Текст книги "Польская политическая эмиграция в общественно-политической жизни Европы 30−60-х годов XIX века"

Мерославский предупреждал, что на Центральный Национальный комитет набросится «вся патриотически революционная пресса Польши». Это предвидел Бакунин и уже 12 октября 1862 г. писал Лугинину, что инициаторам заключения русско-польского революционного союза «нужно остерегаться врагов, вроде Мерославского, готовых воспользоваться всеми средствами, чтобы возбудить против них польские национальные недоразумения и тем ослабить их влияние». Предупреждал он и непосредственно поляков, в частности, Я. Амборского, которому в письме от 15 октября указывал на намерение генерала «оклеветать и по возможности ослабить наше влияние в Центральном Комитете в Варшаве». А 18 октября Бакунин убеждал Цверцякевича в необходимости для ЦНК издать манифест к эмиграции, чтобы противодействовать интригам Мерославского, «старающегося захватить власть в свои руки». О «чудовищной оппозиции», которую сторонники генерала создадут работе Центрального Национального комитета, он писал и Коссиловскому 20 октября 1862 г. и не ошибся. Мерославский немедленно прервал переговоры в Париже с представителем ЦНК Даниловским, публично отмежевался от всякой связи с Комитетом и развернул кампанию в своем журнале «Baczność» и на страницах французских газет, требуя не смешивать Центральный Национальный комитет с его собственным Революционным комитетом. Генерал называл воззвание ЦНК к «Колоколу» «бессмысленным» и «совершенно нелепым», сетовал на то, что «Przegląd rzeczy polskich» не дал ему надлежащего отпора, тогда как оно «оскорбило национальные чувства» поляков, «усомнившись в патриотизме двух земель, веками сросшихся с Речью Посполитой». Мерославского возмущало, что в воззвании говорилось о каких-то «нациях», «живших в границах Польши до разделов», и особенно то, что оно «позволяло каждому народу решать свою судьбу». Центральный Национальный комитет, утверждал генерал, тем самым «продал» издателям «Колокола» Русь и Литву, отдал их «в кабалу», в «ленное владение», то есть предоставил «будущей возрожденной Москве» две трети польской земли взамен за «гуманитарные элегии» «Колокола», за ничего не стоящие «обещания сочувствия и помощи». Мерославский считал этот шаг ЦНК «предательством, худшим, чем Тарговица», и усматривал его корни в политической незрелости членов ЦНК – этих «малолетних государственных мужей». Но особенную ответственность он возлагал на молодую революционную эмиграцию, представители которой вручили «Колоколу» «печальной памяти адрес», провозгласивший право наций на самоопределение. «Паломничество» этих «геростратов» в «Лондонскую Мекку панславизма» он расценивал как объявление «бесконечной гражданской войны между дисциплинированной и определенной революционностью, которая хочет монолитной, неделимой и демократической Польши, и всякими вредными революционными течениями». Генерал обрушился и на позицию, занятую в вопросе о русско-польском революционном союзе «несчастным киевским студенчеством, которое, не сумев научиться истории собственной нации у своих профессоров, учится у москалей сказочным легендам о Рюриковичах и за несколько лондонских завтраков с Бакуниным уступает “Колоколу” все захваты Рюриков». Но особое раздражение вызвало у Мерославского участие в переговорах между ЦНК и «Колоколом» его старого недруга со времен генуэзской военной школы 3. Падлевского, которого он заклеймил именем «отрепьевского недоноска». Другого участника лондонских переговоров А. Тиллера он назвал «панславистом» и «присяжным поверенным московских радикалов», обвинив его в сговоре с Бакуниным с целью «расчленения польской национальности». Доказательство его «измены» генерал видел в издании Тиллером после заключения русско-польского революционного союза воззвания, призывавшего поляков в случае рекрутского набора идти в русские войска для распространения там пропаганды. По мнению Мерославского, воззвание имело контрреволюционный смысл, так как якобы призывало к отказу от польского восстания, предлагая ждать спасения лишь от революции в России³¹².

