Текст книги "Польская политическая эмиграция в общественно-политической жизни Европы 30−60-х годов XIX века"

5. Идеи утопического социализма в польской эмиграции и создание громад Люда Польского (вторая половина 1830-х годов)

В течение 1830-х годов вопрос о связи социальных и национальных задач польского народа оставался в центре внимания эмиграции, и в ее среде зрели все более радикальные представления об их соотношении. Об этом, в частности, свидетельствовала уже речь Кремповецкого, произнесенная 29 ноября 1832 г. в Париже. В 1834 г., уезжая из Брюсселя в Лондон, Кремповецкий отдал в редакцию парижской газеты «Postęp» («Прогресс») статью, озаглавленную «Национальность (Централизация)», где высказался за полную ликвидацию феодальной земельной собственности, за последовательную демократическую революцию, в которой решающую роль должны сыграть крестьянство, в том числе безземельное, и городской плебс. Он утверждал, что существующий социальный порядок, признанный «законным» и «святым», в действительности имеет причиной «темноту одних и хитрость других», подлинный же социальный порядок есть гармония между целым и его отдельными частями. «Народ, – писал Кремповецкий, – все части которого не связаны, не сцентрализованы общим интересом, всегда легко завоевать», а Польша являлась страной, где не было централизации, ее сердце перестало биться из-за «отравы», какой стали «шляхта, помещики, олигархи, эгоисты». Он подчеркивал различие в трактовке понятия «национальность»: по мнению панов, это установка, «не позволяющая не-шляхте владеть собственностью», это «право иметь в собственности людей». Именно такое понимание «национальности», утверждал Кремповецкий, убило Польшу, потому что оно означало «отрицание национальности». Автор статьи резко осуждал социальное устройство польского общества: «Привилегии, – писал он, – это преступление, совершенное в пользу отдельных людей и с ущербом для общества. Собственностью являются только наши силы. Собственность не проистекает из природы, а возникает из социальных договоров […]. Собственность можно подвергнуть изменению и даже отнять, если она вредит обществу и если такова его воля». Возвращаясь к мыслям, высказанным им в речи 29 ноября 1832 г., Кремповецкий указывал на эгоизм шляхты, который «убил Польшу, ибо уничтожил ее силы, ибо сделал несколько десятков миллионов крестьян равнодушными, лишил их патриотического чувства, потому что не хотел, чтобы крестьянство это чувство имело»; в результате «крестьянин, доведенный до состояния скота, не мог осознать родину, так как ее не имел». Как и в ноябрьской речи 1832 г., Кремповецкий обосновывал неизбежность крестьянской революции: «Когда чаша страданий переполняется, когда крик о справедливости называют бунтом, бунт становится для угнетенных обязанностью. Так произошло на Руси, где тирания дошла до высочайшей степени». Говоря о восстании на Руси, Кремповецкий имел в виду массовые крестьянские восстания XVII–XVIII вв. на украинских землях шляхетской Речи Посполитой, в частности, восстание под руководством Богдана Хмельницкого и Колиивщину. Напоминая о них, автор статьи предостерегал: «Крестьянству нужно благосостояние и просвещение», а поскольку оно этого лишено, то «измученное страданиями и темное, оно слепо ударит по всему тому, что им не является». Кремповецкий подчеркивал, что решение крестьянского вопроса необходимо для решения вопроса национального, и упрекал шляхту за то, что она нарушила «централизацию», то есть единение народа, что ее эгоизм и старые, реакционные понятия делают ее «союзником Николая». «Пав из-за отсутствия Централизации, – заявлял он, – Польша лишь через Централизацию может подняться. Эта Централизация наступит во имя интеллектуального, морального и материального освобождения польского крестьянства, во имя идеи всеобщего братства». Он указывал на основные нормы этого будущего состояния крестьян: «Человек не может быть собственностью», «не должен отдавать от своих трудов никому, кроме части на потребности общества», «законом является лишь сама воля крестьянства». Таким образом, в глазах Кремповецкого крестьянство выступало как решающая сила нации, и в этом его, видимо, убеждали также впечатления, вынесенные из наблюдения за жизнью европейских стран, где развивался капитализм. «Не в городском сословии, – утверждал он, – заключена сила народа […], горе стране, где оно получит перевес […]. Централизация у него находится в банке, родина – в доме, слава – в шкатулке. В нынешнем состоянии Европы городская каста отличается от шляхетской тем, что одна заставляет людей работать на себя на земле, другая – за станком». Обобщая все сказанное, автор статьи подводил итог: «Централизация польского люда заключена в одной идее – всевластии народа. Следствия этой идеи таковы: нет неволи, каждый имеет право на комфортное независимое существование, основанное на труде; каждый является частью носителя всевластия». Чтобы достичь «Централизации», заключал Кремповецкий, «Польше нужна диктатура мысли»⁷⁰.

