Текст книги "Посиделки на Дмитровке. Выпуск восьмой"

Зоя Криминская

Повезло

Во время Спитакского землетрясения в зоне разрыва земной коры была высвобождена энергия, эквивалентная взрыву десяти атомных бомб, подобных сброшенной на Хиросиму.

Было 10:40 утра. Заруи ушла с работы до обеденного перерыва. Она спешила домой: нужно было накормить Наиру, посмотреть ее тетрадки, отвести в школу, пообедать самой и вернуться на работу к часу дня.

Наира, второклассница, была младшей в семье. Две другие дочери уже закончили школу. Старшая, Сусанна, училась в институте на биолога, а средняя, Марго, – в медтехникуме.

День был теплый, мягкий зимний день юга, когда можно ходить в легком жакете и не бояться простыть. Заруи на секунду остановилась, вздохнула полной грудью, посмотрела на небо, перевела взгляд на узкую цепочку синих гор на горизонте, порадовалась светлому дню.

Вдруг она ощутила, как земля под ногами ожила, задвигалась, поползла куда-то, пытаясь ее опрокинуть. Послышался шум падающих камней.

Стена жилого дома, мимо которого Заруи шла, на глазах стала оседать, выпячиваться вперед – к дороге.

Заруи ошеломленно смотрела на разрушающийся дом. Его стены качнулись, потом еще, и вдруг он начал складываться, как карточный домик. Полетели бетонные плиты, и взметнувшееся облако пыли все скрыло от глаз.

Потрясенная, Заруи оглохла, перестала слышать и воспринимала происходящее, как кино с выключенным звуком. Земля под ногами закачалась во второй раз, и дом рухнул окончательно, превратившись в груду обломков.

Неожиданно включился звук, Заруи услышала крики ужаса, стоны, и, сорвавшись с места, побежала. Она бежала, и сердце у нее падало вниз, и еще вниз, и животный дикий ужас охватил ее, хотя она все еще была в выключенном сознании, еще не сказала себе словами, что происходит.

Ближайшее крыло следующего дома, того, в котором жила Заруи, превратилось в руины, из них торчала искалеченная арматура, протягивая к ней свои причудливо изогнутые конечности, секунду назад двигающиеся, а теперь застывшие в безумной пляске страха и смерти. А дальнее крыло аккуратно сложилось вовнутрь.

Заруи остановилась, стараясь вдохнуть воздуха, жуя сердце, которое вдруг прыгнуло наверх и сейчас билось где-то в горле. Она увидела выпирающий, нависший на тротуаром балкон, в таких же, как все вокруг, страшных обрывках арматуры. Это ее балкон!

Двое мужчин, стоя один на другом, пытались, пытались добраться до него.

Заруи смотрела на них, на свой разрушенный дом, где она утром оставила свою младшенькую, перед глазами пошли желтые круги, и она грохнулась на тротуар.

Сколько она пролежала, Заруи не знала.

Сквозь мутную пелену обморока до нее стали доноситься звуки.

– Мама, мама, – слышала она голосок Наиры, – ну, мамочка, ну что с тобой, открой глаза!

Заруи послушно открыла глаза, села, потрясла головой, дико огляделась, вновь увидела вместо их серой пятиэтажки хаотичную гору бетонных блоков. Наира стояла рядом с ней на тротуаре, над ними возвышались двое мужчин.

– Мы бежали мимо, слышим, ребенок на балконе плачет.

– Это же дочка нашего врача, – говорю я Сурену. – Давай ее снимем. Мы и сняли. А тут вы идете, смотрите на нас и падаете. Но ведь все обошлось.

– Да, мама, я так испугалась. Я делала уроки на балконе, и тут вдруг все стало падать. Стена упала в комнату, и вся крыша рухнула рядом со мной, – заговорила, захлебываясь и чуть заикаясь, Наира. – А балкон наклонился над тротуаром, и, когда второй раз качнуло, он только наклонился еще ниже к земле и не упал. Я стала плакать, тебя звать.

Заруи встала, чувствуя слабость в ногах, молча поцеловала дочь, взглянула на спасителей.

– Пойду я, – только и сказала вместо ничего не значащих сейчас слов благодарности. – Надо узнать, как там остальные.

Сначала медленно шла за руку с дочкой, чувствуя слабость в ногах после обморока, но страх погнал ее, гнал все сильнее и сильнее.

