Текст книги "Польская политическая эмиграция в общественно-политической жизни Европы 30−60-х годов XIX века"

3. Интриги и раскольническая деятельность Л. Мерославского в канун восстания

Происки партии консерваторов были направлены против усилий патриотического течения польской демократической эмиграции, стремившейся к подготовке вооруженного выступления за национальную свободу Польши. Эта часть эмиграции признала руководящую роль Центрального Национального комитета и активно ему помогала. Однако в этом вопросе в среде демократов не было единства, и одним из главных тому препятствий стала деятельность Мерославского. История с польской военной школой сильно подорвала его авторитет в демократических кругах: молодежь, принадлежавшая к Обществу польской молодежи, оказалась «прямо ему враждебна»; за ним шли немногие эмигранты из французской провинции (в частности, в Шартре), некоторые из бывших учеников военной школы, оставшиеся в Италии. Немногочисленные приверженцы генерала в Париже регулярно собирались у Кужины, но его публичные выступления, как, например, в читальне «Passage du Commerce» («Торговый пассаж»), вызывали неодобрение и отпор. Говоря впоследствии о своих ресурсах в этот период, Мерославский упоминал нескольких рассеянных по разным точкам сторонников и 100 тыс. франков²⁹⁷.

Чтобы поднять свой престиж и восстановить влияние среди эмигрантов, генерал стремился укрепить свои международные связи. Опираясь на близость с принцем Наполеоном, он пытался обращаться к Гарибальди с планом совместной борьбы против Австрии, надеясь заинтересовать им и Пальмерстона, но вернуть доверие итальянского революционера ему не удалось. Мерославский общался также с Тюрром и Клапкой по вопросу создания общего печатного издания, но из-за отсутствия средств этот проект не был реализован, и с 1 июля 1862 г. генерал стал издавать собственный печатный орган «Baczność». Хотя журнал выходил только до декабря 1862 г. и попадал в Польшу в очень незначительном количестве экземпляров, он, тем не менее, стал главным рупором идей Мерославского и важным оружием в его борьбе за влияние в эмиграции. На страницах журнала генерал выступал с привычной псевдореволюционной демагогией. Он утверждал, что «революция […] не терпит полумер. Ее мощь – в слепой вере в святость своей мысли и в победу; ее разум – в том, чтобы не обращать внимания на преграды, не оглядываться назад, не видеть ничего, кроме […] цели». В первом номере «Baczność» заявила о стремлении к «народному» восстанию: «Солдат тогда лишь непобедим, когда его со всех сторон окружают массы и когда они окружают его по своей охоте». Ту же мысль о необходимости участия крестьянских масс в восстании высказывал В. Мазуркевич, зять Мерославского и ярый его сторонник: «Не на один класс, хотя бы даже самый заслуженный в прошлом, но на весь польский народ необходимо опереть новую работу освобождения». Путь для этого Мазуркевич видел в сочетании восстания с разрешением крестьянского вопроса: «уничтожение всяких привилегий […], освобождение сельского люда от подчинения и от всяких позорящих человеческое достоинство присвоений, признание всех жителей Польши детьми одного Бога Отца на небе и одной матери-отчизны на земле, принятие и проведение в жизнь принципов любви, братства и гражданского равенства». В связи с крестьянским вопросом «Baczność» анализировала действия Земледельческого общества, утверждая, что своим указом 25 февраля 1861 г. оно «ломало царский устав», выдвигало «знамя социальной революции», но затем отказалось от лозунга революции и разрешения крестьянского вопроса и упустило момент, когда акт о наделении крестьян землей мог бы поднять их на восстание. Позже Мерославский писал об «экономическом варварстве» Земледельческого общества, помешавшем ему «искупительным даром призвать к восстанию в помощь Варшаве 500 тыс. посполитого рушения против Москвы, еще почти безоружной. Была ли когда-либо в истории привислинской шляхты более счастливая минута для […] братания русинского крестьянства с мазурским в коммунии польского наделения землей для отнятия у царя навечно не только жезла сатанинских интриг во всех частях Речи Посполитой, но и люциферского скипетра в собственном аду? […] Но Земледельческое общество предпочло дальше судиться и торговаться с взмокшим хлопом насчет замены малого пота на пот градом»²⁹⁸.

