Текст книги "Польская политическая эмиграция в общественно-политической жизни Европы 30−60-х годов XIX века"

Знаменательно, что Герцен, как и Каменьский, поддавшись либеральным иллюзиям, поверил в возможность проведения социальных реформ сверху, по воле царя. За это он подвергся критике со стороны Л. Булевского, получившей отражение в опубликованной газетой «Demokrata Polski» статье «Взгляд русских на крестьянский вопрос». Автор статьи утверждал: «Для введения прогресса в России в какой-либо форме, хотя бы в форме освобождения крестьян, необходимо свергнуть царизм и избавиться от Польши», «без свержения царизма нет спасения для России». Орган ПДО следил за положением в России, публиковал информацию о крестьянских бунтах, печатал стихи русских революционных поэтов в защиту свободы Польши, приветствовал русских революционеров, в частности, М. А. Бакунина в связи с его побегом из сибирской ссылки. Но «снисходительность» Герцена к Александру II, который «запретил даже думать о Польше», неприятно поразила польских демократов, чей печатный орган еще в 1844 г. писал об «антагонизме» между «польской идеей» «свободы, равенства, братства» и «русской идеей» «царизма, насилия, угнетения». В конце 1850-х годов они выступили с критикой «слишком умеренной» позиции Герцена и Огарева. Подчеркивая, что стремление к «освобождению Польши впитано с молоком матери каждым поляком», они отмечали, что поляки «пролили крови больше, чем все русские журналы, не исключая “Колокола”, пролили чернил», и заявляли, что политическое кредо «Колокола» делает русско-польский революционный союз невозможным: «Наши пути теперь разны», – констатировала газета «Demokrata Polski». Этот резкий вывод, несомненно, имел под собой основание, так как был спровоцирован либеральными колебаниями Герцена в вопросе об отношении к царским реформам – колебаниями, от которых он вскоре излечился. Но были и другие основания для заявления органа Централизации о расхождении путей русских и польских революционеров. Они заключались в различном отношении как к крестьянскому вопросу в частности, так и к соотношению социальных и национальных проблем в целом. Если русские революционные демократы прежде всего стремились к разрешению социальных проблем в российской деревне, то для польских революционеров на первом месте стояла реализация национальных целей, а социальные проблемы отходили на второй план, их решение имело лишь вспомогательное значение. На пути русско-польского революционного союза стояло также расхождение во взглядах на будущую участь «забранных земель», то есть украинских, белорусских и литовских территорий, которые Польское демократическое общество, ссылаясь на историю, считало неотъемлемой частью Польши. Подолецкий в 1848 г. писал в газете «Dziennik Stanisławowski» о «единой нераздельной Литовско-Руско-Польской (то есть Литовско-Украинско-Польской. – С. Ф.) Речи Посполитой под общим названием Польша». Поскольку «Колокол» не признавал исторические права Польши на «забранные земли» безусловными, газета «Demokrata Polski» укоряла русских революционеров: «Неужели в царском государстве не осталось уже ни одного достойного наследника Пестеля, который бы, как он, признавал Польшу в тех размерах, какие она имела много веков назад?». Это указание на «многовековую» историю подразумевало восстановление Польши в границах шляхетской Речи Посполитой 1772 г., но, как оказывалось, могло означать претензии не только на «забранные земли». Я.Н. Яновский, в частности, в 1848 г. в письме редактору французской газеты «Le National» разъяснял, что исторические границы Польши времен Ягеллонов включали также Курляндию и Малороссию с Киевом. Правда, не все демократы ставили вопрос в такой плоскости: Я. Чиньский, например, вообще не акцентировал вопроса о будущих границах свободных народов России и Польши. Более того, ввиду назревавших в начале 1860-х годов повстанческих настроений он осуждал споры о границах как проявление «политической близорукости» и даже «слепоты». В целом, несмотря на все разногласия, польские демократы в эмиграции приходили к выводу о том, что «Польша может пойти своим путем, а Россия своим и развиваться рядом друг с другом, как подруги и сестры». Более того, они заявляли о готовности к революционному сотрудничеству с русскими: «Наследникам Пестеля, – утверждала газета «Demokrata Polski» 14 февраля 1859 г., – мы всегда готовы подать братскую руку и заключить с ними союз у алтаря общей свободы». Такая позиция находила поддержку у рядовых членов Польского демократического общества: в частности, в письмах Я. Н. Яновскому они выражали уверенность в победе революции в России и Польше и выступали за революционное сотрудничество двух народов¹⁸⁴.

