Текст книги "Посиделки на Дмитровке. Выпуск восьмой"

Мать и тетя Нюра привозили гостинцы: сушки, сухари, печенье, карамельки. Тогда скудость еды компенсировалась естественностью приготовления и натуральностью продуктов. Когда бабушка доставала из печки чугунок истомившейся там молодой картошки, добавляла в нее сметаны и сыпала укропчик, то больше такой картошки я в жизни не ел, на каких бы роскошных тарелках ее не подавали.

Летом теперь собиралось много приезжих детей и подростков, да и деревенские ребята высыпали на улицу. У школы сделали волейбольную площадку, а в центре села было такое ровное место, которое называлось «на пруду» (вроде раньше и был пруд), так вот там устроили футбольное поле, и первыми стали гонять мяч взрослые парни. Капитанами были двое одноруких: фронтовик Вася Трушин и сын председателя колхоза Лева Поклонов.

После немцев на полях и в лесу валялось много разного оружия, вот ребята и решили обстрелять из рогаток артиллерийский снаряд. Бабахнуло громко, и Лева остался без руки – здоровый, красивый парень, но вот, судьба.

Впрочем, эра «большого футбола» была недолгой, и полем завладели мы. Сложилась даже сборная нашего села, и мы играли с ребятами из других деревень.

Модным стало ходить на реку купаться. Больше всего народа собиралось на песчаном пляже у моста. Дальше был «девичий пляж» – песок на мелком отрезке реки, «мужской пляж» – на противоположном берегу, чтобы никого лишнего, «пляж у омута» – тоже на противоположном берегу, место, облюбованное рыбаками, и, наконец, большой пляж на крутом изгибе реки со странным названием «кулига». Но до него было сравнительно далеко, и ходили туда редко, по настроению.

Одно время на пляже у моста красовался мой двоюродный брат Артур – стройный блондин, да еще и с разрядом по плаванию. Очень скульптурно встав на край обрыва, он ласточкой летел в воду, выныривал и очень мощно и стремительно плыл. Мы, шпана, были в восторге, а уж девушки, хотя и были тогда стеснительные, но тут собирались в кружок: волейбол, разговоры, смех и Артур в центре внимания.

Артура всегда тянуло к красивой жизни. И в друзьях у него были наши двоюродные братья из соседней деревни Меркульево. Когда-то туда выдали замуж родную сестру бабушки, и образовалась целая родственная ветвь Черновых. Мы с бабушкой ходили навещать сестру Анну, когда она заболела и уже была при смерти.

Небольшая деревня Меркульево расположилась совсем близко к лесу, в очень глубоком даже для наших мест овраге. Немцы в Трубино занимали дома для постоя, а вот Меркульево избегали, и деревня сохранилась в целости.

Наша меркульевская родня хорошо устроилась в Москве и была довольно богатой: красивые дома, большие сады. Артур со своими «кузенами» набивали сумки яблоками самых знаменитых сортов и на велосипедах катили в Угодский Завод на рынок – небольшие, но все-таки деньги. И вечером в клубе Артур не крутил из газеты «козью ногу» с махоркой, а доставал из кармана папиросы.

Артур вообще был способный и удачливый. Он окончил школу с золотой медалью именно в тот год, когда армии вдруг стало не хватать специалистов по танкам, и Артур прямо со школьной парты прошел отбор в Бронетанковую Академию. Приехав на каникулы, Артур в наш простой деревенский клуб явился в шикарной форме с погонами, разными значками и нашивками. Среди темных пиджаков и телогреек вращался прямо какой-то небожитель.

Но если уж вспоминать самого блестящего кавалера на танцах в трубинском клубе, то это был маршал Жуков.

Веселый гармонист Георгий Жуков родился на том берегу Протвы в деревне Стрелковка. С дядей Ваней они были одногодками и, как это тогда называлось, – дружковались. По пути от реки Георгий заходил на Лялинку, бабушка наливала им по стаканчику, и молодые люди отправлялись на гулянку.

В войну мать Жукова и его сестра с детьми не успели выбраться из деревни до прихода немцев. В самый разгар боев под Москвой была проведена очень скрытная операция по вывозу семьи командующего с оккупированной территории. В документах того периода этот эпизод преподносится как героическое нападение местных партизан на штаб германской армии «Центр», будто бы располагавшийся в Угодском Заводе. Среди мемориального комплекса, посвященного Георгию Константиновичу Жукову, стоит и бюст командира партизан Михаила Гурьянова, посмертно удостоенного звания Героя Советского Союза.

