Текст книги "Польская политическая эмиграция в общественно-политической жизни Европы 30−60-х годов XIX века"

Одним из наиболее активных деятелей Польского коло был Людвик Мерославский. Он являлся членом парижского Эмигрантского комитета – неофициального руководящего органа «умеренных» и благодаря участию в революционных событиях 1848–1849 гг. завоевал популярность как в среде эмиграции и европейской общественности, так и в Польше. В национальном плане «красный генерал» провозглашал лозунг «единой и неделимой демократической Польши», а в социальном – видел идеал в гминовладстве – строе общинного землепользования, существовавшего в Польше на раннем этапе ее истории. Крупную земельную собственность он называл «достоянием грабителей и иностранных оккупантов», формой же власти, присущей польскому национальному характеру, считал «коммунальную демократию» в условиях мира и военную диктатуру в моменты кризиса, отрицая все формы монархии. Мерославский мечтал о свободной конфедерации «славянских наций с Польшей в качестве народа-Архимеда», как вождь славянства она должна была стать мостом между «восточным варварством» и западной цивилизацией. Стоя на позициях национализма, он не считал украинцев, белорусов и литовцев самостоятельными национальностями, безоговорочно выступая за включение их национальных территорий в состав будущей Польши и охват их «общинной демократией». Что касается русского народа, то генерал отождествлял его с царизмом, заявляя от лица поляков: «Угнетенный народ вырывается из пут благодаря фанатичной ненависти к врагам […]. Он не допускает в свое сердце никаких исключительных симпатий – даже для вражеских реформаторов, либералов, филантропов. Он слеп и должен быть таким. Правительство, которое угнетает его, он не отделяет от народа […] и в этом его спасительная мудрость, естественный государственный ум; если он утратит его, обманутый преждевременными иллюзиями о братстве народов, то он немедленно начнет растворяться во враждебном племени, терять свою родовую индивидуальность, пока не найдет смерть в братских объятьях». Поэтому Мерославский пренебрежительно отзывался о русских революционерах, считая всех русских «массой рабов». Он писал о «моральном и интеллектуальном расстоянии» между ними и поляками, о том, что в будущем Россия должна морально и культурно «ополячиться», и лишь тогда с Польшей и благодаря Польше она сможет войти в «органический бином Славянщины», возглавив восточных славян. Вместе с тем в отношениях генерала с русскими революционными эмигрантами сказывался прагматизм. Несмотря на неприязнь к русскому народу и отказ от русско-польского революционного союза, он был заинтересован в использовании борьбы русских революционеров против самодержавия как вспомогательного средства, которое может облегчить полякам достижение их национальных целей. Впрочем, Мерославский не верил в революционность России, которая, по его мнению, «срослась с царизмом и без царизма не может существовать». Поэтому ожидание русской революции как сигнала для начала польского восстания он называл «непростительным легкомыслием и смертным грехом на совести нации»¹⁹³.