Эти адресованные шляхте упреки доказывали, что крестьянский вопрос интересовал Мерославского лишь с точки зрения вовлечения крестьянских масс в восстание, а также в связи с националистическими стремлениями к присоединению восточных провинций. Поэтому он требовал приберечь акт крестьянской реформы в качестве главного козыря в деле восстания и какое бы то ни было разрешение аграрной проблемы до восстания считал вредным. «Всеобщим лозунгом, – писал журнал «Baczność» 28 октября 1862 г., – стало соглашение крестьян с панами, соглашение абсурдное, невозможное, ибо против него встает, как упырь, все многовековое прошлое обид, притеснений и разочарований, соглашение, которое до тех пор не может осуществиться, пока крестьянин не окажется совершенно независимым от пана, а пан не сотрет прошлого, по-братски и по-соседски обращаясь с несколькими его поколениями. Все это под властью московского правительства неосуществимо, а потому ставить подобное соглашение условием восстания может только тот, кто его вовсе не желает […]. Самые усердные революционеры убеждали крестьян, чтобы они договаривались с панами, будто паны горячо желают их счастья и дадут им Бог знает что, лишь бы крестьяне били москалей. А как только пропагандист ушел, шляхтич по-своему взялся за крестьянина, чтобы договариваться и договариваться с ним как можно дольше и таким образом бесконечно оттягивать восстание». Автор журнальной статьи считал, что провозглашение аграрной реформы должно быть отложено до момента восстания, чтобы придать ему заманчивость в глазах крестьянских масс, а пока он указывал путь разъяснения крестьянству характера будущей повстанческой борьбы и выгод, которые она ему принесет. Таким образом, выступление против лозунга «соглашения» помещиков и крестьян исходило из соображений практической выгоды, а не из позиции непримиримости классовых противоречий. Это подтверждал и тот факт, что редакция журнала «Baczność» полностью присоединилась к мнению К. Борковского, который в направленном журналу письме доказывал, что далеко не вся шляхта плоха и что в принципе соглашение между нею и крестьянством вполне возможно. Но такое соглашение, в соответствии с программой Мерославского, должно было последовать только в будущем, уже после освобождения Польши, для того чтобы предупредить возможность перерастания национальной борьбы в гражданскую войну²⁹⁹.

В 1862 г. осуществление такой программы казалось Мерославскому близким, как никогда. По его мнению, Европа была беременна революцией, а в самой Польше созрело правильное понимание вопроса об освобождении, закончился подготовительный, агитационный период и наступило время действовать. «Ныне, – писала «Baczność», – когда нация живет полной жизнью, когда она дает кровавые доказательства своей готовности к действию, можно было бы думать даже […], что ей уже не газет, а в них побуждений, советов, замечаний нужно, а пора дать оружие, организовать ее в повстанческие ряды и вести на врага». «Baczność» частично перепечатала «Повстанческую инструкцию» Мерославского, кроме того, большое количество экземпляров этой брошюры было послано в Польшу. Особое внимание в ней было уделено вопросу о правильном выборе момента восстания: он должен был характеризоваться наивысшим подъемом волны движения и наибольшим укреплением сил заговора, с одной стороны, а с другой, наисильнейшим кризисом и брожением внутри одной из трех угнетающих Польшу держав; при этом, по мысли Мерославского, толчком к восстанию могло стать любое значительное событие. Согласно «Инструкции», перед взрывом необходимо было провести разведку, разузнать все о противнике и его силах, разработать конкретный план восстания, дав задание каждому из подразделений заговора и обеспечив поддержку населения в городах и селах. Для отвлечения внимания противника предполагалось путем распространения листовок возбуждать ложные слухи, организовывать национальные и религиозные манифестации. Лишь приняв все эти меры, можно было давать сигнал к восстанию посредством набата или пожара либо непосредственно звать граждан к оружию. Изложенная в «Инструкции» тактика борьбы в городе повторяла уже известные ранее планы Мерославского, а при ее организации в деревне имелось в виду использование готовой системы тминного устройства. Таким образом, план «народного восстания» оказывался направленным на разрешение одного вопроса – каким образом использовать мощь и силу народных масс, чтобы добиться национального освобождения «без социальной революции, как бы реставрируя общество». Подчеркивалось, что принцип собственности останется священным и нерушимым³⁰⁰.

