Текст книги "Польская политическая эмиграция в общественно-политической жизни Европы 30−60-х годов XIX века"

Глава III
Польская политическая эмиграция в 50-е – начале 60-х годов XIX в.

1. Польская эмиграция об уроках революции 1848–1849 годов и ее позиция во время Крымской войны

Поражение революции во Франции, кровавая расправа над восставшими в Париже и установление военной диктатуры повлекли за собой репрессии и в отношении польской демократической эмиграции: уже в июне 1849 г. прошли обыски у членов Централизации, спустя месяц Ворцелль и Дараш были высланы из страны, прекратилось издание газеты «Demokrata Polski». Была окончательно запрещена также «La Tribune des Peuples», так как она критиковала правительство Луи Наполеона Бонапарта и его самого, а затем поддержала антиправительственные манифестации парижских рабочих, мелкой буржуазии и революционных групп учащейся молодежи. Поскольку Централизация оказалась обескровленной, Ворцелль и Ян Кантый Подолецкий создали в Лондоне временный руководящий орган Польского демократического общества – «Малую Централизацию» из трех членов. 3. Милковский писал, что в этой «тройке» Дараш олицетворял «немногословную, суровую и несгибаемую» власть», Подолецкий представлял ее «привлекательную сторону, окрашенную поэзией», а Ворцелль «выступал представителем ее разума». Новая Централизация столкнулась с организационными трудностями, не было средств на создание своей прессы. Правда, в начале 1851 г. благодаря усилиям Ворцелля в Брюсселе стала опять выходить газета «Demokrata Polski» под редакцией Дараша, но через год она вновь закрылась из-за гонений, и Централизации пришлось оганичиться выпуском небольших брошюрок. В них, так же, как и на страницах газеты «Demokrata Polski», издание которой возобновилось в Лондоне в конце 1852 г., анализировался ход революции и осмыслялись ее итоги¹⁴⁹.

Уже в 1849 г. появилась анонимная брошюра «Что такое революция и какова ее позиция». Ее настоящий автор Подолецкий писал: «Революция […] опрокинула все, что представляет собой мировой порядок». Он резко осуждал компромиссы «революционных иезуитов» и указывал на необходимость «беспощадного, безусловного слома всякого существующего в мире бесправия». Подолецкий подчеркивал, что нельзя утвердить «новой веры», не свергнув «старых идолов», и потому всякое «творческое строительство» предполагает сочетание с «необходимым уничтожением». Однако такой подход он считал возможным применить к революциям на Западе, но не в Польше. Характерно, что подобный взгляд в отношении революции разделял Мерославский, занимавший гораздо более «правые» позиции. Он гордился тем, что в 1848 г. «спас» Познанщину от революции, приложил все силы, чтобы «остеречь познанскую шляхту от нависшей над ней галициады», и «в зародыше придушил шелизм, который уже сверкал в хищных взорах многих». «Нужно было, – писал он в 1852 г., – сразу и смело сделать выбор между бешеной, безжалостной гражданской войной и упорным отказом», «не допускать к себе богини мести Немезиды». Мерославский считал, что крестьяне еще не готовы осознавать нужды революции, она должна опираться на средние слои, и ей нельзя придавать антипомещичий характер. Он писал о своих усилиях повернуть на этот путь Познанское восстание: «Но какого же упорного и осмотрительного спора потребовалось, чтобы без галициады (ибо такова была задача) выстроить эту новую стихию в восстании рядом со шляхетизмом, не желающим уступить ей место». Согласно мнению Мерославского, высказанному им позже, в 1859 г., на торжестве, посвященном памяти Ноябрьского восстания, крестьянство должно было идти за шляхтой, а их противопоставление являлось «аномалией» и могло привести лишь к «общему бессилию народов»¹⁵⁰.