Развивать свои идеи он продолжал в Англии, где развернулась острая борьба за руководство лондонским Огулом: ряд последовательных выборов сопровождался драками и дуэлями, в которых, в частности, принимали участие Кремповецкий и Ворцелль. После исключения из Огула Ворцелль, Кремповецкий и Пулаский создали в Лондоне свою гмину в составе 64 членов, но вскоре переехали на остров Джерси. Стянув туда около 30 своих сторонников, они вместе с находившимся там Зеноном Болеславом Свентославским создали в Сент-Элье в конце 1835 г. центр народно-революционной пропаганды и направили своих посланцев Северина Дзевицкого и Винцентыя Вежбицкого в Портсмут. Там была организована школа, где солдат – польских крестьян обучали грамоте и внушали им социально-утопические идеи. Основой служил Акт основания Польского демократического общества от 17 марта 1832 г., содержавший призыв к братству народов (людов), лозунг общности земли и ее плодов. В ноябре 1834 г. в Портсмуте возникла самая большая секция ПДО (к маю 1835 г. она уже насчитывала 123 чел.), получившая имя «Грудзёнж» по названию местности, где польские солдаты – повстанцы сидели в прусской тюрьме. Она сотрудничала с секцией, руководимой С. Ворцеллем и А. Гронковским в Сент-Элье на Джерси. Во время дискуссии, развернувшейся в Польском демократическом обществе в ходе подготовки нового манифеста, портсмутская секция, крестьянская по своему социальному составу, выступила с критикой возникшей у руководства ПДО попытки пересмотреть основополагающие лозунги обобществления земли и интернациональной солидарности. Речь шла о письме, с которым руководители Общества обратились к министру внутренних дел Франции, когда в середине 1835 г. французское правительство предприняло полицейские акции против ПДО, подозревая его в связях с французскими карбонариями. Авторы письма, подчеркивая национальный характер действий польской эмиграции, открещивались от всяких сношений с европейским революционным движением, мотивируя это тем, что поляки убедились в химеричности, безосновательности надежд на «чужую помощь». Что касается программы ПДО, утверждалось, что целью Общества является мирное осуществление социальных реформ – освобождение крестьян, которое откроет путь к восстановлению Польши в давних границах. Реакцией на это письмо стал принятый портсмутской секцией документ – «Акт обвинения так называемого Польского демократического общества». Национализм, говорилось в нем, не служит Польше, он отражает взгляды определенного класса, который «сосет народ»; руководство ПДО закрывает путь развития польского народа, отделяя его дело от «непрерывного похода всех европейских народов за равенство» и тем самым лишая Польшу «выгоды, какую может ей принести просвещение, опыт и оружие народов Европы». Как утверждалось в документе, причина этого состоит в том, что ПДО выступает «исключительно в защиту интересов шляхты – социального класса, по неумолимому приговору истории обреченного на уничтожение» и пытающегося сохранить существующее положение. Польское демократическое общество, писали авторы «Акта», «пренебрегает польскими крестьянскими массами, стремится отрицать их патриотизм», в то время как именно «польский люд всегда боролся за польское дело», «шляхта же беспрестанно его предавала»; «польский люд сражался, а шляхта складывала оружие». В «Акте» перечислялись все измены шляхты и содержалось извинение перед общественным мнением революционной Европы за «самовольное», не поддержанное низами выступление шляхты. В целом содержание документа призывало опереться в деле революции на крестьянские и плебейские массы Польши для завоевания социального и национального освобождения при опоре на международную солидарность революционных сил, стремящихся построить новый строй на обломках старого⁷¹.

