Текст книги "Посиделки на Дмитровке. Выпуск восьмой"

Знаю, что невеста и жених на свадьбе должны быть печальными и хмурыми, дабы не сглазили. И хмельного они в рот не берут. А я вот в приметы не верю! Уеду я с мужем-иноземцем в его озерную страну и буду вам всем оттуда нарядные открытки посылать. А счастью моему пределов не будет! (Посылает воздушный поцелуй, исчезает в кулисах.)

Изобретатель. Ну, чисто моя Стрекоза!

Ардашников. Ей никогда не нравилось работать, нравилось только развлекаться. Богатые девочки никогда не бывают взрослыми.

Зиночка. Ей двадцать два года, Ардашников! Зачем ей работать? Один дедушка маршал, другой – замминистра. Это нам повезло, что она к нам попала.

Ардашников. На три месяца.

Надежда Сергеевна. А скольких клиентов завлекла, благодетелей. У нас ведь не только патентное бюро, но еще что-то вроде общества меценатов. На общественных началах.

Изобретатель. Как же она напомнила мне Стрекозу! Растревожила меня. Вспомнилось, как приезжала к нам в деревню, из города. К бабушке своей. Учительнице. Наряды сама себе придумывала. И венки плела. Из ромашек, васильков, одуванчиков.

Ардашников. Так это же – ваша молодость. Она теперь бабушка.

Изобретатель. Нет! «Красавицы бывшими не бывают». Наши деревенские сначала невзлюбили ее, завидовали, а как узнали, что она сама себе все шьет, зауважали. А как она пела, танцевала. И всем всегда улыбалась.

Зиночка. Может, она теперь в Москве живет, а, может, и в Париже.

Надежда Сергеевна. Так будем мы патент оформлять или откроем «Клуб по интересам»?

Ардашников. Все-таки объясните, насчет экрана. И как вам все заранее известно про Алину?

Изобретатель. Ну, вот тоже телепатией обладаешь. А ведь я ничего про нее не сказал. Очень ей фасад нравится. Все заранее напридумывала, потому как за деньги весь обряд купить можно. А с родителями мужа не познакомилась, и свекровь будущая не благословила. Значит, истинного счастья не ожидается. Так-то, друзья мои.

Надежда Сергеевна (плачет). Это какая же она была, Стрекоза эта, такую любовь к себе подарила!

Изобретатель. А патенты, что ж, оформляйте! Пусть народ пользуется. Может, счастья будет больше. Только на патентах не забудьте написать: «В честь Стрекозы». Договорились?

(Немая сцена.)

З А Н А В Е С

23 июля 2015 г.

Улыбнись своему отражению

Известная пословица: «Воспитывая мальчика, мы воспитываем мужчину. А воспитывая девочку – воспитываем нацию».

Ведь это девочка потом, когда станет матерью, покажет своему ребенку ОБРАЗ МИРА. От женщины зависит – и стиль жизни, и манера общения, и праздничный стол, и привычка «благодарить за внимание».

На деревенских посиделках отроковица готовила себе приданое, вышивала Суженому рубашку, слушала песни и училась житейской мудрости – обычаям, обрядам. И называется все это теперь ученым словом: «этнопсихология». Как встретить гостя, как принять, проводить и как самой в гости собираться – наряжаться. Раньше знали, какие ткани и цвета подходят отроковице, какие – девице и что замужней молодице носить не положено. Нынешние горожане многое забыли.

А ведь так хочется быть элегантной, выглядеть молодой – всегда (!) – счастливой и соблюдать «дорогую простоту» и чувство меры, то самое таинственное чуть-чуть, что в народе обозначали выражением: «В ней есть изюминка». А французы придумали определение «шарм». Обаяние, очарование. Как этого достичь?

Лидия Соселия, художник-модельер

– Когда бываешь за границей, наших женщин почему-то сразу узнаешь – по недовольному выражению лица. Они могут быть очень хорошо, со вкусом одеты, но они, увы, не любят себя. И поэтому у них нет гармонии с собой и с миром.

– Поможет ли в таком случае художник, дизайнер?