Генерал видел себя единоличным руководителем будущего восстания, наделенным диктаторской властью, и требовал, чтобы право на диктатуру было заранее закреплено за ним тайной организацией в Польше. Одновременно он добивался признания себя единственным представителем и руководителем польской нации в целом и эмиграции в частности. Ведя переговоры с Бакуниным, Мерославский заявил, что революционная Россия может вступить в союз только с ним, так как вне его партии нет ничего серьезного ни в эмиграции, ни в самой Польше. Он требовал объединения вокруг себя всего революционного лагеря на основе изложенного им кредо – манифеста, а всякую оппозицию своим претензиям расценивал как предательство и контрреволюцию. «Baczność» клеймила «реакцию», стремящуюся парализовать патриотическую работу Мерославского, имея в виду выступления газеты Отеля Ламбер «Wiadomości Polskie» и печатных органов «белых» в Кракове и Познани, таких, как «Czas» и «Dziennik Poznański». Журнал осуждал также как непатриотические протесты консерваторов против террористических актов в Королевстве Польском. Но «реакцией» для Мерославского были не только консерваторы: он не мог простить своим бывшим союзникам – «умеренным» демократам истории с военной школой, и «Baczność» постоянно напоминала о том, как путем подлых интриг истинный герой Мерославский был вытеснен «каким то изможденным рыцарем» Высоцким. Журнал обвинял «Przegląd rzeczy polskich» в контрреволюции и миллинёрстве, в беспринципности, называл его «контрреволюционным революционером», разоблачать которого должен каждый честный революционер и патриот.

Мерославский и его сторонники старались помешать «умеренным» и в практической деятельности: они пытались перехватить коммуникации соперников, разрушить сеть их агентов и т. п. Характерным примером были отношения Мерославского с Милковским. Когда тот в 1859 г. действовал в Молдавии по заданию парижского Коло, генерал для подрыва его работы послал туда своих эмиссаров, а также развил агитацию на Украине, призывая противиться «самозваным махинациям» этого «шарлатана». Но в 1862 г. Милковский получил предложение вести на Украине работу от имени Мерославского, регулярно присылать ему отчеты и ждать сигнала к началу борьбы. Пытаясь переманить, таким образом, Милковского на свою сторону, генерал в то же время дал задание Пшевлоцкому установить за ним наблюдение, а в случае неповиновения власти «диктатора» подвергнуть его суду тайного трибунала, состоящего из верных Мерославскому лиц, и привести приговор в исполнение³⁰¹.

Интриги Мерославского не приносили ему особой пользы, они еще больше восстанавливали против него общественное мнение как в эмиграции, так и в самой Польше. В частности, сторонник генерала из Грубешова в Люблинской губернии в феврале 1862 г. писал ему о неприятном впечатлении от ссоры Мерославского с Высоцким, о слухах, которые приходится опровергать. Стремясь преодолеть эти настроения в польском обществе, Мерославский предпринял новые попытки по распространению в Польше своих портретов, речей и прочих агитационных материалов, одновременно стараясь укрепить прежние связи. Он пытался посылать агентов в Варшаву и Познань, а в мае 1862 г. сам собирался ехать в Пруссию, чтобы наладить контакт с бывшими участниками восстания 1848 г., и направил жителям Великой Польши воззвание с обещанием прислать оружие. Поскольку Маевский, поняв, что «нет необходимости больше поддерживать Мерославского», порвал с генералом, тот потерял налаженную связь с Королевством Польским. Это заставило Мерославского искать новые возможности, и он обратил внимание на созданный в Варшаве орган партии «красных» – Центральный Национальный комитет. О существовании его и о его программе генерал узнал в феврале 1862 г. от своего грубешовского корреспондента, а несколько позже ЦНК направил в Париж для переговоров с эмиграцией об объединении усилий Юзефа Нажимского, который был приверженцем Мерославского. В партии «красных» и в самом Центральном Национальном комитете были и другие патриоты, сохранившие симпатию к генералу, и потому вслед за Нажимским переговоры с Мерославским от имени ЦНК продолжил Юзеф Цверцякевич. Однако претензии генерала, требовавшего подчинения ему всей организации «красных», были неприемлемы для Центрального Национального комитета. Соглашение не состоялось, но Мерославский вновь послал в Варшаву своего агента, который, опять не договорившись с ЦНК, связался с Владиславом Косковским, стоявшим к Комитету в оппозиции. Косковский призвал на помощь Кужину, убедив его в существовании в Варшаве сильной партии, настроенной в пользу генерала, и тот приехал в Варшаву в начале 1862 г. Опираясь на поддержку ряда молодых членов «красной» организации и таких членов

