Текст книги "Западное Средиземноморье. Судьбы искусства"

Объективная оценка искусства североафриканских берберов исключает идеализирующий оттенок и привкус экзотики. Следует отдать себе отчет в том, что в отдаленных, еще мало затронутых цивилизацией районах современного Магриба некоторые племена сохраняют вековую отсталость и те же бытовые навыки, что и много столетий назад. Их поселения не сказочные замки среди прекрасной природы. Здесь ютится нищета, царит невежественное суеверие, распространена огромная детская смертность, подавляющее большинство жителей – неграмотно. Но с изменением уклада жизни уходит в прошлое и глубоко связанное с этим укладом традиционное искусство, порожденное мировоззрением родоплеменного общества. Судьбы творчества берберов, вопросы его сохранения и использования в современной практике стран Магриба стали за последние годы одной из актуальных задач их культурного строительства.

Не зная обновления и развития, не укладываясь в четкие исторические рамки, берберское искусство Африки существовало как бы вне крупных художественных центров, вне требований и вкусов времени. На определенном историческом этапе ему было суждено с особой силой раскрыть свои потенциальные возможности, внести весомый вклад в художественное наследие народов Магриба.

Мавританская медина

После арабского завоевания Северной Африки римская система градостроительства сменилась не менее значительной системой мусульманского урбанизма. Судить о ней можно на примере городов позднего Средневековья, ибо древний облик городов эпохи римского правления не сохранился. Однако, исходя из глубокого консерватизма жизненного уклада, топографии и строительных приемов в Средние века, следует предполагать существование общих черт между городами ранних и поздних эпох. Наша задача, не претендующая на полноту анализа, ставит своей целью составить общее представление об архитектурно-пластических особенностях магрибинского города и царящей в нем атмосфере жизни.

Градостроительную концепцию и облик средневекового Магриба олицетворяет медина, что по-арабски значит город, а в наши дни мединой называют старейшее городское ядро, обнесенное стенами с воротами и прямоугольными башнями; в систему медины обычно включена касба – укрепленная крепость или цитадель. Название «медина» бытует в Марокко и Тунисе, а в Алжире обведенные стенами старые кварталы называются касбой.

Портал дама в Тунисе

Начало колонизации Францией Северной Африки положило в 1831 году завоевание Алжира, затем последовало подчинение Туниса, а в 1912 году установление французского протектората в Марокко, лишь номинально сохранившего свою самостоятельность. Для средневековых городов Алжира пагубные последствия имела проводимая здесь колониальная политика ассимиляции, разрушавшая традиционную культурную почву. Лучше сохранились старые медины в Тунисе.

В Марокко основная тенденция нового градостроительства группой французских архитекторов Анри Проста состояла в последовательном разграничении европейской и «туземной» части – двух разных социальных и культурных миров, которые, при соблюдении торговых и транспортных связей, не должны были смешиваться. Положительной стороной этого разделения было сохранение нетронутой европейским вторжением традиционной марокканской медины.

Французское завоевание приблизило европейцев к Африке. Сюда устремились многие путешественники, историки, писатели, художники. Процесс их приобщения к неведомой, чуждой восточной культуре имел сложный, неоднозначный характер. Поверхностному европейскому взгляду, воспитанному на эталонах иного градостроительного опыта, затесненные, словно вынесенные из тьмы веков потоком истории мусульманские города казались человеческими муравейниками, воплощением хаотичности, аморфности и пряной экзотики. Впечатления такого рода быстро обросли устойчивыми словесными штампами.

Восточный город-медина – целый мир образов, красочных и ритмических созвучий, пластических форм и пространственных планов, статических и динамичных сочетаний, контрастов ослепительного света и мрака, удручающей нищеты и сказочного богатства, убогой мишурности и безупречного вкуса – требует постепенного и медленного «вживания». Многоликий и изменчивый и вместе с тем вечный и вневременной, он неудержимо влечет к себе.