Ну, а когда война уже шла к победе, Жуков прислал в Стрелковку несколько «студебекеров». Так что по нашим ухабам прыгали не только раздолбанные полуторки, но и американские красавцы.

В самодеятельности трубинского клуба выступала еще одна будущая знаменитость – Виктор Коршунов – известный актер, а потом и директор Малого театра в Москве, сменивший на этой должности самого великого Михаила Царёва. Казалось, что Царёв будет жить вечно и так же вечно будет играть молодого Чацкого. Но нет, Царёв все же уступил место у руля академического театра нашему земляку – Виктору Коршунову. Так что творческие гены над нашими полями и селами очень даже летали.

А на моей памяти главным в клубе было кино, такая бензиновая тарахтелка на телеге. Мы бежали за лошадью, узнать, что привезли.

Вечером набивался полный клуб. Вся ребятня пролезала в форточку или прошмыгивала за спинами взрослых, и сидели мы лучше всех: на полу, прямо перед экраном.

Кино шло долго, с перерывами, когда механик менял бобины. Пленка часто рвалась, тогда мы громко орали: «Сапожники!»

В общем, жизнь менялась, но и прошлое было еще совсем недалеко и часто всплывало в разговорах. Мать, тетя Нюра вспоминали бабушкино хозяйство: корову, лошадь. Бережное отношение к своему добру, веселье, когда все делали общую работу. Чаще всего вспоминали покос: луга наполнялись людьми, мужики шли с косами рядами, и мягко падала срезанная трава. Потом женщины ворошили траву граблями, чтобы она просохла, потом сгребали ее в копны. В полдень устраивался общий обед. Бабушка рассказывала, что раньше и в маленькой речке было много рыбы. Мужики руками из-под коряг натаскивали плотвы и окуней, варили уху.

А мы из речки вытаскивали уже только маленьких пескарей, у нас они назывались «огольцами». Осторожно заводишь руки под камень, лежащий на песчаном дне, и резко выбрасываешь его на берег: в траве прыгает серебристая рыбка. Бабушка жарит рыбок с яйцом и это было, можете мне поверить, необыкновенно вкусно.

На общие покосы выходили и после войны. В луга отправлялись все, кто у нас был в это время в деревне: и сама бабушка, и мать, и тетя Нюра. И ребята там крутились, забирались на высоченные стога и счастливые ехали в село на огромных возах сена.

Но однажды весной луга вспахали и посеяли кукурузу. Никита Хрущёв увидел в ней спасение от провала своей продовольственной программы. Конечно, трава забила кукурузу, но и сама погибла. Заливные луга оказались уничтоженными. Такое разнотравье собирается столетиями. Прошло уже больше полвека, а на лугу только травянистые кочки да столбцы конского щавеля. Вообще, луг как-то намок, заболотился, одно время расплодились лягушки и начали селиться аисты.

А колхоз, в погоне за увеличением посевных площадей, вырубил Будкин лес, а заодно и все лесные полосы и кустарники по оврагам. У нас местность имеет естественный уклон к реке, вот мутные дождевые потоки и покатились вниз, не встречая препятствий. Река сильно заросла. Раньше ивовые прутья по берегам вырезались для плетения корзин, теперь это умение забылось. Песчаные пляжи заросли травой. Люди стали редко ходить на реку, и само понятие «сбегать искупаться» в деревне исчезло из обихода.

Бабушка родилась в один день и год с самим Сталиным – 21 декабря 1879 года, так что ее забывчивым детям о ее юбилеях напоминала вся страна, и дядя Сергей привычно шутил:

– Ну что, мать, обставишь усатого по годам?

Бабушка отмахивалась, и всем было смешно.

Здоровьем Сталина занималась вся советская медицина. Работали даже над проблемой его личного бессмертия.

А бабушка лечила себя постоянным трудом, укрепляла желудок частым недоеданием и умерла в 1964 году, пережив вождя на одиннадцать лет.