«Акт обвинения так называемого Польского демократического общества» возник на фоне широкой дискуссии, развернувшейся в эмиграции вокруг проекта нового Манифеста ПДО, разработанного его лидерами В. Гельтманом и Я.Н. Яновским. Наряду с опубликованным «Актом» портсмутской секции, 25 мая 1835 г. появилось письмо 123-х ее членов, составленное Ворцеллем и Кремповецким. В нем были повторены основные мысли статьи Кремповецкого о том, что собственность не является «законом природы». Авторы формулировали программу по крестьянскому вопросу: «Индивидуальная собственность, – заявляли они, – является зародышем существующего общественного порядка», и пока ее не заменит «понятие общественной собственности […], она будет вечной охранительницей рабства люда». «Право собственности, освященное вековым грабежом и убийством, – говорилось в письме, – противоречит праву на жизнь, вытекающему из самой природы. Оно убивает право на жизнь, поэтому мы должны его свергнуть, уничтожить, если не хотим идти против природы. Признавая равное право всех на жизнь, мы уже тем самым отвергаем чудовищное право частной собственности». «Как право на жизнь, так и право собственности, – провозглашалось в письме, – есть общее благо. Это неоспоримые, нерушимые истины, с которыми нельзя вступать ни в какие компромиссы»⁷².

Центральная секция ПДО осудила такую позицию портсмутцев и провела опрос среди других секций. Как свидетельствовало из ее циркуляра от 12 сентября 1835 г., 11 секций высказались против обобществления земельной собственности. В результате большинство членов портсмутской секции порвало с ПДО: 30 октября 1835 г. 138 эмигрантов (в значительной части с крестьянскими фамилиями) объявили о создании Громады Люда Польского «Грудзёнж». 6 ноября в Громаду вступили С. Ворцелль, Т. Кремповецкий, С. Дзевицкий, А. Гронковский и другие революционные демократы. Каждый из членов подписывал декларацию, заявляя, что отрекается от социальных выгод, «не опирающихся на права, служащие всему польскому люду», будет стараться возвратить эти права, пользование которыми означает «всевластие люда», и бороться против того, что мешает уравнению социальных условий, против «существующего общества эксплуатации человека человеком»⁷³.

30 октября Громада обратилась к эмиграции с воззванием, которое подписал 141 человек, среди них 30 ремесленников и 15 крестьян. Воззвание, по существу, явилось манифестом Громады, ее члены объясняли создание своей организации на основе резкого отличия эмигрантов-крестьян от шляхетской эмигрантской массы: страдания народа и шляхты разные, заявляли они, разные и даже противоположные их интересы, по-разному борются они за Польшу, у них различный путь к ее освобождению. «Поэтому, – говорилось в воззвании, – не только положением, но и нашей мукой, интересом, чувством мы были оторваны от остальной польской эмиграции. Мы несли на себе посланническую миссию польского крестьянства и всеми своими поступками нынешними и будущими мы сумеем утвердить ту истину, что Польша поднимется не через шляхту, а через люд». Поскольку Польское демократическое общество отдало предпочтение шляхте, отказавшись от провозглашенного в Манифесте 1832 г. лозунга уравнения социальных условий, авторы воззвания клеймили руководство ПДО за «вашингтонизм» и «лафайетизм», за то, что ПДО «закрепляет и санкционирует страдания крестьянства, обещая кинуть ему кусок земли, как кость голодному псу».

Они объявляли все будущие действия ПДО «недействительными и злонамеренными по отношению к польскому люду, так как они продиктованы реакционной доктриной»⁷⁴.

