Текст книги "Посиделки на Дмитровке. Выпуск восьмой"

Художник из Аската

Тем летом удалось слетать по работе на «кукурузнике» на юг, в Горно-Алтайск. Шорцы намеривались установить с родственным народом – телеутами – более тесные связи, в том числе торговые. Гостеприимные алтайцы пригласили нас прокатиться по Чемальскому тракту и увидеть местную природу, о красотах которой я был наслышан.

День выдался пасмурным, но светлым. За стеклами пикапа птицами пролетали придорожные указатели населенных пунктов, на которых я заметил лишь одно знакомое название – Манжерок. Проехав около восьмидесяти километров, водитель, он же наш проводник, остановил машину на правом берегу Катуни, берущей свое начало в ледниках Белухи, самой высокой горы Алтая, где-то недалеко от древних кордонов западного участка Великой Китайской стены.

Мы пошли к тому месту, где находился длинный подвесной мост. Подойдя к нему, на какое-то время все замерли. С крутого берега взору открылся завораживающий горный пейзаж. Широкая река стремительно несла свои серо-бирюзовые воды, неустанно перемешивая их, словно желая подчеркнуть свой строптивый характер горянки. Подчиняясь лишь горам, заключившим ее в скалистые объятия, река изящно изгибалась, обходя любые преграды. В том месте, где вставший на ее пути утес пытался остановить беглянку, она вспенившимся буруном неистово бросалась в сторону переката и белыми барашками убегала дальше по мелкой воде.

На противоположном берегу Катуни, в маленьком домике, на краю села Аскат, расположившегося у подножья горы Межелик, жил скульптор, резчик по дереву. Одаренный человек, вел, как мне показалось, образ жизни отшельника, не желал афишировать свой талант и, как следствие, не любил непрошеных гостей. Наш проводник сказал, что на днях делегации, прибывшей из страны восходящего солнца, он в аудиенции отказал. Но мы все же рискнули навестить художника. Судя по всему, нас постигла бы та же учесть, что и японцев, если бы не счастливое стечение обстоятельств, вернее сказать, внезапная смена погоды.

Когда мы постучались в дверь, на крыльцо вышел худощавый, среднего роста, пожилой, вполне еще статный мужчина с серо-голубыми глазами в накинутом на плечи стареньком пиджаке и такой же не новой шляпе, поля которой приняли несколько волнообразную форму. На глаз определить его возраст было трудно: поседевшие борода и усы не позволяли этого сделать. Мы поздоровались и попытались пояснить, кто мы такие и какова цель нашего визита. Художник ни выражением лица, ни жестом не выказал своего недовольства и оставался молчаливо-спокойным, лишь переступая с ноги на ногу, как бы разминаясь, терпеливо ожидал, когда слова наши иссякнут. А дождавшись, внутрь своего дома нас все же не пригласил.

Молча постояв еще немного, он посмотрел на моих маленьких дочерей, а потом вверх, высоко задрав подбородок. Поправив соскользнувший было с плеч пиджак, сказал: «Дождь сейчас начнется». Через минуту упали первые крупные капли, окончательно нас обескуражившие. И тогда Кузьма Исаакович Басаргин, кем и являлся этот человек, распахнул перед нами дверь и скомандовал: «Ну-ка, быстренько проходите!» Слегка замешкавшись на крыльце, пропуская друг друга вперед, мы за какие-то секунды успели хорошенько промокнуть. В мастерской, усевшись кто на чем, стали осматриваться. Нас окружали произведения искусства. На стеллажах я увидел небольшие статуэтки из дерева и огромные, словно иконы, мистические лики то ли духов, то ли людей со звездой во лбу или на темени, вырезанные на широких досках и, с позволения мастера, глядевшие теперь на нас своими необычными, излучающими свет глазами. У стен стояли и лежали деревянные заготовки. Спинки массивных стульев, на которых устроились мои дочки, изображали ушастых филинов. На полке я увидел черно-белую фотографию Басаргина, молодого темноволосого бородача, слегка нахмурившего брови и смотревшего в момент съемки не в объектив фотоаппарата, а куда-то вдаль. Я осознавал, в чей мир мы бесцеремонно вторглись, и был рад тому, что никто из присутствующих не осмеливался совсем уж нарушить царившую здесь атмосферу сосредоточенности и умиротворения.