– Я очень быстро могу расположить к себе человека. Наверное, я умею слушать. Мне нетрудно входить в контакт с деловыми партнерами. Мой детский опыт, опыт пионерлагеря, научил меня: «Нельзя конфликтовать». Это облегчает мне общение с покупателем. Мы вместе выбираем ему «новый имидж». Конечно, я осторожно подсказываю, но стараюсь не говорить: «Вам будет в этом туалете комфортней, чем в том, который советует вам ваша подруга». Я предлагаю «подыграть» тому новому образу, который она увидела в зеркале. Многие предпочитают темные тона, не догадываясь, что ЦВЕТ тоже рассказывает, информирует о вашем образе жизни и характере. Характер делает судьбу.

– Если нет радости в душе, никакая внешняя форма не спасет.

– Что такое одежда? Это – стиль. А стиль – это человек. Вот почему так о многом говорят мелочи. Детали. Аксессуары. Косынка. Шарф, туфли. Сумка. Украшения.

О чем рассказывает одежда? О вашем мироощущении, о вашем социальном статусе. Она имеет разное назначение. Как театр. Одежда «играет» этикет. На какой случай ЧТО надеть. Если вы оделись «не по случаю», то общество вас не принимает. Возникает неловкость. Зажим, и вас уже «комплекс».

Вот почему во многих солидных фирмах существует дресс-код. Все знают, в чем именно сегодня нужно прийти.

Сейчас очень престижна профессия дизайнера и модельера. В модельный бизнес нужно приходить в четырнадцать лет и до двадцати пяти – учиться. Очень важны манеры. Внутреннее состояние. «Ты победитель». Уверенность в себе. Не нужно сомневаться, как вы выглядите, должен присутствовать элемент небрежности.

Полюбите себя всей душой. И помните: всем приятен уверенный в себе человек. Прислушайтесь к себе. Какой ЦВЕТ ваша душа не принимает? Все, что вам нравится, носится с любовью. Каждая женщина сама придумывает свои маленькие хитрости. И в личной жизни всегда выигрывает та, которая сама себя радует.

– Помните песенку на стихи Юрия Левитанского:

 
– Что же из этого следует? – Следует жить,
Шить сарафаны и легкие платья из ситца.
– Вы полагаете, все это будет носиться?
– Я полагаю, что все это следует шить.
 

– Каждый раз, когда я готовлю коллекцию «Осень – зима» или «Весна – лето» и посвящаю ее Нико Пиросмани или Марку Шагалу, то почему-то вспоминаю, что Анна Ахматова называла Любовь – «ПЯТЫМ ВРЕМЕНЕМ ГОДА». Во все времена Любовь оставалась таинственной и непостижимой тайной сердца. Все знаменитые модельеры мира служат Любви. И те, которые причисляют себя к «Художникам Мастерства» и те, которые принадлежат к категории «Художников Творчества».

Я себя не отношу ни к каким определенным «жанрам и стилям». Меня восхищает Армани (Италия), его крой, его дизайн всегда безупречны. Готье (Франция) удивляет фантазией, иногда даже несколько бурной. И мастерством. И конечно же, Сен-Лоран (Франция). Он в своей классике достиг совершенства. И многие другие радуют своими коллекциями и поисками. И деталями.

– Неужели вам так важны детали? Пуговицы, тесьма. Не все ли равно: точное попадание в цвет или не совсем? Вы же шьете в основном одежду для улицы, для офиса…

Сверкнула своими зелеными глазами:

– Вы всё записываете? Так вот! Я ЛЮБЛЮ ХОРОШУЮ ИГРУ». (И засмеялась.) Конечно, по одежке встречают. Но… когда девушка или женщина влюблена, она излучает свет, и все вокруг обращают на нее внимание, потому что и сумка, и шарф, и шляпка – всё ей к лицу.

Иногда мои покупательницы сомневаются, а так ли им необходимо иметь в гардеробе вечернее платье или нарядную блузу? Одна очень счастливая женщина, знаменитая актриса, поделилась со мной «секретом своей счастливой личной жизни». Она пришла в мой салон выбирать себе нарядный праздничный костюм. Внимательно посмотрела на деловые и уличные костюмы и доверительно спросила:

– Что бы вы посоветовали мне надеть в день рождения моего мужа? Видите ли, моя свекровь дала мне очень мудрый житейский совет: «Хочешь, чтобы твой муж всю жизнь любил только тебя? Тогда каждый год в день его рождения покупай себе нарядное платье. И тогда, ты для него будешь неповторима и загадочна в любом возрасте. И процитировала замечание Александра Грина, автора «Алых парусов»: «Без необходимого я могу. А вот без лишнего – никогда!»