Мы с Артуром копали могилу, а подвыпивший дядя Иван сидел на холмике и приговаривал:

– Поглубже, ребята, поглубже…

Мы уже с головой скрылись, еле вылезли, а он все бормотал свое:

– Поглубже надо, поглубже…

Потом Артур на своем танковом заводе сварил крест и установил на могиле бабушки. Получилось что-то вроде солдатского обелиска. С годами все это скособочилось, и совсем недавно я все сломал, поставил деревянный крест и мраморную доску с фотографией, вкопал лавочку. Опустила ветки большая старая береза, рябина у изголовья – такой тихий уголок. И вокруг половина кладбища – родственники.

Вот она, моя бабушка, на выцветшей фотографии.

Это она вышла за калитку проводить меня и моего школьного друга Генку.

Видно, что уже осень, солнца нет, ветер и трава пожухла. Как обычно, мы провели в деревне все лето, а тут приезжали на выходные.

Мы уже распрощались и со своими рюкзачками отправились пешком до Угодского Завода.

Мы пошли, а я обернулся и своим простеньким фотоаппаратом «Смена» щелкнул последний кадр.

И получился лучший мой фотоснимок, сколько я в жизни ни фотографировал.

Современная техника позволяет не только сохранить, но и улучшить наше документальное наследие. Этот снимок я отсканировал, размножил, и «бабушка, глядящая вслед уходящим», разошлась по родственникам.

Снимок простенький: бабушка стоит на дороге, теплый платок, какая-то фуфайка, ветер откинул в сторону юбку и что-то вроде передника. Обувь тоже сборная, такая конструкция из галош и шерстяных чулок.

Руки сложены на груди. Бабушка стоит и смотрит вслед.

В этом постоянном ожидании вся судьба наших женщин – провожать и смотреть с надеждой.

Потом я оканчивал институт, и деревня как-то отодвинулась. Но один приезд к бабушке просто врезался в память.

В тот год бабушка и ее подруга бабка Поля решили остаться на зиму в деревне. У бабки Поли был на селе свой небольшой дом со старой русской печкой. Дом быстро нагревался и хорошо держал тепло. Вот подруги и решили объединиться и спокойно перезимовать без постоянных упреков своих ворчливых и всем недовольных детей. У бабки Поли был запас дров, а за лето и я к ним добавил большую поленницу.

Перед Новым годом мать собрала мне сумку с продуктами, и я отправился проведать «зимовщиков».

Когда я добрался до Угодского Завода, уже стемнело. На улице ни души. У последнего дома на столбе болталась лампочка и уличный динамик-колокольчик что было сил хрипел первый концерт Чайковского для фортепьяно с оркестром.

Совсем недавно американец Ван Клиберн триумфально победил на конкурсе Чайковского и в России его полюбили, как родного. На прощальном концерте он играл «Подмосковные вечера» и зрители, и сам он обливались слезами. Ну и, конечно, Америка его встретила примерно, как мы в свое время Гагарина. На волне такой любви он еще несколько раз приезжал к нам с концертами, один из которых и гремел теперь для меня в ночном безлюдье.

А ночь между тем стояла чудесная, со светом от звезд и белизной снега. Музыка осталась позади и я, согреваясь пробежками, испытывал чувство какой-то отрешенности в абсолютной тишине бесконечного простора. Только когда я переходил реку, слева у Кулиги раздался вой. Скорее всего, выли величковские собаки, но я в своем романтическом настрое решил, что это волки, и припустил к уже показавшимся силуэтам домов.

Бабушки встретили меня, как долгожданный подарок. И самовар тут же зашумел, и в печке затрещали дрова, и еда на столе была бесподобна в своей простоте.

Я, конечно, привез четвертиночку и, когда бабушки «пригубили», то и запели, и потопали с прибаутками. Ехидная бабка Поля, по натуре своей озорница и матершинница, за словом никогда в карман не лезла, и от ее шуточек все мы покатывались со смеху.

Над миром опустилась глубокая ночь. Мышь скреблась, ветер посвистывал в трубе, мороз сжимал стены, и дом тихонько скрипел. На бескрайнем просторе стояла маленькая изба, и в ее теплой сказке я спал, как убитый.

И это была моя родина, самая дорогая в жизни.

Наталья Коноплёва

Как тетя Шура поругалась со Сталиным. Из-за вагона коньяка

Рассказывает Александра Серафимовна Кузнецова, давний друг нашей семьи.

Александра Серафимовна Кузнецова, 1901 года рождения, умерла в 1980-е годы. Член партии большевиков с 1917 года. Была комиссаром на царицынском фронте в 1918—1919 г.