Центрального Национального комитета, как В. Даниловский и В. Марчевский, Кужина снова выдвинул перед ЦНК требования Мерославского принять название Революционного комитета, признать генерала председателем этого Комитета, провести перемены в его составе. Центральный Национальный комитет согласился принять эти требования при условии приезда Мерославского в Варшаву и осуществления им непосредственного руководства борьбой. В противном случае ЦНК был готов признать генерала своим единственным представителем за границей по военной подготовке и организации восстания. Кужина отверг эти условия и, поскольку переговоры зашли в тупик, он решил вместе с группой сторонников Мерославского создать в Варшаве новую тайную организацию под эгидой генерала. Так в августе 1862 г. возник Революционный комитет, противопоставивший себя Центральному Национальному комитету³⁰².

Главной фигурой Революционного комитета стал офицер В. Косковский, а членами – группа шляхетской, буржуазной и интеллигентской молодежи, в том числе в него вошли Зыгмунт Росцишевский, Станислав Качковский, Феликс Бауерфайнд, Феликс и Игнаций Мархвиньские. Студент Медицинской академии Владислав Даниловский, являвшийся членом ЦНК, был впоследствии исключен из него, так как также вступил в Революционный комитет; вступить в него уговаривали и других студентов-медиков. Комитет имел свою печать с изображением орла, погони и архангела. Из-за границы Мерославский прислал отпечатанные бланки, квитанции, а также инструкции и Устав Национального революционного союза. Целью создаваемой организации объявлялось «восстановление Польши на демократических основаниях в пределах, существовавших перед разделом ее», а «единственным средством к достижению этой конечной цели» признавалось «вооруженное восстание». «Подготовление всех возможных средств к открытию вооруженного восстания» было главной задачей Союза. Революционный комитет как высший законодательный и исполнительный орган Союза представлял Мерославского в Польше и руководил всей внутренней работой через своих полномочных комиссаров. Он создавал пятичленные революционные поветовые комитеты, дальнейшее же разветвление Союза происходило путем создания каждым членом поветового комитета нового пятичленного кружка. Низшие «пятерки» ничего не знали о составе высших, беспрекословно подчинялись их приказам и ежемесячно платили взносы в фонд Союза. Все члены Союза приносили присягу, обязуясь выполнять приказы и хранить тайну. В случае измены или неповиновения Национальный революционный комитет, являвшийся в своем полном составе революционным трибуналом, выносил решение о строгом наказании. Этот высший законодательный и исполнительный орган Союза имел право назначать и смещать всех служащих организации, но изменять свой состав мог лишь с согласия Мерославского и был обязан ежемесячно перед ним отчитываться. В Комитете имелось пять отделов – провинциальной администрации города Варшавы, полиции, финансов, коммуникации с союзами других польских провинций и с заграницей. Каждый отдел возглавлял один из пяти членов Комитета, связанных взаимной солидарностью и тайной и дававших присягу на верность. Регулярно проводились заседания Комитета, решения принимались большинством голосов. Все эти принципы Мерославский считал «ясными и недвусмысленными», возрождающими принципы Централизации. Напечатанные по его распоряжению многочисленные экземпляры Устава распространялись в Королевстве Польском, так же как и специальные инструкции для поветовых комитетов. Они определяли круг обязанностей их начальников, которые должны были заниматься сбором податей, устройством сообщения, доставкой сведений о положении в крае, о составе населения и его настроениях и проч.³⁰³