Однако на «правом» фланге польской демократической эмиграции существовал несколько иной взгляд на польско-русский революционный союз, и его активно пропагандировал печатный орган Польского коло «Przegląd rzeczy polskich», завоевавший в эмиграции популярность и широко распространявшийся. Позиция «умеренной» демократии в этом вопросе также основывалась на ее взглядах относительно «забранных земель». Ее орган считал их единство с Польшей необходимым для существования независимого Польского государства, а отказ от них «самоубийством»; признание же польской молодежью в Киеве национальной самобытности украинцев и их права на самостоятельность называлось «государственной изменой». Ссылаясь на историю, «Przegląd rzeczy polskich» утверждал, что Украина ранее была «интегральной частью» Польши и, так же, как Польша и Белоруссия, не имеет с Россией ничего общего. 3. Милковский в ряде статей пытался доказать, что условия жизни украинцев в Королевстве Польском лучше, чем в малороссийских губерниях, так как в Королевстве их охраняет «более чистая традиция польских помещиков», и лишь единичные злоупотребления отдельных панов были причиной казацких выступлений в прошлом. Он видел польскую шляхту в качестве руководительницы «темного», «деморализованного», «лишенного гражданских добродетелей» «украинского люда», предостерегал его от «союза с Москвой» и от самостоятельных выступлений, грозящих «анархией». Постановка национального вопроса, таким образом, связывалась с вопросом социальным, с опасением перед революционной борьбой крестьян на Украине. Поэтому, помня о «галицийской резне», «Przegląd rzeczy polskich» осуждал также выступления безземельных в Познани, считая, что борьба за землю там шла в русле интересов прусского правительства. Что же касается оценки крестьянского движения на Украине в 1855 г., то хотя «правые» демократы и отмечали с удовлетворением тот факт, что крестьяне уже «не против польской шляхты», как это было прежде в восстаниях на Украине и в Галиции, тем не менее, они не забывали об опасности, грозящей «распадом польского общества на два враждебных лагеря» и «страшной местью» крестьян «за давнее угнетение». Однако это, по мнению органа Польского коло, не оправдывало обращения польских помещиков Украины к царю за защитой, тем более что журнал продолжал считать шляхту главным проводником своей политики, утверждая: «Демократия только в лице шляхты и через шляхту работала на пользу люда». Во избежание повторения галицийских событий Милковский звал украинское крестьянство к совместной борьбе за независимую Польшу, которая даст ему все блага. При этом имелось в виду «ополячивание» украинцев, что подтверждали следующие слова Милковского: «Польша, когда она была живой и сильной, абсорбировала народы […], объединялась с ними […] во имя братства и свободы». Подтверждением могла служить и постановка еврейского вопроса на страницах журнала. Не считая разницу вероисповеданий преградой «для равенства и гражданства» евреев в будущей свободной Польше, он выдвигал условием этого их «ополячивание», отказ от родного языка, от своей одежды, обычаев и т. п. По существу это было стремление к ассимиляции национальных меньшинств; «умеренные» демократы подчеркивали, что языковые и прочие различия «не создают различных народов», и потому не упоминали о гарантиях национальных прав¹⁸⁵.