И я подумала, почему мы так легко выбрали для себя, «деловых женщин», только спортивный стиль? Свитера, жакеты. Брюки. Джинсы. Не попробовать ли нечто воздушно-легкомысленное с воланами и рюшами, как для любовного свидания?

9 марта 2011 г.

Стихи

Посвящается Басё

 
* * *
Бумага тоже имеет память.
На алом письме любовном
Не высыхают слезы.
 
 
* * *
В каком-то позапрошлом веке,
На неизвестной Голубой Планете,
Цвели те желтые мимозы,
Вдруг в эту ночь
Приснившиеся мне.
 
 
* * *
Акробаты
Сорвались вниз.
Я дотронулась до кулис.
 
 
* * *
Неужели я все же
Сбежала?
И Свобода меня
Закружила
В хороводе
Юных весталок.
 
 
* * *
О, мой Возлюбленный,
Стоявший на коленях,
Где ты теперь?
В какой забытый порт
Прибудет утром
Твой корабль?
 
 
Дежа вю
 

Ольге Крестовской

 
Конечно же,
Все это было,
Когда-то и где-то,
Я помню!
Коварство,
Интриги, погони.
Пираты,
Дворцовые залы,
Отшельники,
Дамы, турниры.
Бродячие
комедианты,
Поэты и шулера.
Но верный
Весёлый Алхимик,
Накормит,
Поможет и спрячет.
Подарит кинжал
И коня.
И на рассвете
Разбудит,
Укажет тропу
Потайную,
И в шёлковом,
С кружевами,
Платке,
Таинственный
Амулет.
 
 
* * *
И нас
Приютили
Монахи,
В пещере
У синего
Моря,
Когда
Мы с тобой
Умчались
От погони
В четырнадцатом
Веке.
 
 
Вилла «Голубой кот»
 
 
На этой вилле
Мне легко дышалось,
Мечталось,
пелось
и смеялось.
Меня признали
Кошки и коты,
Со мной мяукали
на «ты»!
И даже игуана не боялась,
Не говоря о попугаях.
Те сразу перестали
напевать
Свои тропические песни,
А просто куролесили
на месте,
Признав мою
«Блуждающую суть».
 

* * *

Вике

 
Сколько жизни в тебе!
Круженья,
По опасной тропе
скольженья,
Сколько музыки,
звона, света!
Расцветает внезапно Лето.
И никто объяснить мне
Не сможет:
«На кого же ты, Вика,
похожа?!»
 

* * *

 
Там летали самолеты,
И звенели телефоны.
Расцветали орхидеи,
Созревали апельсины,
И вальяжные коты,
Мне шептали робко:
«Ты —
Наша радостная гостья,
Никого ты здесь
не бойся!
Кто ты?
Что ты?
Почему?
Вдруг приехала
нежданно,
С иностранным взглядом,
Жанна…
С нашею Хозяйкой схожа,
На нее ты так похожа».
И, мяукнув на прощанье,
Исчезали в темноте.
 
 
Венок четверостиший
 
 
* * *
«До завтра!» —
Сказало Солнце,
Присев,
На соседнюю крышу.
 
 
* * *
Чужую рукопись шлифую.
С чужой овчаркою гуляю.
Чужую дачу навещаю.
И проживаю жизнь чужую.
 
 
* * *
Возьми себе
Машину и витрину.
А мне оставь
Гусиное перо.
 
 
* * *
Выгораю дотла.
И в любви, и вообще,
И всегда,
Выгораю дотла.
 
 
* * *
Была б я счастлива
И в Вене, и в Париже,
Но снятся сны
На русском языке.
 
 
* * *
А впрочем, тайна
Мерцала всегда,
Что я птенец
Не этого гнезда!
 
 
Меня хватит
На тысячу жизней,
При моей любви
К облакам.
 
 
* * *
Ладно, Бог с тобой, отсутствуй.
Ладно, можешь не звонить.
Без тебя прожить бы сутки,
Ну, а жизнь? Как не прожить!
 

