Текст книги "Посиделки на Дмитровке. Выпуск восьмой"

Художник. Сколько Татьяна Павловна детей вырастила! Русскому языку так выучила, что я, не задумываясь, без ошибок писал. И русскую литературу любить научила. Я потом, взрослым уже, кое-что перечитывал. А уж когда девушкам стихи Пушкина читал, которые Т. П. нас учить заставляла, всегда добрым словом ее вспоминал.

Академик. Давайте помянем светлую душу вашей учительницы. Благодаря ей вы до сих пор вместе.

Вторая молодая женщина. Ольга Сергеевна! А что же вы ничего себе на память не выбрали?

Дама. Пожалуй, возьму вот эту чашечку, с блюдечком. Я ее Пете на день рождения в 10 классе подарила. Теперь такие не делают. (Берет в руки, рассматривает.) А про надпись я уже и забыла! Похоже, он никогда и не пил из нее.

Молодой человек. Берег очень. Боялся разбить. Маме все говорил, чтобы мыла осторожно.

Художник. Мы сегодня, когда с Николаем, к Пете на кладбище приехали, коммунистов там застали. Они, на удивление, тихо постояли и разошлись. Митинг не устраивали.

Г-н Полковник. Гвоздик много красных принесли.

Художник. Там так тихо и покойно. Хорошо, что Петю рядом с Марусей и бабушкой похоронили. Эти сельские кладбища как-то лучше, если можно так сказать, городских. Деревья там старые, красивые. Белки прыгают. Птицы поют.

Молодой человек. И мы там часто бываем. Там дом еще остался старый деревенский, в котором папа родился. Теперь там наш дядя с семьей живет.

Дама. А что, разве у Пети брат родной был?

Второй молодой человек. Нет, двоюродный. У прабабушки нашей сестра родная была. У нее пятеро детей.

Академик. А как вообще Петя на Покровке оказался?

Г-н Полковник. Да Петину бабушку, Евдокию Егоровну, в няньки перед войной в дом начальника местной милиции из деревни взяли. Начальника потом посадили, правда, не расстреляли, вернулся. А семья его к бабушке очень привязалась, отпускать не хотела, когда дети выросли. Комнату выделили, вот эту, в которой сидим. А после войны бабушка и Петю маленького из деревни привезла. Отец его под Сталинградом погиб, а мать сгинула куда-то.

Художник. В школе Петя хорошо учился. Сообразительным и старательным был. В институт бы обязательно поступил. Инженером бы стал.

Г-н Полковник. Да, если бы не та давняя история…

Дама. А мне кажется, Петенька счастливым человеком был. Все его любили.

Художник. И он всех любил.

Эпилог

По бульвару идут люди. Слышен шум автомобилей и трамваев. Перед нами проходят все герои. Дама с колясочкой. Рядом с ней задумчиво бредет Художник. Энергичной походкой прошел г-н Полковник, подгоняемый громкими выкриками его Жены. 1-я дочка Академика идет под руку с Жаном. Тихо говорят по-французски. Вокруг них бегают, играя, Дети. Проходит дядя Петя, какой-то бестелесный и молчаливый. Академик идет со 2-й дочкой. Несут свёртки и коробки.

Между ними блуждает молодая красивая девушка. Кажется, это – Любовь.

Александр Васильев

Шестидесятники

После разоблачения культа Сталина жизнь в стране стала теплее. Не зря же Эренбург написал свою «Оттепель». И если старшее поколение оттаивало медленно и недоверчиво, то молодежь восприняла изменение общественной погоды как настоящую весну и приняла эту перемену полностью и сразу. И уже никакие развороты власти вспять, разгон Хрущевым молодых поэтов и художников, травля Пастернака и прочие повороты гаечного ключа по часовой стрелке не могли загнать джина свободы обратно в старую бутылку.

Эпоха шестидесятых родила поколение, извините за тавтологию, шестидесятников. Эти неравнодушные люди расположились в обществе как бы в три слоя.

Верхний слой, очень немногочисленный, составляли наиболее решительные противники режима, открыто отстаивающие свои убеждения. Именно такие люди вышли летом 1968 года на Красную площадь в Москве в знак протеста против вторжения советских войск в Чехословакию. И власть отвечала им взаимностью в полной мере: тюрьмами, психушками, высылкой из страны. Были изгнаны Виктор Некрасов, Александр Галич, Александр Солженицын, Святослав Ростропович и Галина Вишневская, этакий рецидив «философского парохода». Вкусили нового ГУЛАГа и также отправились за рубеж Иосиф Бродский и Игорь Губерман, в Горьком фактически под домашним арестом содержался гениальный Андрей Сахаров. В общем, себе на погибель власть своими руками создала диссидентов.