По словам Мерославского, его Комитет сумел быстро восстановить все связи. Ему удалось даже создать собственное печатное издание «Słowo», первый и единственный номер которого вышел 8 января 1863 г. Активно действовала группа варшавских сторонников генерала во главе с Владиславом Еской и Войцехом Бехоньским. Большую поддержку Революционному комитету оказывали также братья Косковские, Францишек Орловский, Станислав Шаховский, а Эдвард Бонгард, представлявший «красных» в Грубешовском уезде, регулярно сообщал Мерославскому обо всем, что происходило в польском обществе, в том числе и о действиях Центрального Национального комитета. Укрепить связи Революционного комитета в провинции старался и Я. Кужина, на первых порах направлявший его работу. В августе – сентябре 1862 г. он выезжал из Варшавы в Плоцк, а также объехал Литву. Мерославский не только поддерживал непосредственный контакт с Революционным комитетом, но получал информацию и от «засланных» в Королевство Польское и «забранные провинции» своих агентов. Большинство эмиссаров пробирались в Королевство из Галиции, где под руководством Чарнецкого действовал львовский кружок сторонников Мерославского, укрепить который помог Кужина и который в октябре 1862 г. стал называться Национальным комитетом Галиции. Кужина сыграл важную роль и в создании краковского кружка приверженцев генерала³⁰⁴.

Мерославский стремился связать галицийские комитеты и Революционный комитет в Варшаве, рассматривая их как звенья одной цепи, как зародыш будущей всепольской повстанческой организации, находящейся всецело под его диктатом. Перед варшавским Революционным комитетом он ставил задачу вырвать власть и влияние у Центрального Национального комитета, в котором видел соперника. Программу, политику и тактику ЦНК он впоследствии подверг бешеным нападкам на страницах мемуаров. В программе ЦНК генерал видел лишь общие места, прописные истины, но яростно атаковал тот ее пункт, где говорилось о самоопределении национальных меньшинств. Этот пункт, «разлагающий польскую национальность», он рассматривал как покушение на целостность Польши, как стремление «распустить нашу централизованно-демократическую Речь Посполитую, чтобы торжествующие черви могли свободно расползтись и хозяйничать на трех ее оставшихся кусках». Мерославский также обвинял Центральный Национальный комитет в предательстве и контрреволюции, утверждая, что тот «не желал вооруженного восстания и ненавидел его», сводя все к показной стороне – манифестациям и демонстрациям. Он клеймил «полное отсутствие политической совести и личной ответственности» у членов ЦНК, которые якобы пользовались методом клеветы, мистификации и демагогии. Вопреки фактам, генерал заявлял, будто Центральный Национальный комитет возник из стремления к соперничеству с Революционным комитетом, что он является всего лишь «дерзким самозванцем», искусственно созданным эмиграцией. «То, что вы называете громким именем Центрального Национального комитета, просто-напросто пустая фикция», – писал он Бакунину 8 октября 1862 г.³⁰⁵

Эти аргументы широко использовались варшавскими «мерославчиками» в борьбе против Центрального Национального комитета. В ход шли демагогия, интриги, клевета: распространялись слухи, будто ЦНК «белеет» и обманывает массы, стремясь их успокоить, будто он не намерен противодействовать грозящему рекрутскому набору. В результате такой агитации сторонникам Мерославского удавалось переманивать молодых членов «красной» организации, а нередко ее первичные ячейки (десятки) целиком переходили на сторону генерала. Завербованными оказывались даже начальники поветов, как, например, Юзеф Миневский и Тышкевич. Опираясь на приобретенные влияние и связи в рядах повстанческой организации, Революционный комитет Мерославского в октябре 1862 г. предпринял попытку осуществить переворот в Центральном Национальном комитете, но его атака была отбита. ЦНК исключил из своего состава В. Даниловского и 3. Янчевского, действовавших в интересах Мерославского и подстрекавших студенческую молодежь. Ультиматум, предъявленный Даниловским, о продолжении переговоров с Революционным комитетом и о передаче генералу всей власти был отвергнут³⁰⁶.