Навстречу ей бежали люди, что-то кричали, плакали. Они возникали из облака все еще не осевшей пыли, как привидения, и тут же скрывались в следующем облаке. Обе, и девочка, и женщина, все время спотыкались о кирпичи, битое стекло и куски бетона. Иногда им приходилось огибать завалы, и тогда они теряли ориентир и не были уверены, что движутся в нужную сторону.

– А техникум, техникум, – спрашивала Заруи у людей, – он упал?

Ей никто не отвечал, и она бежала дальше, задыхаясь от пыли, ощущая ее на губах и зубах, и все спрашивала и спрашивала встречных про техникум. Наира цепко держалась за руку матери, не плакала и не отставала.

Какая-то женщина окликнула их, когда они уже пробежали мимо:

– В техникуме все в порядке! Рухнула только часть, где был ремонт. Никто из детей и учителей не погиб!

Как ни важно было Заруи найти среднюю дочь, но, услышав, что все живы, она повернулась и побежала в другую сторону, и Наира, гонимая страхом, тоже, задыхаясь, поспевала за матерью…

Здание медицинского института уцелело, стояло как ни в чем не бывало, возвышаясь над развалинами соседних домов. Его строили в конце девятнадцатого века, и оно, несмотря на возраст, выдержало подземные толчки.

Заруи остановилась, понимая, что следующим этапом должна быть больница.

Из облака пыли выбежали несколько девушек, одна из них кинулась к Заруи и Наире. Это была Сусанна. По ее лицу струились слезы, промывая дорожки на сером, покрытом пылью лице.

Они постояли минуту, обнявшись все втроем, потом Заруи сказала:

– У Марго должно быть все в порядке, там никто не пострадал. А про папу ничего не известно.

Они пошли мимо развалин, среди которых уже копошились люди, кричали, царапали бетонные блоки, обламывая ногти до крови, пытались сдвинуть их с места, добраться до погребенных под ними близких.

Шли квартал за кварталом, и бедствие представало перед ними во всем его ужасающем объеме. Жизнь, та жизнь, обыкновенная, будничная, с ее заботами и волнениями, исчезла за минуты, в течение которых происходили толчки, и надвинулось что-то другое, ужасное, и неясно было, что в этой новой жизни делать.

Подъехала к развалинам карета скорой помощи. Люди в белых халатах вытащили носилки, укладывали на них раненых, спешили.

Заруи пошла к шоферу расспросить о муже.

– Ованесян?

Шофер глянул на них.

– Он жив, он в операционной, очень беспокоится о семье, ничего про них не знает.

– Передайте ему, что мы живы, живы мы, все четверо живы.

И Заруи заплакала, осознав, какое это счастье, посреди хаоса катастрофы остаться живыми.

– Не плачьте, что вы, я все передам, – сказал шофер. – Он к ночи, может быть, вырвется на часок, ждите его возле дома.

И Заруи с дочерьми решила идти к своим развалинам.

Дома не было, но привычно было вернуться на место бывшего жилища. И Марго, вернее всего, сидит где-то там.

Так и оказалась, дочка стояла у их подъезда, вернее, у обломков, что остались от него, и плакала.

Увидев сестер и мать, Марго кинулась к ним, и они снова стояли, прижавшись, теперь уже вчетвером, сбившись в один комок, в единое живое дышащее целое, глотая слезы, слушая биение сердец друг друга.

Акоп пришел, когда было уже темно.

Во время толчка он заправлял машину и не пострадал.

Да и здание больницы уцелело.

Они добрались до развалин своей квартиры и им удалось вытащить кое-какие теплые вещи.

Разожгли костер и грелись у него, пытаясь вздремнуть. Костров рядом было много, вокруг них сидели и стояли дети, женщины, мужчины. Они остались без крова, но были живы.

Люди в военной форме продолжали раскопки, несмотря на темноту ночи. Освещением им служили костры.

Плач и причитания тех, кто потерял родных, не утихал до утра.

Назавтра, еще в темноте, Акоп ушел оперировать. Хирурги были на вес золота.

Двоюродная сестра Акопа приехала на машине из Еревана следующей ночью. Нашла Заруи с детьми возле костра и увезла их к себе. А Акоп остался на посту.