В среднем слое находились люди, распознавшие органическую неестественность и бесперспективность коммунистических идеалов, несмотря на их внешнюю привлекательность. Но это были не бойцы. Они читали самиздат, рассказывали друг другу политические анекдоты и ждали, что будет дальше.

И наконец третья, самая многочисленная группа включала в себя интеллигенцию, молодежь, всех тех, кто не особенно задумывались о будущем страны, но с жадностью и весело пользовались относительной свободой, чтобы читать хорошие книги, спорить, обо всем иметь свое мнение.

Они узнали Хемингуэя и Ремарка, увидели хорошие зарубежные фильмы с Жераром Филипом и Марчелло Мастроянни. Софи Лорен и Джиной Лоллобриджидой, многими другими замечательными актерами и красивыми женщинами.

Оказалось, что там, в загнивающем капитализме, любви и благополучия намного больше, чем страданий и нищеты, что там есть место благородству и милосердию, что там можно быть внутренне свободным человеком, не будучи коммунистом, комсомольцем, пионером или, на худой конец, беспартийным большевиком.

Они оставались советскими людьми, но новыми советскими людьми, без идолов. К официальным носителям марксистской идеологии они уже относились не как к непогрешимым жрецам, а скорее как к персонажам Салтыкова-Щедрина.

И еще характерной чертой того времени стали поэзия и песни.

Это было золотое время задиристых Евтушенко, Вознесенского, Рождественского, Ахмадулиной, ставших кумирами молодежи. Их вечера в Политехническом музее были рассадником вольнодумства. «Поэт в России – больше, чем поэт». Очень точные слова Евгения Евтушенко.

Это было время неорганизованных поэтических тусовок у памятника Маяковскому, где незнакомые молодые люди читали друг другу стихи поэтов серебряного века, в том числе полузапретного Николая Гумилева, и свои собственные сочинения, разного литературного качества, но всегда искренние.

А снизу расширялась, этаким девятым валом накатывала на страну стихия самодеятельных песен. Легли на музыку романтические образы, созданные Михаилом Светловым («Гренада») и Павлом Коганом («Бригантина»). Рождались хорошие, добрые туристические, костровые песни о любви, горах, дальних дорогах. Это песни Ады Якушевой, Юрия Визбора, Юлия Кима, Александра Городницкого и многих других.

 
Выверен старый компас,
Получены карты и сроки,
Выштопан на штормовке
Лавины предательский след.
 
 
Счастлив, кому знакомо
Щемящее чувство дороги.
Ветер рвет горизонты
И раздувает рассвет!
 

По эмоциональному настрою эти стихи Игоря Сидорова, положенные на безыскусную мелодию, можно, по-моему, поставить рядом с «Парусом» Лермонтова.

Как-то незаметно туристические, лирические мотивы стали переходить в гражданские. Наступила эпоха нового для нашей страны жанра – авторской песни с осмыслением жизни, философией добра, отрицанием несправедливости и фальши.

Протестные песни Галича, раздумчивые песни Визбора, веселые песни Кима, песни Клячкина, Дулова и многих других бардов открывали нам настоящую полноту жизни.

И, конечно, гениальный Владимир Высоцкий, смелый и искренний, который сразу влюбил в себя всю страну, а заодно и Марину Влади.

Мне был особенно дорог Юрий Визбор. И хотя я не был знаком с бардом, но воспринимал его как личного душевного друга. Визбор умер в сентябре 1984 года, и его похороны совпали с днем рождения тогдашнего партийного лидера Черненко.

Я написал стихотворение памяти любимого барда.

 
Я помню, как хоронили Визбора —
Поспешно, неслышно, словно стыдясь.
Политбюро сочло смерть его вызовом
Дню рождения полуживого вождя.
 
 
И где же теперь те убогие боги?
Кто помнит сегодня их имена?
А Юры негромкие монологи
К сердцу восходят во все времена.
 
 
Ведь слава – совсем не приставка к должности.
Слава – когда всегда не пора.
Визбора слава – она в невозможности
Пеплом стать искрам его костра.
 

И всех этих кумиров, профессиональных поэтов и бардов, объединяло уникальное творческое явление – Булат Шалвович Окуджава.

