Текст книги "Посиделки на Дмитровке. Выпуск восьмой"

Сергей Пономарёв

Рассказы

On deck

Английский язык – очень сложный. Одно и то же слово может означать черт знает что! Совершенно разные вещи…

Например, deck. Это тебе и «палуба», и «настилать палубу», и, что интересно, «украшать»!

Вот мы сейчас сидим у Горы Сражений на прямой и ровной, как стрела, трансамериканской дороге №80 – on deck. Что означает – в запасе. У этих местных еще и не просто английский, а американский английский!

Спросите, в запасе чего мы сидим? О! Это отдельная песня!

Никто специально для нас не строил этой дороги. Просто кто-то заметил, что этот прямой и ровный участок трансамериканского шоссе №80 или же по-другому – Дуайд Эйзенхауэр хайвей – идеально подходит для установления рекордов скорости. Поэтому для нас ее просто перекрывают на время стартов. Раз в год сюда со всего мира съезжаются, слетаются владельцы, создатели и пилоты стримлайнеров.

Что такое стримлайнер? Да как бы вам объяснить… В общем, велосипед. Только ездит он за 100 километров в час!

Вот мы и собираемся гоняться на стримлайнерах. Устанавливать личные, национальные и мировые рекорды.

Кому это надо? Нам. И истории. Мы принадлежим друг другу. А наши рекорды принадлежат истории. Вы только представьте себе велосипеды, едущие со скоростью 100 км/час и выше!

Мы же за эти рекорды получаем грамоты и… моральное удовлетворение. Спорт этот – чисто любительский.

Так что же надо сделать, чтобы велосипед поехал за 100 км/час? Да просто!

Сначала надо пилота не сажать сверху конструкции, а положить на спину. Типа, баиньки… Потом надо сделать ведущую звездочку размером с колесо дачного велосипеда. О рулежке надо практически забыть! Так: плюс-минус пять градусов… А потом все это надо закрыть пластиковым обтекателем. Получается при виде сбоку что-то наподобие яйца. А чтобы было хоть что-то видно, спереди за ногами пилота надо вклеить окошечко. Вот это все вместе и называется стримлайнер: велосипед для установления рекордов скорости.

Стримлайнер вместе с пилотом не может не только поворачивать, но даже не может самостоятельно стартовать. И соответственно – самостоятельно финишировать. Стримлайнер на старте двое разгоняют, а на финише – трое ловят. При этом у пилота должно быть феноменальное чувство баланса! Если все это не совпадает, – плоское яйцо ложится на бок…

Если удалось стартовать, то пилота впереди ждут три мили разгона, а потом две мили торможения. Зато между ними и находится самое главное – мерный участок. Ровно 200 метров! Вот именно там пилот и должен показать максимальную скорость…

Для достижения этой самой скорости люди вкладывают в создание стримлайнеров тысячи долларов! И все для того, чтобы получить моральное удовлетворение. А также славу и известность в узких кругах среди себе подобных энтузиастов. Рекорд России – 106,45 км/час. Рекорд мира – 144,17 км/час. И вот эта разница в какие-то 38 км/час не дает спокойно спать мне, Вениамину Ульяновскому, гражданину России.

Поэтому я целый год строю новый стримлайнер и слежу за тренировками пилота. Потом надо послать заявку в WHPVA, получить вызов, купить авиабилеты до Нью-Йорка, сдать в багаж стримлайнер. Приземлившись в Нью-Йорке, надо выгрузить стримлайнер и всем вместе сесть на местный авиарейс до Солт-Лейк-Сити. Там все повторяется вновь…

Но и это еще не все. Надо взять в аренду объемистый пикап «додж-караван», погрузить туда вещи и стримлайнер. И – вперед! Каких-то 500 километров до маленького городка Маунтайн Батл… Там нужно устроиться в гостиницу, заявиться организаторам соревнований, приспособиться к тому, что когда в России день, в Америке – ночь…

И вот после всего этого… И вот после всего этого! Ты сидишь on deck… Потому что другие в квалификационных заездах показали результат лучше, чем у тебя. И тебе не нашлось места в основной сетке стартов…

Все эти американцы, канадцы, мексиканцы – им всем недалеко до Горы Сражений. Они приезжают целыми семьями, университетами, поселками и кварталами. По две-три команды. Старая Европа традиционно ближе к США, чем Россия. А из восточной Европы нет никого, кроме нас. И только на нашем стримлайнере надпись кириллицей: «Тетива».