Отказ Мерославского от революционного союза с русскими свидетельствовал об отсутствии подлинного интернационализма во взглядах этого человека, прославившегося участием в европейских революционных событиях. В сущности, и революционный союз с европейскими народами он считал нужным лишь для использования его в целях освобождения Польши. Не учитывая собственные интересы этих народов, он, в свою очередь, опасался попыток иностранных революционеров использовать польское революционное движение, и потому патриотизм Гарибальди казался ему «темным» и «подозрительным». Заявляя, что никто не имеет права вмешиваться в дела поляков, Мерославский не считал нужным учитывать чужие планы. Его главной задачей была организация восстания как единственного пути к возрождению независимой Польши. Он призывал превратить всю страну «в единый военный лагерь […] постоянно готовый при первом удобном случае приступить к работе по освобождению», и выдвинул лозунг: «Вся Польша путем социальной революции и восстания!». Для того, чтобы «восстать на всем пространстве великой Речи Посполитой двадцатидвухмиллионной массой и […] сражатьося неустанно, вести истребительную национальную борьбу», нация должна была «пробудиться и собрать в себе все повстанческие элементы, объединить их всеобщим заговором». Одновременно генерал указывал на необходимость «двойной войны народа против захватчика и контрреволюции», имея в виду «привилегированные сословия, […] которые, давя на низшие слои общества, помимо своей воли и сознания вступают в союз […] с захватчиком». Взывая к патриотизму «привилегированных сословий», призывая шляхту к борьбе, Мерославский и другие «умеренные» не отдавали ей руководства, утверждая, что на него не имеют права «ни графы, что мыслят выиграть в лотерее конгрессов» (то есть сторонники Чарторыских), ни организации помещиков в Польше, такие, как Кредитное общество или сельскохозяйственные комитеты. В речах на праздновании годовщин Ноябрьского восстания в 1858 и 1859 годах Мерославский критиковал помещичьи проекты проведения крестьянской реформы в согласии с царским правительством «без нарушения панских доходов» и панского права пропинации. Шляхта, считал он, несмотря на роль, которую она должна сыграть в восстании, не сможет руководить им из-за своей привязанности к барщине и надежд на помощь Запада, а главное, из-за боязни революции. В то же время сторонники Мерославского разделяли позицию помещиков, считавших крестьянские волнения результатом происков иноземной власти, а их руководителей ее пособниками. Генерал утверждал, что «колиивщины и галициады» дискредитировали революционное движение, они были не «ультрареволюцией, а ультраварварством, уничтожением всякого революционизма и созданием страховки против него во мраке царизма». «Больше, чем польскую шляхту, – писал он, – спаси, Боже, польский революционизм от таких революционеров». Обрушиваясь на «геростратов», которые «на братском жнивье молотят урожай для чужой саранчи», «Przegląd rzeczy polskich» заверял шляхту, что среди сторонников генерала «нет бешеных демагогов, кровавых якобинцев». Обращаясь к анализу событий польских восстаний, Мерославский «из исторического и философского размышления о бесплодном обмане крестьянского терроризма в таком обществе, как польское», делал вывод, что «якобинские или шелевские фантазии» представляли собой «самоубийственное намерение искоренения […] собственного рода». Этот вывод подсказывал необходимость сочетания восстания с социальными преобразованиями, в первую очередь, с разрешением крестьянского вопроса, тем более, что в крестьянах Мерославский видел «фундамент» восстания. Он указывал, что вовлечь их в борьбу можно только при условии «честного расчета» панов с ними, то есть бесплатного наделения их землей в собственность, причем проведение аграрной реформы должно было произойти в момент восстания. Заинтересованный в сочетании крестьянской реформы с восстанием, генерал гневно обрушивался на деятелей помещичьего Земледельческого общества в Королевстве Польском, желавших избежать восстания и разрешить аграрный вопрос, отделавшись мелкими подачками крестьянству¹⁹⁴.

Это был узко практический подход к крестьянской проблеме, которая одновременно использовалась для давления на шляхту. Требуя от нее выплаты «до гроша всего бюджета» и «всего людского контингента», необходимых восстанию, Мерославский требовал и «всего приданого», которое «следует всему польскому крестьянству». Напоминая о «галицийской резне» 1846 г., он грозил помещикам, что крестьянство «с голодной и озорной тоски» опять «возьмет их на вилы», и это станет «окончательной смертью Польши». Генерал учил шляхту, «каким манером обратить эти вилы на внешнего врага», избежав «гиен колиивщины и змей галициады», и одновременно советовал заручиться поддержкой безземельного сельского пролетариата, противопоставив его крестьянской массе и используя в качестве военной силы восстания. Стремясь направить революционные силы крестьянства в русло чисто национальной борьбы за независимость Польши, избежать появления «гибельных геростратических или даже гайдамацких элементов», которые Мерославский именовал «польским герценизмом», он был не прочь использовать русскую революцию и украинское национальное движение. Генерал предлагал перенести за Днепр «пожар, уже зажженный во внутренности Москвы», добавляя: «Пусть он издали помогает польскому освобождению, терзая сокровенную внутренность царизма». Перенесение же русского «радикализма» в пределы Польши, заявлял он, «будет считаться изменой родине и будет караться смертью как государственная измена»¹⁹⁵.