В сложные, критические для страны моменты обязательно появляются люди, сохраняющие лучшие черты нации, олицетворяющие ее совесть. В 90-е годы у нас были Лихачев, Сахаров, Ростропович. А в шестидесятые совестью был Окуджава. В нем как бы сконцентрировались доброта, терпимость, благородство и чувство собственного достоинства, которое Булат Шалвович считал самым главным в человеке.

У Кима есть слова: «Мы все птенцы гнезда Булата». Правильные слова! А я осмелился посвятить ему стихотворение:

 
Я не люблю уверенных людей.
Мне кажется, все катаклизмы мира
От них, самонадеянных кумиров,
От их всепобеждающих идей.
 
 
Мне близки те, кого грызут сомненья,
Мешающие спешный суд вершить.
Их подтвержденье, их преодоленье —
Вот пища для ума… и для души.
 

Все-таки поколению шестидесятников повезло. Их становление пришлось на замечательное время. Это время вложило в ребят чувство самоуважения, которое впоследствии помогало им не изменять себе в любых обстоятельствах. И, вероятно, поэтому настоящих шестидесятников никогда не было во власти.

Зинаида Карташева

Увижу ли Бразилию…

 
Из Ливерпульской гавани, всегда по четвергам
Суда уходят в плаванье к далеким берегам.
Плывут они в Бразилию, Бразилию, Бразилию.
И я хочу в Бразилию – к далеким берегам!
 
 
…А в солнечной Бразилии, Бразилии моей
Такое изобилие невиданных зверей!
Увижу ли Бразилию, Бразилию, Бразилию,
Увижу ли Бразилию до старости моей?
 

Из песни С. Никитина на стихи Р. Киплинга

Увидела! Сбылась мечта сорокалетней давности!

Скажу сразу – дикие обезьяны мне не встречались, с донной Розой и сеньором по имени Дон Педро познакомиться не довелось. Имена героев из любимого сериала сразу же называли практически все, кто узнавал о моей поездке в Бразилию, причем каждый говорил так, будто он единственный их знает. Исключением были только мой любимый педагог Екатерина Михайловна Царева (дочь великого актера, под ее руководством я писала диссертацию об истории бразильской музыки) и мой коллега композитор и джазовый пианист Борис Александрович Ривчун, который отдает предпочтение американскому кино.

В конце семидесятых, когда я начинала работу над темой, учась заочно в аспирантуре Московской консерватории и работая в Саратовской, конечно, ни о какой поездке в Бразилию и речи быть не могло, особенно из закрытого города Саратова. Для того чтобы «войти в образ», приходилось активно подключать воображение, ибо литературы о Бразилии в Саратовских библиотеках было очень мало, и еще меньше – о ее музыке. В основном, иностранные источники. Во время наездов в Москву я набрасывалась на книги, начитывалась всего до одури. После того как я переехала сюда в 1979 году, работа моя пошла успешней. Но поездка в «солнечную Бразилию» оставалась, как у Остапа Бендера, голубой мечтой. А «погружению» в ее атмосферу помогали романы очень популярного тогда Жоржи Амаду.

Так что представление о Бразилии у меня тогда сложилось, а в поездке – материализовалось.

Состоялся этот вояж благодаря моему сыну Владу, а точнее – его приятелям, молодой паре из Саранска – Лене и Леше – таким же, как он и я, заядлым путешественниками, с которыми он познакомился на Бали. Именно они нашли информацию о том, что есть билеты в Бразилию, которые дешевле обычных раза в три. Глупо было бы отказываться от такой заманчивой возможности, и мы с сыном решили поехать.

Лена с Лешей буквально все детали поездки предусмотрели, все передвижения и остановки просчитали до мелочей, и мне оставалось только поспевать за этой длинноногой троицей.

Дело было в марте, сразу после карнавала, и это время оказалось удачным: не было сильной жары, и наплыв туристов уже схлынул. Обычно все мечтают попасть на карнавал, но я уже побывала на карнавале Марди Гра в Нью-Орлеане, и второй раз на такое же безумие я бы ни за что не решилась. И, кроме того, этот момент был «затишьем» перед чемпионатом мира по футболу, который проходил в Бразилии тем летом.

Мы летели до Сан-Паулу. На пути туда – с короткой остановкой в Нью-Йорке, обратно – с остановкой почти на целый день, к восторгу саранских ребят (мы с сыном там уже бывали, а я вообще много раз).