Как и в древние времена, в Северной Африке в эпоху Средневековья было воздвигнуто множество городов. Одни из них представляли собой, согласно традиции берберских ксуров, небольшие укрепленные поселения. Другие стали крупными торгово-ремесленными и культурными центрами, вступившими в пору расцвета в Х-ХП веках. Ряд городов служили значительными портами (Алжир, Тунис, Беджайя, Сус, Сфакс), но основная масса разместилась вдали от берега, нередко имея выходы к морю. Многие города возникли на скрещении важных торговых путей (Фес, Марракеш, Мекнес, Тахерт, Ашир), отличались удачным стратегическим положением (Кала бану Хаммад, Ашир, Таза), большинство же располагалось у крупных уэдов или источников (не случайно поэтому многие поселения начинаются со слова айн, что и означает «источник»).

Расцвет и запустение городов были теснейшим образом связаны с судьбами правящих династий. Лишь сравнительно немногим городам удалось перерасти рамки династических резиденций, избежать разрушений, возвыситься и приобрести самостоятельное значение.

Ранние арабские города Магриба, испытавшие воздействие многих градостроительных традиций, отличались простором, пространственностью, ясностью плана. Некоторые из них имели тип укрепленных лагерей (Кайруан), геометрическую планировку в виде прямоугольника (Махдия), круга (Сабра аль-Мансурийя), делились на четыре части (Сфакс). По мере разрастания и застройки города изменили свой облик, приобретя черты типично средневековой тесноты и замкнутости. В условиях процесса одновременного укрупнения и дробления городской структуры, в меняющемся ритме самой жизни, развития социально-экономических факторов старая космологическая символика города не исчезла, но и не играла, по-видимому, уже господствующей роли. Городские ворота могли обозначать части света, а их разное количество обуславливаться символикой чисел, но одновременно и связываться с локальными наименованиями земного, практического характера.

В облике восточного города можно обнаружить немало общих черт с городами средневековой Европы. В отличие от системы античного урбанизма с его стремлением к строгой планировке, развернутым ансамблево-пространственным решениям, свободным пролетам, широким аркам и открытой перспективе в городах Средневековья пространство приобрело, как известно, замкнутый характер, подчиняясь случайному, слитному, живописному принципу застройки и прихотливой конфигурации узких, кривых улиц. Города Средневековья представляли собой архитектурное целое, противопоставленное внешней среде и отделенное от нее массивными укреплениями. Внутри них царила особая среда, своеобразная атмосфера «ремесленности» не столько потому что улицы служили одновременно центрами торговли и ремесленного производства, сколько в ощущении как бы сотворенного человеческими руками неповторимого уличного интерьера.

Вместе с тем арабская медина во многом отличается от средневекового города Европы. Одна из ее особенностей состоит в том, что пространство города развивается по горизонтали. Немалую роль играет рельеф местности. Так, в Марокко преобладают равнинные города, созвучные африканскому ландшафту и пространственной протяженности. Самый типичный из них Марракеш, где гладкая как стол долина Хауз кажется предназначенной для поселения, тянущегося по горизонтали и замкнутого на южном горизонте гигантским массивом снежных гор Высокого Атласа. В то же время в Марокко, как и во всем Магрибе, города строились на возвышенностях. Таков Мулай Идрис, священный город, центр паломничества, долгие годы недоступный для иноверцев. Светлый городок, облепивший верхушки и склоны двух холмов, Кибер и Тазга, издали кажется нереальным. По мере приближения он приобретает четкие графические очертания. Нагромождения его простых белых домов представляются уступчатыми структурами, спонтанно развивающимися из одного центра – расположенного внизу культового комплекса гробницы Идриса I, основателя в Марокко арабской династии Идрисидов. В силуэте города, лишенном внушительных вертикальных акцентов, отсутствует то напряжение, которое несет в себе усложненный, развивающийся в высоту средневековый город Европы.

Город Мулай Идрис

В гористом Алжире сама природа диктует особенности городской структуры. Константина, во II веке до н. э. столица Нумидийского царства Цирта, разрушенная при подавлении антиримского восстания и восстановленная императором Константином, расположена на горном плато, которое на северо-востоке стремительно обрывается в скалистое трехсотметровой высоты ущелье реки Рюммель. В труднодоступных горах алжирской Ходны затерялись руины уже упомянутого Кала бану Хаммада, столицы берберской династии Хаммадидов (1014-1152), правившей в Центральном Магрибе. Каменные массивы, острые голые скалы запирают город, создают картину дикой горной страны, которую давно покинула жизнь. Образ погибшей берберской столицы словно домысливается формами самой природы. Столица Алжира город Алжир, далекое прошлое которого исчезло под колониальной эклектической застройкой, напоминает грандиозный спускающийся к морю амфитеатр, его улицы располагаются одна над другой, на разных уровнях и связаны между собой разнообразными лестницами. С современными кварталами граничит знаменитая алжирская касба XVI века с сумрачными улицами-ущельями, построенная в турецкой традиции.