Но вопрос о «забранных землях» являлся не единственной причиной настороженной позиции «правого» крыла польской демократической эмиграции в отношении русско-польского революционного союза. Его печатный орган указывал, что такой союз был бы «политическим обманом», так как считал революционное движение в России незрелым, самих же русских не славянами, а «дикими азиатами», «темным» народом. Возлагать на Россию «более значительные надежды и веру, – писал журнал, – было бы признаком лакейской неопытности; соединять же […] каким-либо образом свои судьбы с ее судьбами – это или отказ от собственной жизни, или прямое безрассудство». «Умеренные» считали русских не способными бороться за идеалы свободы, доказывали, что восстание декабристов не имело «зародыша в национальных недрах» и осталось «прекрасным гимном без эха». В этой связи они подчеркивали, что нужно «перестать оглядываться на Россию», ожидая там революции, тем более, что она грозила «ломкой социальных отношений», а значит, «хаосом», разгулом «пугачевской черни». Поэтому для сторонников «умеренной» демократии русская революция могла быть лишь «облегчающим» обстоятельством в борьбе поляков против царизма, но не союзником¹⁸⁶.

Характерной была акцентировка «правыми» разницы между ними и русскими революционерами в постановке социального вопроса: революционному движению русского крестьянства они приписывали «полудикие желания свободы». Очень ярко это проявилось во взглядах Польского коло на пути разрешения аграрной проблемы в Польше. Будучи сторонниками восстания, «умеренные» были заинтересованы в привлечении крестьянства как главной силы борьбы и с этой точки зрения рассматривали аграрную реформу, но осуществить ее хотели наиболее безопасным для шляхты путем. Поэтому «Przegląd rzeczy polskich» выступал против «коллективного устройства тминной земельной собственности», таящего в себе революционную угрозу «убийств и поджогов», «позора и убытков», и утверждал, будто разрешение социальных противоречий уже не стоит в повестке дня: «Любя этот честный и со всех сторон сбиваемый с толку люд, мы работаем над его воспитанием, просвещением и обеспечением земельной собственностью, – заявляли идеологи «умеренных» демократов. – Борьба со злоупотреблениями, которую начинают русские революционеры, у нас уже закончена, процесс проведен, дело выиграно. Ныне у нас нет никого, кто бы сопротивлялся наделению крестьян землей. Освободите нас только от губернаторов, генералов, жандармов, и завтра крестьяне у нас станут полными собственниками». Таким образом, Польское коло переносило акцент на национальный вопрос и борьбу за национальную независимость, представляя социальный вопрос уже решенным. К тому же для «умеренных» демократов он являлся второстепенным: «Политический вопрос как вопрос жизни, – писал «Przegląd rzeczy polskich», – подчиняет себе все другие вопросы у порабощенной нации. Даже социальная организация занимает лишь вспомогательное место, так как освобожденный народ сумеет дополнить ее согласно основным принципам своего существования и понятиям о справедливости»¹⁸⁷.

Иначе думало «левое» крыло «умеренной» демократии, заявляя о необходимости развития «движения в Польше […] в демократическом духе и направлении, на основе социальной справедливости» и подчеркивая, что «национальная революционность опирается на социальную справедливость». Милковский писал об обязанности Польши как нации привлекать к национальной жизни народ, освободив его «от всяких оков, социальных и политических, мешающих ему идти дорогой прогресса». Прежде всего, имелось в виду разрешение крестьянского вопроса, что отражало позицию «левого» крыла демократов. «Przegląd rzeczy polskich» сочувственно описывал положение польского крестьянина, который «смотрит на своего пана, как на пиявку, высасывающую из него кровь […], а пан считает только число рабочих душ […], придумывая средства к извлечению из них как можно большего дохода». «Разрыв» между шляхтой и крестьянством «умеренные» считали «аномалией» и стремились к изменениям в обществе, которые бы обеспечили «братство» пана с крестьянином «и устранили бы между ними всякий повод к ненависти, зависти