В воззвании Громады характеризовались три направления в польской эмиграции: сторонники сейма, виновного в гибели Польши; лелевелисты, стремящиеся воскресить Польшу силами крестьянства и шляхты; Польское демократическое общество, которое вместо шляхты видит союзника народа в буржуазии, в промышленных и торговых слоях общества и хочет сменить шляхетскую Польшу на купеческую. Авторы воззвания утверждали, что частная собственность на землю приведет к господству капитала: «Польская […] земля может стать собственностью банкиров», это «переродит Польшу сельскохозяйственную в промышленную, создаст […] жадную и грязную касту». Тем самым, утверждали члены Громады, меняется имя тиранов, но остается тирания, и народ идет на восстание против такой власти, убивающей Польшу. От его имени они заявляли, что выдвигают лозунг «восстания мысли», которая «вооружает руку», так как «там, где мысль уничтожена и раздавлена, там легко разбить и вооруженную силу». «Новые понятия заняли место старых, изношенных, – говорилось в воззвании. – Люд не хочет быть унижающимся нищим, ждать от источенного червем меньшинства своих прав как жалкой подачки, люд все равняет по себе, не стараясь подтянуться, потому что является наивысшей, последней ступенью земной мощи». Отдавая дань христианским воззрениям, члены Громады обращались к либерально-шляхетским идеологам: «Сегодня над народом витает дух Божий, а идея всеобщего равенства, мысль о достижении всеобщего счастья не насытится частичным обещанием ваших милостей, которое вы с трудом и болью выдавили из себя […]. Если вы сами добьетесь вашей родины, сами в нее и возвращайтесь, потому что мы представляем другую отчизну, противоположную вашей. Наша отчизна – то есть польского крестьянства – всегда была отделена от родины шляхты […]. Море крови в целом мире разделяет шляхту и люд. Только будущее – исправление, жертвенное посвящение и любовь – могут преодолеть эту границу. Уже настало время покаяния и раскаяния. Когда же оно закончится, кровь, бурлящая местью и злодеяниями, падет на голову неисправимых жестокосердных грешников, которые, как отдельная нация, как банда преступников, настаивает на своей исключительности. Уже пришло время […] образовать единое целое. Люд является единым целым. И вам, помещики, приходит пора присоединиться к нам». Но установление братства людей Громада считала лишь первым этапом прогресса, следующим шагом должно было стать «уравнение социальных условий», иначе возникла бы тирания тех или других, и цель освобождения Польши не была бы достигнута. «Рабство или безусловное равенство; Николай или полное возвращение прав люду» – такой выбор Громада предлагала шляхте⁷⁵.

Таким образом, воззвание Громады от 30 октября 1835 г. провозгласило лозунг отделения Польши шляхетской от Польши народной, обозначило разграничение интересов крестьянских масс и шляхты, выдвинуло утопическое требование всеобщего социального равенства. Программа утопического социализма была развернута в воззвании Громады «Грудзёнж», направленном 10 декабря 1835 г. членам секции ПДО в Вимонтьер. В нем получил дальнейшее развитие вопрос о собственности. Авторы воззвания заявляли, что признают «первой, самой святой, основанной на законе природы, а скорее на законе Божьем, и единственно неприкосновенной собственностью человека его собственные силы, право употребить их на избранный род занятий, а затем и на результат этого труда». Если заработанная собственность признавалась законной или незаконной, в зависимости от законности самого заработка, то наследственная собственность безусловно объявлялась «незаконной и требующей скорейшей ликвидации», в ней усматривались «черты анархичного, противного всякому единству, безнравственного индивидуализма», а ее источник видели в привилегии рождения, которая становилась «правом, более святым, чем само всевластие» народа, делала независимым от него отдельных людей, «создавала у них интересы, обособленные от интересов общества». Наследственная собственность, подчеркивалось в воззвании, предоставляя одним средства для жизни, а других ставя в зависимость от первых, устанавливала «настоящее неравенство, основанное на угнетении и господстве и все возрастающее в следующих поколениях». Члены Громады выступали против как помещичьей, так и крестьянской наследственной собственности, так как в целом были против индивидуального землевладения. Считая право на землю принадлежащим всему народу, они не желали «неограниченно множить число мелких земельных собственников», указывая на «естественные последствия» этого – «упадок индустрии, торговли, искусства и ремесел, а более всего просвещения и общественной силы». «Мы не хотим, – писали они, – распространения индивидуализма, вместо его уничтожения», и создания условий для роста числа собственников, обладающих «исключительной привилегией», что привело бы к «многократному увеличению силы господствующей касты, тирания которой над неимущими […] была бы, таким образом, увековечена»⁷⁶.