Впереди было много мытарств без жилья, без денег, без вещей, но Заруи не жаловалась. Не жаловалась и никогда никому не рассказывала, что пережила за те секунды, когда смотрела на разрушенный дом, и думала, что Наиры нет в живых. Она знала, что ей повезло, как, может быть, никогда за предыдущую и последующую жизнь: ее семья, все пять человек, остались живы во время страшного землетрясения 1988 года в северной Армении.

Валентина Литвинова

На Покровке

Моим одноклассникам

Пьеса в 4 частях, с прологом и эпилогом

Действующие лица

Дама, из бывших… научных сотрудников. Очень красивая.

Дядя Петя, запьянцовский, но галантный.

Старый художник с польскими князьями в анамнезе.

Господин Полковник, в отставке.

Академик, муж Дамы.

Жена г-на Полковника.

Всем – около 60. Или чуть больше. Кроме Дамы – она вне возраста.

2 дочки Академика

Жан

Джон

2 молодых человека – сыновья Дяди Пети

2 тихие молодые женщины

Дети

Пролог

Покровский бульвар. Раннее утро. Дворники шелестят метлами, подметая листья. Слышен шум трамвая. Идет Дядя Петя. Останавливается.

Дядя Петя. Вот и еще один год прошел…

I Действие

Начало сентября. Светит солнце. Туда-сюда спешат люди. На лавочке, возле памятника Чернышевскому, сидят дядя Петя и г-н Полковник.

Дядя Петя. Хорошо-то как! Солнышко греет.… Помнишь, в эту пору, пятьдесят лет назад мы и познакомились? Первого сентября тебя привела в школу твоя бабушка – генеральша. Ты был такой худой и такой напуганный!

Г-н Полковник. Нет, ничего не помню. Помню только, ужасно не хотел никуда идти. Родители мои так и не приехали из своего гарнизона, а я так их ждал…

Дядя Петя. Помнишь нашу Оленьку. Она уже тогда была сказочно хороша! С большими белыми бантами и маленьким портфельчиком. Я как увидел ее – сразу же влюбился! На всю жизнь!

Г-н Полковник. А как же твоя Маруся?

Дядя Петя (вздохнув). Добрая была женщина… Жалела меня очень. Таких сыновей мне родила. Царствие ей небесное!

Г-н Полковник. И за бабулей твоей так ухаживала!

Дядя Петя. Так может, помянем? И Марусю, и бабулю. Я сгоняю, мигом.

Г-н Полковник. Нет, что-то не хочется… Может, шахматишки раскинем?

Дядя Петя. Ты же знаешь, не силен я в шахматах. Вот, если в домино только.

Г-н Полковник. А в школе-то чемпионом был, у взрослых выигрывал. Что стряслось-то тогда с тобою? Я уже в училище был, когда ребята написали, что в больнице ты, вроде подрался с кем-то, ну тебе и накостыляли.

Дядя Петя. После выпускного я, как и хотел, отнес аттестат в химико-технологический. Понятное дело, в университет, куда Оленька поступала, я бы точно не прошел. Да и не потянули бы мы с бабулей дневное-то… И вот однажды вечером возвращаемся мы с Оленькой из кино. Кино про любовь было. И тут говорит она мне: «Я беременна». Я на нее надышаться не мог, боялся поцеловать, за руку взять, а тут… «Кто же автор?» – спрашиваю. «А помнишь, – говорит она, – к нам в класс на два месяца американец приезжал? Так вот, наша классная, Татьяна Павловна, попросила меня тогда помочь ему немного с русским. Был он из семьи коммунистов, по-русски у него в семье неплохо разговаривали; к тому же бабушка его – из эмигрантов, из наших. Но с правописанием у него не все гладко было. Пригласил он меня после уроков к себе домой, хотели мы сочинение по Маяковскому вместе написать. А Грэг красивый парень был, к тому же у них в Америке мальчики рано взрослеют. Начали мы с поцелуев, а закончили… Так вот, четвертый месяц уже. Что делать – не знаю. Родителям боюсь рассказать, они мне всегда говорили, что первый мужчина должен быть муж». Так я сразу и предложил ей расписаться. Мол, мне все равно, буду любить ее ребеночка, как своего, выращу, и ее в обиду не дам. А она говорит: «Не люблю я тебя, Петенька. Хороший, добрый ты, но с нелюбимым жить не смогу». Проводил я ее до дома, а у самого кошки на душе скребут. Что делать, не знаю. Тут ребята знакомые навстречу идут, тоже из нашего двора, только постарше года на два. Идут после смены в пивной зал и меня зовут. А мне так тошно, думаю, возьму да напьюсь, может, полегчает? Ну, а там, кружечка, потом еще одна, потом водочка в ход пошла. Что дальше было – не помню. Говорят, возле дома грузовик сбил. Очнулся на третьи сутки в больнице, рядом бабуля сидит заплаканная. Но молодой организм крепкий, через месяц выписался, да экзамены в институте уже прошли. Устроился на завод, механосборочный, а там и армия осенью подоспела. Вот так все и было.