И пилот у нас один-единственный: Алексей Киристаев. А не три, и не пять… У второго – не нашлось денег на поездку.

А конструктор – я один! Такого больше нет во всей Российской Федерации.

Прошлый раз Алексей прекрасно прошел дистанцию вечером на отремонтированной «Тетиве». Почему на отремонтированной? Потому что позапрошлый раз он упал на старте и разбил стекло «Тетивы».

Вместе с Никитой Ватиным – бывшим советским, а ныне американским водолазом – ремонтировали нашего пластикового дельфина.

И вот потом Алексей все же стартовал удачно. Но скорость на мерном участке была маловата для рекорда. При этом – стекло мы вклеить не успели, а временно закрепили скотчем. Помогал мне в этом Стив Нэш – выпускающий на старте. Когда-то он стартовал чемпиона мира Сэма Витингема на «Варне».

Впервые здесь, у Горы Сражений, очень жесткая конкуренция. Право участия в заезде ныне определяется организаторами по сложному и только им понятному расчету. В зависимости от совокупности результатов заездов текущего и (или) предыдущего дня. А также одновременно от преодоления барьера скорости в текущий день, который определяется теми же организаторами ежедневно.

В общем, черт ногу сломит!

И в результате сегодня мы – on deck.

Находимся в режиме низкого старта. То есть все готово! «Тетива» расчехлена и на ложементе. Стекло обработано спецочистителем и антизапотевателем. Дополнительно проклеили трещину стекла изнутри скотчем.

Алексей разогревает мышцы на лоурейсере – станке, привезенном для нас Джоржем Леоне. Он, кстати, главный выпускающий на старте. Но – никаких поблажек! Несмотря на добрые отношения…

Все первые стримлайнеры вышли на старт: японцы, голландцы и кто-то еще. Отсюда не видно.

Нам же снова не повезло.

Мы уже стояли на старте пятыми. Алексей уже всегнулся, осталось только закрыть колпак и залепить его скотчем. Перед нами Элен ван Вуд не смогла стартовать, и наши шансы возросли. Но в последние минуты ее удалось запустить. И Джорж сказал мне: «Sorry, Bendzamen!»

Я ответил, что завтра будет наш день. Потому что на утро субботы нам дали два (!) старта на «Тетиву»…

И тем не менее мы решили ждать до последней минуты. Вдруг в этой последней на сегодня группе кто-то не стартует? Вдруг да и возьмем судей измором?! И для нас дадут дополнительный старт…

Но чуда не произолшо: на дистанцию ушли все пять стримлайнеров: французы, англичане, юниор Ковалик из США, канадцы, японцы. Последние, правда, опять упали на старте, но успели сделать повторную попытку.

Солнце скрылось за горами практически мгновенно. На сегодня все шансы исчерпаны. «Додж-караван» берет курс на городок Батл Баунтайн. Впереди двадцать пять миль в темноте гор.

И вот он – следующий день! Все O’K! Мы уже на старте. Алексей упакован. Кроме Стива Нэша помогают мексиканцы. Команда «старт» и… стекло изнутри запотевает на глазах! Поднимаем с мексиканцем нос «Тетивы». Алексей внутри крутит педали. Стекло обдувается, очищается. Стив запускает «Тетиву».

И через метров пятнадцать она падает… Стекло запотело, видимость для пилота – нулевая. Стримлайнер на боку, и кусок стекла – в сторону. Вместе со Стивом и мексиканцами быстро поднимаем «Тетиву» с Алексеем, приклеиваем осколок стекла скотчем. И – Стив без проблем стартует Алексея!..

Но запал уже утерян… Тем не менее, результат – уже стольник!

Надеемся теперь на то, что вечером повезет, и мы вклинимся в список стартующих.