Идеалом Громады стала общественная собственность «как социальная форма обращения внешнего мира на пользу человека, как гарантия его существования, данная обществом, как союз, связующий в единое сообщество его отдельных членов». Но для этого «собственность должна была принадлежать не им, а всему их сообществу», которое, исполняя соответствующие этому закону обязанности, предоставляло бы каждому человеку средства его существования, прежде всего, обеспечив его воспитание и обучение, а затем «снабжая орудиями труда, каковыми являются для одних земля, для других мастерские, конторы и т. п.». Вопрос о выделении средств производства во временное (пожизненное) пользование должны были решать исполнительная власть или собрания на местах; каждому выделялся бы «некоторый капитал, одинаковый для всех, ибо он должен был соответствовать работе, которую каждый себе выбирал»; тех, кто работать не мог, предлагалось содержать на общественный счет. Характерно, что Громада отдавала предпочтение коллективной форме труда как более прогрессивной.

«Мы хотим, – писали ее члены, – чтобы место нынешних монополистических частных банков, владельцев фабрик и т. д. заняли распространенные по всей стране правительственные (государственные. – С. Ф.) заведения под названием национальных банков, ссудных касс помощи и других, которые, исполняя свое настоящее предназначение, предоставляли бы средства тем, кто нуждался в них для осуществления крупных предприятий, непосильных для отдельных людей. Кроме того, мы хотим, чтобы свобода объединения производственных, торговых и прочих корпораций соединяла между собой людей во все более расширяющуюся общность, основанную на общности труда и его плодов». Программа Громады предусматривала, что «искусство, наука, производство, обращенные к своим социальным целям, должны приносить стране пользу в том же объеме, но более высокого качества», и нужно, чтобы все эти институты направили свои усилия на «социальное и умственное воспитание общественного организма под верховным влиянием контролируемой народом, но действенной, сильной и единой центральной администрации»⁷⁷.

В воззвании Громады выражалась уверенность, что предлагаемая программа обеспечит всем людям подлинную свободу, так как «никто не станет зависеть от другого под угрозой голода и никто не должен будет на 25–30 лет закабалить себя душой и телом на фабрике или на лакейской службе». Что же касается проведения программы в жизнь, то авторы документа подчеркивали, что делать это будут отнюдь не помещики, а сам народ-люд; выражалась уверенность, что «экспроприация собственников при выплате им дотации, полагающейся каждому представителю крестьянского сословия, вызовет меньше сопротивления, чем частичная экспроприация одних в пользу других», так как если заберут только часть собственности, «у одних останется достаточно для сопротивления и борьбы, а у других недостаточно для жизни»⁷⁸.

Идеи, выдвинутые Громадой Люда Польского «Грудзёнж», были по-разному поняты и восприняты польской эмиграцией. Против них выступила руководившая Польским демократическим обществом и разрабатывавшая его новый устав секция в Пуатье, но они нашли отклик в Сент-Элье на острове Джерси, где восемь революционных демократов во главе со Свентославским присоединились к организации Люда Польского и образовали Громаду «Умань». Название не было случайным: как и Кремповецкий в речи 29 ноября 1832 г., создатели Громады «Умань» напоминали о событиях на Украине со «вздохом покаяния за вины отцов». Смысл названия разъяснялся в письме, которое 14 марта 1836 г. члены «Умани» направили Громаде «Грудзёнж»: «Нам следовало взять имя “Умани”, – писали они, – чтобы заключить с народом Украины […] союз возрождения, союз будущего, чтобы […] стереть обоюдные страдания, чтобы за преследования народов Украины, за вызванную страшнейшую реакцию смыть этим названием обоюдную ненависть, стереть кровавые воспоминания». Авторы письма поддержали основные положения портсмутской программы. Они видели главную причину унижения народных масс в «господстве королей, шляхты и денежного класса». Народ, заявляли они, хочет быть свободным, но не ожидает освобождения от «немощной Централизации» Польского демократического общества, а добьется всего своими силами и сокрушит на пути все, что противостоит его благу. Подчеркивалось, что неумелое руководство, непонимание ситуации, отступление перед страхом пролития «грязной крови» – все это может лишь привести к провалу преждевременного выступления. И звучало предостережение: «Пусть же меч поможет обратить тех, кто глух, к чистому голосу пропаганды»⁷⁹.