Г-н Полковник (печально). Знаешь, зря ты мне об этом рассказал. Ведь я тоже любил. Ее… Всегда… К чему офицеру чужие тайны… (Помолчав.) А что же с Оленькой потом стало?

Дядя Петя. Да я не знаю. Что-то не заладилось у нее там. По женской части. Поэтому своих детей у нее нет. Ну, а мне как-то горько было спрашивать ее. Вроде, обманула она меня, хотя никогда ничего не обещала… Мы потом долго не виделись, лет пять, а когда снова встретились, она уже замужем была. (Помолчал.) Так, может, за пивком сбегаю?

Г-н Полковник. Да сказал же, не хочу. Да и моя за кефиром меня послала, а я тут с тобой заболтался. Пойду.

Г-н Полковник поднимается и медленно идет по бульвару.

Дядя Петя (смотрит ему вслед и вздыхает). Не орел! А каким парнем был… Вот ведь, зараза, что сделала.

По аллее под руку идут Дама и Художник. Подходят к лавочке, здороваются с Дядей Петей.

Дама. Как дела, Петенька? Как здоровье?

Дядя Петя. Спасибо, твоими молитвами, Оленька. Как твой Академик? Выписался из больницы?

Дама. Нет, завтра забираю. А сегодня мы со Стивой в Пушкинский идем, на Тёрнера. Пойдешь с нами?

Дядя Петя. Нет, спасибо, милая. Не ходок я по музеям. Посижу еще немного на солнышке и пойду, дежурю я сегодня по партии, в приемной сижу.

Художник. Все не успокоишься? Что-то твоя партия тебе пенсию не очень большую положила.

Дядя Петя. Так не за деньги же мы, за идеалы. Мы во что в юности верили, то не предаем. Кого любили (вздыхает), тех и продолжаем любить.

Художник. Ну и сиди, а мы пошли. Очередь там большая. Может, меня как члена Союза художников и так пропустят, а вот что с Оленькой делать, не знаю.

Дама. До свиданья, Петенька. Не болей.

Дядя Петя. И вам не хворать.

Все расходятся в разные стороны, Художник с Дамой вместе, Дядя Петя один – в противоположную.

II Действие

Прошло месяца два или около того. Покровский бульвар. Пешеходы кутаются в пальто, поднимая воротники. Где-то слышна музыка. Играет духовой оркестр. Дядя Петя идет по бульвару бодрым шагом. На куртке у него – красный бант. Навстречу – Художник с этюдником.

Художник. На демонстрацию, Петруха?

Дядя Петя. Да, привык я за шестьдесят-то лет. Там наши сегодня собираются. Говорят, сам Зюганов обещал приехать. А ты куда с утра пораньше намылился?

Художник. На этюды. Хочу Андроников монастырь набросать. Пока еще листья на деревьях не все облетели. Может, вечером встретимся, отметим твою Революцию?

Дядя Петя. Она такая же твоя, как и моя. Кем бы ты был, если бы не большевики. Сейчас в каком-нибудь доке в Лодзи окурки с пола собирал бы. «Солидарность» свою чихвостил бы. А так, ты – художник, белая кость.

Художник. Так как насчет вечера? Часиков в восемь?

Дядя Петя. Давай. Тогда у меня? Я «вертикаль» из заказа праздничного достану, а ты уж о закусочке побеспокойся.

Художник Ладно. Договорились.

Расходятся. На бульваре появляется г-н Полковник. Идет, разговаривая сам с собой.

Г-н Полковник. Вот ведь, зараза. У всех праздник. А я опять должен за какими-то таблетками красоты в Бескудниково ехать. Какая красота? Отворотясь, не наглядишься. Да и деньжищи немереные. Но ничего, может, вечером к Пете загляну, он правильный, всегда день революции отмечает.