и даже вражде». «Przegląd rzeczy polskich» призывал шляхту, опередив царизм, как можно скорее разрешить крестьянский вопрос, обращая ее внимание на то, что народ «может пойти за голосом своей долго подавлявшейся боли […]. Он может по-своему истолковать царские указы и мудрые отговорки шляхетского эгоизма». Предупреждая шляхту, которая «менее всего понимает и свой собственный интерес, и интерес своей страны», об ожидающем ее в этой связи «страшном горе», «Przegląd rzeczy polskich» напоминал, что целью крестьян «является собственность, которая им полагается и которую, однажды пробудившись, они добудут себе каким-угодно образом, с добровольного согласия шляхты или без него, через царя или даже помимо царя». Призывая шляхту «за очень малую и временную жертву выкупить отчизну, то есть завоевать сердце ее народа», «умеренные» демократы обращали внимание помещиков на «смутные вести о возбуждении умов, об угрозах и даже о вооруженных выступлениях, ширящихся от диких пределов бояр к польским провинциям». В связи с этой угрозой, шедшей от «дикой» России, «умеренные» оценивали социальную программу русских революционеров как таящую «революционную заразу», а в «бунтах великорусских мужиков» усматривали «первый проблеск развития русского общества – проблеск, немногим отличающийся от ночи и далекий от полудня западного просвещения». Поэтому отказ польских студентов российских университетов от совместных с русскими коллегами политических выступлений печать Польского коло одобрила как отказ от «погружения в эту предрассветную тьму», добавив, что «Польша не должна опускать своего национального знамени до временных требований и нужд восточных соседей». На данном этапе развития революционного движения в России она не видела возможности союза с ним, не допускала мысли, что «Польша, вместо того, чтобы укреплять в себе дух и сбросить ярмо, должна ждать, пока все русское царство превратится в сеть заговорщиков». Обращаясь к русским революционным демократам, «Przegląd rzeczy polskich» заявлял: «В отношении вашей сегодняшней России мы всегда встанем как враги […]. Укажите день взрыва и силы, которыми вы располагаете! И тогда будьте уверены, что не испытаете недостатка в нашей помощи в общем деле разрушения. Но сегодня ничто нас не связывает. Даже цепи, которые мы влачим, разные. У нас скована национальность, у вас – человечность»¹⁸⁸.

На самом деле «умеренных» пугала именно русская революционность, в первую очередь, ее социальный характер. «Przegląd rzeczy polskich» писал: «Русские революционеры хотели бы сражаться с нами на экономическом поле и на это поле они переводят вопросы независимости и свободы. Такая исходная точка замазывает национальные, исторические, стратегические и экономические границы, а сельскому люду приводит на память только одно из воспоминаний истории – вековое рабство, тянущееся и по сегодняшний день. Революционная Россия дарует ему свободу и собственность, рай без панов и землевладельцев, разве может он противиться притягательной силе?». Именно из опасения перед этой «притягательной силой» русской социальной программы партия «умеренной» демократии, стоявшая на платформе включения в состав будущей Польши «забранных земель», отвергала и программу русских революционеров, выдвигавших идею федерации вольных славянских народов. «Мы никогда не выступим как звенья одной федеративной цепи, составленной из Польши, Литвы, Украины, Москвы, а выступим как Польша 1772 года, и это наш ультиматум, – заявлял «Przegląd rzeczy polskich», подчеркнув, что «поляки, думающие иначе», дают «доказательство слабого или невежественного патриотизма». Это была реакция на выступление Н.