Многие в Польше и в эмиграции сознавали вред авантюристической раскольнической политики Мерославского и выражали возмущение, как, например, А. Гуттри, направивший генералу резкое письмо. Понимали это и многие комиссары в самой организации «красных», указывавшие руководству Центрального Национального комитета на опасность, грозящую в результате действий Революционного комитета. Однако обаяние имени Мерославского еще полностью не исчезло, и часть патриотов продолжала верить, что соглашение с ним придаст заговору новые силы. Они толкали ЦНК к заключению такого соглашения, и он был вынужден с этим считаться. Поэтому с самого начала возникновения Революционного комитета ЦНК не стал обострять с ним отношения и делал вид, будто ничего о нем не знает. Так, когда в октябре 1862 г. были опубликованы уставы Революционного комитета, орган Центрального Национального комитета «Ruch» заявил: «Организация такого рода не известна ни нам, ни стране, и мы сильно сомневаемся, чтобы генерал Мерославский, слишком хорошо зная о направлении и значительности работ местного заговора, захотел бы создать еще одну какую-то особую заговорщическую организацию под своим руководством или также солидаризовался бы с так называемыми работами, ни на чем не основанными и химерическими». Газета выражала уверенность, что опубликованные документы это «дело интригана, который в целях собственной амбиции обманывает […], с одной стороны, генерала Мерославского и, бессовестно злоупотребляя оказанным ему доверием, компрометирует […] его уважаемое имя, а с другой стороны, орудуя этим именем, обманывает и сбивает с толку […] несколько десятков людей доброй воли, отвлекая их с правильного пути»³⁰⁷.

Хотя это выступление Центрального Национального комитета в очередной раз подтвердило его нежелание ссориться с Мерославским, сам генерал продолжал враждебные действия. В частности, он очень резко прореагировал на факт заключения Комитетом союза с русскими революционными демократами, заявив на страницах своего органа «Baczność» и французских изданий «La Presse», «Le Siècle», «L’Opinion Nationale» («Народное мнение») о своей непричастности к подобной «измене». В газете «Ruch» ЦНК резко ответил на это выступление, назвав его клеветой, имеющей целью вызвать раскол, но опять-таки считаясь с настроениями определенной части «красной» организации, он не отказался от переговоров о соглашении с генералом, начатых еще в конце зимы 1862 г. Сам же Мерославский пытался изобразить дело так, будто соглашение уже было достигнуто весной того же года, а затем Центральный Национальный комитет оказал ему неповиновение. «Еще два месяца тому назад, – писал он, – между нами […] существовало […] согласие и единство […] Если между нами и возникали какие-то споры, то братские, честные и допустимые в вопросе форм революционной организации, прав руководящего Комитета и, наконец, отношения Комитета к своему председателю, […] о принципах же и вопроса не могло быть […] Но что касается положения председателя по отношению к Национальному союзу и его Главному комитету, все честные споры прекратились в августе […] статья устава, предоставляющая председателю право контроля над людьми, принятыми в состав Главного комитета, […] содержащая как бы недосягаемый для вражеской полиции светоч, следящий за нравственностью, патриотизмом и добросовестностью властей, вызвала бунт среди тех, для которых эксплуатация власти становилась впредь невозможной»³⁰⁸.