Шурочка. Александра Тарасова по мужу, крупному военачальнику в Сибири. Ее муж Анатолий Тарасов был репрессирован в 1937-м и погиб в сталинских лагерях в 1940 году. Она тоже была репрессирована, выжила и освобождена после смерти Сталина.

Вот магнитофонная запись, сделанная у нас на даче в 1974 году. Речь идет о конфликте Александры Серафимовны со Сталиным на Царицынском фронте. Это расшифровка магнитофонной записи. Пленка старая, некоторые слова звучат неразборчиво, и вместо них – вопросительные знаки. Но вы все поймете. Это подлинный документ.

– Я тогда была в 14-й армии (Южный фронт). И вот он ко мне подошел, чтоб я ему из нашего санитарного поезда два вагона дала – вагон шампанского и вагон коньяка. А я была начальником медицинского снабжения Южфронта. Стояли мы тогда в р-не С. (?) А он был членом Реввоенсовета Южфронта.

Я ему сказала: «Вы мне никто, вы не входите в номенклатуру тех, кто может мне давать указания».

И отказалась дать. Поехала в Реввоенсовет к Сергею Орджоникидзе. А я вот что знала: что Сталин, еще когда на Запфронте был, мне рассказывали наши «агенты», мол, что этот грузин (он же для нас тогда еще был Джугашвили, как Сталина его мало знали) … (Мысль не закончена.)

Словом, я ему сказала: «Мне ваша подпись не нужна», когда он мне подписал «Сталин». Мне нужна подпись начальника сануправления Южфронта Барсукова (который и сейчас жив-здоров и работает в Министерстве здравоохранения. Его не репрессировали – Сталин тех, кто с ним был, не трогал). Или подпись Разумовского нужна – нач. сан. упр. 14-й армии.

Мне подсказывают: пусть дает документ, он уже часть взял, нам отвечать ведь надо. А мне зачем же фальшивый документ с его подписью? А они испугались – беспартийное было начальство.

А потом меня сделали нач. С… (?). Я и начальник, и комиссар была одновременно. Это уже после того скандала. Это был 1919-й год. Егоров у нас командовал Южным фронтом.

А Сталин тогда за коньяком приходил еще с одним грузином, который был у него порученцем. «Тип» – так мы про него говорили, «Сталин» для него было очень громкое имя.

Там тогда Троцкий был, председатель Реввоенсовета и нарком путей сообщения. И он издал такой приказ: за разбазаривание вагонов (у нас очень мало составов было тогда) – расстрел комиссаров. Все знали, что у него была политика против комиссаров. Он считал, что без комиссаров можно обойтись. И его боялись.

Мое личное впечатление от Троцкого – краснобай. Говорил он неплохо, но были у него, например, такие фразы: «Если мы запретим солнцу, чтобы оно не светило буржуазии – оно не будет светить буржуазии!» Фраза жесткая, но никому ничего не дающая. В таком духе и были все его выступления, которые я много раз слышала. Вообще-то эрудированный человек был. Но по содержанию партийного в его краснобайстве было мало. Я и потом часто с ним пересекалась, и его сын Лёва женился на Майкиной11
  Майка, Майя – дочь подруги тети Шуры, я знала ее и ее сына.


[Закрыть] родной тетке.

У Майки мать – Женя, а Анька, ее родная сестра, вышла замуж за младшего Троцкого. Лёвка никогда с отцом не расставался, и когда того выслали, он уехал вместе с ним. А Аня не хотела ехать. У нее было много братьев и сестер, и она понимала, что за это их будут преследовать. Но все равно все они отсидели.

Аню, как жену сына Троцкого, не только расстреляли, но прежде приносили буквально на руках в камеру, за волосы волокли и выбрасывали в камеру. А в камере с ней жила Комиссаржевская Анна Михайловна. Она и сейчас жива. Она имеет отношение к артистке Вере Комиссаржевской. Ее муж – родной брат Николай Федорович Комиссаржевский. Работал он в МИДе вместе с Чичериным. Его расстреляли, а жена сидела в Лефортовской тюрьме.

Старинная тюрьма, еще при Петре построенная. И я там сидела. Комиссаржевская видела, как Аньку эту бросали. Я потом у Комиссаржевской была, она живет на Кутузовском проспекте, и она мне рассказывала об Аньке.