Однако позиции руководства Польского демократического общества и Мерославского не были полностью идентичны. В брошюре «Революция и Польша», изданной Централизацией в 1850 г., анализ революции во Франции также приводил автора к констатации того факта, что всех удовлетворить революция не может, но дальнейшее рассуждение вело к вопросу: «чьи нужды нужно удовлетворить – люда или богатых […] кто должен пойти на жертвы – зажиточные или люд?». Ответ на это был недвусмысленным: «прежде всего, стараться об удовлетворении масс, а не сильных мира сего». О том же писала газета «Demokrata Polski» в статье «Польское демократическое общество и социальные вопросы»: «Всякая революция, которая не ставила бы цель улучшения судьбы масс, была бы лишь преступлением, заменившим иное преступление». Будущая революция, считал автор статьи, должна уничтожить социальную несправедливость и обеспечить счастье народа, то есть всех и каждого, причем произойдет это не путем «насилия, скандала, разорения, конфискации и тиранства». Цель, определенная в статье, раскрывалась в брошюре «Революция и Польша» в виде вопроса и ответа на него: «Какие же препятствия должен преодолеть каждый народ? Это собственное правительство и реакция»¹⁵¹.

В 1850-е годы в Польском демократическом обществе происходил процесс идейного размежевания. Уже в 1850 г. появилась брошюра Ворцелля «О социализме», где автор доказывал, что социализм является «не фантазией, не проявлением жадности, не детальной системой той или иной организации, не отрицанием всего, что было и есть, но несомненным результатом нужд человечества, плодом прогресса, необходимым завтрашним днем, имеющим свои Вчера и Послезавтра, общим стремлением, прогрессивным, а тем самым нравственным, […] является отчетливо выраженным ныне стремлением, бросающейся в глаза приметой нашего времени». «Приметы времени» требовали внесения изменений в программу Польского демократического общества, уточнения ее социальных лозунгов.

Если еще в 1851 г. орган ПДО «Demokrata Polski» утверждал, что передача крестьянам в собственность их земельных наделов разрешит главный вопрос и «почти ликвидирует пролетариат», то в 1852 г. с его страниц звучали иные мысли: «Передача крестьянам земли в собственность рассматривалась как средство политическое, революционное, преходящее, а не как органичное, окончательное […]. Это должно было стать лишь залогом той справедливости, какую будущая Польша обязана проявить в отношении всех своих детей, а не самой справедливостью, завершением социальной реформы, организацией сельского люда». Подчеркивалось, что дело не в том, чтобы дать собственность части сельского населения и создать новую касту крестьян-собственников: нужно «радикальное изменение всех социальных отношений». В том числе Централизация ПДО призывала не забывать о справедливости для «очень значительной части населения» – коморников, загродников, промысловиков и др. И все же эмигранты-демократы до конца не осознавали остроты социальных противоречий в Польше, существовавших между крестьянством и помещиками. Свидетельством было постоянно повторявшееся в публикациях Польского демократического общества утверждение о том, что социальные противоречия в польской деревне разжигают правительства держав, разделивших Польшу. Так, в воззвании Централизации к польскому народу 29 сентября 1852 г., опубликованном в печатном органе ПДО, об этих правительствах – «поджигателях» говорилось: «Они подбивают крестьян против шляхты, даже проливают ее братскую кровь руками своих подкупленных палачей и прислужников под прикрытием имени крестьян». Этот тезис неизменно присутствовал и в документах демократической эмиграции, призванных разъяснить Западу польские события. В меморандуме по польскому вопросу, направленном президенту США в 1854 г., автором «галицийской резни», отдавшим приказ, назывался Меттерних, а непосредственным его исполнителем крестьянский вождь Я. Шеля. Ворцелль на митинге в Бирмингеме 18 мая 1854 г. также говорил об «убийстве в 1846 г. шляхты Галиции по приказу»¹⁵².