Революционная демагогия Мерославского была направлена, прежде всего, на привлечение крестьянства и давление на шляхту, а также на завоевание поддержки польских патриотов и симпатий европейской прогрессивной общественности. Но в то же время Мерославский рассчитывал на поддержку дела Польши и европейскими монархиями, в первую очередь, Францией. Он был близок с принцем Наполеоном Бонапартом, выполнял его поручения и даже не отвергал его кандидатуры на престол будущей Польши, а в книге «О польской национальности в европейском равновесии» восторженно писал о «европейской империи Наполеона». Расчет его на помощь держав вел к мысли о том, что момент начала восстания в Польше должен определяться не столько готовностью ее внутренних сил, сколько благоприятной внешней конъюнктурой – «самым сильным рычагом» польского дела, а само восстание становилось средством давления на европейские правительства. Таким образом, отвергая идею «дипломатического королевства в Польше» как претензию Отеля Ламбер, Мерославский, по словам К. Маркса, выступал за осуществление там «дипломатической революции […] под покровительством Луи Бонапарта и Пальмерстона». При таком развитии событий Польше надлежало следовать указаниям эмиграции, так как Мерославский не допускал наличия общественного мнения в стране, находящейся под чужим игом. Эмиграция же определялась им как представительница «польской национальной демократии», давшая родине «веру в национальные силы, во всеобщее освобождение и братство» и единственно способная «повести массы в глубокой тьме». При этом подразумевалось, что руководящая роль в самой эмиграции должна принадлежать Мерославскому как «наиболее подходящему вождю будущего восстания», способному руководить польской нацией и сыграть историческую роль исполнителя «воли многих завещателей»¹⁹⁶.

Выступая с такими утверждениями, Мерославский и партия его сторонников в конце 1850-х – начале 1860-х годов все более обособлялись от Польского коло, а сам генерал завоевывал все большую популярность. Она росла, несмотря на критическое отношение к нему как консерваторов, так и части «умеренных» и Централизации. Мерославский представал в виде центральной фигуры на всех важных эмигрантских мероприятиях, его выступления становились событием и вызывали энтузиазм, особенно среди молодежи, которая поднесла ему почетную саблю и устроила обед в его честь. Огромный резонанс имела речь генерала «К молодому поколению!» 29 ноября 1858 г. на торжественном праздновании годовщины Ноябрьского восстания: он громил «предателей, аристократов, сторонников полумер» и звал молодых «орлят» «воскресить Родину-мать». Возмущенный Отель Ламбер устами журналиста Ю. Клячко назвал эту речь «демагогической», «не-рыцарским», «гайдамацким, разбойничьим, богохульным катехизисом», призывом к «резне шляхты». Мерославский ответил на это статьей на страницах печатного органа Коло, завязалась полемика, которая взбудоражила не только всю эмиграцию, но и Польшу. Это нашло, в частности, отражение в распространявшемся среди поляков сатирическом четверостишии А. Гурецкого:

 
«В аду не жарят уж, к нам вести поступают,
Изобрели для душ там новое мученье:
С утра до вечера читать их заставляют
Речь Мерославского и Клячки возраженья».
 

В течение долгого времени эта словесная война не прекращалась. Против партии консерваторов было направлено выступление Мерославского на торжествах 29 ноября 1859 г.: в речи, начинавшейся призывом «Пробудись, народ!», генерал высмеивал теорию «постепенности» освобождения Польши, которую обосновывала аристократическая эмиграция. Спустя год генерал, остававшийся «человеком молодежи», вновь обрушился на «миллинёров»[8]8
  Миллинёры – группа патриотически настроенных представителей польской интеллигенции в Королевстве Польском. Участвуя в освободительном движении и будучи сторонниками национального восстания, они, однако, полагали, что условия для такого восстания созреют лишь в отдаленном будущем, возможно, через тысячелетие. Последнее послужило основанием для закрепившегося за ними ироничного прозвища.


[Закрыть], откладывающих освобождение отчизны на неопределенное время¹⁹⁷.