Это утверждение Мерославского показывало, что мишенью его нападок были не только «недостатки» в разрешении национального вопроса, допущенные Центральным Национальным комитетом при заключении русско-польского революционного союза, но и сама идея совместных и скоординированных революционных действий обоих народов. Утверждая, что Польша никогда не стремилась к таким действиям и не просила Россию протянуть ей дружескую руку, журнал «Baczność» заявлял в номере от 25 октября 1862 г.: «Русская революционность нам непонятна; участие в ней поляков – загадочно». Подчеркивалась беспочвенность надежд на русскую революцию, о которой «до сих пор мало кто слышал, а если и слышал, то недоброе». «Несколько личностей, вне России, в эмиграции бичующих царизм, – писал журнал о редакции «Колокола», – это не есть Россия […]. Ее общественные слои сумеет расшевелить разве только какое-нибудь потрясение, вроде потопа, раз ни польская кровь, ни возмущение западных народов, ни насмешки европейского общественного мнения не произвели на них впечатления». От такой России, утверждал орган Мерославского, полякам бессмысленно ждать помощи, и мысль о сотрудничестве и союзе с ней «не выдерживает здравой критики», а потому «хотеть, чтобы наша нация, давно уже созревшая в революционном отношении и в течение двух лет находящаяся в страшном повстанческом напряжении, ожидала, один Бог знает, как долго, пробуждения Москвы, еще дремлющей в хаотическом беспорядке, это значит разве что хотеть сознательно мучить ее до тех пор, пока она снова не впадет надолго в рабское оцепенение». Журнал указывал, что именно такую цель преследуют и представители реакции, выступающие против восстания, и призывал одинаково бдительно относиться как к ним, так и к тем, кто требует от поляков ждать революции в России для совместного с ней выступления. Тем самым Мерославский и его сторонники причисляли инициаторов заключения русско-польского революционного союза, «столь скользкого и подозрительного», к контрреволюционерам. Они заявляли, что «Колокол» «мистифицировал» «польское добродушие», обманул «иллюзорными выгодами» незадачливых польских революционеров и в сговоре с царским правительством выдумал басню о союзе с несуществующим Центральным Национальным комитетом³¹³.

Таким образом, заключение русско-польского революционного союза заставило Мерославского сбросить маску, обнаружило неискренность его заигрываний с русскими революционными демократами. В напряженное время кануна польского восстания генерал и его партия выступили как самые ярые враги сотрудничества с революционной Россией, ослабляя этим революционные силы самих поляков. Издателей «Колокола» это утвердило в «далеко не высоком» мнении о Мерославском: «Думаю, – писал Бакунин, – что несчастное, чудовищное тщеславие может довести его даже до дел преступных». Вначале русские революционные эмигранты решили не реагировать на бешеные наскоки генерала, предоставив Центральному Национальному комитету отвечать на них. Однако не прекращавшиеся со стороны Мерославского оскорбления и особенно его заявление о сговоре «Колокола» с царизмом «вырвали из молчания» Бакунина, в середине декабря 1862 г. направившего в редакции французских газет статью «Варшавский Центральный комитет и русский военный Комитет». Она была опубликована в газете «Le Courrier de Г Europe» («Вестник Европы») в виде открытого письма ее редакторам и частично в газете «Le Siècle», а в начале января 1863 г. вышла в виде брошюры на русском, польском и французском языках. Бакунин надеялся, что польский текст статьи опубликует «Przegląd rzeczy polskich», а тысячу ее оттисков удастся распространить как «по всем углам польской эмиграции», так и в самой Польше – в Королевстве Польском, Галиции и Познани. Он мечтал даже о переводе статьи на все славянские языки, о чем писал, в частности, чешскому революционному эмигранту Йозефу Фричу. Все это свидетельствовало о том значении, которое он придавал ознакомлению общественного мнения в Польше и за границей с фактами, разоблачавшими демагогию Мерославского. Эту позицию разделяло и революционное крыло польской эмиграции, помогавшее Бакунину в деле перевода его статьи на польский язык и публикации ее в парижской прессе. Русско-польский революционный лагерь в целом считал чрезвычайно важным разоблачить Мерославского, разбив выстроенные им преграды на пути совместной революционной борьбы двух народов³¹⁴.