Проблема взаимоотношений шляхты и крестьянства обсуждалась в связи с вопросом о восстании за национальную независимость. Любопытные мысли были высказаны в большой статье «Характер польского восстания», опубликованной в августе 1851 г. газетой «Demokrata Polski». «Наше восстание, – говорилось в статье, – должно быть осуществлено не шляхтой, не крестьянами, освобожденными и наделенными землей в собственность, и не искусственной комбинацией шляхты и крестьянства, но […] путем слияния, сплава, соединения шляхетского элемента с крестьянским, иначе говоря, через братство. Поскольку же шляхта представляет собой разум, поэтому инициатива принадлежит ей». Если же, предупреждал автор статьи, шляхта не захочет взять на себя инициативу или окажется неумелой, инициативу могут взять крестьяне, и тогда «люд […] сметет все, что будет препятствовать его движению, и может посчитать врагами этих братьев, которые, отказавшись от братства, скрывали от него правду, которые обманывали его, жирели на его труде». «Страшная, кровавая картина предстает перед нашими глазами, – восклицал автор статьи. – Мы охотно бы набросили на нее завесу, если бы интерес самой шляхты не требовал поведать чистую, голую правду». Размышляя о дальнейшем ходе событий, он писал: «В конце концов, люд нашел бы в себе моральную силу, но после скольких тяжелых испытаний […], сколько бы Хмельницких, сколько Гонт, сколько Шелей не использовали бы его на службе своих собственных извращенных страстей. А той новой силой была бы ты сама, шляхта, но обновленная, выкупанная в кровавой купели». В статье выражалась уверенность, что до этого не дойдет, что шляхта сможет стать инициатором подготовки восстания и его силой. Со страниц газеты звучал призыв: «Польская шляхта, твое дело действовать и предотвращать зло. Ты долго была народом, нацией и ныне еще можешь быть главным отрядом национальной интеллигенции (то есть национального разума. – С. Ф.)». В воззвании Централизации к польскому народу 29 сентября 1852 г. шляхту убеждали: «Ты очистишься от нелепых страшилок социализма, от ужасных упырей коммунизма, которыми враги и обманщики давят на твою совесть и тревожат твой сон […]. И не думай о том, что этот новый мир тебя оттолкнет, что не ответит взаимностью на твою любовь и братские чувства»¹⁵³.

В это время члены Централизации, находившиеся в Лондоне, тесно сотрудничали с Мадзини и созданным им 12 июля 1850 г. Центральным комитетом Европейской демократии. Газета «Demokrata Polski» перепечатывала обращения и другие документы Центрального комитета, она сравнивала Мадзини с польскими героями и выступила в его поддержку, когда после неудачного восстания в Милане в кругах польской демократической эмиграции возникли сомнения в целесообразности сотрудничества с мадзинистами. Орган Польского демократического общества опубликовал статью «Советы Мадзини людям действия» и в комментариях от редакции воздал ее автору честь и хвалу за его вклад в революционную борьбу, за твердость и самоотверженность, за тот пример, какой он подавал всем патриотам, за провозглашенные им идеи. Ворцелль подчеркивал, что мысли Мадзини, обращенные к итальянцам, могут понять именно поляки. Сам же Мадзини на страницах газеты «L’Homme» («Человек») выражал горячую симпатию к Польше, а на праздновании годовщины Ноябрьского восстания в 1850 г., говоря об идее «Бога, долга, свободы, жертвенности и бессмертного прогрессивного человечества», завершил выступление словами: «Польша и Италия – сестры теперь и всегда, сестры в страданиях, в цели и в борьбе». Поляки активно участвовали в работе ЦК Европейской демократии: первым представителем Польши в нем был Дараш, а после его смерти членом ЦК стал Ворцелль и затем Людвик Булевский. Ворцелль выступал в печатном органе ЦК «La Voix du Proscrit» («Голос изгнанника»), он же возглавил новый состав Централизации, куда вошли также Л. Зенкович и А. Жабицкий. Последний интересовался идеями научного коммунизма, поддерживал связь с К. Марксом и Ф. Энгельсом. Централизация все более проявляла свои радикальные устремления и симпатии к социализму. В ее циркуляре от 28 августа 1852 г. утверждалось, что в Польском демократическом обществе нет ни одного человека, кто бы «не ощущал себя демократично и социально […], кто бы не знал и не понимал, что если демократия дает человеку право на существование и жизнь, то социализм это право развивает и дополняет, иначе говоря, накладывает на общество обязательство, чтобы каждый его член имел не только право на существование и жизнь и не только право на труд и просвещение, но имел бы предоставленные ему работу и просвещение и использовал бы их счастливо, честно, разумно на пользу себе и обществу»¹⁵⁴.