Призывая к восстанию, Мерославский занимался и конкретной деятельностью по его подготовке. По его инициативе и при участии Ю. Высоцкого в конце 1860 г. в Париже открылась Школа инструкторов, готовившая офицерские кадры. В ней обучались молодые люди, бежавшие из Польши, в том числе с территории, находившейся под властью России. В школе генерал читал лекции молодежи. Одновременно он вел переговоры с европейскими революционерами о совместных выступлениях против Австрии, встречался с венграми Л. Кошутом, Д. Клапкой, Ф. А. Пульским. Он поддерживал контакт с Д. Гарибальди, в центре переговоров с которым стоял вопрос о создании в Италии польского легиона как «зародыша национальной военной силы»; предполагалось, что его командующим станет Мерославский. Письмо Гарибальди, где говорилось о его «неограниченном доверии» генералу, широко распространялось среди эмигрантов в целях поднятия престижа и авторитета Мерославского. Этому способствовали и публикации в органе Польского коло «Przegląd rzeczy polskich», писавшем о «святом долге нации» «обеспечить легионы людьми и средствами». С призывом собирать средства на легион Мерославский обратился к польскому народу 10 января 1861 г., а 23 февраля появилось совместное воззвание его и Высоцкого, а также были опубликованы «Выводы из соглашений между Мерославским и Гарибальди, утвержденных 26 января 1861 г.», где речь шла о революционном союзе Польши и Италии, направленном против монархии Габсбургов. Австрия должна была стать «воротами», через которые польский легион сможет «пробиться штыком […] к мертвой Польше». На подготовку военной силы за границей как необходимого для восстания условия авторы воззвания требовали обратить особое внимание, подчеркивали, что это «патриотический долг», призывали добровольцев из Польши передать пожертвования на создание легиона и ждать сигнала к восстанию, каким должно было стать начало борьбы за Венецию. Вопрос о сборе средств акцентировался также в программе восстания от 1 марта 1861 г. и в воззвании 10 мая того же года: деньги нужны были на закупку оружия, и в воззвании звучала просьба о помощи в деле доставки его в Польшу. На первых порах вопрос подготовки восстания согласовывался с Польским коло, о чем свидетельствовали совместные обращения Мерославского и Высоцкого с воззваниями. Но по ходу дела отношения генерала с Коло и Эмигрантским комитетом становились все более напряженными, происходили столкновения на почве «безграничной амбициозности и властолюбия» Мерославского, возникали и трения по финансовым вопросам. Активно собирая средства на формирование легиона, генерал развил с этой целью широкомасштабную агитационную деятельность, хотя на словах именовал агитацию «пустой тратой времени». Он распространял экземпляры своих речей, воззвания, проникнутые энергией, пафосом. Одно из воззваний в августе 1860 г. завершалось словами: «Да здравствует Польша – победа или смерть!»¹⁹⁸.

Свои воззвания Мерославский направлял в Галицию и Познанщину. Во Львове в 1859–1860 гг. сложился кружок его сторонников во главе с Яном Чарнецким. Эмиссары Мерославского Трощиньский и Лёвенгардт действовали также в Познани, Вроцлаве, Катовице, Иновроцлаве, Тшемешне, агитируя за создание тайных комитетов, но, по-видимому, не добились там особых результатов. Что касается Королевства Польского, то оно являлось объектом первоочередного интереса генерала. К 1859 г. относились его первые попытки установить контакт с Королевством. Члены кружка Нарциза Янковского, видевшие в Мерославском «очень деятельного» вождя будущего восстания, получали от него книги, брошюры, собирали для него деньги, занимались военным делом, готовясь к восстанию согласно присланным инструкциям. Такую же работу вел в Варшаве кружок под руководством Яна Кужины, ставшего затем правой рукой Мерославского за границей. Кужина наладил регулярную связь Парижа с Варшавой, где в 1859 г. произошло объединение обоих кружков в Капитулу. Во главе ее встал Кароль Маевский, который тяготел к партии «белых», представлявшей имущие слои общества и боявшейся восстания. Маевский старался оградить организацию от повстанческих идей Мерославского, он добивался, чтобы эмиграция ограничилась вспомогательной ролью и предоставила стране самой выбрать свой путь. Тем не менее, он сумел завоевать доверие Мерославского, стремившегося создать в Польше партию своих сторонников и обеспечить поддержку своим повстанческим планам¹⁹⁹.