Опять целый день – ремонт стекла. А также – ремонт и шпаклевка боковины.

Наступил вечер с идеальной безветренной погодой…

Потом нам сообщили на общем собрании, что в этот вечерний заезд стартовавшие установили целый букет национальных и мировых рекордов. «Тетивы» среди этих рекордсменов не было…

На следующее утро Алексей установил личный рекорд – 102,06 км/час. Но рекорд России – устоял. Рекорд, установленный еще в 2012 году на моей же «Тетиве» великим, но уже тогда седым веломобильным гонщиком Сергеем Дашевским! И с тех пор в два, а то и в три раза моложе его пилоты не могут развить хотя бы такую же скорость…

И вот – снова вечер. Мы опять on deck. Кроме нас в запасных числятся Тод Рейхерт и Элен ван Вуд. У кого больше шансов – говорить не стоит… «Тетива» в состоянии минутной готовности. Стив рядом. И вдруг – о, чудо! Нам объявили старт!

Быстро захлопываем Алексея в скорлупу, я заклеиваю две половины скотчем. Стив стартует «Тетиву».

Медленно, как океанский теплоход, мой стримлайнер уходит на дистанцию. Вид этого сухопутного дельфина завораживает. Алексей набирает скорость и уходит в горизонт, в край гор. Я прыгаю в «додж», сажаю рядом судью – и мы приближаемся к «Тетиве» на разрешенные правилами 200 метров. По рации даю советы Алексею, чтобы держался осевой линии, но несколько справа.

Передо мной в сгущающихся сумерках эфемерно и невесомо скользит белый, почти нереальный стримлайнер. Я знаю, что Алексей внутри напрягает все свои молодые силы, чтобы войти в историю – установить рекорд России. Но – вот уже и мерные 200 метров… Увы, скорость за 100 км/час, но рекорд Сергея Дашевского опять устоял.

Я провожаю взглядом бесшумно ускользающую от меня «Тетиву»… И вдруг понимаю истинное значение слова on deck. В нашем с Алексеем случае deck – это ведь еще и «украшать»! Так вот, мы здесь – для красоты!

И не только мы, но и все остальные.

Ибо некрасивый стримлайнер не победит.

А моя «Тетива» – очень красива…

«Тфу!.. Товарищ маршал!»

(Отец и шизофренические времена)

Победившая революция помолодила моего отца на год. В 1918 году так называемая советская власть ввела григорианский календарь вместо юлианского. И пятилетний малыш, которого мама родила 20 декабря 1912 года, внезапно оказался рожденным 3 января следующего года. Так начались шизофренические времена.

Я-то всегда гордился тем, что отец родился в начале года. Поскольку сам увидел свет в конце года, и у меня были в связи с этим проблемы в школьной жизни. А тут оказывается, что отец – такой же аутсайдер.

Впрочем, по всем официальным документам он родился именно в том самом тучном и самом успешном году Российской Империи. И он всю жизнь носил на своей личности имперскую печать: силен, умен и – недоверчив.

Сын инженера – специалиста по паровым котлам – и преподавательницы гимназии Вадим Пономарёв был третьим ребенком в семье, но первым мальчиком. И уже с ранних лет показал все задатки будущего мужчины. Он занимался теннисом, который тогда назывался лаун-теннисом и который еще не был объявлен буржуазным видом спорта в отличие от глубоко пролетарского футбола.

Поскольку Иван Григорьевич Пономарёв по велению профессии часто переезжал с места на место, то Вадик недолго задержался в родном Омске. И в школу пошел уже в Новосибирске. Там же он и совершил свои скромные спортивные подвиги: выигрывал зоны, первенство района, первенство города. И, наверное, играл на первенстве области. Думаю, что более глобальных соревнований в те времена просто не было.