Поддерживая снизу согнутую в локте руку и прижав ладонь к щеке, некоторое время художник в молчании прохаживался, не сводя взгляда с дощатого пола мастерской. Меня заинтересовала своей монументальностью одна из его работ, которую я решил рассмотреть поближе. Заметив это, Кузьма Исаакович подошел к стоявшему на полу деревянному бюсту. «Это Рерих, – сказал он и, немного помедлив, добавил: А вы присядьте. С этой точки неудобно рассматривать». Я последовал его совету. Фантазия и мастерство резчика по дереву поразили меня. «Вот еще, Николай Константинович. Не так давно закончил», – продолжал Басаргин. Я посмотрел вверх, куда он указывал. В начале показалось, это были два разных человека, настолько отличались техника и задумка автора. Но присмотревшись к каждой работе по отдельности, я убедился в обратном: взгляд, некоторые черты лица, в особенности скулы, были рериховскими в обоих случаях. Великолепнейшая попытка передать образ художника, мыслителя и путешественника! Рерих, устремленный вперед и вверх, к синим вершинам. Резьба по вековому кедру сочетала в себе соразмерность выбранной заготовки поставленной задаче и идеальное использование рисунка годичных колец, делающих лицо изображенного человека живым.

Я продолжал разглядывать деревянные шедевры. Затем, словно загипнотизированный, безостановочно стал снимать их на видео.

Дождь перестал барабанить по крыше и крыльцу. Хозяин вышел на улицу. В мастерскую, напоенную запахом кедровой стружки, проник прохладный свежий воздух. Из-за не успевшей просохнуть одежды стало зябко. Нам пора было уходить.

В сопровождении своей непородистой собачки, по мокрой дорожке, вдоль которой были расставлены напоминающие лица людей коряги и каменные глыбы, доработанные рукой и фантазией скульптора, он нас проводил.

Описать природу и дом, где жил и творил художник, помогут строки из стихотворения Валентины Тимофеевой «Памяти Кузьмы Исааковича Басаргина»:

 
Аскат – совсем глухая деревенька,
К ней перекинут мост через Катунь,
Крестьянский домик, крошечные сенки,
Хозяин невысок и светел, точно лунь.
 
 
На берегу, вон там, за огородом,
Средь сосен, то ли банька, то ль изба.
А в ней скульптуры – детище и гордость,
А может быть, свобода и судьба.
Резьбы, рисунков в мастерской немало
И редких книг, святых икон в углах…
А дерево то пело, то стонало
В умелых, чутких, бережных руках.
 

Говорят, кто однажды побывал в этих местах, обязательно должен сюда вернуться. Вот и я, спустя столько лет, возвращаюсь на высокий и скалистый берег полноводной Катуни, открыв свой ноутбук. Меня интересует село Аскат, спрятавшееся за густым лесом от людских взоров. Зайдя на сайт, изучаю фоторепортаж из городка мастеров – туристического «муравейника», где сегодня увлеченно трудится творческий народ, привлекающий сюда сотни влюбленных в Алтай людей. На одном из снимков вижу знакомый, переброшенный через все ту же величественную реку мост. Все здесь по-прежнему. Та же вода, утесы, нахмуренное небо, кроме одного – у моста, в средней его части, нет досок. Одна из них в нерешительности повисла над серо-бирюзовой гладью Катуни. Погибает мост, а помочь ему, видно, некому.

Синий цветок

Надо сказать, что во время летней экспедиции в Горную Шорию было осуществлено несколько необычных рабочих поездок. Сплав на шорских лодках-плоскодонках по удивительно красивой реке Мра-Су, поездка на покоряющем тайгу «Урале» с полным приводом, не просто по бездорожью, а по мелководью, все это не могло не остаться в памяти на всю жизнь. Очень хорошо запомнился мне день, когда огромный грузовик, груженный детскими кроватками и печками-буржуйками, предназначенными для построенной школы-интерната, медленно и долго двигался вдоль извилистого берега Мра-Су. Это была единственная возможность добраться до оторванного от мира таежного села Усть-Анзас. Обычно местным жителям, чтобы попасть в райцентр, приходилось ждать вертолета, совершавшего свой рейс раз в неделю. За рулем грузовика был светловолосый Володя, русский, а шорец Василий Иванович, сидя на корточках на бампере мощного вездехода и держась рукой за большую фару, не переставал инструктировать водителя: «Правее, еще правее. Слева большой валун. Теперь немного левее. Осторожно, еще большой валун! Правее, Володя, правее!». Вода подступала до порогов «Урала», едва не заливая кабину. Позже, сгружая кроватки, мы ощущали себя счастливыми людьми, сделавшими что-то важное в общей цепочке намеченных дел. Помнится, Гоша обронил в воду свои очки, и мы долго, безуспешно ползали по мелководью, надеясь их найти. Я запомнил своих друзей, как парней, старавшихся делать все возможное, чтобы помочь, прежде всего, старикам и детям – жителям шорских сел и деревень.