4. Консервативная польская эмиграция и ее антиреволюционная программа разрешения «польского вопроса»

Анализ позиций различных течений в демократической польской эмиграции свидетельствовал о том, что, несмотря на расхождения в постановке ряда существенных вопросов – о социальной программе, об отношении к помощи Запада, к русско-польскому революционному сотрудничеству и др. – в ее среде существовало единство взглядов по важнейшему вопросу о пути освобождения Польши. Как та его часть, что шла за Централизацией, так и сторонники «умеренной» демократии, по-прежнему стремились добиться независимости родины посредством вооруженного восстания. В этом плане демократический лагерь резко противостоял лагерю консервативной эмиграции, занимавшей позицию отказа от революционного пути освобождения Польши. Причины этого вскрывала демократическая печать: «Революция для них это как бы какая-то смертельная мера, – писала газета «Demokrata Polski» о консерваторах в 1851 г. – Может, они и согласились бы на восстание, которым могли бы руководить, но революция, низвергающая монархизм, но освобождение люда, но республика – скорее уж чрезвычайное положение, скорее уж ярмо захватчиков, скорее уж вечная смерть отчизны». Газета констатировала, что «польский консерватизм это продолжение мучений, это консерватизм национальной смерти, это то же самое, что измена родине»²⁰⁰.

Для подтверждения этой характеристики консерваторы давали все больше доказательств. Во время Крымской войны внутри партии Отеля Ламбер оформился тайный орган, получивший в 1860 г. название – Бюро польских дел. Его И комиссий (корреспондентская, финансовая и др.) развернули активную деятельность. Филиалы Бюро возникли в разных центрах Европы и Польши, всюду действовали его корреспонденты и агенты, налаживавшие контакты, собиравшие информацию, осуществлявшие сбор средств. Мощную и умелую пропаганду вел еженедельник «Wiadomości Polskie» под редакцией и при участии Ю. Клячко, В. Калинки, Л. Каплиньского и др. Этот печатный орган, основанный во время Крымской войны, был сначала предназначен для поддержания духа польских солдат, воевавших на стороне англо-французской коалиции. «Общепольское» значение он, по свидетельству современников, приобрел в конце 1850-х – начале 1860-х гг., в период, ставший знаковым временем для Европы, где развернулась борьба за объединение Италии, и для России, вступившей на путь реформ. Обозначая свою позицию в этой чреватой революцией ситуации, «Wiadomości Polskie» писали: «Мы не думаем о революции, мы всегда думаем о Польше». Газета высмеивала Герцена, видевшего путь освобождения Польши именно в революции: «Разрушение существующего социального порядка, потоки крови и всеобщее замешательство – вот заря, которая, по мнению автора, светит в будущем, вот день освобождения Польши». Так же и Клячко, полемизируя с Мерославским в опубликованной 19 февраля 1859 г. статье «Нерыцарский катехизис», писал: «Нет, свободу не добыть на конце гайдамацкого ножа, и за таким Красным морем не найти своей земли обетованной»²⁰¹.

Эти слова подтверждали, что основную угрозу революционного пути освобождения Польши консерваторы видели в социальной революции. Они вспоминали «буйный взрыв слепой ненависти и мести» галицийских крестьян в 1846 г., когда руководители восстания, бывшие, по их мнению, в сговоре с австрийскими властями, вывели на политическую арену путем «убийства и воровства» одураченное крестьянство, которое «угнетатели коварно обманули и побудили» к бунту. В таком крестьянском движении, считал Клячко, первыми должны погибнуть сами революционеры, а овладеть им сможет только «второй Шеля, который, так же, как и его предшественник, отменив от имени императора на три дня десять заповедей, представит, наконец, взбесившуюся толпу под кнут и указы». Показав, каков в Польше «окончательный результат принципов революции и социализма», автор «Нерыцарского катехизиса» подчеркивал, что из этого образа вытекает «политическое и моральное предостережение»: «Резня шляхты – таковы альфа и омега этого новейшего завета, и упырь, восставший из неостывшего еще гроба Жешова и Тарнова, в конце каждого куплета своей песни требует крови»²⁰².

