидал формирования Комитета «Молодой Польши», чтобы она вместе с «Молодой Италией» обратилась к народам с общим манифестом. В проекте, предложенном им от имени «Молодой Европы», определялась цель объединения, говорилось об обязанностях его членов, излагались общие идейные принципы. Обосновывалась также необходимость объединения, организации демократических течений: нужно было подать знак на европейской сцене, заполнить идейную пустоту, выдвинуть программу, которая отражала бы всеобщие стремления. Предполагалось, что будущая европейская союзная организация будет вести как явную пропагандистскую, так и тайную революционную деятельность. Первое брала на себя общеевропейская ассоциация, национальные же ассоциации были призваны решать конспиративные и повстанческие задачи⁹².