Брошюра Бакунина должна была внести существенный вклад в достижение этой цели. Изложив историю взаимоотношений Мерославского с «Колоколом», Бакунин вскрыл последовательные стремления генерала играть роль единственного представителя польской нации. Он опроверг «странное» антипатриотичное заявление Мерославского о том, будто Центрального Национального комитета вовсе не существует, подчеркнув, что вокруг ЦНК «группируются […] все патриотические надежды Польши». «Генерал Мерославский, – говорилось в брошюре, – стараясь подорвать доверие своих соотечественников к этому Комитету польского спасения и умалить его значение в глазах общественного мнения Европы, действовал не как хороший гражданин». Бакунин обращал внимание на тот факт, что клевета Мерославского против ЦНК была тотчас подхвачена журналом «Le Nord» («Север»), издававшимся в Париже на средства российского правительства. Это был важный штрих к характеристике этого «польского патриота», который больше всего заботился о собственных престиже и власти даже в ущерб общему делу национальной борьбы. Правда, в заключение Бакунин выражал надежду, что как только восстание в Польше разразится, Мерославский «вовремя окажется в Варшаве», примет участие в «ужасной и неравной борьбе в качестве генерала или простого солдата» и при этом порадуется, увидев русских солдат и офицеров «не в рядах угнетателей, а в рядах защитников польской свободы». Но эти слова не могли изменить впечатления от брошюры, воспринимавшейся как разгром позиции «железного Людвика» и его партии, как разоблачение вредной сущности мерославщины. Так рассматривал ее и сам генерал, опубликовавший «Последний ответ генерала Мерославского г. Бакунину»: он обвинил Бакунина в фальсификации своих писем и в разглашении содержавшихся в них секретных сведений. Брошюра Мерославского, датированная 20 января 1863 г., вышла в свет уже в разгар восстания в Королевстве Польском и отнюдь не способствовала примирению генерала с русскими революционерами. Ненависть Мерославского к ним, а особенно к Бакунину, которого он называл «заядлым и подчеркнутым врагом польской независимости» и обвинял в «двуличии родового завистника польской мощи», нашла проявление в клевете и интригах генерала против Бакунина и его «креатур», имевших место как во время восстания, так и после него, в 1860-х гг.³¹⁵

Все это являлось свидетельством того, что борьба русских революционных эмигрантов против Мерославского и его идеологии накануне восстания 1863 г., несмотря на то, что генерал вносил в нее элемент личной вражды, носила глубоко принципиальный характер как борьба подлинной революционности против революционной демагогии и авантюризма, подлинного интернационализма революционеров-демократов против шляхетского сословного национализма. Целью ее было укрепление польского революционного движения, поддержка польской повстанческой организации и ее руководства. И не случайно с таким интересом к выступлениям Бакунина против мерославщины относилась польская эмиграция, прежде всего ее «левое», демократическое крыло. Подтверждением этому служило, в частности, письмо А. Жабицкого Я. Н. Яновскому от 22 января 1863 г. с обещанием выслать брошюру Бакунина. По-видимому, с ней ознакомился и 3. Падлевский, что вызвало уже упоминавшееся его резкое требование «пресекать узурпацию Мерославского на каждом шагу». Как клевету и раскольничество поведение генерала расценили патриоты и в самой Польше: подпольная газета «Ruch» выступила против него в защиту Центрального Национального комитета. Полемика между Бакуниным и Мерославским привлекла внимание и заграничной общественности: Ф. Энгельс писал о ней К. Марксу 17 февраля 1863 г., верно подметив, что одной из главных причин является национализм в вопросе о границах. Важнейшим подтверждением того значения, какое имела схватка Бакунина с генералом, стал также огромный интерес и внимание к ней царской агентуры, которая сделала из нее собственные выводы и постаралась использовать в своих целях. Считая Мерославского опасным революционером, российские власти боялись его связи с «Колоколом», грозившей укреплением русско-польского революционного сотрудничества, и были рады способствовать разрыву отношений между ними. Агент III Отделения Ю. Балашевич-Потоцкий даже постарался целиком приписать себе заслугу возбуждения ссоры между генералом и Бакуниным, так как в анонимных письмах к последнему в декабре 1862 г. сообщал об интригах Мерославского против русских революционеров, обвинял его в доносах и предательстве. И хотя свои выступления против генерала Бакунин предпринял еще до получения этих писем, тем не менее, сам факт активной деятельности царских агентов, направленной на подрыв отношений между польской и русской революционной эмиграцией, говорил о том, какое значение придавало им российское самодержавие, как оно боялось революционного союза двух народов³¹⁶.