Из аэропорта Сан-Паулу, с юга страны, мы полетели на северо-восток в город Сальвадор, штат Баия. Для меня все бразильские названия и имена звучали как музыка, а эти – особенно, ведь именно здесь проходило действие романов Жоржи Амаду и многих бразильских фильмов. Штат Баия – это как Новая Англия в США. Здесь самые старые города, хранящие традиции Бразилии. В 1549—1763 годах Сальвадор был столицей страны. Именно здесь высаживались первые переселенцы и миссионеры, сюда приплывали корабли с африканскими невольниками. В память о рабстве создан символ Сальвадора – покосившийся крест. Я не раз обращала внимание на то, что в хореографии бразильских танцев, в движениях красоток на карнавале, певцов на эстраде много приплясывания на месте. Потом я узнала: это наследие рабства, память о том, что ноги рабов были закованы в колодки.

Гостиницу ребята заказали в самом старом районе города – Пелоуриньо. Уже из окон такси открывались такие виды, будто мы «въезжали» в бразильский фильм. А старый город – это вообще кино «Донна Флор и два ее мужа» по одному из самых колоритных романов Жоржи Амаду. И запах пальмового масла, и блюда из морепродуктов – это тоже оттуда: его героиня вела курсы национальной кулинарии.

Двух-трехэтажные яркие дома на извилистых мощеных булыжником улочках, отовсюду – ритмы бразильской самбы и босса-новы, моей любимой музыки. Я от нее, как тот слон из мультика про Колобков при звуках флейты, «теряю волю». Конечно, сплошные лавочки с баиянскими сувенирами. Одна из самых популярных тем – принадлежности культа Вуду, обрядов макумбы (или кандомбле), распространенных на северо-востоке более, чем в других частях Бразилии, ведь здесь самый большой процент потомков выходцев из Африки. Кстати, Амаду был удостоен чести быть жрецом на таких церемониях. Много музыкальных инструментов, самый необычный из которых беримбау – это лук с прикрепленным к нему барабанчиком и украшенный перьями, звук извлекается одной рукой из тетивы-струны, другой – из барабанчика. Барабанов тоже очень много – всевозможных размеров и форм. Ведь зажигательный ритм – это неотъемлемая черта бразильской народной музыки. В сувенирных лавках много куколок, а на улицах, в местах скопления туристов – женщин в народном баиянском костюме. Это длинное белоснежное кружевное платье с большим вырезом и рукавами «фонариком». И неважно, молодая стройная девушка в нем или пожилая объемная женщина: платья обязательно стянуты на талии. На голове – белые тюрбаны. Особенно эффектно такой наряд выглядит на темнокожих толстушках. Мы такое видели в любимом нашим народом сериале «Рабыня Изаура», который вспоминали постоянно.

В старом городе множество церквей в стиле бразильского барокко. Здесь можно увидеть скульптуры темнокожих святых. Бразильцы в основном – католики, убранство церквей очень пышное, но по сравнению с католическими соборами других стран довольно аляповатое. К церковным оградам привязано множество ярких разноцветных ленточек с именами святых: так люди загадывают желания.

Я разыскала музей бразильской музыки и увидела в нем те ноты, партитуры, клавиры опер, о которых я писала в диссертации, зная их по именам композиторов, названиям, кратким описаниям и отдельным нотным примерам в книгах. Это тоже была часть «материализации».

Старый центр Сальвадора расположен высоко над океаном, и с кручи можно спуститься к воде на знаменитом огромном лифте. На самом берегу – старое одноэтажное здание, похожее на ангар, в котором сейчас сувенирные лавки. А ведь когда-то в нем был перевалочный пункт для африканцев, которых привозили тысячами на кораблях, набивали битком в это здание и держали подолгу, причем в подвалах, в воде. Многие не доживали до того, как их отправят на плантации какао или на рудники. Провинившихся рабов избивали, привязывая к позорному столбу.

Когда мы гуляли по городу, бросалось в глаза очень разное состояние зданий. От безупречного до чуть ли не полностью разрушенного. Конечно, тропическая жара и сильная влажность делают свое дело, и содержать в порядке такой город очень трудно. Но развалины тоже придают свой колорит городу. Хорошо, что самый старый исторический центр, где мы жили, – сплошной музей.

Дальше наш путь лежал на остров Морро-де-Сан-Паулу, что в двух часах на катере от Сальвадора. Тропическая природа, обилие цветов и ароматов, яркие гостиницы с бассейнами, кафе на пляжах – все признаки популярнейшего тропического курорта мира. Сын мой, глядя на все это великолепие, задумчиво произнес: «Такое ощущение, что сейчас титры пойдут».