Ирина Меркурова

Сатурн, пожирающий своих детей
Повесть о друге

Мне захотелось вспомнить о друге моей юности, в судьбе которого отразились черты непростого поколения шестидесятых…

Многим из нас, тогда юным и беззаботным, жизнь представлялась не полем битвы, которое не просто перейти, а скорее увлекательной и азартной игрой в неизвестное… Мы сбивались в компании по интересам, где часто среди шума и веселья вдруг кто-нибудь из присутствующих задавал тон и настроение с поворотом на 180 градусов: как будем жить, какие ценности и приоритеты для нас важнее всего, и так далее. Жарко спорили обо всем, критикуя и ниспровергая современное искусство, главное – кино, считая его железобетонным, слишком и откровенно идеологизированным, как впрочем и советскую литературу, по мнению юных критиков, обслуживающую общество… Знать бы, что через много лет некоторые из этих фильмов окажутся киношедеврами и очень значимыми по своей чистоте и искренности.

В этих молодежных компаниях публика была неоднородная, в основном, «технари» из различных технических вузов и так называемые «лирики», как окрестили в то время студентов-гуманитариев. Приходили туда и ребята из театральных вузов. Все они были одинаково интересны, разносторонни и очень общительны. Кроме, пожалуй, одного. Мне он сразу показался загадочным и неординарным. Он редко вступал в разговор, по большей части слушал, не перебивая, не стараясь обратить на себя внимание. Зато многие девушки были к нему явно неравнодушны, пытаясь всевозможными женскими уловками заинтересовать Антона – так звали юношу. Он не был красавцем, но в нем было мужское обаяние и значительность, то самое мужское начало, которое порой заменяет в мужчинах красоту. Вот отчего, подумалось мне тогда, его закрытость, отсутствие той естественной легкости поведения, так характерной для большинства моих московских друзей. Но мне это нравилось, я точно помню. Для меня тогда это был своего рода знак отличия от большинства, когда все заранее известно. Мне он тоже понравился, и вскоре между нами возникла взаимная дружеская симпатия. У нас всегда находились общие темы для разговоров, и даже наши интересы во многом совпадали, хотя, по сути, мы были очень разными. При всей своей сдержанности и ровном отношении к девушкам, ко мне в том числе, его поведение было безупречным. На фоне моих сначала школьных, а позднее институтских друзей, порой с их безбашенностью и неуемной жаждой жизни во всех ее проявлениях, Антон, конечно, очень выделялся. Он был старше меня года на три-четыре, и мне льстило его серьезное ко мне отношение, умение слушать и слышать, хотя сам не был склонен к многословию с кем-либо…

Несмотря на свой юный и романтический возраст, я подспудно догадывалась о его особом ко мне отношении…

Наши отношения оставались целомудренными и только дружескими, мы любили ходить в кино, на джазовые концерты, литературные вечера. Нам было вместе интересно.

Наступило лето. Я уехала в Крым на два месяца с родителями. Антон сказал, что его ждет отец в Германии, приедет через месяц. Договорились встретиться в сентябре, в начале занятий.

Но встреча не состоялась. Антон исчез… Он не появлялся долгих три месяца, я не знала, что и думать. У меня не было его адреса, телефон квартиры, где он жил, не отвечал… Мне было тревожно и досадно: «Неужели нельзя подать весточку, как обстоят дела и все ли в порядке?»

Я с головой ушла в учебу и работу в газете. В общем, грустить было некогда, и я старалась о плохом не думать… И вот, в разгар сессии, в начале декабря, раздался звонок: «Я в Москве, скоро буду, поговорим при встрече». Наша встреча обернулась для меня полной неожиданностью: оказалось, что Антон в Москве уже больше месяца. Рассказывал неохотно и как-то вяло. Были обстоятельства, о которых ему бы не хотелось рассказывать подробно. Как-нибудь потом, есть проблемы, и вообще, ему не хотелось бы меня грузить, и все такое…

Я была ошеломлена и сбита с толку, что происходит? Я не узнавала своего друга. Он казался каким-то потерянным, неузнаваемым, с закрытым забралом. Я решила ни о чем не расспрашивать, когда сочтет нужным – сам расскажет. Расстались спокойно, без обещаний встретиться в ближайшее время. Я чувствовала, что произошло нечто необычное и серьезное в жизни Антона, но не представляла, что могло случиться с таким уравновешенным и спокойным человеком, как он, не то что мои друзья-архаровцы, вечно в поисках приключений и смысла жизни…

Теперь я старалась видеться с Антоном в знакомых компаниях, где царил по-прежнему дух свободы, веселья и молодого нигилизма и где не было принято выяснять отношения, «лезть» в душу. Меня это устраивало, я не любила что-либо драматизировать, если на то не было веских оснований…

Антон по-прежнему продолжал меня удивлять: он мог прийти ко мне домой под вечер, побыть немного, поговорить о том о сем и, неожиданно заторопившись, уйти, сославшись на неотложные дела. Я, конечно, не знала, что это за дела, но, судя по нервозности его поведения, думала, что они не из приятных.