Заключение

Период 1830–1863 гг. в истории польского народа был насыщен важными событиями и имел особое значение. Подавление российскими властями Ноябрьского восстания 1830–1831 гг. в Королевстве Польском стало причиной того, что тысячи поляков были вынуждены покинуть родину и на долгие годы обречь себя на нелегкую жизнь на чужбине. Это сыграло огромную роль как в судьбе самих эмигрантов, так и в истории польского народа в целом. Вместе с тем «Великая польская эмиграция» оставила яркий след в истории Европы, внеся заметный вклад в ее общественную жизнь.

Уже первое появление польских повстанцев 1830–1831 гг. на территории европейских стран всюду способствовало общественному подъему, росту революционных настроений. Дело польской свободы приобретало, таким образом, международный резонанс, а сама польская эмиграция, воспринимавшаяся как воплощение героизма поляков в борьбе за свободу народа, становилась примером для других народов, оказывала влияние на их политическое развитие. Она играла роль фермента, придававшего новый импульс жизни европейского общества.

Это значение польской эмиграции как важного фактора общественной жизни Европы подтверждала вся история 30-60-х годов XIX века. На протяжении тридцатилетия польские эмигранты, основная масса которых находилась в тяжелых материальных условиях, тем не менее, оставались активными участниками политической борьбы и революционного движения, происходивших во Франции, Бельгии, Швейцарии, Германии, Австрии, Италии, Румынии, в славянских странах и на Востоке. В то же время они не оставляли мысли о Польше: не прекращались попытки различных эмигрантских организаций установить отношения с родиной как для проведения на польских землях патриотической пропаганды, так и для создания там тайных центров, нацеленных на революционную борьбу за национальное освобождение, для осуществления конкретной работы по подготовке к повстанческому выступлению.

Тридцатилетие, прошедшее между восстаниями 1830–1831 гг. и 1863–1864 гг. в Королевстве Польском, стало для польской эмиграции временем формирования и эволюционных преобразований. Она пережила сложный процесс внутреннего развития, в результате чего произошло идейное размежевание различных эмигрантских течений и оформление политических структур. Наиболее благоприятные условия сложились для оформления консервативного крыла эмиграции, которое имело большие материальные возможности и более разветвленные связи в высших сферах тех государств, где концентрировались поляки. Поэтому консерваторы под руководством «фамилии» Чарторыских, обосновавшейся в Париже в Отеле Ламбер, название которого дало имя всей консервативной партии, сумели одними из первых создать свою организацию, разветвленную и крепкую, опиравшуюся на значительную сплоченность и единство в идейно-политическом отношении. Отель Ламбер, тесно связанный с помещичьим классом Польши, был заинтересован в сохранении в стране крупного землевладения, боялся революционных преобразований в польской деревне, социальной активизации крестьянства и перерастания национального восстания в социальную революцию. Поэтому он отвергал революционный путь освобождения Польши в ходе всеобщего восстания против трех разделивших ее держав, противопоставляя ему «дипломатический» путь: добиться при помощи западных держав восстановления Польского государства или хотя бы возвращения Королевству Польскому того статуса, который существовал в 1815–1831 гг. По этому пути Отель Ламбер, претендуя на роль вождя, стремился повести за собой польскую эмиграцию. Ожидая подходящего момента для осуществления своих «дипломатических» надежд и планов, консерваторы внимательно следили за развитием политических событий в Европе, проявляя постоянный интерес к возникавшим там «горячим точкам», к острым моментам, способным осложнить международную ситуацию и создать благоприятные условия для дипломатического или даже для военного вмешательства Запада в «польский вопрос». В связи с этим агенты Отеля Ламбер активно действовали на европейском Востоке – в Дунайской федерации и Турции, на Кавказе и на Балканах, вели пропаганду как среди христиан – славян, румын, греков, так и среди мусульманских народов.