П. Огарева, опубликованное на страницах «Колокола» 1 октября 1861 г. под заголовком «Ответ на „Ответ Великороссу”», где русский революционер заявил: «Уже поляки соглашаются, что присоединения прилежащих областей к Польше, или к России, или их самобытная независимость должны зависеть от свободного решения самих населений». Еще раньше, в первый день Нового 1861 года, «Колокол» опубликовал статью Огарева, в которой подчеркивалось значение экономического фактора и выдвигался «идеал сильного развития производительных сил и общего бессословного самоуправления». Огарев призывал «трудиться о свободном соединении людей в области на основании свободного самоуправления общин и областей» и заявлял, что «устроив областные самоуправления, все увидят необходимость подать друг другу руку на общие интересы и соединиться в федерацию, в общий союз славяно-русских областей». «Мы можем, – писал он, – свободно и бесспорно, братски разграничиться после», имея в виду общую победу над самодержавием. Однако орган «умеренных» демократов был не согласен на такое решение вопроса о границах. «Освободимся от цепей, а потом побратаемся. – заявлял «Przegląd rzeczy polskich». – Но освободимся от цепей полностью, не входя ни в какие провинциальные федерации, которые вызвали бы у нас только разложение и упадок». Автор статьи считал, что если бы «забранные провинции» «под влиянием сбивающих с толку теорий русских захотели оторваться от Польши», это стало бы «печальной изменой и отказом от солидарности со всей страной». Стремление к «единой и неделимой Польше от Днепра до Одры, от Балтики до Черного моря» подтвердил Г. Невенгловский в речи 29 ноября 1861 г. «Правые» демократы хотели бы добиться признания своих претензий на украинские, белорусские и литовские земли от русских революционеров, прежде всего, от М.А. Бакунина, которого они считали «симпатизирующим Польше в духе идей Запада, а следовательно, и общей цивилизации». В газете Мицкевича «La Tribune des Peuples» его называли даже «лидером республиканского течения под названием полонорусской партии». Бакунин, приехавший в Лондон в 1862 г. после сибирской ссылки, весьма интересовался «польско-славянским вопросом», который, по его собственному признанию, с 1846 г. был его «идеей-фикс», а в 1848–1849 гг. – «практической специальностью». Действительно, еще в 1840-е годы он тесно общался с польской эмиграцией, сблизился с Лелевелем в Брюсселе, сотрудничал с Гельтманом во время Дрезденского восстания, встречался с Ворцеллем, Зверковским, Дарашем, Мазуркевичем и другими эмигрантами, переписывался с Л. Ходзько и М. Лемпицким. Он даже был причастен к переговорам Польского демократического общества с Объединением польской эмиграции весной 1846 г. Его сочинения были известны как в эмиграции, так и в Польше: в частности, они распространялись среди конспираторов «Организации 1848 года» в Королевстве Польском. Известным его имя сделали и выступления на польских митингах 29 ноября 1847 г. и 14 февраля 1848 г., а также на Славянском съезде в Праге. Бакунин не уставал утверждать, что дело русской и польской свободы тесно связано, что для России и Польши «нет другого спасения, кроме демократии». «Я русский и люблю свою страну, – писал он в начале 1846 г., – вот почему, подобно очень многим другим русским, горячо желаю торжества польскому восстанию. Угнетение Польши – позор для моей страны. Свобода Польши послужит, быть может, началом нашего освобождения». Эту мысль он развил и в речи, произнесенной 29 ноября 1847 г. в Париже на торжественном праздновании годовщины польского восстания 1830–1831 гг., заявив, что в этом восстании «поляки боролись не только за свою свободу, но и за свободу России». Речь Бакунина назвали «прекрасной» и «замечательной» даже консервативный «Trzeci Maj» и сторонники Отеля Ламбер, в частности, В. Замойский, хотя некоторые из консерваторов, как, например, 3. Красиньский, со страхом ощутили «мрачную энергию» слов русского эмигранта, предчувствуя в провозглашенном им лозунге русско-польского революционного союза обещание «будущей “резни шляхты” общими силами двух народов». Католическо-либеральный «Dziennik narodowy» обратил внимание на то, что различные фрагменты речи Бакунина встречали разное отношение собравшихся – от бурных аплодисментов до холодного молчания. «Одни, – писала газета, – приняли ее с безусловным удовлетворением, на других она произвела дурное впечатление, учитывая точку зрения безусловного патриотизма, […] были и те, кто в состоянии недоверия и патриотической подозрительности повторяли известный стих Виргилия о греках: “Timeo Danaos et dona ferentes”[7]7
  Бойся данайцев, дары приносящих (лат.).


