Текст книги "Как убить рок-звезду"
Автор книги: Тиффани де Бартоло
Жанр: Современная зарубежная литература, Современная проза
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)
– Не надо.
– Нет, послушай. Лоринг, если я когда-то позволила тебе думать, что…
– Ты не позволяла, Элиза. Я пришел, чтобы сказать и об этом. Не столько тебе, сколько Полу. Я хочу, чтобы вы оба поняли – я написал эту песню не для того, чтобы покорить тебя или отбить у него. Я написал ее как раз потому, что знал – это невозможно.
Я не хотела слушать дальше, но у меня не хватало духу выгнать Лоринга после того, что он только что сказал.
– Я хочу спросить тебя об одной вещи. – Он почесал висок, и я подумала, что этот жест – единственное, чем он похож на Дуга. – Если бы мы встретились той ночью в Кливленде. Если бы я не пошел спать, а зашел к отцу… – Он поколебался. – Я просто хочу знать – если бы все сложилось по-другому, у меня был бы шанс?
Я вздохнула.
– Какая теперь разница?
– Есть разница, – сказал он. – Это как точка в конце предложения. Надо ее поставить, чтобы начать новый абзац.
Как много в любви зависит от момента и времени, подумала я. Тогда, когда я еще ничего не знала о существовании Пола, Лоринг, вероятно, поразил бы мое воображение.
– Несомненно, – сказала я, потому что это было правдой и потому, что Лоринг заслуживал ее услышать. У него было такое лицо, как будто он не знал, радоваться ей или печалиться.
– Элиза, а у тебя точно все в порядке?
В его карих глазах сквозило искреннее сочувствие, и казалось, что ему можно доверить все секреты и они будут в полной безопасности, и я почти решилась рассказать ему всю историю с турне. Я даже подумала, не попросить ли его позвонить Дугу. Если кто-то и может образумить Пола, то только он.
А потом я услышала.
Как удары.
Кулак, столкнувшийся с челюстью.
Тогда я и решила или, вернее, решила не решать, а действовать. В ту долю секунды это казалось единственным верным выходом.
– Поцелуй меня.
У Лоринга округлились глаза.
– Поцелуй меня, – повторила я настойчиво.
Он совсем не помогал мне. Он стоял неподвижно, по-прежнему прислонившись к дивану, и глядел на меня во все глаза.
Я протянула руку и просунула палец в верхнюю петлю его куртки, подошла совсем близко, встала между его ног и прижала свои губы к его.
Ему понадобилась всего секунда, чтобы ответить мне. Через мгновение его руки сжимали мое лицо, и я чувствовала кончики его пальцев в своих волосах.
Я замечала все детали: высокий рост Лоринга, мягкость его языка у меня во рту, тепло ладоней на моих щеках, металлические застежки куртки, врезавшиеся мне в грудь, сексуальный зеленый запах.
И прежде всего – удары.
Я считала их наоборот, как перед началом песни.
Четыре…
Три…
Два…
Войдя в комнату, Пол не произнес ни звука. Или я не услышала. Я не слышала ничего до того, как он прошептал мое имя, вопросительно, будто надеясь, что ошибся квартирой.
– Дрянь! – выплюнул он. – Подлая сука!
Я могла бы забыть это. Я могла бы забыть любые слова. Но не выражение его лица. То, что я увидела в его глазах, я не смогу забыть никогда.
Я делаю это ради тебя, хотелось мне крикнуть.
В сценарии, который за минуту до этого возник в моей голове, камера на мгновение выхватывала кадр, в котором я целую Лоринга, а потом, сразу за ним – самолет с Полом, отправляющийся в Сан-Франциско. В нем не было предусмотрено никаких сцен между этими двумя событиями: лица Пола, на котором недоумение сменяется страхом. То, как его бело-голубые глаза становятся похожими на мутную воду в раковине и в них медленно появляется осознание того, что он искал и во что верил, что будто бы нашел, никогда не может быть найдено.
Еще в нашу первую встречу в метро я заметила у него это выражение, говорящее: «Все на моей стороне, кроме судьбы».
– Убирайтесь! – буркнул он. – Оба.
Лоринг шагнул к нему, будто хотел что-то объяснить. Я не знала, что он скажет, и взглянула на него так, что он промолчал.