В действительности вовсе не все члены Польского демократического общества, в том числе и в Лондоне, разделяли подобные взгляды. На страницах газеты «Demokrata Polski» социалистов обвиняли в космополитизме, в стремлении «растворить» Польшу в человечестве, предав ее национальные интересы. Авторы статей доказывали, что не человек и не класс, а народ (нация) является единицей человечества. В ответ на упреки в том, что Централизация пытается национальную и демократическую программу ПДО подменить социалистической, Ворцелль, ссылаясь на Краковский манифест, заявлял, что социальные, а не только политические цели выдвигались демократами всегда. Это заявление не учитывало, что в действительности Пуатьерский манифест 1836 г. затушевывал социальные цели во имя «классового мира и единения» в национальной борьбе. Но именно этот документ Польского демократического общества отвечал взглядам его «умеренного» крыла, сторонники которого составляли значительную группу во главе с авторитетными фигурами, такими, как Л. Мерославский, Ю. Высоцкий, С. Эльжановский, Ю. Орденга и др. В то время как Централизация в Лондоне была отрезана от основной массы эмигрантов, они развивали активную деятельность во Франции, прежде всего, среди парижских поляков. Им еще раньше не нравилась позиция руководства ПДО по отношению к новому французскому правительству и самому Луи Наполеону Бонапарту, в 1852 г. объявившему себя императором Франции Наполеоном III; они критиковали сектантскую политику Централизации, обособленность ее от европейской общественности¹⁵⁵.

Эти противоречия особенно обострились во время Крымской войны 1853–1856 гг., оживившей надежды на решение польского вопроса: ожидалось, что воюющие против России союзные державы поставят его перед царизмом на международном уровне. Активизировалась деятельность Отеля Ламбер, агенты которого пользовались влиянием в Турции. Партия Чарторыских добилась того, что союзники признали князя Адама представителем интересов польского народа. На торжественном собрании 3 мая 1854 г. Чарторыский выступил с речью, которую Я. Н. Яновский в открытом письме к князю в июне 1854 г. назвал «новым манифестом». Оратор высказал пожелание «соединить всех в одну явную, а тогда и подлинно важную и сильную команду». Призывая эмиграцию к единству, согласию и доверию, он требовал доверия к себе, утверждая, что «лучше знает стремления и желания правительств». Чарторыский заявил: «Доверие, которое мне оказывают союзные правительства, и память о каких бы то ни было услугах, оказанных в течение долгой жизни, поставили меня на пост, исполнение власти на котором может быть полезно и эмиграции, и будущей судьбе Польши […]. Мое положение, приобретенное усердной, верной сорокалетней работой, есть достояние Польши, которым не стоит пренебрегать и наносить ему вред. Кто не хочет ни маразма и летаргии, ни конвульсий, а хочет здоровой национальной жизни, пусть тот поддерживает меня и объединяется со мной». Судьба родины, говорил Чарторыский, будет сопряжена с трудностями до тех пор, «пока под конец при помощи предвиденных обстоятельств будут определены будущее и независимость Польши»; тогда «Королевство Польское станет предметом негоциаций европейских государств, освободивших Польшу, они решат между собой, кто должен ею править, как это случилось с Бельгией и Грецией, и эти негоциации могут быть порой средством более скорого достижения мира и более легкого разрешения спорных интересов». Чарторыский заявлял, что если «вдохновение союзников» найдет какого-либо принца из царствующих династий, кто захотел бы «встать на польскую основу» и принести полякам «обаяние своего имени и помощь военных сил», тогда князь был бы очень рад «обеспечить ему свои услуги и поддержку»¹⁵⁶.