Вдали слышны речи и призывы коммунистов. В небе летят воздушные шарики.

По бульвару прогулочным шагом идут Дама и Академик.

Академик. С дочкой разговаривала сегодня? Утром, слышал я, звонок какой-то был.

Дама. Да, Милочка звонила. Зовет приехать. Жан, говорит, очень хочет показать нам новый дом в Нормандии. Новый, в смысле, недавно купленный. А так, дом старый, с привидениями. XVIII века.

Академик. Да, Люся писала про него по электронной почте. А что, может, съездим весной? Когда вишни начинают цвести? На внучек посмотрим, подросли опять, наверное.

Дама. Думаю, на Рождество еще увидимся. Дочка твоя привыкла Новый год и Рождество в Москве встречать. На службу все вместе сходим, а потом на дачу… Все-таки зимой в лесу так красиво!

Академик. Ладно, ладно, Оленька, а весной тогда мы к ним. Если не уеду в Голландию лекции читать. Поедешь со мной?

Дама. Конечно, милый. Мне без тебя очень тоскливо. Тогда оттуда и к детям съездим.

Вечером того же дня. Комната в коммуналке. Круглый стол под абажуром. За ним – Дядя Петя и Художник. На столе – водка и закуска. В углу тихо работает телевизор.

Художник. Ну что, вздрогнули? За пролетарскую революцию и за мир во всем мире!

Дядя Петя. Не вали все в одну кучу. Давай по порядку. Сначала – за Революцию!

Художник. Очень выпить хочется!

Дядя Петя. За Октябрьскую революцию!

Дружно выпивают. Какое-то время молча едят.

Дядя Петя. Еще Полковник забежать обещал. Совсем его грымза запилила. Все какие-то занавесочки, пуфики, салфеточки покупает. По магазинам совсем его загоняла. Каждые выходные как шофера использует.

Художник. И как его угораздило жениться-то на ней? Парень он видный был, к тому же потомственный военный – выправка, корни и все такое. Стихи писал, на гитаре хорошо играл.

Дядя Петя. Да отец ее начальником училища был. Где Николай учился. Перед выпуском она к нему пришла и говорит: «Женись на мне. Академия тебе обеспечена, я с папой поговорю». Он отшутиться пытался, мол, молод еще, не определился. Обижать ее не хотел. А она такая настырная, говорит, женись да женись. К ней курсанты подступиться боялись – все-таки дочь генерала, робели. А той уже ну очень уехать из училища хотелось, скучно, к тому же годков уже 28 стукнуло. Не всю же жизнь в гарнизонной библиотеке сидеть. Да в молодости она получше была – тоненькая, глазки горят.

Художник. Да, вроде, он тоже по Оленьке вздыхал?

Дядя Петя. Все мы через это наваждение прошли. Да ведь лучше ее у нас девочки-то и не было…

Входит г-н Полковник.

Г-н Полковник. Ну что, не опоздал я?

Художник. Нет, как раз вовремя поспел. Мы как раз за любовь решили выпить.

Г-н Полковник. А где она, любовь-то ваша?

Дядя Петя. Да в душе у нас.

Художник. За любовь! За Оленьку!

Выпивают.

Г-н Полковник. Кстати, а как Оленькин Академик себя чувствует? Что-то зачастил он по больницам.

Художник. Все сердцем мается. Уже и шунтирование сделали, и стимулятор поставили. А ведь он постарше нас будет?

Дядя Петя. Да, года на четыре.

Г-н Полковник. А выглядит хорошо.

Художник. Так закален хорошей жизнью. У него отец профессором был, в Боткинской больнице отделением заведовал. А мама – из князей Гагариных. Генофонд какой! К тому же много за границей жил, хорошо питался. Его биохимия вдруг очень популярной стала, вот и приглашают с лекциями по всему миру.

Г-н Полковник. И дети, я слышал, тоже где-то там живут?

Художник. Да, старшая дочь – во Франции. Замужем за французом. В Лувре научным сотрудником работает. А младшая, такая же, как и ее папаша – оголтелая ученая. Только не биохимик, а физик-теоретик. Умная очень. Поэтому и замуж не спешит. Все о Нобеле грезит.