Так продолжалось довольно долго, месяца три-четыре. Вскоре и наши общие друзья стали замечать странности его поведения: то вдруг начинает с жаром о чем-то говорить и спорить, а потом надолго замолкает и уходит в себя. Иногда, ближе к вечеру, внезапно исчезает, не попрощавшись, что на него было совсем не похоже. И только однажды у Антона вырвалось горькое признание: «Если бы ты только знала, как мне плохо! Как на душе тяжело и мерзко, ничего не хочется!» И столько было муки в его голосе и побледневшем, ставшем вдруг незнакомым лице, что я растерялась. Мне не раз потом приходилось замечать это мрачное, чужое выражение, меня это начинало пугать. Но однажды от наших общих друзей, завсегдатаев ресторанов в центре Москвы, я узнала нечто, поразившее меня. Оказывается, они не раз встречали по вечерам в одном и том же ресторане, довольно дорогом, в основном посещавшемся иностранцами, нашего Антона, сидевшего, как правило, в одиночестве, отстраненно, ничем особенным не привлекая к себе внимания…

Ну вот, наконец, нашлось объяснение загадочным вечерним отлучкам моего друга. Ну что из этого – не понимала тогда я. Имеет право, как и любой взрослый человек, что тут особенного. Но были вопросы. Почему скрывает и что за настроение, почти на грани срыва… И откуда, гадала я, столько денег у студента на рестораны? Хотя, конечно, ведь папа – высокий военный чин, как потом выяснилось – генерал КГБ. Сопоставив все это, у меня вопросов было больше, чем ответов. Одно было неоспоримо – Антон заметно изменился после поездки летом к отцу в Германию. Отчего человек может так, в корне измениться? В то время я не находила ответа. Много позже, когда он решил уехать из Москвы, оставив институт и ту жизнь, которая его связывала с Москвой, он сам рассказал мне все, что с ним случилось за последний год, и отчего он бежит…

Если вкратце, он был «под колпаком». В то время это значило, что человек попал в поле зрения органов, тогда это был вездесущий, всевидящий и грозный Комитет Госбезопасности (КГБ), наводящий на многих законопослушных граждан страх, порой ужас. Антон рассказал, что случилось с ним во время поездки к отцу в Германию. У отца в это время назревали какие-то сложности с руководством, в общем, он уже собирался уйти в запас, его не отпускали, назревал конфликт. И вот, отрабатывая какой-то иезуитский план и давя на верноподданнические чувства отца-генерала, взялись за сына.

– А что, подросла молодежь, так сказать… Пора заступать, смена поколений нужна…

В общем, вызвали на разговор, который велся в мягкой доверительной форме (чтобы не спугнуть и расположить в сторону осознания миссии патриотизма и т. д.), это было четко и давно отработано в этих стенах. А уж сколько было обещано! И карьера ученого в недалеком будущем, и улучшение жизненных обстоятельств, а главное: «Ты, сынок, поддержи отца, не отступись, ведь ему пора скоро на пенсию…» В общем, обложили со всех сторон, не вырвешься…

Я мог, наверное, придумать какой-нибудь сюжет, но в тот момент, словно что-то парализовало волю – я смолчал. Потом я долго думал, размышлял, что я должен был делать, что мог придумать убедительное для отказа, но так ничего и не решил. В общем, я сломался, испугался, одним словом – слабак. Как же я потом казнился, как презирал себя, искал оправдания…

С тех пор не живу, а существую, на мир смотрю по-другому, сквозь темные очки, а про себя думаю: трус и ничтожество. Не могу смотреть в глаза людям, тебе особенно. Прости! Недавно отцу сказал: «Все, иду в армию». Он молчит, глаза отводит, все понимает. Хорошо, что не отговаривает, вину косвенно чувствует, ведь в этой организации проработал ни один год – все знает…

И все же «сексота» им не удалось из меня сделать. Я, конечно, ходил в рестораны, которые посещали в основном иностранцы, сидел, потягивал коньяк, виски, делая вид, что читаю прессу, а краем уха слушал, о чем речь. Иначе мое пребывание было бы ни чем не оправдано, ведь я уверен, что за мной тоже следили, поэтому в отчетах писал о всякой ерунде, чтобы изображать «деятельность». Но скоро понял, долго так продолжаться не может. Но как освободиться?!