[Закрыть]». С долей скептицизма отнеслась к словам Бакунина и газета «Demokrata Polski», высказавшая пожелание, чтобы его речь «явилась действительным выражением мыслей тех его соотечественников, от имени которых он говорил, чтобы его голос нашел слушателей там, где до сих пор мы видим, с одной стороны, угнетение и варварство, а с другой, рабское терпение и гробовое молчание». Но в целом пресса демократической польской эмиграции писала о Бакунине с уважением, отмечала значительные моменты его биографии, в частности, факт его ареста в Саксонии и выдачи России в 1851 г. Однако после выхода его брошюры «К русским, польским и всем славянским друзьям» «Przegląd rzeczy polskich» был разочарован: хотя он признавал пользу русско-польского революционного союза для борьбы против общего врага и за общую цель свержения царизма, но выступал против всяких «покушений» на польскую нацию и ее прав на «забранные земли», называя отказ от них «самоубийством». Орган «умеренных» демократов обвинял русских революционеров, выдвинувших лозунг славянской федерации, в том, что они требуют «не России свободной и народной, не Польши свободной и независимой, а какой-то славянщины, хорошо откормленной и содержащейся в достатке под опекой России». В этой связи он сравнивал Бакунина с Николаем I и, подчеркивая «совпадение двух крайностей», звал к «осторожности» и «недоверию» русской революции, у которой, возможно, на заднем плане таится, так же, как у царя, «уничтожение Польши». В результате автор статьи в журнале приходил к выводу, что для Польши «русский революционизм» подобен царскому «деспотизму». Высмеивая как «будущий рай земной» огаревскую идею польско-русского федеративного союза, «Przegląd rzeczy polskich» писал: «Подобная доктрина является опасной для польской национальности, и нужно усиленно трудиться, чтобы она не смутила ни одного честного сердца»¹⁸⁹.

На этой основе строились отношения Польского коло с русской революционной эмиграцией. В статье «Александр Герцен и вольная русская типография в Лондоне», напечатанной в органе «умеренных» демократов в 1858 г., анонимный автор характеризовал Герцена как «демократа с известной долей социальных, а скорее коммунистических понятий об общинной жизни русского крестьянства». Он высоко оценивал деятельность Герцена в деле пробуждения русского общества, но критиковал за доверие к реформам Александра II, а главное, за «излишний» патриотизм, за позицию в вопросе «забранных земель», за веру в возможность русско-польской славянской федерации. Лозунг объединения славян на демократической основе, выдвинутый «Колоколом», «Przegląd rzeczy polskich» отождествлял с реакционным царским панславизмом и обвинял издателей журнала в «территориальном жадности», в проповеди «планов нового раздела» Польши и адресованном полякам призыве «отречься от своей национальности». Орган Польского коло с издёвкой писал о «русской прогрессивной мысли», которая «награбленное царизмом добро […] считает своей собственностью», и утверждал, что ни один из русских революционеров «не сумел совершенно освободиться от захватнических идей». В. Мицкевич же прямо называл их «ловкими фокусниками», стремившимися «половить рыбку в мутной воде», используя союз с Польшей. Он писал об «убожестве мысли» в политических концепциях Герцена, но на самом деле больше всего «правых» деятелей Польского коло беспокоили социальные концепции русских революционных эмигрантов, «видевших единственное спасение в разрешении экономических проблем», их «бессмысленно разрушительная» программа, предполагавшая «подавление интеллигенции в пользу крестьян». Все это вело «правых» к утверждению о природных различиях между русскими и поляками, к отказу от русско-польского революционного союза. «Мы готовы идти, опираясь только на собственные силы, – заявлял «Przegląd rzeczy polskich», – потому что не видим возможности ради осуществления общечеловеческих целей объединить наши пути и движение. Так, противопоставленные друг другу в колыбели и раннем детстве истории, мы разнимся также и как строители своего будущего». Редакция издания ожидала от русских революционных демократов «не столько поддержки, сколько нейтрального поведения в борьбе поляков с царизмом», и призывала соотечественников не оглядываться на Россию, «не отрекаться от собственной инициативы в пользу вековых врагов»¹⁹⁰.