Впрочем, именно в двадцатые годы Вадик начал показывать зубы в будущем деле своей жизни – инженерной науке. Мальчик хорошо понимал математику, физику, химию. Как-то класс писал контрольную по математике. Думаю, что это было начало тридцатых. Преподаватель (а в те годы предметники были еще все старой царской школы) дал, по его мнению, сложную задачу. Не удивлюсь, если урок был спаренным. И вот все соученики сидят, корпят. А Вадим Пономарёв минут через 20—30, а может быть, и через 15 подходит к столу учителя и сдает работу. Мол, все сделал. Специалист увидел пять строчек решения и возмутился: «Да разве так надо делать!» Схватил лист бумаги, и посыпались строчки: «Вот так, вот так и вот так! Теперь вы поняли? Идите и переделывайте!» А Вадим Пономарёв спокойно отвечает: «Посмотрите, ответ у вас такой же, как и у меня. А путь решения у меня значительно короче». Преподаватель отпрянул от удивления и, возможно, уронил пенсне. Потом прослезился, обнял ученика и умиленно проговорил: «Большому кораблю – большое плавание!»

И плавание это началось после восьмого класса. Это был, скорее всего, 1928 год. Вадим поступил в Автомеханический техникум. Какие в те годы были автомобили? Да тех же марок, что и сейчас: «Форды», «Рено», «Мерседесы», «Фиаты»… Отец, от которого я произошел в его 40 лет и который был вынужден расстаться с моей матерью в мои 11, рассказывал мне, с каким наслаждением он выполнял свое первое задание: мыл детали двигателя в керосине. Техника – это было его! Дело на всю жизнь…

Правда, после окончания Автомеханического техникума Вадим Пономарёв поступил вовсе не в автомобильный институт. Рискну предположить, что в Советской России в 1931 году таковых еще не было. Поступил он в Горный институт. И, если не ошибаюсь, в городе Новосибирске, или же в Томске. Правда, на механический факультет. И стал в итоге Вадим Пономарёв инженером по оборудованию шахт и приисков.

И тут Вадиму Пономарёву повезло. Ему вообще в жизни везло часто. Аккурат к окончанию Горного института шизофреническая власть стала разгонять всех старых, с еще царским опытом, специалистов. Знаменитое «Шахтинское дело», когда в городе Шахты группу «буржуазных» спецов обвинили во всех смертных грехах. И далее со всеми остановками по всем городам и весям тщательно и безжалостно выявляли «вредителей» с дореволюционным инженерным стажем. Зато молодым инженерам с советским дипломом давали зеленую улицу: «Вакансии как раз открыты – то старших выключат иных, другие, смотришь, – перебиты».

И стал молодой технарь начальником над золотыми приисками в Восточной Сибири. Скорее всего, это случилось в 1937 году. Вадиму Пономарёву было 24 года. А если это случилось в 1938-м, то ему было целых 25 лет. А Сибирь тогда была нетронутым местом. Ездил молодой начальник вовсе не на «Форде», а на гусёвке.

Гусёвка – это русская тройка на сибирский манер. Из-за узости местных дорог в гужевые сани лошадей заправляли нос в хвост. Первым к саням ставят мощного коренника, который, по утверждению отца, шел быстрым шагом; второй впрягали среднюю лошадь, которая шла крупной рысью; а спереди – легкая, которая, как говорил отец, «шла махом».

Отец был еще и талантливый пианист-самоучка, самодеятельный композитор. Он сочинял фортепьянные пьесы, хотя не знал ни одной нотной закорючки. Одна из его фортепьянных пьес так и называлась – «Гусёвка». На лошадях были колокольца – «шеркунцы» по-сибирски. Вот на этом и была построена пьеса. Сначала тройка стоит: колокольца едва позвякивают, когда лошади трясут шеями. Потом гусёвка трогается, и перезвон колокольцев начинается более четкий и ритмичный. И, наконец, тройка выходит на крейсерскую скорость: колокольца звенят во всю ивановскую. Коренник бежит своим быстрым шагом и звякает колокольцем низкого тона, средняя на рысях звенит сопрано, а первая легкая лошадка раскалывает свой звонкий дискантовый колокольчик отчаянным стаккато. Все это выходило из-под пальцев моего отца, пока он жил с нами. Наверное, эти горячие юношеские воспоминания о гусёвке повлияли на то, что он – офицер автомобильных войск – не любил автомобили и их никогда у него не было в личном пользовании.