Пол заговорил опять. На этот раз он повышал голос, но только на некоторых словах:
– Убирайтесь!.. из моего, черт!.. подери, дома!..
Он прошел в свою комнату и закрыл за собой дверь. Я ждала и даже надеялась, что он хлопнет ею. Но Пол закрыл ее аккуратно, почти беззвучно.
Я подошла к двери и прижалась лбом к рассохшемуся дереву, зная, что Пол стоит в такой же позе с другой стороны.
– Не смей! – крикнул он, когда я взялась за ручку.
Я услышала, как щелкнул замок, и его шаги, и потом грохот, когда что-то, наверное гитара, разбилось о стенку.
– Уходи! – заорал он опять. – Быстрее.
Я вошла в свою комнату, села на кровать и на секунду задумалась о том, как абсурдно все, что происходит.
Потом я запихала в большую сумку одежду, обувь и все, что в тот момент показалось мне нужным. Мы с Лорингом вышли из квартиры, спустились по лестнице и сели в такси.
Нетерпеливым голосом истинного ньюйоркца шофер потребовал указать пункт назначения. Не зная, что сказать, я почти было назвала Кони-Айленд, но я понятия не имела, что это такое и где он находится, и в последнюю минуту решила, что мне надо пересечь Гудзон.
– Джерси, – сказала я.
Лоринг искоса взглянул на меня, вероятно только теперь заподозрив, что я не в своем уме. Он засунул голову за прозрачную перегородку, отделяющую водителя от пассажиров:
– Угол Семьдесят седьмой и Западной Центрального парка.
Я дрожала, а когда обхватила себя руками, поняла, что все еще в халате. Пока я натягивала джинсы и свитер, Лоринг деликатно смотрел в окно, а водитель с интересом поглядывал в свое зеркало.
– Ты объяснишь мне, что произошло? – спросил Лоринг, как только я оделась. – Ты ведь знала, что он должен войти. Ты сделала это специально?
На полу машины, рядом с моей ногой, лежала монетка в один цент. Я подобрала ее.
– Мама говорила, что пенни присылают с неба.
– Что?
Странно, что я заговорила о маме. Это случалось очень редко.
– Мама говорила, что, если найдешь пенни на земле или в другом неподходящем месте, на полу машины, например, надо посмотреть, какой на нем год, потому что это кто-то, кто родился или умер в этом году, прислал тебе привет и любовь.
Лоринг спросил, какой год на моем пенни, но я не стала смотреть, а просто опустила его в карман. Я не хотела знать, кто посылает мне привет в такой неподходящий момент.
– Ты все-таки собираешься объяснить мне что-нибудь? – пробормотал Лоринг.
Я вертела монетку в кармане, пытаясь определить, где у нее орел, а где решка.
– Элиза, ты сама поцеловала меня. Я должен понять…
– Остановите машину! – заорала я, хотя мы и так стояли в пробке и уже пару минут не двигались.
Я вышла из такси и побрела к тротуару. Я хотела бежать, но даже идти было трудно, как под водой. Оглянувшись, я увидела, что Лоринг спешит за мной. Выходя, он уронил на землю мой халат, подобрал его, бросил в машину и крикнул водителю, чтобы тот не уезжал. Потом позвал меня по имени.
Я встала на тротуар на углу Хьюстон-стрит и Бродвея, закрыла лицо руками и заплакала.
Обняв меня, Лоринг прижал к груди мою голову и много раз повторил, что все будет хорошо. И я, кажется, поверила ему, но тут какой-то урод в цветастой рубашке хлопнул его по плечу и спросил, когда его отец запишет новый знаковый альбом.
* * *
Лоринг умел делать лучший в мире молочный коктейль. Я сказала ему, что он легко может выиграть какой-нибудь конкурс. А Бёрк и Квинни просто описались бы.
– Я делаю его для мальчиков, когда они хнычут, – сказал он.
Но отказался раскрыть рецепт.
– Я унесу его с собой в могилу.
Я видела, как он смешал молоко, шоколадное мороженое, ореховое масло, а потом таинственно отвернулся и насыпал что-то из двух маленьких баночек и – пожалуйста! – лучший в мире молочный коктейль.