Но из всех ярких событий, произошедших с нами в то лето, поездка в горы с подъемом на самую высокую из них мне запомнилась особенно.

Тем утром нас разбудили раньше, чем обычно: предстояло отправиться в путешествие на Коль-Тайгу, «поросшую лесом гору с озером». А как вы думаете, чем может оказаться на самом деле гора, имеющая на вершине озеро, к тому же если она почти правильной конической формы? Скорее всего, это будет не что иное, как потухший вулкан.

Детей нам советовали с собой не брать: очень уж неблизким был путь. Да и сам подъем на Коль-Тайгу не обещал быть легким. Но уговорить дочек остаться не удалось.

Взошедшее солнце предвещало погожий день. На грузовике мы доехали до реки Кабырза и расположились на живописном берегу, в месте ее впадения в Мра-Су. Обе реки не глубоки – самостоятельно пасущиеся вдоль берегов табуны лошадей без труда их переходили.

Мне захотелось немного поплавать. Спускающаяся с гор Кабырза была холоднее своей старшей сестры. Поэтому потоки сливающихся рек, подпирая друг друга, смешивались не сразу. Между ними, словно начерченная чьей-то рукой, проходила хорошо видимая межа. Я поплыл по быстрой воде, почти не прилагая усилий. Слева от меня была Мра-Су, на гладкой поверхности, которой, словно в зеркале, отражались двойники разбросанных по небу белых облаков. А справа – покрытая мелкой темно-синей рябью Кабырза. Эта рябь придавала ей нахмуренный и беспокойный вид.

Посмотрев в сторону берега, я увидел за отливающей золотом заката поверхностью воды там, на берегу, младшую дочку, пробирающуюся в мою сторону через колкий каменистый пляж. Наклоняя свое худенькое тело то вправо, то влево и смешно размахивая руками, она словно балансировала на невидимом шаре, напомнив мне девочку с полотна кисти Пикассо. Подойдя к воде, дочка вошла в нее, но тут же повернула обратно. В холодной воде, да еще перед закатом, кроме меня купаться никто не захотел. Старшая дочь играла на зеленой лужайке с взрослыми в волейбол. Пока мяч находился в воздухе, игроки успевали отмахнуться от атакующих их комаров, у которых к вечеру разгорался аппетит.

Несмотря на сгущающиеся сумерки, под брезентовым тентом, натянутым над вместительным кузовом «Урала», мы продолжили наш путь к таинственной горе. В дороге я обнаружил, что батарея у моей видеокамеры «села». Когда мы проезжали мимо ворот одной из исправительных колоний, которых в этих краях немало, кто-то из попутчиков предложил подзарядить в караулке разрядившийся аккумулятор. Видимо, он был знаком с кем-то из охраны. Нам разрешили воспользоваться электрической розеткой. Прежде чем отправиться дальше, пришлось «отсидеть» в зоне полтора часа до полной зарядки батареи.

Пришло время подумать о ночлеге. Мы остановились недалеко от грунтовой дороги, на ровной поляне, окруженной со всех сторон лесом.

Всего нас было человек двенадцать. Мы собрали валяющиеся вдоль дороги старые коряги и даже небольшие бревна и скоро нас согрел огромный костер. Горел он долго и ярко. Мы веселились, пили чай. Ко сну отходили по очереди. Первыми в кузов забрались самые уставшие за день – женщины и дети, затем те, кто уже достаточно навеселился у костра.