На редкость своеобразны города предсахарской зоны Алжира, особенно оазиса Мзаб, из пяти городов которого самый богатый, крупный, процветавший в торговле – Гардая. Опоясанные крепостными стенами, они надежно укреплены. Жилые кварталы расположены по склону холма, на вершине которого – мечеть с высоким, суданского типа четырехгранным сужающимся минаретом. Скрывающие дома глухие каменные стены в полтора-два человеческих роста тянутся вдоль мощеных, перекрытых сводами улиц. Подъем по улицам, иногда с лестницами в несколько ступеней, невысок, спокоен, замкнут стенными плоскостями. Стены окружают не только дома, но и мечеть, искусственно возделанные сады и пальмовые рощи. Атмосфера скрытности жизни, сурового аскетизма не уничтожает в городах Мзаба впечатления известного разнообразия архитектурно-пластических форм. Особенно по контрасту с тем удивительным зрелищем, которое создают аэрофотосъемки алжирского городка Эль Уэд: на плоской земле положен словно сплетенный из однообразных прямоугольников геометрический узор. Из-за нехватки дерева низкие дома с внутренними дворами вместо обычных крыш покрыты тесно сомкнутыми куполами из камня на алебастре, так что здание, среднее по величине, может иметь примерно пять таких небольших куполов. Эль Уэд называют городом тысячи куполов. За ним начинаются безжизненные пески пустыни, которые останавливают дальнейшее размещение этой однообразной городской структуры.

В средневековых городах Магриба, как равнинного типа, так и сооруженных на возвышенностях, вертикальные акценты в их силуэте лишь подчеркивают горизонтальную систему застройки на плоской земле или расположенной террасами в гористой местности. В отличие от средневековых городов Западной Европы они не знают динамичного контраста высотных и горизонтальных объемов.

Немалое значение имеет и то, что в городах Магриба отсутствует «лицевая сторона», во всех случаях – будь то поселение морского побережья или оазис, династическая столица или центр караванной торговли – сохранен принцип «бесфасадности». Характерно, что марокканские города Рабат и Сале не только защищены от океана глухой стеной (что объяснимо задачами обороны), но и в самых выгодных точках их пространственной панорамы помещены вынесенные, согласно традиции, за пределы крепостных стен огромные мусульманские кладбища. В тунисском Хаммамете, ныне модном курортном городке, средневековая медина расположена недалеко от средиземноморского берега. К открытому морю она обращена массивом глухой каменной стены, отсюда открывается вид на прекрасную обширную прибрежную зону, тесно заполненную множеством низких плоских могильных плит.

Издали арабский город – скопление одинаковых белых кубиков-домов – образ, одновременно геометрически рациональный и фантастически призрачный, – не находит аналогий в современном ему европейском урбанизме. Черты несходства проявились и в других аспектах.

В отличие от Западной Европы в мусульманском обществе отсутствовали сословные привилегии, порождавшие автономию городов. В условиях непрестанной борьбы с кочевниками горожане Магриба, как и других регионов Востока, искали защиты у сильной феодальной власти, местопребыванием которой служили города, жившие по нормам мусульманского права. «Мусульманское право не знает города как особого социального организма, в нем нет даже намека на возможность существования какого-то социального правового статуса города. Это не изобретение ислама, он лишь довел до конца тенденцию централизации городской власти, подавления муниципальной автономии, начавшейся в Византии в IV веке и несомненно существовавшей в сасанидском Иране. Мусульманское право признает лишь один вид организации людей – мусульманскую общину. Государственный аппарат – средство управления ею и покоренными неполноправными общинами иноверцев»⁵⁹.