На самом деле Центральный Национальный комитет не мог принять ультимативных условий Мерославского и стремился договориться о сотрудничестве на иных основаниях. В середине сентября 1862 г. Даниловский привез в Париж письмо ЦНК и был уполномочен заключить с генералом соглашение. В письме Центральный Национальный комитет признавал, что недооценивал возможности эмиграции в деле подготовки восстания, но осуждал стремление Мерославского игнорировать работу патриотов в Польше и их внутреннюю организацию. Он вновь предлагал генералу сотрудничество, утверждая, что «на одном и том же поле могут сойтись обе стороны, отдавая делу то, что каждая может дать. Польские союзы и комитеты все вместе – приобретенное влияние, людей и средства, а генерал Мерославский – техническое умение, свою особу и свое имя». При этом ЦНК предупреждал: «О военной диктатуре не может быть и речи до первой победы, а с другой стороны, напротив, всякие предварительные условия смешны и бессмысленны. В первый момент должно существовать какое-то правительство – коллективное и гражданское, хотя бы оно просуществовало несколько дней или несколько часов, и должен существовать главнокомандующий, назначенный сверху этим правительством». Посылая генералу на консультацию план военной борьбы, Центральный Национальный комитет вновь предлагал ему военное руководство, заверяя, что его с радостью примут все комитеты и революционные союзы, как только он явится «с готовым планом восстания в стране». Даниловский убеждал Мерославского принять эти условия, но тот твердил о своей популярности и возлагал надежды на Революционный комитет, а затем потребовал изменить состав ЦНК и ввести в него своих сторонников. Охваченный самомнением, он заявлял: «Пусть не советуют мне зарывать свои таланты, когда я чувствую, что могу руководить польским народом […], пусть примут мои планы и доверятся старому опытному революционеру, который никогда еще не обманывал оказанного ему доверия». Переговоры с Даниловским длились на протяжении месяца, но не привели к результату, однако Центральный Национальный комитет затем неоднократно делал новые попытки договориться и 30 ноября 1862 г. приказывал своему агенту Ю. Цверцякевичу представить генералу «пункт предложения, которое Комитет сделал относительно объединения, и сообщить ответ». Ответа не последовало, и уже в конце декабря 1862 г. ЦНК вновь направил к Мерославскому Ф. Годлевского, а также послал в Париж В. Еску и Г. Василевского. Генерал не отвечал на эти предложения руководителей повстанческой организации, так как надеялся осуществить свои планы с помощью Революционного комитета. Но он переоценивал его возможности и степень его влияния в патриотических кругах Королевства Польского. Прочной поддержки Революционный комитет не получил, и это привело к тому, что в конце декабря 1862 г. – начале января 1863 г. Росцишевский был вынужден его распустить и отослать Мерославскому его печать и документы³⁰⁹.

Таким образом, происки генерала окончились неудачей, но они нанесли немалый вред революционному движению в Королевстве Польском и делу подготовки вооруженного восстания. Эта попытка расколоть тайную революционную организацию затрудняла действия Центрального Национального комитета, вводила в заблуждение патриотов, ведя к опасной путанице, смешению действий двух комитетов – ЦНК и Революционного. Когда сторонники Мерославского опубликовали воззвание, содержавшее обещание уберечь членов повстанческой организации от предстоявшего рекрутского набора, оно было воспринято как гарантия со стороны Центрального Национального комитета, и тот, не желая обнаруживать «раздвоения», оказался вынужден приблизить срок начала восстания, хотя подготовка к нему была далеко не завершена. К тому же толкали ЦНК и постоянные подстрекательские призывы «мерославчиков» к немедленному взрыву и обвинения его в измене. На опасность действий Мерославского и его сторонников обращало внимание и само руководство Центрального Национального комитета. Но если А. Гиллера пугала демагогия Мерославского как чересчур революционная, то другой член ЦНК 3. Падлевский видел в ней опасность для дела революции. Поэтому в январе 1863 г. в беседе с Ф. В. Пясецким он чрезвычайно резко выступил против генерала, заявив, что «узурпацию Мерославского нужно решительно пресекать на каждом шагу». И Гиллер, и Падлевский последовательно выступали против соглашения ЦНК с Мерославским, но большинство его членов так и не освободилось от иллюзий относительно генерала, и это определило мягкотелую политику Центрального Национального комитета, которая в дальнейшем, уже в разгар повстанческой борьбы, привела к гибельному для восстания 1863 г. решению о провозглашении диктатуры Мерославского³¹⁰.