Жена с младшей дочкой устроились в кабине, а старшая сначала залезла в кузов, но потом все же решила перебраться к маме и сестре. Переступив высокий борт, она поставила ногу на буксировочный крюк. Но нога ее соскользнула, и моя доченька упала вниз с приличной для одиннадцатилетнего ребенка высоты, ударившись при падении скулой о тот злосчастный крюк. Никто не услышал ни звука. Дочка забралась в кабину и уснула, так и не сказав никому о случившемся. Несколько дней с лица ее не сходил синяк. Ни о чем не подозревавший в тот момент ее папаша сидел у догорающего костра с заядлым рыбаком, который делился секретами сибирской рыбалки.

Укрывшись курточкой и с трудом пытаясь заснуть, я смотрел на звезды, на тянущиеся к ним со всех сторон макушки темных пихт, плотно окружающих поляну. Ближе к утру я стал ворочаться, подставляя уже остывшим углям то один, то другой бок. И все же это было здорово: переночевать в тайге на голой земле под открытым небом! А как же медведь или росомаха? Они не могли рассчитывать на слишком легкую добычу. Ведь меня защищали маслянистый запах угасающего костра и моя счастливая звезда, затерявшаяся где-то там, в черном небе, в мириадах небесных светил.

Утром, не выспавшийся и потирающий глаза, я мог рассмотреть то, к чему мы стремились последние сутки. «Вон она, лесистая гора с озером, большая и высокая. Непросто на нее забраться», – первое, что понял я. Нам предстояло совершить пеший переход по наклонной плоскости через лес к ее подошве. Лишь потом начать восхождение, преодолев лесной массив, зону альпийских лугов и курумник – опоясывающую верхнюю часть конуса гряду каменных глыб, в большинстве своем плоских и скользких даже в сухую погоду. Они образовались в результате воздействия на камень солнца, воды и мороза. Вершина находится на 1856-метровой отметке. Снег остается на ее вершине вплоть до июня.

В какой-то момент небо и гору заволокло дымкой. С грузовика уже начали спрыгивать везунчики, которым не пришлось спать под открытым небом. Затем женщины готовили еду, а мужчины решали, кто и какую ношу понесет.

Справедливости ради надо сказать, что название «Горная Шория» полностью оправдано. Часто этот, в общем-то, небольшой по площади край за красоту называют Сибирской Швейцарией. Сама Шория протянулась с севера на юг менее чем на двести, а с запада на восток примерно на сто километров. При этом она как бы охвачена гигантским амфитеатром среднегорных хребтов и массивов. Здесь смыкаются юго-западные отроги Кузнецкого Алатау, Южного Салаира и Северо-Восточного Алтая. Эти горные системы граничат друг с другом и переходят в самую длинную цепочку гор – Западный и Восточный Саян, имеющую протяженность более чем в две тысячи километров. На юге Байкала этот объединенный из двух горных цепей хребет носит название Хамар-Дабан. Горная Шория и Западный Саян соединяются с Горным Алтаем, а также Монгольским Алтаем, соединяющимся с Джунгарскими хребтами. Они являют собою передовые хребты Северного Тянь-Шаня, на юге образующего горную систему Юго-Западный Тянь-Шань, граничащий уже с Памиром. Вот такая в этом регионе непростая складчатость земной коры.

Поднявшись вверх на нашем «Урале», мы оставили грузовик на широкой зеленой поляне под присмотром того самого рыболова. Красотой высокогорного озера Коль-Тайга он уже раньше любовался. Наверняка, ему не терпелось забросить в какую-нибудь горную речушку свою удочку и, если уж не поймать тайменя, так хоть наудить с полведра серебристого хариуса.

Вначале мы пробирались вверх через девственный лес. Шли друг за другом по травяному покрову. Я пытался не наступать на сочные круглые листья лекарственного бадана, которого в лесу было полным полно. Август еще не закончился, и при переходе полян солнце пекло через одежду. Часто поляны сплошь были покрыты густой высокой травой, местами полегшей от сочившейся из земли воды. Идти по размоченной лесной почве было нелегко. Разогреваемый солнцем воздух наполнялся ароматом незнакомых трав. Этот запах был особенно ощутим для тех, кто шел по следу впередиидущих: примятые ногами растения выделяли в воздух эфирные масла, благодаря чему он казался вязким и душноватым. Хотелось купаться. Я даже поспорил с Володей, нашим водителем, что выкупаюсь в озере, там наверху, какой бы температуры ни оказалась его вода. Он уверял меня, что сделать это невозможно даже летом.