А я Аньку не только хорошо знала, но даже когда мы были в Крыму, и она подружилась там с этим Лёвкой Троцким, я говорю: «Знаешь что, Анька, ты брось эту историю».

Как раз тогда Троцкий выступал на литературной дискуссии. Это был 1924 год. Уже Троцкого сняли с должности председателя Реввоенсовета. А Лёвка младше Аньки был. Я говорю: что ты парню голову заморочила? У Аньки тогда был муж – председатель райисполкомарма, который ведал интересными делами, инженер. Она не развелась, просто путалась с Лёвкой. Тогда на это так не смотрели. Но с Лёвкой она потом зарегистрировалась. Потом ей предъявили обвинения в троцкизме. Правда, очень красивая женщина. А они ее – за волосы. У нее длинные косы были… Она всегда работала, очень толковая была. Например, в Кремлевском кооперативе – был такой, для ЦРК и т. д. по продовольствию – она была там экономистом…

А Сталин, раз опять вы спрашиваете, невысокого роста, среднего, конопатый, оспа у него была. Усы тогда все носили, мой муж тоже. Я очень хорошо знала, и еще одна моя подружка, его сына Яшу, которого он потом не захотел менять на Паулюса. Он сказал тогда:

– Я генералов на солдат не меняю.

А соль в том, что Яша – от первой жены Сванидзе (она тоже была член партии, умерла в 1907 г., Яше было только 2 года). Потом, когда Сталин занял такое место в Кремле, семья Сванидзе отправила его к отцу. И он жил в Кремле. Яшу знали наши девчонки: и Майка, и Ира. Учился Яша там, где кремлевские дети учились. Там и Мирошникова Ирина училась, и другие. Вообще о Якове все очень хорошо отзывались. Сейчас жива его жена, получает пенсию за погибшего. А ведь Яша от отца ушел еще до совершеннолетия. Где-то разгружал баржи, лишь бы не быть в Кремле.

И Софья Дзержинская, вы же знаете эту историю, она тоже в Кремле жила. Это родная племянница, дочь брата Феликса. Она есть сейчас. Недавно 86-летие, если не путаю, отмечали. Она мне звонила, но я не могла прийти.

Да, так со Сталиным и вагонами. Все отвлекаюсь. Я тогда первая затеяла вопрос: вот так и так было. А он, такой нахал, такая сволочь, ко мне подходит, кладет руку мне на плечо и говорит:

– Ладно, сперва ты нам, потом мы тебе.

Я так стряхнула его руку:

– Я тебе сейчас в морду дам, такому гаду!

А он говорит, что я Махно. Он же дал телеграмму в 14-ю армию, чтоб меня арестовали. А начальник особого отдела знал меня хорошо. Это провокация была, ужасно. И когда я приехала, Серго и Горбунов сказали: «Ты сейчас не поедешь. Кончатся праздники, тогда поезжай».

Я приехала в Москву, пришла к Семашко, рассказала ему всю эту историю. Он ближайший друг был Ленина. Там была такая история, что пока я уезжала, эти вагоны со спиртным Сталин украл просто, пользуясь тем, что он член Реввоенсовета. А ребята не хотели за это отвечать, подготовили документы с вычетом того, что он забрал. И всё ввалили в один вагон.

Я прихожу, смотрю – вагона одного нет. Говорят, он подцепил себе паровоз, подъехал и забрал вагон.

Ну, тут я подняла шум, я же за вагоны отвечаю, потому что Троцкий издал такой приказ. Он против комиссаров был, а по существу – почитайте Ленина – комиссары сыграли в гражданскую войну очень большую роль.

Когда я Семашко все это рассказала, он позвонил туда и сказал, чтобы обязательно меня выслушали на Реввоенсовете. Семашко все-таки нарком. Меня слушали, и все поражались.

А Сталин так вышел и мне кладет руку на плечо, я прямо вздрогнула, и говорит:

– Да брось, ерунда.

А мои беспартийные помощники не могли с ним бороться. Я говорю:

– То, что он нам должен, надо все вычесть.

Я это при всех рассказывала. Барсуков был, Егоров. На него так смотрели все, как на идиота: дескать, какое он имеет право обзывать меня.

А Егоров еще рассказывал, что Сталин, когда приехал, ночью, в 3 часа, стал ему говорить о том, что необходимо ее снять, арестовать, там какая-то… Личные счеты просто стал со мной сводить. Кончилось это, конечно, провалом его, но он на это умел не обращать внимания. Так что я все-таки верх одержала над Сталиным.