В то время, когда великие державы и практически вся Европа оказались в ситуации международного политического кризиса, средоточием которого стала Крымская война, Отель Ламбер тратил большие средства на пропаганду идеи освобождения Польши от власти царизма. Красиньский и Жаба выпускали брошюры на деньги, полученные от Литературного общества друзей Польши. Составлялись петиции с требованием распространить военные действия на северо-западные границы России. 4 марта 1855 г. Чарторыский писал лорду Хэроуби: «Ясно, что не нужно было объявлять России войну, но хорошо, если уж она объявлена, ее можно вести только вместе с Польшей и за Польшу, а всякая иная система это лишь попусту пролитая кровь и потраченные деньги». Для участия в войне с Россией Отель Ламбер стремился сформировать польский легион под английским командованием. Этим занимался В. Замойский, но ему пришлось соперничать с Чайковским (Садык-пашой), который формировал отряд «султанских Козаков» из поляков и других славян. Участие польского легиона в войне должно было, по мысли консерваторов, послужить заменой восстания на польских землях, вызывавшего страх панов. Этот замысел раскрыли демократы, когда писали, что в польском легионе «правительства, враждебные революции, видели одно из самых простых и практичных средств ее избежать, то есть избежать восстания Польши, а с ней Венгрии, Италии […], всех угнетенных народов». Такая позиция аристократической эмиграции вполне совпадала с позицией всего европейского консервативного лагеря. Так, граф Харрингтон, выступая в Литературном обществе друзей Польши на торжествах, посвященных польской Конституции 3 мая, заявил: «Если бы поляки как народ восстали, тогда их примеру последовали бы итальянцы, венгры, а, возможно, и красные республиканцы с противоположной стороны канала (то есть во Франции. – С. Ф.), благодаря чему существующее согласие было бы уничтожено, а мир ввергнут в хаос». «Наилучший путь для поляков, – подчеркнул лорд, – завербоваться под знамена союзных держав». Опасение перед революцией в Польше лежало в основе позиции всех консерваторов, как польских, так и европейских. Это вскоре нашло подтверждение в отношении Отеля Ламбер к новой ситуации, возникшей после смерти Николая I. 4 марта 1855 г., обсуждая в письме к лорду Хэроуби вопрос об эвентуальных уступках, которые мог бы дать полякам новый царь Александр II, Чарторыский утверждал, что такие уступки способны расколоть польское общество и лишь осложнят ситуацию. Запад же, по его словам, потеряет время и «единственное эффективное оружие» против России. Он считал, что нужно, не теряя времени, со всей энергией использовать ситуацию, так как это предрешит и скорое заключение мира, если он возможен. Об этом князь писал также Дзялыньскому 9 августа 1855 г., заявляя: если царь пойдет на уступки полякам, «это может внести раздор между ними и парализовать их действия», а также вызовет подозрения союзников и утрату их «наилучшего расположения» к полякам и как бы реабилитирует в глазах Парижа и Лондона «грехи» России. Исходя из прошлого, считал Чарторыский, нельзя доверять России, имеется гораздо больше причин доверять союзникам, которые «питают по отношению к Польше благие намерения», и то, что они не могут пока осуществить свои самые лучшие искренние желания, объясняется большими трудностями¹⁵⁷.