Не выспавшийся, обвешанный сумками с аппаратурой, я шел последним. Жена, идущая налегке, то и дело останавливалась и, жалея меня, просила, чтобы я дал ей что-нибудь понести. Но и ей подниматься тоже было нелегко.

Мы пробирались все выше и выше. Лесной пояс остался позади. Тропа становилась круче. Вот и альпийские луга. Под ногами ручьев уже нет, воздух прозрачен и свеж. Где-то местами еще попадаются небольшие хвойные деревья, кусты сибирской кислицы – дикой красной смородины, горьковатой на вкус.

Начался штурм курумника. Это был, пожалуй, самый непростой момент при восхождении. И тут я заметил, что мои дочки наравне с взрослыми перепрыгивают с камня на камень через глубокие расщелины, как горные козочки. «А нам еще советовали не брать их с собой», – подумал я и, радуясь за своих девочек, прибавил шугу.

Мы с женой находились еще метров за двести-триста до горловины вулкана, когда вся группа исчезла из виду, приступив к спуску в кратер по единственному пологому склону. Мы остались одни. Я подготовил камеру к работе и оглянулся. Там, внизу, на поляне, окруженной густым лесом, можно было разглядеть наш «Урал», а рядом с ним – рогатого лося. Видимо, любитель рыбалки крепко уснул и не заметил любопытного зверя. Лось, решивший обследовать наш грузовик, с высоты казался муравьем. Подальше изумрудный лес становился сине-зеленым, а потом переходил в бесконечный темно-синий таежный ковер. Он, этот вытканный из стройных пихт и пушистых кедров ковер, где-то был гладкий, местами – весь в буграх и складках, словно по нему в пляске прошелся какой-то великан, ростом выше самих гор. Отсюда, если правильно сориентироваться, можно было видеть юг Красноярского края, северную окраину Горного Алтая, Хакасию, а за ней, возможно, Туву.

Кромка жерла вулкана была уже в нескольких метрах от нас. Глядя в видоискатель камеры и контролируя свое движение боковым зрением, я стал снимать поросшие мхом и лишайником камни, ожидая того момента, когда моя нога станет на последний из них, за которым окажется обрыв. И вот я стою на этом самом камне. Камера продолжает снимать. Передо мной открывается необычайно красивая картина. Высокая противоположная стена кратера обрывается вертикально вниз в синее-пресинее озеро, находящееся на сотни метров ниже меня. Вода этого озера, очевидно, насыщена минералами: она морского цвета! Отражающаяся в ней синева неба усиливает ее цвет. Сверху замечаю разбросанные по круто уходящему в глубину дну озера подводные валуны, по мере удаления от берега становящиеся почти невидимыми. Правее, в восточной его части, жерло имеет пролом: с двух сторон не смыкающиеся стены опускаются до уровня воды. По-видимому, в те времена, когда вулкан еще был действующим, потоки извергающейся лавы далеко растекались именно в этом направлении, поджигая растущие ниже деревья. На этом давно застывшем, окрашенном лишайником в рыжий цвет каменистом языке, уходящем на километры вдаль, растительности нет и сегодня. Прижилась здесь лишь карликовая березка, ростом не более двадцати сантиметров. Такое маленькое деревце, но сколько в нем силы, чтобы выживать.

Озеро овальной формы напоминало упавший с высоты кусок синего неба. Меня предупреждали, что оно чрезвычайно холодное. И теперь я мог в этом убедиться: на берегу, у воды, виднелась не растаявшая даже к концу лета огромная глыба льда, похожая на айсберг. Такое могло присниться только во сне! Снизу доносились голоса: «Вадим, Женя!». Все уже были на половине спуска. Я выключил камеру, и мы последовали за остальными, окликая дочек: «Юля! Света!». Эхо разносило наши голоса. Спускаться было легче. Но на это все же ушло не меньше часа.