Революционные демократы из Сент-Элье, присоединившиеся к организации Люда Польского и образовавшие «Умань», начали сотрудничать с Громадой «Грудзёнж». А позже в Лондоне возникла Громада «Прага», названная в память о другом историческом событии – о подавлении восстания Тадеуша Костюшко и штурме предместья Варшавы войсками Суворова в ноябре 1794 г. Лондонская Громада также вошла в организацию Люда Польского, Громада же «Грудзёнж» стала Центральной. Организация, называвшая себя «Людом Польским в эмиграции», стремилась вести социально-политическую пропаганду, разъяснять свою программу в воззваниях, письмах, на страницах печати. Так, в августе 1836 г. появилась статья Ворцелля «О собственности», где развивалась мысль о том, что собственность является категорией исторической и в будущем должна отмереть. Эта статья стала попыткой научного формулирования идей утопического социализма, аграрного коммунизма в ответ на новый Манифест Польского демократического общества. Члены Люда Польского подвергли его критике, в частности, в связи с появлением в английской прессе хвалебной статьи, посвященной этому документу ПДО. Как подчеркивали Дзевицкий и Кремповецкий, автор хвалебной статьи англичанин Оуэн не понял смысла Манифеста и приветствовал якобы имеющееся в его тексте «освящение принципа уничтожения частной собственности». Критическую статью Люда Польского не удалось поместить в органе чартистов «The London Mercury» («Лондонский Меркурий»), так как там также появился адресованный Польскому демократическому обществу приветственный адрес Объединения Восточного Лондона. Деятели организации Люда Польского считали важнейшей задачей разъяснять польской и европейской общественности подлинное положение дел в польской эмиграции и пропагандировать свои взгляды как в польской среде, так и в иностранной печати. Так, Громада «Грудзёнж» направляла обращение «К польскому народу на родной земле», ее воззвания от 29 ноября 1835 г. и 31 марта 1837 г. стали известны патриотическим организациям в Польше – Содружеству Люда Польского, Всеобщей конфедерации польской нации, познанскому Союзу плебеев. Обращалась она также к европейским народам (3 декабря 1835 г.) и к народным массам Англии (3 мая 1836 г.). 29 июня 1839 г. появилось воззвание Громады в связи с приездом в Англию наследника российского престола цесаревича Александра. 29 июня того же года она направила обращение «Народу Англии, Ирландии и Шотландии». Писал и редактировал эти материалы преимущественно Кремповецкий. Не случайно воззвания 1836–1837 гг. и обращение «К польскому люду на родной земле» несли на себе отпечаток той самой его речи 29 ноября 1832 г.: в них повторялись обвинения, направленные против шляхты. В том, что шляхта составляет подавляющее большинство в составе ПДО, Кремповецкий видел причину национализма Централизации и руководства Центральной секции Общества, отказа их от революционного интернационализма. Деятели же Громад акцентировали мотив революционной интернациональной борьбы и в публичных выступлениях, и в печатных обращениях. Так, в воззвании Громады «Грудзёнж» «К народам!» от 3 декабря 1835 г. говорилось, что Польша «свободная, независимая, равная станет храмом равенства, братства и всеобщего счастья». А в послании «К Даниэлю О’Коннеллу» 24 марта 1836 г. выражалась надежда, что появятся русские эмигранты, которые вольются в интернациональное сообщество «угнетенных, умервщляемых и непризнанных народов»⁸⁰.

Для подготовки воззваний, писем и обращений Люда Польского и продвижения его статей в печать была создана Подготовительная комиссия, ее руководителем стал Кремповецкий, а секретарем Ворцелль. Революционные демократы печатали свои материалы в английской радикальной газете «The True Sun» («Истинное солнце»), нередко они вступали в полемику, разворачивавшуюся в прессе, которая в Лондоне была представлена рядом изданий разных направлений, в том числе эмигрантских. Наряду с печатными органами Литературного общества друзей Польши, проводившими в основном русофобскую пропаганду, этим занимались и другие издания, в частности, во второй половине 1830-х годов Д. Уркарт по поручению А. Чарторыского опубликовал в еженедельнике «The Portfolio» компрометирующий царскую Россию тайный документ, якобы обнаруженный в Бельведере. Нередко ожесточенные споры вызывала международная тематика, причем позиции разных политических и идеологических течений резко различались. Так, полемизируя с появившейся в 1836 г. русофильской брошюрой Кобдена, сторонники Чарторыских акцентировали внимание на принципах равенства всех классов в качестве лозунгов, провозглашенных в польской конституции, писали об исторических заслугах шляхты и патриотизме всех классов Польши в восстании 1830–1831 гг. Авторы полемической брошюры лондонского Огула также стояли на позиции шляхетско-хлопского солидаризма, хотя отделяли патриотов – шляхетских реформаторов от косной аристократии. Указывая на связь стремления к национальной независимости со стремлением сделать крестьян собственниками их наделов, они подчеркивали, что на пути этих стремлений стоит Россия. Что же касается выступления Подготовительной комиссии Громад Люда Польского, то оно отличалось более последовательным радикализмом: подтвердив, что Ноябрьское восстание 1830 г. было стремлением нации к прогрессу, Комиссия подчеркнула также, что, в отличие от народа, шляхта получает выгоду под властью царя, а потому и не борется против него⁸¹.