Когда он уже с третьей своей женой Марией Семеновной плавал на круизном речном теплоходе и там играл на рояле свои пьесы, на вопрос: «Как вы думаете, кто я по профессии?» все как один отвечали: «Композитор!» А он в это время был заместителем старшего военпреда на заводе имени И. А. Лихачева в звании подполковника автомобильных войск.

Впрочем, молодой выдвиженец советской власти так и не стал коммунистом. Виной тому – все тот же критический ум, сильная воля и судьба любимого преподавателя в институте. Этот самый лектор как-то рассказал студентам о Льве Давидовиче Троцком и в конце рассказа показал брошюру тогдашнего лидера ВКП (б). Точнее, одного из лидеров. Когда его более мощный конкурент пришел к абсолютной власти, Льва Троцкого (точнее Лейбо Бронштейна) в 1929 году выслали из страны. А тот самый лектор института был ошельмован, предан показательному псевдосуду и расстрелян как враг народа…. Всё! Вадиму Ивановичу Пономарёву этого хватило, чтобы никогда не оказаться членом такой вот партии: где лидеры грызутся между собой, как бешеные собаки, а вчерашние друзья легко объявляются «врагами народа».

Впрочем, молодость брала свое. Перед войной Вадим Пономарёв, как и большинство его сверстников, стал и шофером, и парашютистом, и летчиком. Он научился заезжать на грузовике задом в ворота, прыгать с самолета с парашютом и правильно приземляться, получил он и диплом выпускника аэроклуба. Перед войной же первый раз женился и родил дочку.

Но начавшаяся война с Германией поставила крест на главных амбициях довоенных советских юношей: летчики больше не нужны по причине отсутствия самолетов, массово десантироваться решительно некуда! Москву бы отстоять…

Вот под Москву в октябре 1941 года в составе сибирских дивизий, прибывших для контрнаступления, и приехал Вадим Пономарёв – воентехник 1-го ранга. По-нынешнему – старший лейтенант технической службы. Стремительное наступление Вермахта лета-осени 1941 года определило его воинскую специальность. Немец подбил несчетное количество советских танков. Промышленность, частично спешно эвакуируемая, не справлялась с поставкой на фронт необходимого количества новых танков. Требовалось ремонтировать старые и прямо в прифронтовой полосе. И Вадима Пономарёва отрядили в танковые ремонтеры.

Задача, в общем, почти гражданская. Если не учитывать тот факт, что на дворе 1941 год, идет война. И танки для ремонта надо сначала найти и эвакуировать с поля боя. Для этого в распоряжении воентехника 1-го ранга Вадима Пономарёва – молодого, красивого военного инженера с тремя кубарями в каждой петлице – имелись мощные артиллерийские тягачи. Они и утаскивали подраненные танки на заранее оборудованную в тылу открытую площадку. Там их уже ждали ремонтники. А также грузовики с запчастями, а также кунги (крытые кузова автомашин), где были токарные, фрезерные, сверлильные станки, сварочное оборудование, автокраны. И именно оттуда подлечившиеся боевые машины уже своим ходом выдвигались в сторону переднего края. Были это, скорее всего, Т-34 и КВ. Ибо к зиме 1941 года легких БТ-7 и «Т-26», а также тяжелых трехбашенных Т-28 и сверхтяжелых пятибашенных Т-35, так хорошо выглядевших на Красной Площади, на фронте уже не было.

Вадим Пономарёв руководил работой летучей танковой мастерской. Заботился о снабжении ее запчастями и оборудованием. А в свободное время – искал подбитые танки. Причем, сдается мне, что не одни только советские. Ибо рабоче-крестьянская самоходная пушка СУ-70 (самоходная артиллерийская установка с калибром ствола 70 миллиметров) при ближайшем рассмотрении оказывалась средним танком Вермахта Т-III. Вместо башни (которую, очевидно, германец потерял в бою с нашими) прямо в корпус и устанавливали ту самую пушку. Но сначала надо было эту подбитую немецкую машину вытащить с поля боя…. Делалась такая модернизация, конечно же, в глубоком тылу. Но оттащить их на погрузку могли и тягачи старшего лейтенанта Пономарёва.