Отсутствие городского самоуправления, активной муниципальной организации наложило заметный отпечаток на структуру мусульманского города. Он развивался чаще всего вокруг дворца правителя, цитадели и соборной мечети, а не вокруг той общественной площади, которая в европейских городах формировалась перед собором либо отдельно и независимо перед зданием ратуши. Такого рода двухцентричность усложняла и обогащала композицию города и отражала типичное для средневековой Европы разделение светской и духовной власти, но была немыслима на исламском Востоке. Хотя площади европейского Средневековья отличались чаще всего неправильным и случайным планом, они, как и форумные площади римского времени, становились воплощением разлитого в городской среде общественного начала. Не случайно в эпоху Возрождения роль «главного зала» в «большом доме», которым стал ренессансный город, во Флоренции, например, играла средневековая соборная площадь⁶⁰.

Арабский город между тем знал, особенно на ранних этапах своего развития, широкие пространства площадей, чей регулярный облик, вероятно, был навеян античными традициями. Однако площади эти – дворцового типа или расположенные перед мечетями – становились в основном средоточием правительственной жизни. С разрастанием и расширением городов масштабы и значение площадей значительно сократились. Многие из восточных властелинов создавали новые резиденции за пределами городской черты. Вокруг мечетей издавна тесно группировались торговые ряды кейсарийи, заполненные самыми дорогими товарами, лавки парфюмеров, ювелиров, бани, богатые постоялые дворы – фундуки. Трактат Ибн Абдуна конца XI – начала XII века, повествуя о жизни Севильи того времени, сообщает ряд сведений о старой мечети Абд ар-Рахмана III, небольшое здание которой во время пятничной молитвы уже не могло вместить молящихся, а сам подход к мечети был затруднен, поскольку ее окружали обширные базары с их сутолокой, торговцами, назойливыми нищими и стоянками вьючных животных, что составляло в целом «постоянное стеснение для тех, кто приходил совершать свои благочестивые обязанности»⁶¹.

В Магрибе, как и в других городах арабского мира, существовали торговые площади, втиснутые в жилую застройку либо вынесенные за пределы стен. Знаменитая площадь Джамма аль-Фна в Марракеше служила не только центром торгового обмена с сахарскими племенами (в давние времена на площади выставляли головы казненных), но и в течение столетий была местом для народных зрелищ под открытым небом, где и по сей день выступают рассказчики, певцы, музыканты, танцоры, акробаты, фокусники, заклинатели змей, дрессировщики голубей, прорицатели, гадалки и просто предприимчивые шарлатаны. Но пространство площади аморфно, никак не организовано, это своего рода огромный пустырь, возникший на окраине медины. Напротив, площадь Гардаи, окруженная аркадой, сформирована окружающими ее зданиями. Замкнутая площадь напоминает открытый внутренний двор в мечети, медресе, фундуке, жилом доме.

Город Марракеш

Такого рода статичное пространство играет в структуре города пассивную роль. Ее самым активным началом стала улица, главный нерв общественной жизни. С образом улицы сливается представление о городе в целом. Улицы обычно пересекают город из конца в конец – средоточие торговли и вместе с тем единое русло движения, предназначенное для пешеходов и верхового транспорта. Отсутствие в странах арабского мира колесных дорог в значительной мере определило характер этого движения, небольшую ширину магистралей, их резкие изломы и повороты. Главные улицы – общее достояние горожан – не разрешалось застраивать, сужать, загромождать выступами домов, засаживать деревьями. Специальный государственный чиновник, мухтасиб, который исполнял в городе множество обязанностей, наблюдал за соблюдением порядка и чистоты на улицах. Но внутриквартальные улочки и тупики принадлежали частным владельцам, отличаясь особой причудливостью и произвольностью планировки. Улица полнее всего воплощает идею замкнутости, присущую образу восточного города, отгороженного от внешнего мира, разделенного внутри на изолированные по этническому и производственному признаку кварталы, застроенные слитной линией глухих, обращенных внутрь бесфасадных домов. Сама сеть улиц, зажатых между плоскостями стен, и система тупиков тяготеют к замкнутости. Тупики расположены так, чтобы противостоящие друг другу дома не выстраивались на одной оси, а, как и входы в них, были немного сдвинуты в сторону, дабы жизнь их обитателей оставалась невидимой и скрытой. В условиях африканского зноя многие улицы закрыты сверху щитами-циновками, а некоторые торговые ряды имеют своды. Господствует ощущение интерьерного пространства, по масштабам вполне соразмерного человеку и подчас составляющего вместе со стенами домов общую архитектурную среду, как, например, в мединах Тетуана, Касабланки, Рабата, где от дома к дому перекинуты арки-контрфорсы.