Дядя Петя. Нет, вроде бы, нашла какого-то, тоже физик или математик. В Гарварде познакомились. Американец. Оленька говорила, уже прибавление ожидается. Вот только не определятся, где жить им. Ей Европа очень нравится, к тому же к старшей сестре поближе. Дружат они очень. Как мамашка их бросила, сбежала с этим бельгийским ювелиром, когда они с Академиком в Голландии жили, так друг без друга не могут. А американец этот, Джон, все к стране своей тяготеет, говорит: «Америка – страна великих возможностей и великих свершений!»

Г-н Полковник. Думаю, без нас разберутся, где жить и что делать.

Помолчали.

Художник. А что, Николай, как твоя-то? Всё пилит?

Г-н Полковник. Да не говори, совсем на конус запилила: «Где деньги? Где деньги?». А что, виноват я, что сейчас военные, к тому же не очень молодые, никому не нужны. Связи-то, конечно, остались. Вот, работаю на полставки, кое-какие расчеты делаю. Так ведь тоже стабильности нет. Есть заказы – есть деньги. А в последнее время не очень-то рассчитывать прочность любят, скорее построить хотят да продать.

Художник. А ты говорил, от родителей ее кое-что осталось?

Г-н Полковник. Да, папашка ее еще из Германии целый вагон антиквариата после войны вывез. Ну, и я кое-что имею. Но ценности больше духовные – книги, рукописи, письма. Мемуары деда моего о Первой мировой, о Колчаке. Ордена, именное оружие. Мне моя все говорит: «Продай, да продай. Большие деньги дадут». А я предками и памятью не торгую. Жалко мне ее, бедная баба. И меня не любила, и детей Бог не дал.

Художник. Давайте выпьем. За мир в душе, за покой в доме.

III Действие

Сцена 1

Выставочный зал. Открытие выставки Художника. Телевидение, журналисты. Вспышки. Громкие разговоры. У всех в руках бокалы с шампанским. В зале собрались все, кроме Дамы и Академика.

Художник (в синем бархатном пиджаке и галстуке-бабочке). Итак, дамы и господа! Я рад приветствовать вас! Предлагаю на ваш взыскательный и, надеюсь, доброжелательный суд плоды моих творческих терзаний и бессонных ночей. Смотрите, обсуждайте и имейте в виду, что по окончании выставки вы сможете купить некоторые из работ. Они обозначены желтым кружочком.

Вдоль стены, на которой висят картины, идут г-н Полковник с Женой и Дядя Петя.

Жена г-на Полковника. Что-то на всех картинах одна и та же женщина. Кто она? Любовница?

Дядя Петя. Нет, Муза.

Жена г-на Полковника. А… Поэтому ни одна картина с ее изображением не продается? (Обращаясь к г-ну Полковнику.) Может, купим что-нибудь? В гостиной повесим?

Г-н Полковник. Ты выбери, что нравится. Он подарит. Не жадный ведь. К тому же давно предлагал, в знак старой дружбы.

Жена г-на Полковника. А что ж ты раньше-то молчал? Вот эти яблочки мне нравятся, и вот эти цветочки. Да и лужок с церковкой тоже подойдет.

Дядя Петя. Жадная ты баба, Вероника. Куда вешать-то будешь? И так у вас в квартире местечка свободного не найти.

Жена г-на Полковника. Куда повесить – найдем. Бесплатно же.

В этот момент наблюдается какое-то завихрение. Все приходит в движение, а потом замолкает. В зал входят, стряхивая снежинки с волос, Дама и Академик. Следом появляются две Молодые женщины, одна в «интересном положении», и несколько Детей, сосчитать которых невозможно, потому что они все время перемещаются.

1-я дочка Академика. Тише, девочки! Ведите себя как следует! Вы ведь все-таки из приличной семьи.

2-я дочка Академика (обращаясь к Даме). Смотри, Оленька, на всех картинах – ты!

Дама (с достоинством). А я и не знала, что такая красивая!

Академик. Красота – в глазах любящего! А ты мне ничего не рассказывала!

Дама. Я и сама ничего не знала. Догадывалась, конечно. Женщины всегда это чувствуют. А вокруг Мстислава всегда столько девушек клубилось – натурщицы, студентки! Ведь он очень интересный. Польская кровь чувствуется. К тому же воспитанный, говорит хорошо. Не жадный. Много ездил, много повидал.

Академик Я ведь так и не знаю, почему, душа моя, ты меня выбрала? Расскажи, а то мучаться буду. Еще заболею! Шучу-шучу!