Как вы уже, наверное, догадались, мой отец не ходил в атаку с винтовкой наперевес. Однако и в его военной биографии были эпизоды, когда он лицом к лицу сталкивался с врагом.

Самый яркий эпизод произошел осенью 1941 года под Тулой. Там воентехник 1-го ранга Пономарёв искал подбитые танки. Совершенно неожиданно он обнаружил исправные, причем, немецкие. «Панцернваффе» шли в атаку на славный город оружейников. Каких-либо красных войск, способных этому воспрепятствовать, видно не было. Если не считать Пономарёва и шофера легковушки М-1, вооруженных пистолетами. Зато невдалеке готовилась к отступлению наша зенитная батарея. Вадим Пономарёв велел шоферу ехать на горку к зенитчикам. Там своей властью, упомянув, наверное, не раз знаменитую и многострадальную русскую мать, он принудил оставить пушки на позиции. И более того, направить дула не вверх, как привыкли зенитчики, а вниз – для стрельбы с холма по танкам. Артиллеристы отбились от атаки, и у воентехника 1-го ранга Пономарёва появились, наконец, подбитые танки. Пусть и немецкие. Сейчас на этом холме, вошедшем в состав современной Тулы, на постаменте стоит зенитка. Со стволом, направленным вниз. Я сам ее видел.

Второй раз личное оружие применил уже сам старший лейтенант Пономарёв. По долгу службы он часто бывал в Москве. И вот однажды ночью он попал под бомбежку. Ну, «эмку» – к тротуару. Сами с шофером в укрытие – под дом, прижались к стене.

Представьте себе картину бомбежки Москвы 1941—1942 годов. Гудят немецкие тяжелые бомбардировщики, где-то рвутся бомбы, лают отечественные зенитки. А в остальном – Москва в грамотном затемнении. И вдруг недалеко, даже совсем рядом – огонек фонарика: большой и знай себе – помигивает. Нам, сегодняшним людям, трудно это понять, но у фронтовиков на это была однозначная реакция: ТТ из кобуры и – бац по тому фонарику. Потом еще пару раз – бац, бац! Подбираются с шофером к месту, куда отец стрелял. Человек убитый, в руке – большой фонарь. Одежда гражданская. Ну, вызвали патруль, рассказал Пономарёв, что да как. Его похвалили за бдительность. Потом отец уже узнал, что убитый им корректировщик был немцем с Поволжья.

Другой случай применения личного оружия был у Вадима Пономарёва на Ленинградском фронте, куда его забросила судьба танкового ремонтера. Очевидно, в осажденном Ленинграде с танками было совсем плохо. И там, занимаясь своим привычным делом – ища подбитые танки, Вадим Пономарёв снял «кукушку»: прикованного на дереве снайпера. Уж как он его заметил – не знаю. Наверное, «кукушка» промахнулась. А уж тут Пономарёв из кобуры пистолет и – огонь! В результате враг упал с дерева и повис на своей цепи. Как говорил потом мне отец: «Рыжий-рыжий финн!»

Был у Вадима Пономарёва и опыт бескровного задержания врага родины. До 1943 года военнослужащие рабоче-крестьянской красной армии различались по петлицам. У Пономарёва, как вы помните, было три кубаря – старший лейтенант. Далее шли шпалы. Одна – капитан, две – майор, три – подполковник, четыре – полковник. А тут на рембазу заявляется начальство. И у прибывшего офицера – в каждой петлице таких шпал аж целых пять! Увидев это чудо, Вадим Пономарёв хвать мужика за петлицы и говорит: «Всё, попались, товарищ полковник!» Подбежали солдатики, повязали мужичка. Оказался – немецкий диверсант. Выяснилось, что петлицы делали по фотографии. И за пятую шпалу приняли танкистскую эмблему – маленький плоский танк.