Наряду с сильным и организованным аристократическим отрядом польской эмиграции существовала большая эмигрантская армия, принадлежавшая по своему социальному составу преимущественно к демократическим кругам. Это были выходцы из мелкопоместной и безземельной шляхты, мещанства, интеллигенции, а также и из крестьян; они представляли собой неорганизованную массу, объединенную только общими патриотическими устремлениями. В 1830-х годах происходила их идейно-политическая и организационная дифференциация: постепенно вырабатывались принципы и формулировались программы, и на этой основе кристаллизовались структуры, складывались партии и организации. Польское демократическое общество, Польский национальный комитет, Молодая Польша, Союз детей Люда Польского и ряд других организаций выступали под лозунгом подготовки к революционной борьбе за национальную независимость. Все они исповедовали демократические принципы, но в их позиции в той или иной степени проявлялась склонность к классовому солидаризму во имя национального единства в борьбе за свободу Польши. Вместе с тем в демократическом лагере эмиграции возникли организации социалистического направления – Революционные громады, выдвигавшие утопическую программу «всевластия люда», «уравнения социальных условий», утверждения социалистической собственности. Все они выступали под лозунгом подготовки к революционной борьбе за национальную независимость.

Общим для всех демократических течений польской эмиграции было неуклонное стремление к восстанию за освобождение Польши и ставка на участие в нем крестьянства. Эти идеи эмигранты несли в Польшу, рассчитывая подготовить там организованные силы для повстанческой борьбы, которая мыслилась как часть общего революционного выступления европейских народов. Основанием для таких надежд и планов служили международная ситуация, сложившаяся в 1830-е годы в Европе, происходившие в европейских странах революционные выступления, в которых участвовали и поляки. Одновременно польские эмигранты направляли вооруженные экспедиции в польские земли, стремясь создать там очаги революционной борьбы. Но в широком масштабе революционная, в том числе интернациональная деятельность демократической польской эмиграции развернулась позже, в 40-е годы XIX века. Опыт ее участия в Краковской революции 1846 г. способствовал дальнейшему идейному размежеванию в ее среде и росту социального радикализма ее «левого» крыла. Выступления же поляков на всех фронтах «Весны народов» 1848–1849 гг. – во Франции, Германии, Австрии, Венгрии, Италии продемонстрировали их интернационалистическую позицию, принесли им славу, уважение и благодарность жителей этих стран. Несмотря на то, что, героически сражаясь за свободу других народов, они всегда имели в виду цель освобождения Польши и восстановления независимого Польского государства, тем не менее, их вклад в дело европейской свободы был очень значителен, свидетельствуя о роли польской политической эмиграции как яркого явления и важного фактора общественной жизни Европы XIX века.