Замкнутый, «коридорный» облик медины особенно заметен в пятницу, когда закрыты лавки. Улица с ее мерным ритмом входов-дверей кажется поразительно отчужденной. К вечеру она совсем пустеет. В наши дни медины освещены электричеством. Но всего несколько десятилетий назад даже главные магистрали при слабом газовом свете были почти темными. Жители Феса носили с собой жестяные, иногда резные, украшенные цветными стеклышками фонари. Маленький герой романа Ахмада Сефриуи «Ларчик чудес», возвращаясь с отцом поздно домой, потрясен видом ночных улиц, которые тонут во мраке и становятся чужими и неузнаваемыми: «Мертвый город оживляли только звуки наших шагов, шорох одежд и учащенное дыхание»⁶². В более отдаленные времена, когда запирались не только внешние ворота города, но и ворота стен, разделявших его внутренние кварталы, такого рода ощущение было значительно сильнее и тревожнее. При солнечном свете медина сказочно преображается. Ощущение отчужденности и драматизма уступает место иным, многообразным, богатым и сложным впечатлениям.

Пространство улиц медины включает в себя не только архитектурный аспект, оно синтетично и ассоциативно по своему существу. Стремление некоторых современных писателей Магриба персонифицировать и театрализировать это пространство является не модернистским приемом, а в значительной мере данью традиции, ибо для человека Востока улица, то враждебная, то благожелательная, разделяющая с ним радости и горе, издавна была и воплощением самой жизни, и непосредственным зрелищным началом.

Среди центров Магриба, где первенствуют старые города Марокко, несомненно самыми поэтичными являются медины, основанные выходцами из Андалусии. В отличие от алжирской касбы, улицы-лестницы которой затенены нависающими над ними балконами на мощных деревянных консолях, андалусские кварталы Рабата, касбы Удайи, Сале, Феса, Танжера, Тетуана, Касабланки, Туниса хотя и построены из камня, но кажутся бесплотными, светлыми, радостными. Улицы в них открыты небу, а дома украшены разнообразными порталами, начиная от простых наличников, окрашенных в синие, розовые, зеленые тона, до подражания ордерным формам испанского Возрождения.

Побелка (от дурного глаза) нередко с добавлением синьки придает постройкам впечатление странной, лишенной материальности голубоватой белизны. Блуждание в тихих тупичках Сале, в кварталах белой касбы Удайи, подобно драгоценности, вставленной в оправу тяжелых красновато-оранжевых крепостных стен, создает образ необычной, застывшей на века театральной декорации.

Пространство улицы на первый взгляд не обладает самостоятельной архитектурной ценностью, особенно в отличие от волевого, целенаправленного, организованного пространства городской улицы римского времени. Отличен и темп движения, в котором есть элемент иллюзорной активности: замкнутое ограниченной зоной, оно напоминает движение в лабиринте. Ассоциация подкрепляется и тем, что архитектурные объемы и формы сходны между собой, строятся на принципах тождества и подобия, а ритмическому строю присуща известная монотонность. Однако возникает и иное впечатление: улица, подобная живому потоку, упорно пробивает себе дорогу среди инертной массы городской застройки. Путь то кажется однообразным, длительным, то приобретает напряженность и прерывистость. Тупики – как бы промежуточная зона между частным владением и главной улицей, владением общим и ничейным, – служат своего рода «цезурами» в общем темпе движения и одновременно его осложняющими элементами. Если на магистралях, по которым идут люди и двигаются вьючные животные, время отсчитывается в реальном измерении, то в тупиках с их безличным пространством оно словно замирает.