Тогда советской власти было только 2 года. Я уже тогда его возненавидела: что это за тип такой, прицепился.

Спрашиваете, как же он пробился наверх? Везде висели листки, как Сталин бегал из ссылки. Для дураков это понятно. А для людей, которые имели представление о ссылке – только плечами пожимали. И ведь ни о ком больше так не рассказывали. Видно, он сам придумал и заставил распространять эти стенды.

А потом Берия написал работу «О некоторых вопросах большевизма в Закавказье» (я тогда в институте Красной профессуры училась, у нас старше меня на курс учился Мамулия из Грузии. Так он взял из архива нашего института грузинские газеты «Брдзола» и показал, сравнил: что написал Берия, писали Кецховели, Саукели (?) (или Церетели?) в 1905 году. Но они погибли, и тоже, наверное, от Сталина. Он воспользовался их документами, передал их Берии, и тот писал о нем).

А по существу это все вранье. Это не их заслуги. То были 1934—1935-е годы. И Мамулия поднял этот вопрос, что это не Берия написал, а Кецховели и Цулукидзе. И они его уничтожили. Пришили его к делу Кирова. Ведь дело Кирова сделал Сталин. Это же ясно сейчас.

Я знала всех этих людей, которые тогда были задействованы. И все знали. И ОН уже тогда оказался наверху. Прошел, потому что Ленин считал, что управление у нас должно быть интернациональное.

Это не то, что Егоров, который нашими войсками за границей еще в Первой мировой войне командовал, человек, вышедший из низов. Его поэтому и уничтожил Сталин. И всех подобных ему людей. Возьмите Блюхера, Егорова, Тухачевского.

Ну, а этих двух идиотов он оставил – это ничего не дало. Какое отношение имеет этот наш Семён Михалыч – он же тоже маршала получил один из первых. И потом Ворошилов. Он же тоже маршала получил. А был ничтожество с военной точки зрения.

Я помню, когда мы по распоряжению Ворошилова, который командовал войсками Украины партизанскими, все время отступали. А потом мне пришлось с Егоровым встретиться, и Егоров вместо Ворошилова был назначен, а армия переименовалась в 14-ю Советскую.

На стене ее комнатки в коммуналке висела фотография известной актрисы Аллы Тарасовой, знаменитой исполнительницы роли Анны Карениной. Проследив мой взгляд, она сказала:

– А кто тут старший?

Тогда мы паровоз нагружали дровами, чтобы с фронта вывезти всех раненых и больных. Ребята кричат:

– Иди, ты старшая!

Подхожу, а он говорит:

– Тебе, что, 16 лет?

Я говорю:

– Нет, 17.

А он:

– Вот сейчас возьму и отдам расстрелять по приказу Троцкого.

Иронически так говорит. А я на него посмотрела и говорю:

– Если каждый белогвардейский офицер будет нас расстреливать, конечно, мы проиграем революцию.

А у него вид был правда уж очень офицерский. Он говорит:

– Ты меня считаешь? (старше меня был лет на 20, наверное).

А я говорю:

– За кого ты меня считаешь, не разобрав дела? Я комиссар части, даже начальник, мне надо раненых отправить.

Он меня на «ты», я и думаю: почему я буду тебя на «вы» называть? Я говорю:

– Пойдем, я тебя постреляю.

А мы никакого пайка не имели, негде было получить. И мои размахивали винтовками, заряжают вроде. А я подняла руку, говорю:

– Никаких, без моего указания не стрелять. Пусть идет стреляет, но он расспрашивать меня не будет. Не такой же он дурак, чтобы меня расстрелять.

Мы потом с Егоровым очень дружили.

И вот он вынимает коробку из-под сладостей, и на ней записан номер нашего паровоза. Вынимает из кармана и говорит:

– Вот у меня номер паровоза, который вы захватили.

Я начала с ним спорить, пошли к нач. политотдела железной дороги. Политком назывался. И пока мы с ним туда шли, мы подружились. Я говорю:

– Что это командующий наш, Ворошилов, сбежал, что ли? Вот и приходится нам все самим.

Он говорит:

– Командующий не 2-й Украинской, как ты говоришь. А я командующий 14-й Советской армией, в состав ее вошла и 2-я Украинская-партизанская. Ворошилова нет.