Там же, под Москвой, в 1941 году воентехник первого ранга Пономарёв впервые столкнулся со свой судьбой. Командование направило молодого инженера разобраться: почему не стреляет батарея реактивных минометов. В те далекие времена они даже не назывались «катюшами». Потому что назывались «раисами»: от РС – реактивный снаряд. Это уже позже: «Расцветали яблони и груши…»

Так вот, стоят БМ-16 как покойнички: при нажатии на кнопку «Пуск» ракеты никуда не летят. Воентехник первого ранга Пономарёв требует показать ему боевую машину. Ему показывают, но он не находит причину незапуска. Пока его внимание не привлек блок аккумуляторов. Он требует открыть его. А командир батареи говорит, что он не имеет права: этот ящик опломбирован.

– Открывайте под мою ответственность! – командует Пономарёв.

Ему открыли. Под его ответственность. И правильно сделали: именно там и была причина выхода стартовых установок из боя: аккумуляторы просто «описались». И в таком состоянии не давали тока для электрозапуска ракет. Инженер Пономарёв велел протереть и зачистить все контакты на аккумуляторах. И батарея «раисок» вернулась в строй…

Почему воентехник первого ранга Пономарёв встретился со своей судьбой? А потому, что в 1941 году стартовые установки БМ-16 монтировались на отечественных трехосных грузовиках ЗиС-6. А ведь именно с «зисами» и будет связана вся послевоенная судьба Вадима Ивановича Пономарёва.

Так или иначе, но отцу сильно повезло на фронте. Ни одного серьезного ранения, одно легкое – в палец руки. Военная карьера моего отца складывалась удачно. Он, не имея никакого военного образования, не состоя в ВКП (б), рос в звании. Сначала капитан, потом – майор.

Где-то в 1942 году он встретил мою мать, а через год – в 1943-м – они поженились. Мать осталась в Москве, а отец пошел на Запад вслед за фронтом. Он продолжал грамотно делать свое дело: в полевых условиях восстанавливать подбитые танки. Закончил войну с Германией в Кенигсберге. И через пару месяцев уже из родной Сибири помогал добивать Квантунскую армию в Китае. Имел медали и «За победу над Германией», и «За победу над Японией». Удостоился он и орденов: два ордена Красной Звезды и один орден Великой Отечественной войны II степени.

После победы во Второй мировой войне он рассчитывал вернуться к мирной профессии горного инженера. Но военное ведомство вцепилось в него мертвой хваткой: в чем в чем, а в нюхе на хороших специалистов Советской Армии отказать нельзя. Пока он жил с нами, он часто говорил мне: «Сынок, я никогда не хотел быть военным!»

В 1945-м его откомандировали создавать под Москвой военную базу. Инженер-майор Пономарёв нашел в поле удобное место, приказал обнести его забором, поставить охрану. И на ближайшей станции стал принимать приходящие уже с несуществующего фронта прицепные радио– и электростанции, а также ремонтные технички. Их снимали краном с платформ, сцепляли друг с другом в затылочек. Потом с базы подходила тягловая сила – трактор. И тащил себе по прямой дороге этот безрельсовый поезд. Правда, при повороте на базу из-за отсутствия рельсов «поезд» застревал. Приходилось отцеплять и затаскивать по одному. Эта база просуществовала вплоть до развала СССР.

А на следующий год, в 1946-м, военный инженер был направлен на службу в организацию, в которой он прослужил много десятилетий и служба в которой сделала его имя легендарным: в военную приемку продукции Автомобильного завода имени И. В. Сталина.

Инженер-майор Пономарёв прибыл на объект через год после окончания войны. Тогда завод переходил с фронтовых ЗиС-5 и ЗиС-6 на новую продукцию: грузовую трехтонку ЗиС-150 и более или менее честно содранный с ленд-лизовских «студебекеров» полноприводной трехосный ЗиС-151. Событие для завода – революционное. Всего лишь третье за всю его историю. Вот на этой службе и произнес военпред Пономарёв фразу, ставшую заголовком данного произведения: «Тфу!.. Товарищ маршал…»