Господствующие в арабском городе пространственно-временные отношения в значительной мере определяют его образную структуру. Они многообразны и неоднозначны, выступая то в объективном виде, то в субъективном преломлении, в пассивных и активных формах, в контрастном сочетании центробежных и центростремительных сил, статичных и динамичных состояний. Но единство образа не нарушается, скрепленное общностью геометрически сходных архитектурных форм.

Улица в Рабате

Непрерывная смена впечатлений – один из решающих факторов эмоционального воздействия образа города эпохи Средневековья. В арабском городе шкала этих впечатлений ограничена отмеченной выше однотипностью и в данном аспекте отличается от городов Европы. Характерно, например, что принцип «бесфасадности» стирает в застройке улиц отчетливую градацию между жилыми домами и постройками дворцового типа, что находит подтверждение и в арабском языке, который словом «дар» обозначает и дом, и дворец. Многочисленные здания квартальных мечетей также включены в слитную застройку улиц, из которых они чаще всего почти ничем, кроме минарета, не выделены. Подобные особенности обнаруживают несходство с культовым зодчеством Европы, где в ансамбле улицы простая приходская церковь представляет собой самостоятельный архитектурно-пластический образ.

Но при однотипности впечатлений восточный город захватывает неисчерпаемостью вариантных и контрастных решений. Чем монотоннее тянется улица, тем острее воспринимаются ее резкие изломы, и взгляд с особым вниманием фиксирует новые и неожиданные детали. То это невысокие, встающие на пути минареты, вертикали которых служат главными ориентирами, то нарядные козырьки порталов, покрытые зеленой черепицей, то на расширениях улиц, типа крошечных площадей, красивые пристенные фонтаны. Фантастическими кажутся участки, защищенные покрытиями от зноя; солнечные лучи, проходя сквозь щели, повсюду рисуют резкие узоры, наполняя пространство дробным золотым мерцанием. А за поворотом неожиданно открывается ликующе яркое пятно неба. На экранах плоских стен – густые тени, которые отбрасывают здания, выступы и навесы. Господствует первый этаж улицы, самая близкая к прохожему зона, область его активного и непосредственного контакта с городской средой.

Подобно драгоценным ларцам, распахиваются тяжелые двери домов, за ними расположены помещения лавок и мастерских. Улица как бы расширяется, «впускает» в себя пространство архитектуры, наполняется красками, звуками, запахами мяты, шафрана, полыни, меда, ладана, разогретого металла. Насыщенность цветом – одна из главных особенностей восточного города. Даже бесплотная белизна андалусских медин, по выражению некоторых авторов, построенных то из «снега», то из «сахара», таит множество оттенков. Здесь нельзя обойти молчанием превосходные строки Мопассана, который по дороге из Кайруана в Сус описал куббу в оливковой роще. Анализ красочного строя ее купола – яркое словесное воплощение новых принципов пленэрной живописи импрессионизма, современных и близких писателю. Многообразие оттенков улавливаешь не сразу, отмечает он, «а лишь после того, как ослепленный взгляд привыкнет к ним... Чем больше в них всматриваешься, тем ярче они выступают. Золотистые волны текут по этим контурам и незаметно гаснут в легкой сиреневой дымке, которую пересекают местами голубоватые полосы. Неподвижная тень ветки кажется не то серой, не то зеленой, не то желтой. Под карнизом стена представляется мне фиолетовой; я догадываюсь, что воздух вокруг этого ослепительного купола розовато-сиреневый, а самый купол кажется мне сейчас почти розовым, да, почти розовым, когда слишком долго в него всматриваешься, когда из-за утомления, вызванного сиянием его, сливаются все эти тона, такие мягкие и светлые, что они опьяняют глаза»⁶³.

Красочность толпы на тунисских улицах восхищала Мопассана не только экзотичностью, но и живописной сгармонированностью. В различных типах народных костюмов, по его словам, «играют, наслаиваются друг на друга самые нежные расцветки. Все это розовое, лазоревое, сиреневое, бледно-зеленое, пастельно-голубое, бледно-коричневое, палевое, оранжевое, бледно-лиловое, аспидно-серое. Эта волшебная процессия цветов от самых блеклых тонов до самых ослепительных, но и последние тонут в таком потоке сдержанных тонов, что ничто не кажется резким, нет ничего кричащего, ничто не бьет в глаза»⁶⁴.