Отказывясь от русско-польского революционного союза, партия «умеренной» демократии акцентировала задачу союза с революционной Европой. В 1859 г. в обстановке австро-итальянской войны Польское коло рассчитывало на революционное сотрудничество с народами империи Габсбургов и в этой связи разоблачало «смешные» и «возмутительные» надежды Отеля Ламбер на поддержку польского дела венским правительством. В среде «умеренной» демократии существовали более смелые, решительные элементы, боровшиеся против компромиссов в постановке основных, важнейших для Польши проблем. Этой причиной был обусловлен тот факт, что Польское коло старалось не демонстрировать острой конфронтации с Централизацией, а его члены в ряде вопросов разделяли ее позицию. Последнее как раз касалось отношения к Отелю Ламбер и его расчетам на державы, в том числе на государства, разделившие Польшу. Высмеивая надежды Чарторыских на «великодушие» Габсбургов, «Przegląd rzeczy polskich» писал: «Расчет на Австрию был бы смешон, если бы не вызывал возмущения». Автор статьи задавался вопросом: «Почему бы это Австрия была более, чем Москва, достойна любви и уважения», «почему бы это польский народ должен был возлагать на нее разумные надежды в большей степени, чем на всякого другого врага своей свободы?». Против расчетов на Австрию выступал 3. Милковский, «республиканско-демократические убеждения» которого не позволяли ему верить также и в поддержку Наполеона III. Он считал «империю во Франции аномалией, от которой Франция рано или поздно должна будет отказаться и вернуться к республиканской форме, единственно выгодной для нее, для Европы», а следовательно, и для Польши. 3. Милковский ставил Наполеону III в вину то, «что, имея возможность стать для Европы Вашингтоном, он предпочел стать для себя императором […], он не понял, что в 1848 г. Европа могла перейти тот порог, к которому ее привело ее историческое развитие, – он помешал, испортил, замарал дело человечества». Видя в императоре «человека малого сердца и ограниченного ума», Милковский не верил ни его «политической мудрости», ни «благородству чувств». Не слишком доверял императору и В. Мицкевич, тем не менее, в направленной Наполеону III 16 декабря 1861 г. «Ноте о положении в Польше» он выражал надежду на помощь Франции и утверждал, что одного слова ее главы достаточно для того, чтобы в Польше возникла новая Барская конфедерация, хотя и угрожал при этом восстанием поляков в случае колебаний императора. В свете этих законных сомнений демократов относительно помощи держав единственно надежным представлялось сотрудничество с революционными народами. Милковский в статьях «О польском восстании» и «Необходимость восстания» напоминал о традициях солидарности угнетенных народов и требовал союза с ними. Эти призывы находили отклик как в среде демократической польской эмиграции, так и у представителей революционных народов. На праздновании в Париже тридцатой годовщины Ноябрьского восстания 1830 г. речь чешского радикала Йозефа Фрича, заявившего о солидарности в борьбе против общего врага, вызвала у поляков энтузиазм. Тогда же разрабатывались планы польско-венгерско-итальянского союза, и В. Мицкевич от имени Ю. Высоцкого вел переговоры с Д. Клапкой и Л. Телеки, с Д. Гарибальди и его представителями Л. Кароли и А. Мордини. Рассчитывали также на волнения в Далмации, Хорватии, румынском Семиградье, и Милковский занимался подготовкой Галиции к этим событиям. Борьба итальянского народа вызывала у поляков огромные симпатии. В этой связи «Przegląd rzeczy polskich» писал: «Польские эмигранты жаждут бороться за независимость и освобождение народов. Пусть только забрезжит день, когда мы смогли бы снова объединиться в боевой отряд, мы будем сражаться и умирать с честью под общим знаменем». Многие революционно настроенные польские эмигранты принимали непосредственное участие в освободительной борьбе, вступив в ряды итальянской армии. Помочь итальянцам старались также сбором средств и просто моральной поддержкой и сочувствием. Одновременно «левое» крыло «умеренных» демократов выступало против призыва польских добровольцев в папское войско, клеймило ультрамонтанство консервативной эмиграции как противоречащее интересам поляков, их демократическим принципам и национальным чувствам. Оно активно сотрудничало с редакцией газеты «L’Esperance» («Надежда»), освещавшей революционное движение во всех европейских странах и призывавшей «неустанно добиваться прав всех народов»¹⁹¹.