Заводские инженеры привыкли посматривать на военных свысока: мол, что они, сапоги с портупеями, понимают…. Но военпред подполковник Пономарёв был не вполне военным, точнее – военным поневоле. Другими словами, он знал производство как инженер и знал армию как офицер. Но везде был чужаком: потому что в армии его считали инженером, а на заводе – военным. Пономарёв же не уважал ни тех, ни других. Но за одно и то же: за некомпетентность. Сам старший военпред был полковником, кадровым офицером. Поэтому он оставил за собой чисто представительские функции. А весь производственный процесс замкнул на своего зама. И тут уж подполковник Пономарёв был как рыба в воде! Причем, рыба хищная…

Как-то Генеральный директор МосАвтоЗиСа товарищ Пал Палыч Бородин, по совместительству генерал КГБ, взглянул из окна своего кабинета. И о, ужас! Все проезды, все газоны, все парковки заставлены армейскими грузовиками ЗиС-151. Генеральный сразу за телефон: «Что такое?!». А ему зам и отвечает: «Пономарёв остановил приемку!» «Кто такой этот Пономарёв?! Ко мне срочно!»

Ну, по принципу: «Селима к повелителю!» замстаршего военпреда вызывают к Генеральному. Пономарёв идет, захватив с собой все документы. Бородин как истинный эсэсэсэровский начальник с порога начинает орать, типа: «Ты кто здесь такой?!»

Подполковник Пономарёв показывает ему: вот предупреждение за месяц, вот предупреждение за неделю, вот предупреждение за три дня. Поэтому военная приемка остановлена на законных основаниях. На всех экземплярах подпись вашего заместителя, что он ознакомлен с этими уведомлениями военной приемки. Бородин посмотрел: крыть нечем.

Стали разбираться. Оказывается, из Минобороны пришло предписание: каждый десятый армейский ЗиС-151 со стороны пассажира должен был быть оборудован люком в крыше кабины, чтобы командир, встав на сидение, мог высунуться по пояс наружу и флажками отдавать команды подчиненным. Были поставлены и конкретные сроки, когда такие машины должны поступать в войска. Однако заводское начальство отнеслось к этому распоряжению без должного пиитета. И такие грузовики с люками наверху кабины к военной приемке не направлялись. Ну, а потом – три предупреждения подполковника Пономарёва. Однако заводские начальники посчитали, что у военпредов не хватит смелости закрыть приемку. А у Пономарёва смелости хватило. Фронтовик как никак!

Пал Палыч Бородин хватается за голову. Начинает шерстить подчиненных по цепочке вниз. В итоге выясняется, что штамп уже изготовили, станок установлен. Забыли только к нему поставить рабочего. Вопрос был улажен за пятнадцать минут.

В итоге Гендиректор МосАвтоЗиСа обнял заместителя старшего военпреда и говорит: «Вадим Иванович, если еще возникнет подобная ситуация, вы не к заму, вы сразу ко мне идите!» «Но ведь меня секретарь не пустит!» «Как не пустит?» Тут же за селектор: «Подполковника Пономарёва пускать ко мне во всякое время и без промедления!» Потом к отцу: «Вадим Иванович, вот если у меня иностранцы, вот тогда подождите. А во всех других случаях немедленно проходите!» Так началась заводская слава заместителя старшего военпреда подполковника Пономарёва.

Через некоторое время поступило заявление от Минобороны, что на армейских учениях сломались сразу триста новеньких ЗиС-151 и ни тпру, ни ну. И просят прислать в войска военпреда ЗиСа, чтобы тот разобрался на месте.

Вадим Пономарёв всегда любил яловые сапоги. Потому что в отличие от пижонских офицерских юфтевых, они не промокают. Так вот, прибывает он на место. А там зисовские грузовики стоят по ступицу в грязи. Моторы ревут, но ни с места. Подполковник Пономарёв стал разбираться. Выяснил – у всех неисправны коробки передач. Попросил снять ему одну и увез на экспертизу. Выяснил: шестерни коробки сделаны из неподобающей для такого важного узла низкоуглеродистой стали. И потому шестерни просто-напросто гнулись под нагрузкой.

Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин в своей знаменитой повести «История одного города» так описал возвращение разозленного начальника, используя старославянскую грамматику: «И прибыХ собственной персоной в Глупов и возопИ: „Запорю!“ С этим возгласом начались исторические времена».