Отказ от революционного пути завоевания независимости обозначился уже в 1856 г., когда консерваторы выступили с протестом против царской амнистии. Объясняя общественности мотивы, которые побуждают их «оставаться терпеливыми и покорными воле божественного провидения», они указывали, что амнистия, оговоренная различными условиями и ограничениями, их не устраивает. Отель Ламбер считал своей политической миссией добиваться «справедливости» для Польши, требуя проведения царизмом реформ – предоставления полякам национальных гарантий в области языка, религии, образования, создания национальной администрации. Иными словами, аристократическая эмиграция рассчитывала на компромисс с царизмом, ожидая, что новый император возьмет за образец Александра I и его позицию в польском вопросе. Заявляя, что «Польша надеется на Бога, на свои собственные интересы и на совесть беспристрастных людей всех народов», консерваторы избегали ставить вопрос о полной независимости, то есть отказывались от революционной борьбы. Это означало отказ и от всякой конспиративной деятельности. На страницах газеты «Wiadomości Polskie» Калинка писал об общей ошибке революционных партий, принимающих за основу свою цель, а не реальные обстоятельства; нужно, считал он, исходя из данных условий и по мере их развития, постепенно их улучшать, используя все возможности. «Никто не может строить широко и прочно, – утверждал он, – кто не строит явно». Ссылаясь на провал деятельности Революционной громады «Лондон», консерваторы доказывали, что конспирация – плод провокации правительства, она «стала теперь оружием врагов Польши против Польши», а потому «конспиративная деятельность не входит в сферу надежд нации». Консерваторы анализировали также подобную деятельность итальянских революционеров и доказывали «губительность» тенденций Мадзини и Гарибальди, ведущих «в адскую пучину безумия, грязи и крови». Они утверждали, что заговорщическая тактика не обеспечивает массовости и прочности, организуя «не силы, а только иллюзии», создавая «возможность одной минуте уничтожить труды многих поколений». «Wiadomości Polskie» утверждали, что «призывы к заговорам и революции ныне уже не являются свидетельством ни знания дела, ни даже патриотизма». Чарторыский говорил об «абсурдных принципах раскола, беспорядка и резни», а пресса Отеля Ламбер писала о «страшном кровопролитии и еще более страшном нравственном и социальном расстройстве», которые революционные заговоры приносили в прежние польские восстания. Консерваторы приходили к выводу, что заговор – «это опасное оружие, оно стреляет в руке раньше, чем его направят на врага: это граната, разрывающаяся в собственных руках». Поэтому Калинка указывал, что существуют лишь три условия завоевания независимости – моральная борьба под именем Бога и связь высших классов с людом, образующая народ, нацию, должны сочетаться с лозунгом: «не думаем о революции, а всегда думаем о Польше»²⁰³.

Конспиративной деятельности и революции консервативная эмиграция противопоставляла мирный, легальный «органический труд» и надежды на помощь Европы. В речи 29 ноября 1860 г. Чарторыский заявил: «Всюду прочно держась легальной почвы, можно и нужно совокупно заниматься моральными и экономическими проблемами провинции». Клячко в полемике с Мерославским также подчеркивал, что главная цель подготовки к освобождению родины заключается «во внутренней работе страны над собой, в ее продвижении во всех отношениях», после чего нужно ожидать «осознания Западом своих подлинных интересов и опасностей». Среди западных держав, прежде всего, рассчитывали на Англию и Францию. С последней, и лично с Наполеоном III, Отель Ламбер связывал самые большие надежды. Благодаря браку одного из сыновей князя Адама с представительницей испанской королевской семьи Чарторыские оказались в близком родстве с французской императрицей. Отель Ламбер и Тюильри обменивались знаками внимания, а пресса консервативной эмиграции, доказывая «верность поляков Франции и Наполеону», прославляла «эру справедливости» французского монарха, его «благороднейшую» политику поддержки «принципа национальности». Она выражала уверенность, что этот принцип будет распространен и на Польшу, и «солнце Аустерлица в своем неуклонном движении поднимется и над польскими полями». Чтобы заслужить доверие и поддержку европейских монархий и прослыть «представителями консервативных принципов общественного порядка», деятели Отеля Ламбер старались избегать контактов с либеральной и даже консервативной европейской оппозицией. Характерный образ взаимоотношений представителей аристократической партии с европейскими общественными кругами рисовала одна из английских газет, и эту язвительную характеристику воспроизвел на своих страницах орган ПДО «Demokrata Polski». 2 декабря 1858 г. автор заметки в газете «The Daily Telegraph» («Ежедневный телеграф») писал, что в лондонском Литературном обществе друзей Польши «под аристократический аромат фамилий проходят заседания, на которых патриотизм выражается в шелковых словечках»; «графы, генералы и полковники приходят получить благосклонный взгляд английских лордов, которые […] без устали внушают им, чтобы сидели тихо»²⁰⁴.