Ворошилову, как сейчас помню, дали приказ перейти в 60-ю дивизию. Но он этой дивизией не командовал, не приступил. Он членом партии был с 1906 года, это понятно, но он никакого опыта военного не имел и не руководил. Так, с партизанами делал что-то.

Так же, как Щорс. Щорс – герой Украины. Он был ротный фельдшер. А он не дурак был, Николай Николаевич. Он народ организовал и попросил помощи. И вот мой муж с этим самым Щорсом и еще с Филипповским22
  Его дочь Наташа Филипповская стала известным архитектором, у нее дочь Лена, я с ней встречалась.


[Закрыть] – целая группа офицеров, которые еще до 1917 года вступили в партию, и мой муж, член партии с 1915 года, и Филипповский, их еще Гулявко втянул в партию, член с 1908 года, когда они еще были студентами в Петрограде. Все это на ходу делалось, организовывалось.

А что этот самый Ворошилов? Ничего.

И уж этот Семэн… Мой муж был в 30-е годы начальник особого факультета в Академии Фрунзе. Так при мне пришла преподаватель к мужу домой пожаловаться: Буденный ничего не делает, ничего не понимает. Я не могу с ним заниматься иностранным языком. Ему это ни к чему. И он оскорбительно говорит: на черта это мне нужно! Маршал! Он же хам.

Вот даже такой факт бытовой, ужасно некрасивый. Это я так же точно знаю, как то, что я с вами сижу. Ему жена говорила, когда он неправильно, нетактично себя вел. А он сделал так, чтобы очень быстро ее взяли и арестовали. И посадили.

А на ее место пришла сейчас же ее родная сестра, которая до последнего дня жила с ним, до его смерти. Она и сейчас жива. А когда ту после смерти Сталина выпустили, он не хотел даже с ней видеться. Родная сестра не пустила даже ее в дом. Это личность совершенно аморальная. Вот он был маршал. А что толку? Он конник, был унтер-офицером царской армии…

ОБРЫВ ЗАПИСИ. Тогдашние магнитофонные компакт-кассеты были не больше, чем на 60 минут. Дефицитная кассета закончилась, другой не было. А тётя Шура еще рассказывала. О том, как ее арестовали и долго держали в камере без предъявления обвинений. И как в камере в Лефортово с ней сидела красивая молодая женщина, мать двоих детей. Она говорила Шуре, что это Берия посадил ее, потому что она отвергла его домогательства. И она знает, что отсюда не выйдет. Кто приютит ее детей?

А тётя Шура в то время как раз приютила упомянутых выше Майю и Иру, когда забрали ночью их родителей. После ареста тети Шуры девочки попали в детдом…

Рассказывала тетя Шура про лагерь в Казахстане, про женские бараки и про двухэтажные нары. И про то, как после ХХ съезда КПСС она, которую никто дома не ждал (муж погиб до войны, детей не было), больше года работала в комиссии по освобождению незаконно репрессированных. Колесила на «Газике» по лесам и болотам от одного объекта Гулага к другому…

Мои папа и мама подружились с Александрой Серафимовной еще до моего рождения, а потом она куда-то переехала и исчезла из виду. Оказывается, была арестована.

После 1956 года мама случайно встретила тетю Шуру на улице, привела к нам домой, и мы тесно общались долгие годы.

Тетя Шура вернулась в обычную жизнь, потеряв все. Ни дома, ни семьи, ни фотографий родных, ни старых писем. Получила комнату в коммуналке, персональную пенсию. Моя школа была поблизости, и я после уроков навещала ее. Много интересного я от нее узнала. Она иногда брала меня с собой в гости к своим друзьям – старым большевикам. Все это были удивительные, прекрасные люди.

А еще тетя Шура много рассказывала про свою гимназию, про гимназических учителей, подруг. Учила меня старинным рукоделиям из гимназических уроков. У одной из ее подруг юности Варвары Боренштейн мы с тетей Шурой гостили в Феодосии в старом, старом доме…

На стене ее комнатки в коммуналке висела фотография известной актрисы Аллы Тарасовой, знаменитой исполнительницы роли Анны Карениной. Проследив мой взгляд, она сказала:

– Эту открытку я всегда возила с собой. После ареста мужа (его фамилия была Тарасов) это единственное, что напоминает мне о нем.