Вот так пришло решение уйти в армию – это был единственный выход для меня, там меня не достать…

Кончив свой монолог, Антон снял с головы спортивную шапку и, небрежно проведя по непривычно стриженой голове ладонью, рассмеялся: «Правда, здорово? Шито-брито!» Было заметно, что он не драматизировал ситуацию и вел себя, как человек, принявший, наконец, твердое решение – исчезнуть.

Сказать, что я была ошарашена – значит ничего не сказать. К такому откровению я не была готова – во мне словно что-то сломалось, наверное, мои идеалистические представления о добре и зле.

Я почувствовала себя впервые обманутой и очень-очень растерянной… Но я сумела взять себя в руки, не выдавая смятения и горечи от узнанного.

Расстались дружески, как ни в чем не бывало. Он пожелал мне счастливой семейной жизни (я была к тому времени невестой), хотя со свадьбой не торопилась…

И только позднее, много позднее мне стал ясен смысл поведения моего друга: он так спешил покаяться, прощаясь со мной, да и с собой, стараясь быть предельно искренним и открытым, чтобы не потерять окончательного уважения к себе – думаю, для него это был мужественный шаг. Я долго не могла забыть его горькие слова, сказанные им когда-то в минуты откровения: «Если бы ты знала, как мне плохо и мерзко на душе…»

Да, Антон оказался слабым человеком, но скорее он стал жертвой, попавшей в силу обстоятельств, в паутину, изощренно сплетенную органами, призванными охранять граждан от грозящей им извне всякой опасности и т. д. Это ли не Голгофа, унижение и уничтожение личности? Попавшие в эту паутину люди не всегда могли противостоять такому молоху, справиться с таким непомерным грузом, что зачастую кончалось для них трагически – психическим расстройством и даже суицидом. Редко кому удавалось вырваться.

Антону удалось избежать печальной участи, остаться «бойцом невидимого фронта» – он постарался исчезнуть из московской жизни, избежать армии (скорее всего, не без помощи папы-генерала) и главное, избежать неминуемого позора разоблачения перед товарищами…

Больше мы с Антоном не виделись. Конечно, я вспоминала о нем, наши встречи, беседы, его признание. Но все это дальше и дальше отодвигалось от меня, и вот как-то уже по прошествии ряда лет мне снится Антон, очень грустный и печальный. Помню, меня поразили и взволновали его слова: «Прости! Мы уже никогда не увидимся. Наши пути давно разошлись. Прощай!» Такой вот странный сон, почти мистический. Я случайно узнала, что он ушел из жизни как раз в этот период, может быть, даже в этот день… Это было его последнее прощание.

Уже давно нет в живых моего друга Антона, одного из многих молодых людей, не сумевших противостоять безжалостной машине, и ставшего ее очередной жертвой… Да, человек жил, учился, мечтал о другой достойной жизни, но, попав в ее жернова, постарался избежать печального итога – быть раздавленным ею как личность… Он сумел вовремя уехать к себе в родные пенаты, свой Киев, где продолжил обучение в одном из его институтов. (Так, по крайней мере, я узнала о нем от наших общих друзей, так же, как и он, улизнувших от армии.)

Вот мне неведомо, зарубцевались ли его душевные раны, смог ли он справиться с тяжким грузом воспоминаний? И хотя со временем он достиг внешнего благополучия, обретя семью и получив степень кандидата наук и прочее, стал ли он счастливым человеком? Мне трудно обвинять или судить кого-либо, тем более близких мне людей. Есть более сильные чувства – сострадание и человечность. Известно выражение «Сатурн, пожирающий своих детей». Во все времена такой машиной называли, когда революцию, а когда систему, способную перемалывать неугодных или опасных сограждан…

И как знать, не стал ли ранний уход из жизни в сорок лет моего друга расплатой за прошлое… И кому предъявлять счет…