Дама. Когда на первом курсе ты пришел к нам на лекцию, приглашать в научный студенческий кружок по биохимии, я сразу же поняла: ты – моя половинка! Я поэтому на кафедру энзимологии распределилась. Чтобы рядом с тобою быть. Хотя до этого на органику собиралась, по стопам родителей… Уже на кафедре мне поведали, что ты – аспирант, женат, у тебя дочка и еще один ребенок в проекте. Мне родители всегда внушали, что встречаться с женатым мужчиной – неприлично. К тому же увести отца от детей я никогда бы не смогла. Вот и страдала, уходя целиком в науку. Потом увлеклась очень, когда что-то получаться стало. Интерес появился. На кафедре пропадала с утра до вечера. Родители даже забеспокоились, почему я все на работе, не хожу ни на вечера, ни на дискотеки. А я сходила раза два, пусто и скучно мне там показалось… без тебя. Однокурсники возбужденные, руки распускают. А потом ты с семьей на стажировку уехал, стипендию выиграл.

Академик. Я тоже на тебя сразу внимание обратил. Такая яркая девочка! К тому же, вероятно, от воспитанности или от смущения, видна была в тебе некая отстраненность, нездешность. За тобой же всегда толпы поклонников ходили, неужели ни одного достойного?

Дама. Не видела я никого из них. Ну, ходили и ходили. Потом что-то поняли. Перестали ходить. Один только, одногруппник Алик, самый настойчивый был, на что-то надеялся. Мама моя к нему очень хорошо относилась. Говорила, какой воспитанный мальчик, всегда о здоровье спросит. Но и он потом на девочке на год младше женился. Говорят, живет где-то в Австралии… Я после твоего отъезда решила всем доказать, и себе самой в первую очередь, что могу без любви жить. Работала очень много, поэтому и защитилась в срок. А когда ты вернулся, Лёвушка, весь почерневший, а «добрые» люди рассказали про твою беду… Вся моя крепость, вся моя башня из слоновой кости разрушилась. Поняла я, что не могу без тебя. Совсем.

Академик. А я ведь к тебе возвращался… Мне предлагали в Голландии остаться, научную группу возглавить. Но мне все уже там опостылело. К тому же хотел, чтобы девочки русский язык не потеряли. Они между собой все чаще по-голландски общались.

Дама. Твои девочки как-то сразу вошли в мое сердце. Удобно расположились. И остались там навсегда.

1-я дочка Академика. Смотрите, смотрите, все вроде бы заканчивается. Мы ведь все сейчас к нам поедем? Папа, ты никого не забыл пригласить? И Дядю Петю и г-на Полковника с Женой?

Академик. Не волнуйся, радость моя, никого не забыл. А где сестра твоя? Что-то не видно ее. Сходи, посмотри, может, неважно себя почувствовала?

1-я дочка Академика выходит из зала.

Дядя Петя остановился возле большого портрета Дамы в полный рост, в красивом старинном платье.

Дядя Петя. Какая же ты красивая, Оленька!

Сцена 2

Вечером того же дня. Загородный дом Академика и его семьи. В большой гостиной возле камина за столом собралась вся компания. Все громко разговаривают, смеются. В камине трещат поленья. Слышна музыка, играет патефон.

Академик. Я предлагаю поднять бокалы за мою прекрасную жену, очаровательную маму моих дочерей, за добрую, извините, бабушку моих внучек и (выразительно глядя на младшую дочь), надеюсь, будущего внука. За мудрую тещу моих заморских зятьев. За соратницу и коллегу. За верного и преданного друга. За маленькую хозяйку моего дома. И просто за Любимую. За тебя, Оленька!

Все с радостью выпивают за хозяйку.

Жена г-на Полковника (своему мужу и Дяде Пете). Да какая она им мать? Мать их в Бельгии со своим миллионером живет.

Дядя Петя. Умер миллионер, все свое состояние и бриллиантовую фабрику Жанне оставил. Так она все детям и внукам завещала. Они ведь простили ее.

Жена г-на Полковника. Конечно, простили. Хорошо иметь бабушку-миллионершу!

Г-н Полковник. Надо уметь прощать. В молодости многие ошибаются. Ведь не чужая она им. Теперь часто видятся. И Академик с Оленькой к ней заезжают, когда в тех краях бывают.