Вопрос об уступках, которые можно было бы получить от России при заключении мира, вскоре стал предметом обсуждения в связи с объявленной Александром II амнистией, предоставлявшей польским эмигрантам возможность вернуться на родину. Демократическая эмиграция отвергла амнистию, выступив 6 августа 1856 г. с протестом: «перед лицом Отчизны и цивилизованного мира» она заявила, что «не нуждается в амнистировании», так как «поклялась упорствовать в роли, которую приняла, обрекши сама себя на изгнание». Демократы подчеркивали, что «вернутся на родную землю только тогда, когда смогут изгнать из нее чужеземцев, когда Польша будет свободной и независимой. Они […] непреклонно верят в воскресение своей отчизны, и, даже если им придется умереть на чужбине, будут ожидать высшего часа как жертвы, на прахе которых вырастет целое поколение мстителей». Три дня спустя протест заявила и аристократическая эмиграция. Подчеркнув, что «Польша надеется на Бога, на свои собственные интересы и на совесть беспристрастных людей всех народов», она объясняла общественному мнению, что эмигранты предпочитают «оставаться терпеливыми и покорными воле Божественного провидения», поскольку не могут удовлетвориться условиями амнистии и требуют «справедливости» для Польши, а именно, гарантий прав языка, религии, образования, а также проведения реформ и создания национальной администрации. Чарторыский одобрил слова, сказанные В. Калинкой: «Мы не могли бы возвратиться на родину, не топча наше прошлое». Он считал, что многие польские эмигранты, возможно, примут «персональные уступки», но они «не приведут ни к какому действию со стороны всей эмиграции как таковой, потому что эмиграция обречена на изгнание […], чтобы в результате своего продолжающегося протеста в один прекрасный день получить свою родину – эмансипированную и счастливую». Хотя эмиграцию составляют выходцы из разных частей Польши, отмечали консерваторы, намекая на «забранные земли», «но так же, как каждый из их соотечественников, оставшихся у своих очагов, они поднимают свой голос за то же право на общую национальность, которая освящена веками». При этом делалась ссылка на императора Александра I, «который это понимал: он обещал объединить провинции (белорусские, украинские и литовские земли. – С. Ф.) с малым Королевством, созданным на Венском конгрессе с клаузулой возможного его расширения, и вплоть до своей смерти император помнил об этом обязательстве, он хотел выполнить свое обещание». Касаясь же «заявления императора Николая о том, что обещание его брата никогда не будет выполнено, и его стремления денационализировать польские провинции», консерваторы подчеркивали, что это «противоречит Венскому трактату и является главной причиной революции 1830 г.». Из всего этого вытекало, что Отель Ламбер продолжал отстаивать концепцию сорокалетней давности: он готов был согласиться с тем, чтобы Польша оставалась под властью царя, лишь бы была восстановлена национальная автономия и к Королевству Польскому были присоединены украинские, белорусские и литовские территории. Если русское правительство, заявлял Чарторыский, будет вести в «забранных провинциях» иную политику и присоединит их к Королевству, «это будет самым эффективным средством завоевать доверие всей Польши», «мощнейшей приманкой для поляков», которые «меньше тяготеют к слишком либеральным формам и парламентам и согласны иметь поветовые (district) и окружные (palatinat) институты»¹⁵⁸.