Главной целью сторонников «умеренной» демократии была подготовка к вооруженной борьбе за Польшу как необходимости, неотвратимо вытекающей из факта ее порабощения. Они подчеркивали, что ни помощь держав, ни поддержка европейской общественности и революционных союзников «не снизойдет на Польшу ни с того, ни с сего […] нужно ее привести, вызвать. Нам помогут, – заявляли они, – но если будет кому помогать, если разовьем такие силы, с которыми будет стоить считаться […] если мы выработаем у себя состояние постоянной борьбы, непрерывного восстания». «Przegląd rzeczy polskich» доказывал существование неразрывной связи между революцией, национальностью и свободой. Отмечая нецелесообразность и бесполезность «органической работы», он подчеркивал, что «заговоры и революции» – «менее дорогостоящие, менее опасные для нации, чем бесконечное продолжение мертвящего […] рабства»; они являются «необходимым, неизбежным средством, поскольку нет другого средства для проведения мысли, живущей в массах». Орган Польского коло видел в заговоре «неизбежное средство свержения ярма рабства», а в «вооруженном действии» «путь к освобождению» и заявлял: «Независимость Польши это единственная цель истинного патриотизма, […] восстание – единственное средство ее осуществления», «единственный способ прийти к независимости», причем «восстание постоянное, непрерывное, не складывающее оружия, не вступающее ни в какие переговоры с захватчиком, падающее для того, чтобы снова подняться». Выдвигая идею восстания силами польского общества, демократы подчеркивали при этом значение и роль эмиграции как «важного органа национального механизма, составляющего нераздельное целое со страной», без помощи которого Польша не может обойтись и который несет на себе важные обязанности и великую ответственность за их выполнение. «Przegląd rzeczy polskich» называл эмиграцию «стражем знамени, на котором кровью и мученичеством целой нации написан лозунг независимости Польши», и потому объявлял преступлением перед родиной возвращение эмигрантов в Польшу по амнистии царя. Он призывал эмигрантов сплотиться и «исполнять патриотические обязанности», «делая все то, что недоступно стране»: осуществлять «живое и непосредственное свидетельствование перед миром, что Польша хочет быть целой и независимой», выяснять «пути, по которым нация должна стремиться к возрождению», пропагандировать «принципы и условия», необходимые для завоевания независимости, подчеркивать солидарность «дела Польши с общим движением европейских народов». Важной задачей эмиграции «умеренные» демократы считали посредничество в координации усилий трех частей Польши. Они связались с Королевством Польским и сумели сблизиться как с теми, кто осторожно относился к идее восстания, так и с молодыми патриотами, стремившимися к вооруженному выступлению. «Умеренные» поддерживали также связь с Галицией и Познанщиной, и осенью 1860 г. по их инициативе в Познани был созван съезд представителей от трех частей Польши и «забранных провинций», где обсуждался вопрос о восстании и создании тайной организации для его подготовки. В связи с планом подготовки восстания внимание Польского коло привлекала и Молдавия как плацдарм для удара, направленного на территории Украины и Галиции. Князь Куза, возглавивший после Крымской войны объединенные Дунайские княжества, симпатизировал полякам, поддерживавшим его избрание, в результате там создалась благоприятная атмосфера для деятельности польских эмигрантов. Посланный в Княжества в 1859 г. Милковский наладил контакт с украинскими землями, выезжал в Галицию, собирая средства на формирование вооруженного отряда. Эта задача была возложена на Ф. Сокульского, который в Стамбуле с «усердием» «занимался польским делом, несмотря на отсутствие официального назначения». Он осуществлял закупку оружия и амуниции и набирал добровольцев – эмигрантов, которые стягивались из Европы, и молодежь, пробиравшуюся из Польши¹⁹².