Подчеркивая, таким образом, свою приверженность консервативным принципам, польская аристократическая эмиграция старалась одновременно подтвердить преданность и «принципу национальности». В этой связи большие затруднения для Отеля Ламбер создавали происходившая в эти годы борьба итальянского народа за воссоединение и связанный с ней вопрос о церковном государстве Римского папы. В феврале 1860 г. в связи с трудным положением Ватикана А. Чарторыский от имени поляков послал папе заверения в преданности. В речи 29 ноября 1860 г. по случаю годовщины Ноябрьского восстания, приветствуя успехи итальянцев, он одновременно говорил о «глубокой грусти и боли» из-за «трудностей и страданий, которые выпали на долю высшему священнику христианства» и выразил тревогу за судьбу Папского государства. Активную позицию заняли «Wiadomości Polskie», указывавшие, что «перворазрядные европейские интересы неуклонно требуют сохранить» Папское государство, так как лишь «атрибуты светского владения» могут позволить папе осуществлять свою власть. Идее «искусственного единства» Италии, основанной на «аннексии», газета противопоставляла предложенную Наполеоном III «более легкую, так как более естественную и органичную» концепцию итальянской конфедерации, допускавшую существование внутри нее государства Ватикана. Но «правое», ультрамонтанское, крыло консервативной партии, группировавшееся вокруг В. Замойского и В. Калинки, стояло на жестких ультимативных позициях, считая борьбу итальянцев за свое единое государство «свержением основ закона и справедливости, основ политической нравственности». Его представители утверждали, что, встав на революционный путь, итальянцы сняли с повестки дня вопросы национальности и независимости, и поэтому отрицали близость национальных задач итальянского и польского народа. В частной переписке они высказывали ненависть к «революции», к «красным», возмущались «поведением Пьемонта», «подлостью» Виктора Эммануила и Кавура, а А. Козьмян, проводивший параллель между разделом Польши и разделом Папского государства, в 1862 г. выражал надежду, что «Франция не пожертвует Римом, ударит картечью по всему этому восставшему народу, и весь народ этот разбежится в беспорядке». Польские сторонники папства не только пересылали в Ватикан крупные денежные суммы, но и вербовали поляков Галиции в папское войско. Калинка же занимался вербовкой добровольцев в отряды свергнутого неаполитанской революцией Франциска II, которые, по свидетельству В. Мицкевича, «убивали и грабили жителей Италии». Отель Ламбер старался затушевывать эти факты открытой поддержки папства, избегать публикации острых ультрамонтанских заявлений, и потому редакции газеты «Wiadomości Polskie» приходилось нелегко: из-за происходивших внутри нее разногласий еженедельник на время даже приостанавливал свою деятельность, а в 1861 г. издание было прекращено²⁰⁵.