С историей Морро можно было познакомиться в старом католическом соборе Nossa Senhora da Luz. Остров был открыт португальцами в 1531 году. Индейцы называли его Тиняре, что означало «рассекающий воду». В 1535 году был заложен форт, который был выстроен в 1630 году. На острове сохранились постройки с 1608 года, и входят на него с пристани туристы через ворота XVII века. В колониальные времена остров был прибежищем пиратов.

Наш отель находился на верхушке одного из холмов. Вид – не отвести глаз, особенно на закате. Много было экзотических моментов: свежевыжатый сок из неведомых фруктов на завтрак, колибри над цветущими кустами, орлы в небе, ночь на веранде в гамаке, голоса неизвестных птиц…

Но самое мое незабываемое впечатление – вечера в кафе на пляже. Это был просто «концерт по заявкам радиослушателей», то есть по моим. Через каждые несколько метров вдоль набережной располагались небольшие ансамбли из солиста или дуэта певцов с сопровождением гитары, флейты, барабанчика, иногда клавишных или фонограммы. Звучали песни на португальском языке, который в Бразилии не такой шипящий, как в Португалии, а мягкий, немножко «с прононсом». К своему стыду, я его так и не выучила, но кое-что понимаю.

Я услышала все свои любимые босса-новы Антонио Карлоса Жобима и других авторов, и впечатление было совершенно потрясающее. Когда неподалеку шумит океанский прибой, на столике стоят свеча и коктейль кайпиринья – один из фирменных знаков Бразилии (кусочки лайма со льдом и ликером кашаса), ноги погружены в шелковистый песок, черное небо в огромных звездах (причем, Медведицы развернуты в другую сторону), то это совсем другое впечатление, чем эта же музыка в большом концертном зале или на лекции по истории джаза.

Босса-нова возникла в начале 1960-х в среде молодых музыкантов, студентов и молодой технической интеллигенции, как нечто похожее на нашу авторскую песню, только эта интимность была «замешана» на ритмах народной самбы в более медленном темпе. В середине 1960-х босса-новой заинтересовались американские джазмены, и она приобрела еще более изысканный вид. Ее часто поют на английском языке, но это не так колоритно, как на португальском.

Я невольно остановилась перед одной певицей с низким голосом, абсолютно черной крупной женщиной с прической из десятков косичек. Невозможно было не прийти от нее в восторг. Я послушала ее «сет», дождалась перерыва, высказала (по-английски) свой восторг, купила ее диск, она мне подписала его обложку, и на прощание мы обнялись. У меня было такое ощущение, что я обнимаю черный кожаный диван, только теплый и пахнущий ванилью.

Не могу сказать, что не было сложностей в нашем отдыхе. Во-первых, невозможно даже в тени уберечься от солнца. Кроме того, когда уходит вода (время отлива), довольно сложно искупаться, много камней в воде. Да и теплая соленая вода на обгоревшей коже – это не совсем комфортно.

После этого действительно райского уголка мы вернулись на катере в Сальвадор и оттуда полетели опять на юг в Рио-де-Жанейро.

Город огромный, и хотелось остановиться в центре. Гостиницы в центре жутко дорогие, поэтому ребята арендовали на несколько дней за довольно скромную плату частную квартиру из трех небольших комнат, где мы прекрасно разместились. Самое приятное, что она находилась в двух кварталах от знаменитого пляжа Копакабана.

Мы прилетели поздним вечером, и с утра, конечно, сразу туда направились. Пляж белый, широкий, длинный, обрамленный холмами. В океан я не решилась зайти – очень мощные волны, так что в них ныряла моя молодежь, а я караулила их вещи (подозреваю, что это было одной из причин, по которой меня взяли в Бразилию). На пляже многие играют в футбол и делают это виртуозно. Очень красивы стройные, спортивные молодые парни и мужчины, женщины, пожалуй, несколько коротконогие и тяжеловаты, как говорит моя дочь, в своих «вторых девяноста». Но это не мешает им ходить в очень открытых бикини, скорее стрингах (топлес я не видела ни разу). Дети просто очаровательны. Да, в белых штанах, что было во времена Остапа Бендера, поголовно не ходят, чаще в шортах.

На другом знаменитом пляже Ипанема мы были с сыном. Этот пляж прославила босса-нова «Девушка из Ипанемы». Где-то здесь лет 55 назад мимо Антонио Карлоса Жобима и его друзей, сидевших в кафе, прошла девчушка-подросток, и с тех пор об этом знают все: это одна из самых популярных мелодий в мире.