Трудно переоценить значение этих описаний, тем более если учесть, что магрибинский город был увиден писателем более ста лет тому назад. С тех пор облик его улиц, «светлых коридоров», несомненно изменился.

Помимо господствующей и самой близкой к пешеходу зоны первого этажа в медине существует и условная верхняя зона, «попасть» в которую можно, поднявшись лишь на крышу одного из зданий или на минарет. Эту зону составляют плоские крыши домов с невысокими парапетами, образующие в целом систему близко сомкнутых открытых террас. Днем здесь царят женщины и дети, после того как спадает зной, семьи коротают на крышах вечерние часы. Сверху черные теснины улиц напоминают разбежавшиеся трещины в пересохшей земле. Когда же улицы закрыты циновками, то ощущение нижней зоны застройки почти исчезает и образ города строится по условному второму плану. Он также развивается в горизонтальном направлении. Расположение домов создает прихотливую ритмическую композицию из кубических объемов. Высоки лишь некоторые, самые крупные минареты, большинство из них немного превышает уровень зоны. Если общая панорама города вычерчивает жестко-геометрический рисунок, то точка зрения сверху и как бы изнутри архитектурной среды придает городу большую пластичность, согревает его теплом идущей вокруг человеческой жизни. Отсюда раскрывается подчас его истинная цветовая гамма. Следы ветхости, осыпи, потеки, пятна на стенах – все сливается в общий пожухший, мягкий палевый тон, в который изредка вкраплены крупные густо-изумрудные пятна крыш мечетей и медресе и нарядные серебристо-зеленоватые изразцовые столбики минаретов. Вознесенное над сутолокой улиц статичное зрительное восприятие менее контрастно и субъективно, кажется спокойным и гармоничным. Но и во второй условной, открытой лишь взору пришельца зоне частная жизнь мусульман остается в значительной мере скрытой. Само расположение крыш не допускает бестактного заглядывания в чужие дворы и покои.

Интерьер жилого дома составляет, по существу третью зону города, одно из важных и самых изолированных слагаемых в формировании его образа. Обособленность жилища от окружающей среды типична для архитектуры эпохи Средневековья. Только дворцы Возрождения стали смотреть открытыми глазами на окружающий мир. Малоприметный и «незрячий» наружный облик восточного дома вырос на основе многовекового, освященного религией и правовыми нормами бытового уклада, вобрал в себя традиции многих древних народов, приемы и формы, приспособленные к местным природным и климатическим условиям. Так, решетки закрывают редкие окна второго этажа, и это не только своего рода образ запрета и преграды, но прежде всего – шторы, защищающие внутренние помещения от солнечного перегрева. Применяемые в городах Магриба ажурные решетки – из кованого железа андалусского происхождения.

К этой же традиции восходят и одностворчатые деревянные двери, обитые гвоздями, крупные медные шляпки которых образуют строгий, тускло поблескивающий геометрический рисунок. Красивые входы, обрамленные наличниками и нишами, иногда карнизами из изразцов – почти единственные пластические и цветовые акценты на гладких стенах. Каждый вход по-своему индивидуален, форма портала, узор двери в чем-то различны, но в целом их так много, что они создают своего рода обезличенное ритмизированное единство. Вспомним, что сходный принцип лежал в основе ранних арабских мечетей, где среди входов, прорезанных в толще стен, ни один не был выделен в качестве главного. В закрытую дверь надо стучать дверным молотком в виде тяжелого металлического кольца или сердцевидной фигуры. Подобно крепостному коленчатому проходу, скифа – прихожая – образует излом, благодаря которому посетитель не видит внутренней жизни дома.

Нет необходимости доказывать, насколько разнообразны в Магрибе формы жилища не только в каждой из стран, но и, тесно связанные с природными условиями и местными строительными навыками, в пределах определенных городских и особенно сельских регионов. Тем не менее сам тип магрибинского жилища заключает в себе некие общие черты. Его ведущей особенностью является выделение в планировке дома центрального открытого двора, вокруг которого группируются основные помещения. Они либо просто выходят во двор, либо отделены от него аркадкой на столбах или колоннах. Если дом двухэтажный, то галерея, служащая связующим проходом между всеми комнатами, также двухъярусная.