Деятельность генерала накануне восстания наносила вред делу его подготовки еще и потому, что ставила цель подрыва союза польских патриотов с русским революционным движением. Против заключения союза были направлены выступления журнала «Baczność», насквозь проникнутые национализмом. Что же касается попыток Мерославского установить сношения с русскими революционными эмигрантами, то они диктовались соображениями выгоды и являлись лишь тактическим маневром. Издатели «Колокола» понимали это и не доверяли «революционным» фразам генерала: «самого плохого мнения» о нем придерживался Кельсиев, а Огарев констатировал, что «вмешательство Мерославского везде было порукой за неуспех». Бакунин относился к генералу более снисходительно и потому в августе 1862 г. трижды встречался с ним в Париже, обсуждая перспективы русско-польского революционного союза, переговоры о заключении которого русские революционеры как раз в это время вели с варшавским Центральным Национальным комитетом. Именно это обстоятельство и побудило Мерославского постараться использовать контакт с руководителями «Колокола», чтобы укрепить свой авторитет в эмиграции, усилить собственные позиции в отношениях с ЦНК и перехватить его связи. Поэтому главной задачей генерала во время встреч с Бакуниным было убедить его в том, что помимо его собственной партии ни в эмиграции, ни в Польше «нет ничего серьезного», и «союз от имени революционной России» может быть заключен «только с ним одним», для чего «Варшавский Центральный Комитет […] не преминет, без сомнения, немедленно выслать ему все необходимые полномочия». Одновременно Мерославский надеялся во время переговоров вырвать у русских уступки в вопросе о границах будущего Польского государства, так как потребовал от Бакунина гарантий восстановления Польши в границах 1772 г. После создания своего Революционного комитета генерал сообщил Бакунину о «полной и фундаментальной реорганизации, принятой объединением 5 провинций республики: Галиции, Познани, Варшавы, Литвы и Руси». Под «объединением» он имел в виду Национальный революционный союз и требовал, чтобы русские революционеры «пренебрегли бы всеми другими польскими связями» и имели дело только с верховным органом Союза – Национальным революционным комитетом, а конкретно лично с ним как «его единственным представителем и ответственным уполномоченным». Мерославский стремился изолировать русских революционных демократов от «геростратов» – от представителей молодой революционной польской эмиграции, так как еще надеялся помешать им и членам Центрального Национального комитета заключить русско-польский революционный союз. Но когда соглашение о союзе было подписано и Бакунин в письме от 1 октября 1862 г. сообщил об этом, генерал не оставил своих попыток разрушить союз и в письме от 8 октября пошел на прямой обман, утверждая: «То, что Вы почтили именем Центрального Комитета, представляет чистейшую фикцию […], и она оставила по себе единственный след лишь в виде досадного заявления, которое Г[иллер] позволил себе поместить в “Колоколе”». Однако, отрицая факты существования ЦНК и заключения им соглашения с русскими революционерами, Мерославский в то же время атаковал один из важных принципов соглашения, составлявших основу русско-польского революционного союза, – идею о праве наций на самоопределение. В том же письме Бакунину от 8 октября 1862 г. он подчеркивал: «Но то, что нашелся хотя бы один поляк, способный играть в расчленение своего отечества на фантастические национальности, вот что является позором для всей нашей революционной школы». Позже появилась брошюра «Ответ генерала Мерославского г. Бакунину», где русские революционеры обвинялись в «претензиях на дюжину воеводств польской республики» и в том, что они приняли «этот дар […] из рук нескольких интриганов». Мерославский выражал надежду, что такая «щедрость» ЦНК получит историческое возмездие, и утверждал историческую неизбежность существования враждебных русско-польских отношений: «Между нами […] или Польша 1772 года, Польша до разделов, или беспрестанная война». Генерал не видел разницы между «немецкими радикалами», «которые […] требуют всю Польшу западную», и русскими революционными демократами, требующими «всю восточную Польшу во имя свободы, равенства и братства». Он отвергал мысль о возможности национального самоопределения путем голосования, считая, что волю народа можно узнать лишь во время восстания, когда он будет голосовать «пиками и косами». Такое «голосование» генерал пытался организовать «на полях Милослава и Вжесни» во время Познанского восстания 1848 г. и мечтал тем же способом «заставить народ голосовать […] у ворот Киева и Смоленска», твердо рассчитывая, что это «голосование» подтвердит право поляков на «забранные земли», потому что ни один поляк не поддержит решения Центрального Национального комитета. Клеймя его членов как «плагиаторов Хмельницкого» и «поклонников панславизма», он повторил предупреждение русским революционным эмигрантам: «Не думайте, что вы ведете переговоры с Польшей […] Если ваш Центральный Польский Комитет, который я упорно называю чистой фикцией, действительно существует, он только что покончил с собой своим адресом, принятым в вашем “Колоколе”»³¹¹.