Добиться таких «уступок» Отель Ламбер надеялся при помощи союзников, противостоявших России в Крымской войне, причем главные надежды возлагались на Францию и ее императора. «25 лет пребывания во Франции под гостеприимством властей, – льстиво заявляли консерваторы от имени всей эмиграции, – старинная память об общих сражениях и усилиях, наконец, вступление на трон императора Наполеона III и его постоянная благожелательность и искреннее расположение к Польше рождают в массах чувства, накладывают на людей обязательства, которые не позволяют чересчур легко разорвать весьма легитимные узы, тем более, что судьба и благо Родины еще не ясно определяются решающими обстоятельствами и поведением России». Надежды на Францию разделяла и часть демократической эмиграции. Во время войны ее представители, как, например, А. Мицкевич, пытались сформировать польский легион, который участвовал бы в боевых действиях под национальными знаменами. Мицкевич представил также Наполеону III план так называемой Рижской операции – осады Пскова для блокирования царских войск во время восстания в Литве. Что же касается формирования легиона, он получил от французского правительства направление в Константинополь, где общался с «султанскими козаками» Садык-паши (Чайковского). Цель создания легиона ставил перед собой и Парижский кружок демократов, оформившийся в годы войны в самостоятельную организацию – Демократическое польское коло. Для сбора людей в отряды Коло послало в Турцию Кароля Бжозовского и Юзефа Высоцкого, которого прочили в командиры легиона. Коло не верило в возможность восстания в Польше и целиком рассчитывало на союзников, особенно на Наполеона III. Высоцкий даже был не против того, чтобы отдать под его начало возрожденную Польшу. Такой «практицизм» не являлся чем-то исключительным в среде демократов: ряд итальянских, венгерских и французских патриотов, как, например, А. Барбес, А. Галланци, Д. Мании и даже Л. Кошут, готовы были ради национального дела пойти на сотрудничество с антидемократическими силами. Такой позиции не разделяла Централизация, она не доверяла державам, прежде всего, бонапартистской Франции, и считала, что решить польский вопрос может лишь собственная борьба польского народа за независимость. Еще накануне войны Централизация указывала, что нужно воспользоваться ситуацией «на родной земле, призывая народ к восстанию, которое украинский люд, если бы кто встал во главе его, мог бы тогда первый начать». Выступая против плана создания легиона, 15 июня 1853 г. газета «Demokrata Polski» заявляла: «Отчизну – Польшу нужно искать там, где она есть, – в Польше! А если речь идет о легионах, разве польская земля слишком мала для размещения на ней тысячи легионов?». В статье говорилось, что в случае участия польского легиона в рядах армии союзников «знамя, которое ему было бы позволено вывесить, служило бы для патриотов в стране соблазном покинуть Родину в самый необходимый для нее момент, чтобы гибнуть на чужой земле, за чужое дело, к выгоде тех, кто готовится положить новый груз на гробовой камень Польши; это знамя было бы для родины манящим призраком, который внушил бы ей, что она должна надеяться на спасение руками врагов». По утверждению автора статьи, «несмотря на легион, а частично в результате впечатления, которое легион окажет на Польшу, война пошла бы своим путем, по которому увлекла бы за собой и легион, путь же этот привел бы его аж на Прут, показал бы издали истосковавшимся эмигрантам родную землю, а там перед ними встала бы дипломатическая рогатка “Стой!”, и распущенный легион, бросив свое оружие, был бы должен снова отправиться в скитания без конца и без цели»¹⁵⁹.

Скептицизм Централизации Польского демократического общества в отношении европейских союзников и перспектив исхода войны для поляков оказался вполне обоснованным. Подтверждением стала история тех польских эмигрантов, которые отправились из балканских стран в Турцию, чтобы сформировать польский легион. 31 октября 1855 г. газета «Demokrata Polski» опубликовала мемориал, который И поляков направили 23 сентября 1855 г. из Стамбула в адрес Чарторыского. От имени тех, кто отозвался на патриотический призыв, они заявляли, что их обманули, что для них речь идет о «ежедневном пропитании», «физическом предупреждении нищеты». Писали они о необученных офицерских кадрах и отсутствии единой системы муштры, а также о том, что польских солдат, дезертировавших из царской армии, начальство подвергает «страшным телесным наказаниям», и многие уже «поумирали от батогов». Авторы мемориала констатировали, что, вступая в польский легион, они оказались в легионе турецком и получили приказ отправиться в Азию вместо обещанного похода к берегам Дуная и польским границам. Все это, подчеркивали они, является «моральными обоснованиями и истоками всеобщего недовольства, справедливых нареканий и проклятий». Польские эмигранты утверждали, что «все испытания нуждой», «марши в осенней слякоти и грязи без одежды, почти голыми и босыми, без достаточного пропитания были способны самых стойких привести в отчаяние». Переход из-под Шумлы в Варну, говорилось в мемориале, – «это целая картина беды и нужды», так как шли без конской амуниции, а результатом стали сотни больных солдат и более ста выведенных из строя лошадей. «Судьба больных, – писали эмигранты, – страшная! Без аптеки, без ухода»; в Шумле «умерших хоронили без гробов, без рубах». В мемориале отмечалось, что люди не имеют хлеба по нескольку дней, получают «жалкое подобие каши» с «отвратительным жиром» и того очень мало; порции же ячменя для лошадей так малы, а сами они так худы, что амуниция им слишком велика, и «столь жалкий вид» заставляет солдат отдавать им свой последний кусок хлеба. «Солдат ропщет и громко говорит, что его обкрадывают», – подчеркивали авторы документа и заявляли: «он прав, ибо его обкрадывают на всем». «Печальные и горькие подробности столь многочисленны, что заняли бы многие тома», – писали они в заключение. Указывая на «неслыханное дезертирство», они предостерегали польских добровольцев от дальнейшего притока в «губительные для них шеренги»¹⁶⁰.