Участие поляков в европейской революционной борьбе 1840-х годов имело большое значение и для самой польской эмиграции: оно способствовало дальнейшей идейно-политической эволюции ее основных течений. В то же время перед демократической частью эмиграции постоянно стоял вопрос об объединении усилий и организационном сплочении. Попытки объединения и создания единого руководства предпринимались демократическим крылом эмиграции на протяжении 1840-1860-х годов вплоть до начала восстания 1863 г., но они не привели к результату. Причиной были расхождения в определении соотношения между социальными и национальными задачами будущего восстания, в выработке его политической линии и тактики. Не было согласия и в вопросе о союзниках, способных оказать помощь борьбе поляков. Демократы твердо рассчитывали на поддержку революционных народов Европы, но что касается надежд на европейские правительства, в частности, на французского императора, их разделяли далеко не все, и итоги Крымской войны, не принесшие никаких результатов для разрешения «польского вопроса», подтвердили правоту скептиков. Спор в среде демократической польской эмиграции шел и по вопросу о революционном союзе с русским народом в борьбе против царизма. Радикальное крыло демократов последовательно выступало за идею союза, но значительную часть демократической эмиграции, делавшую акцент на первоочередное решение национальных задач, отпугивало социальное наполнение программы русских революционеров, «непредсказуемость» и опасность российской революции. Немалую роль играл и вопрос о судьбе так называемых забранных провинций, основное население которых составляли литовцы, белорусы и украинцы. На основе националистической позиции и в силу социальной ограниченности большинство в среде демократической польской эмиграции выступало за безусловное включение этих территорий, до 1772 г. входивших в шляхетскую Речь Посполитую, в состав будущей Польской республики, отвергая право населявших их народов самим решать свою судьбу. Лишь немногие «левые» демократы поддерживали выдвинутую русскими революционными демократами программу национального самоопределения народов и их идеи о федеративном устройстве освобожденной Польши и создании в будущем славянской федерации. Эти представители демократической польской эмиграции сыграли активную роль в развитии идеи русско-польского революционного союза и осуществлении практических шагов по его заключению, выступив посредниками в установлении контакта между русскими революционерами и Центральным Национальным комитетом, осуществлявшим подготовку вооруженного восстания в Королевстве Польском.

Русско-польское революционное сотрудничество стало обретать реальные черты уже в начале 1860-х годов в обстановке приближавшегося повстанческого взрыва. К нему вела революционная ситуация, сложившаяся в Королевстве Польском с конца 1850-х годов в связи с развернувшимся широким манифестационным движением. К этому времени завершился процесс идейно-политического размежевания эмиграции, окончательно оформились партии, выступавшие за восстание, так же, как и его противники. Отель Ламбер хотел избежать повстанческого взрыва или хотя бы отсрочить его, так как боялся участия в восстании крестьянских масс. Пути восстания он противопоставлял путь «органической работы» и все те же надежды на поддержку европейских правительств. Такая программа соответствовала позиции помещичьих кругов в Королевстве Польском и подтверждала тот факт, что эмиграция отражала сложившуюся на родине расстановку социальных сил и происходившую там напряженную политическую борьбу консервативного и революционного течений. Это означало, что основные партии польской эмиграции, окончательно определив свое отношение к вопросу о вооруженном восстании и связанным с ним проблемам (прежде всего, к крестьянскому и национальному вопросу, к проблеме революционного сотрудничества с Россией и Западом), завершив выработку стратегии и тактики, установили более тесный контакт с Польшей, выступив заграничными представителями интересов ее общественных сил.

Острота и актуальность политических проблем, стоявших перед польским освободительным движением, определяли неизбежность усиления на этом этапе политической борьбы в эмиграции, причем в лучшем положении оказывались те группировки, где существовало более прочное единство, как, например, в аристократической партии Чарторыских. Демократическая эмиграция, несмотря на общую проповстанческую позицию, оставалась более разобщенной. Польскому демократическому обществу недоставало идейной и организационной сплоченности, мешали сектантские ошибки его руководства, оторванность его от эмигрантской массы. В отколовшемся от Польского демократического общества «умеренно-демократическом» Польском коло также существовали «левое» и «правое» крыло, причем «правица» нередко смыкалась с консерваторами. Выделившаяся из Польского коло в 1850-е годы партия Мерославского к началу восстания прошла путь от огромной популярности, главным образом, в среде молодежи, до существенной потери ее вождем авторитета и поддержки в демократических кругах Польши и эмиграции. Причиной стало то, что социальные лозунги и демократические декларации генерала, сопровождавшие его повстанческие призывы и увлекавшие массы в эмиграции и Польше, на поверку оказались революционной демагогией, а его двурушнические действия, раскол, который они вносили в ряды демократической эмиграции и патриотического лагеря в Польше, причинили серьезный ущерб делу подготовки восстания, а затем отразились и на самом развитии вооруженной борьбы.