Католические симпатии Отеля Ламбер и, прежде всего, его ультрамонтанского крыла были направлены не только на Ватикан, но и на оплот католицизма – монархию Габсбургов. Это не было случайностью, так как надежды консерваторов распространялись и на державы, разделившие Польшу. «В Польше не думают ни о каком восстании, ни о революционном движении, – писал А. Козьмян, – но нам недостаточно хорошо ни под одним из трех чужих правительств, чтобы мы не желали себе лучшего и не надеялись, что будет лучше». До конца 1850-х годов политика Вены в отношении Польши и непосредственно Галиции не давала Отелю Ламбер никаких надежд, и это нашло отражение в вышедшей в 1851 г. работе В. Калинки «Галиция и Краков под австрийским господством». Но в конце 1850-х годов у консервативной эмиграции появилась надежда, что Австрия втянется в войну с Россией из-за украинских земель и при этом поднимет польский вопрос. Печатный орган консерваторов в 1858 г. отмечал более благоприятные условия для поляков в Галиции, объясняя это многонациональным характером империи Габсбургов, вынужденной идти на известные уступки населяющим ее народам. Когда Вена предоставила галицийским полякам некоторые возможности для развития национальной жизни, Отель Ламбер приветствовал эти частичные уступки и «провинциальные привилегии» как выход этой части Польши «на поле легальной манифестации и европейской деятельности», Чарторыский же советовал воспользоваться перспективами, какие «льготы» австрийского правительства открывали для легальной работы поляков. Приехав в Галицию в 1858 г., он общался с местными деятелями, а также имел аудиенцию у Франца Иосифа, предложив ему «надежды Галиции». Расчеты Чарторыских были связаны также с австро-итальянской войной 1859 г.: после поражения Австрии они хотели организовать дипломатическую интервенцию держав в пользу национальных свобод Галиции, имея в виду, прежде всего, предоставление права использования польского языка в школе, суде и администрации. Консерваторы были готовы ждать, когда Вена поймет всю выгоду от уступок полякам: В. Замойский писал А. Чарторыскому 14 июля 1859 г., что Австрия «может из Галиции и Кракова создать себе щит и оружие для самых достойных целей […], хоть бы нам и пришлось ждать полного разрешения судьбы Польши, уже столь большая Галиция в самой себе может развить мощь и сумеет быть терпеливой и верной государству, которое вернет ей столько жизни». Те же мысли высказал в речи 29 ноября 1860 г. князь Адам, считавший, что Австрия тяготится навязанной ей Галицией. Он заявил, что одно из государств-захватчиков вроде бы поняло свой интерес и хочет очистить себя; хотя пока оно встало на путь предоставления национальной автономии, действуя так из-за угрозы распада, но если пойдет по этому пути «искренно и до конца», это станет для него спасением. Чарторыский выразил уверенность, что жизнь одной провинции, то есть Галиции, «согреет» и остальные. В этом направлении консервативная эмиграция ориентировала и галицийских политиков. В 1860 г. Отель Ламбер одобрил адрес галицийского сейма к Государственному совету, а князь Адам приветствовал укрепление автономии Галиции. В Львове распространялся циркуляр аристократической партии, призывавший шляхту временно воздержаться от политических выступлений. Летом 1860 г. в Вену и Краков ездил В. Чарторыский, чтобы создать сеть корреспондентов для Бюро Отеля Ламбер и телеграфный центр для посылки информации в Париж. Парижские консерваторы были связаны также с редакцией львовской газеты «Głos». Поддерживалась постоянная связь и с Польским коло в венском рейхсрате, а через него был установлен контакт Отеля Ламбер с политическими деятелями славянских народов Австрии и Венгрии. В начале 1861 г. 3. Иордан был послан в Чехию и Хорватию, эмиссары Чарторыского направились также в Венгрию и Черногорию. Отель Ламбер был заинтересован в налаживании отношений австрийских славян с венграми, так как Венгрию они рассматривали как ценного союзника Польши. В 1860 г. «Wiadomości Polskie» писали: «Соседство венгров, дышащих более свободно и связанных с нами столькими воспоминаниями, убережет Галицию не от одного беззакония и поможет ее развитию во многих отношениях». Ориентируясь на Венгрию, консервативная эмиграция стремилась к развитию автономии Галиции, мечтала сделать ее «польским Пьемонтом», подняв при поддержке Австрии польский вопрос. Отель Ламбер старался убедить Вену, что поляки способны усилить Габсбургскую монархию, поддержать ее равновесие, а в случае создания независимой Польши Галиция стала бы связующим звеном двух соседних государств. В этом духе был составлен переданный австрийской власти мемориал с предложением о предоставлении Галиции широкой автономии²⁰⁶.