Правоту Централизации подтвердили и итоги Крымской войны, опровергшие расчеты как Отеля Ламбер, так и Парижского кружка (Польского коло). На мирной конференции в Париже вопрос о Польше даже не был поставлен победившими союзниками, Наполеон III ограничился лишь конфиденциальными переговорами с русскими дипломатами о смягчении режима в Королевстве Польском. Все это обострило расхождения внутри Польского демократического общества. Мерославский и Высоцкий еще перед войной утверждали, что Польское демократическое общество «было хорошо до 1848 г., но не теперь». Руководители же Централизации во время войны неодобрительно высказывались о Высоцком и Мерославском: «Не каждый, кто пользуется славой, ее заслуживает», – заявлял Я. Н. Яновский, называвший Мерославского «дезертиром из демократии». 9 ноября 1856 г. он обратился с открытым письмом к лионской секции ПДО, где подчеркивалось, что создание в Париже Польского коло является не результатом реорганизации Польского демократического общества, как это преподносилось деятелями Парижского кружка, а представляет собой раскол, образование «котерии». Он протестовал против статьи В. Мазуркевича, опубликованной в газете «Demokrata Polski», где Мерославский и Высоцкий оценивались как выдающиеся личности. В результате 10 декабря 1857 г. газета выступила со статьей «Здравый совет для Мерославского», после чего генерал лишился поддержки лионской секции. Руководители ПДО указывали на непонимание Мерославским демократических идей. Как писал В. Гельтман, генерал, хотя и был согласен с главной мыслью демократии, но лишь со временем мог «согласиться со всеми ее последствиями». Яновский же усматривал у него склонность к «коммунистическим теориям», которыми он «начал мутить чистую демократическую пропаганду», и «своими речами и поступками вредил себе и Обществу, за видимого главу которого его принимали в Польше с 1847 г.», то есть со времени его активного участия в революционных событиях. Яновский подчеркивал, что созданию такого образа способствовал сам Мерославский, так как «был готов лить воду только на свою мельницу», на самом же деле он не получал от Централизации полномочий диктатора и «верховного вождя» в Познанском восстании. Подобная публичная полемика способствовала тому, что после войны раскол в ПДО и его ослабление, начавшиеся еще в 1840-е годы, уже явно обозначились: Парижское коло полностью обособилось и вышло из-под контроля Централизации, создав собственный Комитет в составе Л. Мерославского, Ю. Высоцкого, С. Эльжановского и Ю. Орденги. Его поддерживали К. Браницкий, С. Галензовский, К. Ружицкий и другие заметные фигуры как в эмиграции, так и в Польше. Попытки восстановить единство в Польском демократическом обществе закончились неудачей. 3. Милковский, став членом Централизации, вел переговоры в Париже с Л. Мерославским, С. Эльжановским, Ю. Орденгой, В. Мазуркевичем, К. Борковским, Я. Ледуховским, С. Станевичем, Л. Зенковичем, а в Лондоне с А. Жабицким и Л. Булевским и даже выяснял позицию гмин ПДО в английской провинции, но в итоге был вынужден покинуть Лондон ни с чем: Централизация отвергла требование передать функции связи с Польшей Комитету «умеренной» демократии, как стали называть Коло. Называли его также и «дипломатической демократией», в частности, Милковский, вышедший из Централизации после неудачи переговоров, впоследствии писал: «Действия кружка приобрели дипломатическую окраску, и их опорой стали особы, с которыми демократия не должна соприкасаться»¹⁶¹.