В ходе восстания проявились и недостатки революционного крыла польской эмиграции, обнаружились его слабость и непоследовательность, готовность к компромиссу и отступлению с принципиальных позиций ради поддержания «единства». Тем не менее, заслуги польской демократической эмиграции, прежде всего, ее «левого», революционного крыла, перед делом восстания 1863–1864 гг. и в целом перед Польшей были очень весомы. Хотя русско-польский революционный союз остался неосуществленным в восстании, но провозглашение революционной «левицей» лозунга союза имело большое значение для будущей борьбы поляков за свободу и независимость. Не менее важны были усилия демократической эмиграции в установлении контакта Центрального Национального комитета с деятелями европейского революционного движения, помощь, оказанная ею ЦНК в переговорах, имевших целью координацию планов совместного вооруженного выступления. Встав на службу Центральному Национальному комитету, демократы выполняли его задания по обеспечению материальных и людских ресурсов для грядущего восстания, осуществляли закупку и переправку на польскую территорию оружия и амуниции, вели пропаганду в армиях государств – участников разделов Польши, занимались военной организацией молодых эмигрантов, массово сосредоточившихся на землях Молдавии и Турции. Большие усилия демократической польской эмиграции были направлены на решение задачи подготовки военных кадров восстания. Ее заслугой являлось создание в Италии польской военной школы, через которую в общей сложности прошли более 500 человек. Все преподаватели и выпускники школы приняли непосредственное участие в восстании 1863–1864 гг., нередко выполняя важные организаторские функции. Все они отличились храбростью и мужеством в сражениях, а многие из них погибли, как герои, на поле боя или были казнены царскими властями.

На этом последнем этапе нашли выражение все особенности пути, пройденного польской политической эмиграцией за тридцать лет. Они стали результатом борьбы прогресса и реакции и складывались, прежде всего, под влиянием событий, происходивших на родине. Другим важным фактором была международная обстановка и развивавшееся в Европе революционное движение. Участие поляков в революционной борьбе европейских народов усиливало внимание прогрессивной общественности Запада к польским проблемам, обеспечивало ее поддержку борьбе польских патриотов за свободу своей страны. Для польской же эмиграции это участие явилось ценным революционным опытом и способствовало ее идейно-политическому развитию, помогло сформулировать программу и план борьбы за восстановление независимого Польского государства. Многие идеи, которые выкристаллизовались на Западе, были адаптированы польской эмиграцией, и она стремилась адресовать их польской общественности. Наряду с проведением идеологической пропаганды, эмигранты старались вести на родине организационную работу, создавая конспиративные ячейки и революционные центры, а в моменты революционных выступлений, имевших место на польских землях, пытались непосредственно ими руководить. В результате, несмотря на недостатки, слабость и ошибки польской демократической эмиграции, вклад ее и, прежде всего, ее радикального революционного крыла, в дело воскрешения Польши, завоевания свободы и независимости польского народа был очень важным и ценным, так как ее идейное и духовное влияние на Польшу явилось залогом развития освободительного движения польского народа в будущем. Значительна была и ее роль в развитии общественного движения в Европе: на определенных этапах революционной борьбы европейских народов она выступала как их верный союзник и сражалась в первых рядах. Поляки показали себя значимой революционной силой, являли пример мужества и патриотизма. Все это дало основание воспринимать существующий в историографии термин «Великая эмиграция» не только как определение большой численности польских эмигрантов, находившихся в Европе в 1830-х – начале 1860-х гг. Термин этот справедливо отражает роль и значение польской политической эмиграции как яркого феномена на фоне европейской действительности середины XIX века и действенного фактора развития общественной жизни в Польше и странах Европы в этот период.