Подготовительная комиссия помогала также Хозяйственному совету Громад в расчетах; адвокат Вонтрубка оказывал юридическую поддержку в спорах Люда Польского с Литературным обществом друзей Польши по вопросам материальной помощи эмигрантам. Члены Громад жили в большой нужде, и под предлогом оказания им помощи идейные противники Люда Польского пытались рассеять «громадян», в качестве ремесленников разослать их группами в Ирландию и Шотландию либо завербовать в легион, формировавшийся для борьбы за династические интересы в Португалии. Однако эти попытки не удались, члены Громады «Грудзёнж» остались в казармах, где они жили. В организованной для них школе неграмотных крестьян и солдат учили читать и писать, давали им уроки истории, проводили лекции на религиозные темы. Большие усилия Громада прилагала для налаживания связей с английской прогрессивной общественностью. Подготовительная комиссия организовывала манифестации и торжественные заседания в годовщину Ноябрьского восстания 1830 г. Так, 29 ноября 1835 г. в Портсмуте на торжестве председательствовал английский радикал Гарднер, еще трое англичан произнесли приветственные речи, затем с речами на французском языке выступили Ворцелль и Кремповецкий, а после ряд членов Громады выступали по-польски. Руководство Люда Польского старалось завоевать поддержку английских радикалов, в частности Э. Билса, а также установить контакт с чартистами Ф. О’Коннором, Д. Бронтерром О’Брайеном, Т. Винсентом. Последнего Громада благодарила за «сильные людовые акценты» в его речи 29 ноября 1836 г. Одновременно она вела полемику с теми английскими деятелями, которые, как, например, Бомонт, благожелательно высказывались о политике царского правительства, считая, что оно ослабило гнет польского крестьянства. Деятели Громады разъясняли, что речь идет не об уступках и подачках, а о последовательных революционных изменениях в сфере земельной собственности: «земля – собственность всей нации, поэтому нация должна каждого из своих сыновей в достаточной мере наделить орудиями труда». Критика направлялась не только против феодальной земельной собственности, но и против всей системы европейского (в том числе и английского) буржуазного общества: «С помощью многовекового опыта истории и исторического прогресса, определившего, что права человека предшествуют обязанностям, которые общество накладывает на всех своих членов, – писали деятели Люда Польского, – мы добьемся социального блага, минуя те преобразования угнетения и эксплуатации, столь несчастный пример которых демонстрирует Запад. […] Речь идет о том, чтобы раз и навсегда положить конец эксплуатации человека человеком»⁸².

В основе всех документов Люда Польского лежали идеи утопического социализма с христианским оттенком. Они отражали влияние теорий французских утопистов Бабёфа, Сен-Симона, Бюше. Громада «Грудзёнж» испытывала также влияние идей Мадзини, чьи сочинения Кремповецкий реферировал на эмигрантских собраниях. Книга Мадзини «Вера в будущее», появившаяся в 1835 г., вызвала у демократической эмиграции большой интерес, так как в ней был дан анализ польского национально-освободительного движения. Рассматривая события восстания 1830–1831 гг. в Королевстве Польском, Мадзини выступил с критикой повстанческого руководства, упрекал его за крен в сторону дипломатии, медлительность в военных действиях, опасение перед привлечением к борьбе народных масс. Все это совпадало с позицией членов Громады, интернационализм