Пока сын плескался, я лежала, смотрела на три живописных холма в море и думала, что в трудные минуты своей жизни я буду вспоминать эти вот ощущения и картины. Быть на Ипанеме и не искупаться – просто неприлично, и я пошла в воду. Волна сбила меня с ног, протащила довольно далеко по пляжу, я встала с полным купальником песка и пошла его вымывать под душ. Такое получилось у меня экзотическое купание.

Конечно, немыслимо было бы не съездить на гору Корковадо к статуе Христа. Мы поднялись туда на автобусе и когда уже на эскалаторе приближались к ней – просто дух захватило от ее величия. Такие свои впечатления от рукотворных гигантов я могу пересчитать по пальцам одной руки – это Sagrada Familia в Барселоне, Notre-Dame de Paris, Собор Святого Петра в Риме и еще не разбомбленные Близнецы.

На площадке перед статуей многие лежали для того, чтобы сфотографировать ее, иначе она не попадала в кадр.

Бывает, что на рекламных открытках виды оказываются более эффектными, чем в действительности. Про Христа и панораму Рио с горы Корковадо этого не скажешь. И город, и рельеф залива, и холмы в океане великолепны, превзошли все ожидания.

Удалось побродить по городу. Особенно запомнились роскошная бесконечная набережная, вымощенная разноцветными плитками, и мозаики лестницы Селарона (чилийского художника, который посвятил эту лестницу бразильскому народу), Кафедральный собор Святого Себастьяна, похожий на пирамиду майя, здание знаменитого оперного театра Сан Карлос, где ставились все оперы и балеты, о которых я писала в диссертации, лавки с диковинными цветами. Сын мой, конечно, не мог не съездить к знаменитому стадиону Маракана. Жаль, попал не в то время, когда туда пускают туристов.

Очень было любопытно заглянуть в монументальные соборы, ведь до 1960 года, до постройки города Бразилиа архитектором Оскаром Нимейером, Рио был столицей страны. В одной из церквей я увидела за ограждением ярко раскрашенную конную скульптуру рыцаря – видимо, одного из самых почитаемых святых, наподобие нашего Георгия Победоносца. Возле решетки стояли люди и молились. Я обратила внимание на красивую женщину лет сорока, которая, чуть ли не просунув голову в решетку, долго и громко шептала. Делала она это с такой страстью, так выразительно! Помимо открытости, дружелюбия, музыкальности, ритмичности, темперамента, истовое верование – это тоже черта бразильского характера.

Поскольку мы приехали почти сразу после карнавала, тут и там попадались его следы – остатки яркой, разноцветной, блестящей карнавальной атрибутики на деревьях, балконах… По тому, как их было много, можно представить, что тут творилось в дни карнавала.

Муж мой, когда узнал, что мы едем в Бразилию, первое что сказал, чтобы мы близко не подходили к фавелам. Это действительно жутковатые места, состоящие из прилепленных друг к другу клетушек, громоздящихся по склонам холмов. Бразильцы и на них сделали бизнес – есть экскурсии по фавелам. Я решила, что за 130 реалов (65 долларов) лучше купить сувениры, чем смотреть на нищету.

После Рио мы вернулись на автобусе в Сан-Паулу и пару дней пробыли там. Этот 20-миллионный (с пригородами) мегаполис, крупнейший в Западном полушарии – деловая и финансовая столица Бразилии. Город природными и архитектурными красотами не блещет, изрядно грязноватый. На улицах довольно часто встречаются подозрительные личности, от которых, как предупреждали в интернете побывавшие там туристы, нужно подальше прятать кошельки.

Что явно общее между Рио и Сан-Паулу – это патриотической дух.

Очень много национальных флагов, сувениров с национальной символикой, сине-желто-зеленых расцветок. Огромное количество темы футбола и его болельщиков – шапки, бейсболки, шарфы, мячи, свистульки, трещотки и т. п. Недаром взлет Бразилии в конце 1950-х годов связан с ее победами в чемпионатах мира по футболу в 1958 и 1962 годах. Тогда строилась новая столица Бразилиа, город будущего, наступил расцвет национальной литературы и музыки.

Финал. Перелет в Нью-Йорк, прогулка с юга Манхэттена до моего любимого Центрального парка, но это уже другая история.

Вот так состоялась моя, как говорится, «сбыча мечт», и воспоминания о ней вряд ли когда-нибудь сотрутся в памяти.

Viva Brazil!