Наконец мы все вместе. Привал у воды. Пора перекусить и отдохнуть. Девочки, несмотря на свой малый возраст, ведут себя замечательно, как настоящие путешественницы. У них хороший аппетит. После перекуса я раздеваюсь до плавок. Становлюсь на выступающий в воду камень, и выполняю свое обещание – прыгаю в озеро. Тело входит в воду, словно в снежный сугроб. Я выныриваю метрах в пяти от берега, издаю звук, напоминающий рычание с добавлением отдельных «ух! ух! б-р-р!». Потом что есть сил плыву к тому же камню, и запрыгиваю на него, словно дрессированный морской котик. Согреваюсь быстро, сидя в теплой компании. Моему примеру следует Гоша. Воспроизводя приблизительно те же звуки, он не пытается скрывать, что вода ледяная.

Возвращались уже более легким маршрутом, через разлом кратера. Обогнув Коль-Тайгу против часовой стрелки, мы должны были оказаться у отправной точки, где недавно прогуливался лось.

Говорят, здесь можно найти целительный золотой корень. Но особого обилия растительности на каменистой почве не обнаруживается. И вдруг кто-то находит удивительно красивый цветок. Его раскидистые лепестки подобны темно синему шелку. Название этого вида лютиковых – Борец Паско, и оно соответствует суровым условиям, в которых произрастает цветок. Этот саяно-алтае-тувинский эндемик сегодня имеет статус 3 (R) и относится к редкому виду. Для него борьба за собственную жизнь – проблема номер один. Растет он обычно на субальпийских и альпийских лугах, на высоте более 1260 метров над уровнем моря. Какое везение! Второго такого цветка нигде на своем пути мы больше не встретили. Хотелось, чтобы каждый путешественник заглянул в Красную книгу, прежде чем отправиться в путь.

Зацветет ли в следующем августе на Коль-Тайге Борец Паско? Не знаю. Но мне стало известно, что сегодня туда организовали платные вертолетные туры с шашлыками…

Побывав в разных уголках нашей огромной страны и став свидетелем скрытых от обывателя человеческих бед, а порой и настоящих трагедий, я задумываюсь вот над чем. Конституция дает право каждому гражданину, где бы он ни жил, такие же права, как и другим его соотечественникам. Казалось бы, все ясно и понятно. Но для многих остается нерешенным главный вопрос: как суметь воспользоваться этими правами? Должны ли мы смириться с отсутствием у множества людей, живущих, например, в тайге не только теплых батарей в доме, но и возможности просто купить еды, добраться до школы, учить родной язык. Хочется спросить, как можно на практике оставлять этим людям в качестве единственного их права – выживание в невероятно трудных условиях? Все лучшее, накопленное предыдущими поколениями, что позволяет народу сохранить себя, любая этническая культура является общечеловеческой ценностью. Она обогащает знаниями и развивает духовно человека любой национальности, который рано или поздно проявит к ней интерес. Не осознав этого, надеяться на успех наших попыток с трибун задекларировать понимание того, какой общностью людей мы являемся, насколько способны сплотиться и стать нацией в полном смысле этого слова, вряд ли стоит. Мы не можем это сделать, не ответив на вопрос, честны ли мы перед собой, не отворачиваемся ли от необходимости решать самые трудные проблемы, связанные с жизнью общества, в том числе и «специфические». На успех можно рассчитывать лишь в том случае, если мы, наконец, присмотримся к себе внимательнее и поймем, что в нас на самом деле является лучшим, чем можно по-настоящему гордиться. Ведь не одними природными ископаемыми богата наша страна. Есть еще что-то очень важное, без чего мы не сможем считать себя единым народом, стать крепче, жить счастливее. Это благополучие абсолютно каждого из нас, без всяких исключений.

Вместо послесловия

Как живут шорцы сегодня? Ответить на этот вопрос я не смогу. Меня всегда тянуло в те края, но туда я уже не возвращался. Где-то года через два после незабываемых поездок в Шорию, когда начальник вызвал меня и сказал, что впредь в своей работе мне придется ограничиться написанием ответов на письма, так как подорожали билеты на самолет… я уволился. Потом дошла до меня весть, что Гоша трагически погиб в автокатастрофе, кажется, по дороге в родной Шерегеш. Василий Иванович по какой-то неясной причине навсегда уехал в Новокузнецк. Когда я заканчивал монтаж фильма, который потом частично показали по областному и еще «крутили» в Таштаголе по кабельному телевидению, мне сообщили, что старика Алексия не стало.