Дядя Петя. Жанна с Оленькой даже почти подружились. Благодарна ей за дочек, что та их хорошо воспитала. Людмиле французский язык дала, в совершенстве. Младшую, Анечку, манерам научила, а то была как мальчишка в юбке.

Художник стучит ножом по бокалу, призывая всех послушать его.

Художник. Друзья! Я приготовил подарок этому дому! Портрет его хозяйки. Пусть висит здесь, и радует всех!

Все аплодируют Художнику.

Художник. Позвольте мне как-нибудь сделать парадный портрет вашего семейства. Может быть, в стиле эпохи Людовика XVII?

Академик. Конечно. Спасибо. Только, если можно, начинать надо прямо сейчас, пока мы все вместе. И Жан, и Джон с нами.

Художник. Хорошо. Пойду за бумагой, сделаю несколько набросков.

Выходит из гостиной.

Жена г-на Полковника (обращаясь к мужу). А про наши картинки он не забыл?

Г-н Полковник. Думаю, что нет. Он никогда и ни о чем не забывает.

Художник возвращается, неся большой сверток. Подходит к Жене г-на Полковника.

Художник. Мадам, позвольте преподнести Вам сей скромный дар. (Целует руку.)

Жена г-на Полковника (разворачивает бумагу). Одна, две, три… Четыре! И церковка, и цветочки! А это кто?

Художник. А это муж твой, Николай, в образе римского воина.

Жена г-на Полковника. А ты ничего, Коля, симпатичный. Спасибо тебе, Стива, порадовал ты меня.

Художник (обращаясь к Джону). John, may I make your portrait?

Художник c Джоном устраиваются возле камина. Веселье продолжается. Дети бегают. Откуда-то слышен лай собак. Свет постепенно гаснет.

IV Действие

Покровский бульвар. Начало марта. Поют птицы. Пробивается солнышко. Около памятника стоит Художник, разглядывая прохожих. К нему быстрым шагом подходит г-н Полковник.

Г-н Полковник. Ну что, поехали?

Художник. Поехали. Ничего не забыл?

Г-н Полковник. Вроде ничего.

Быстро уходят.

Комната Дяди Пети. За столом Дама, г-н Полковник, Художник, Академик. Два молодых человека спортивной наружности, две тихие молодые женщины. Нет только Дяди Пети.

Г-н Полковник. Ну что ж, друзья. Позвольте, я начну. Грустно и пусто. Вот уже девять дней, как нет с нами нашего Пети. Жил он тихо, незаметно. И ушел как-то скромно, никого не потревожив. Пусть земля ему будет пухом!

Молодой человек. Да, уснул и не проснулся.

Дама. Хорошим людям Бог дает легкую смерть. Ведь Петенька всегда про всех помнил. Всем помогал. С днем рождения всех одноклассников поздравлял. Помнил как детей, внуков зовут. А вы видели его школьный альбом? У меня, честно говоря, почти все фотографии растерялись. А у Пети все аккуратно вклеено, подписано, даты поставлены. Светлой души был человек!

Молодая женщина. А вы возьмите каждый себе что-нибудь на память о Петре Васильевиче. Что хотите – возьмите.

Художник. А можно, я шахматы возьму? По-моему, это те, в которые мы еще в восьмом классе играли.

Г-н Полковник. А я бы альбом школьный взял, да старый фотоаппарат «Смена». И еще гитару. Моя где-то потерялась.

Академик. А мне подарите, пожалуйста, фотографию моей Оленьки. Ту, что на стене висит. Такой я ее не знал.

Второй молодой человек. Берите, берите. Маме нашей она очень нравилась. Она говорила, что девушка здесь на принцессу похожа.

Г-н Полковник. А что, ваша мама знала про Оленьку?

Молодой человек. Конечно, знала. И очень уважала папу за глубину чувств. Они никогда ничего друг от друга не скрывали. Потому и прожили душа в душу сорок лет… Верно, сейчас они уже встретились… Давайте помянем наших родителей, они опять вместе.

Дама. Мне кажется, Петя всегда будет с нами. И здесь, в этой комнате, и на Покровском бульваре…

Художник. А кто-нибудь знает, жива еще наша классная Классная?

Г-н Полковник. В прошлом году умерла. Долго болела, и в больнице, и дома до-о-лго лежала. Лет восемь. Петя за ней ухаживал. Приходил каждый день. Приносил лекарства, продукты. Маруся, жена его, тоже помогала.