Я пила его и говорила, а Лоринг слушал. Я начала с самого начала. С человека, умирающего на кресте, о котором говорил его отец, о его совете «спасти Спасителя», и мне казалось, что это хотя и косвенное, но все-таки объяснение моему поступку. Потом я рассказала о Фельдмане, о его драниках и липких пальцах, и о том, как Пол собирался отказаться от турне и как я не хотела портить жизнь и карьеру двум людям, которых любила больше всего на свете, просто из-за того, что боялась сесть в самолет.
Коктейль и объяснения закончились одновременно.
– Значит, технически во всем виноват мой отец? – сказал Лоринг.
Я засмеялась, хотя смех был вымученным, а на глазах опять выступили слезы.
– Умирающий на кресте, черт меня возьми. – Он саркастически усмехнулся. – Наверняка он был под кайфом, когда сказал такое.
Лоринг не понимал. Он относился к своей работе слишком легко, слишком практично. Для него она не была вопросом жизни и смерти, как для Пола и для Дуга. Он не чувствовал ни важности своего предназначения, ни губительности того бизнеса, в котором сам успешно работал.
Я подняла глаза от стакана, поймала его взгляд и немедленно почувствовала себя виноватой.
– Даже не верится, что ты еще разговариваешь со мной, – сказала я, потянувшись, чтобы дотронуться до него. Потом я передумала и спрятала руку. – Лоринг, прости меня, пожалуйста, за то, что я всю неделю отказывалась говорить с тобой и не отвечала на звонки, и за поцелуй.
Он взял мой стакан и пошел к раковине.
– Ты, наверное, думаешь, что мне поможет только лоботомия?
Он облокотился на раковину, будто ему было трудно стоять.
– Я думаю, что ты страшно несправедливо поступила с Полом. Ты понимаешь, что он сейчас уверен, что между нами что-то было? Гораздо большее, чем этот поцелуй.
– Я так и хотела. Признайся, что только дурак может отказаться от турне с «Дроунс».
– Тебе никогда не приходило в голову, что Пол хочет от жизни совсем не того, что ты думаешь?
– Он сам не знает, чего хочет.
– Отлично знает. Я думаю, что больше всего он хочет быть с тобой.
– Значит, он еще больший дурак, чем я думала.
Пока Лоринг наводил порядок на кухне, я собрала все силы и сделала то, что уже давно собиралась. Я позвонила Майклу и Вере.
Сняла трубку Вера, и тон у нее был неласковый.
– Мать моя женщина. Элиза, Пол совсем свихнулся. Ты понимаешь, что делаешь?
– Можно я поживу у вас несколько дней?
– Поживешь у нас? А больше ты ничего не хочешь сказать? Я ведь тебе друг, не забыла? Два дня назад ты говорила, что Лоринг тебя не интересует.
– Могу я пожить у вас или нет?
Вера закрыла трубку рукой, сказала что-то, чего я не слышала, а потом опять заговорила со мной.
– Майкл говорит, что у нас нет места.
У них был раскладной диван и достаточно места.
– Хорошо, понятно.
Я повесила трубку.
– Ты можешь пожить здесь, – сказал Лоринг.
– Спасибо, но, по-моему, это не самая удачная мысль.
– Знаешь, я считаю, что ты поступаешь неправильно. Но если уж ты решила внушить Полу, что у нас бурный роман, то, наверное, не стоит переселяться к брату.
Он был прав. И у меня все равно не оставалось выбора. Квартира Бёрка и Квинни напоминала строительный вагончик, а когда я перезвонила Майклу, Вера сказала, что он не может говорить, потому что он сейчас с Полом.
Постель в гостевой комнате выглядела так же аппетитно, как в прошлый раз, и я даже собралась спать не разбирая ее, чтобы не портить картины.
Лоринг дал мне дополнительное одеяло на случай, если я замерзну, и сказал, что, если мне что-нибудь понадобится или просто захочется поговорить, надо только стукнуть в дверь его спальни. Он пожелал мне спокойной ночи, а потом нерешительно задержался в дверях.
– Я понимаю, что это не мое дело, но все-таки я должен тебе сказать, что он имеет право знать правду.
– Обещай, что ты ничего ему не скажешь.
– Элиза…
– Пожалуйста, Лоринг. Обещай.
Он почесал висок.
– Обещаю.
На следующее утро я проснулась потому, что Лоринг деликатно стучал в дверь. Потом он просунул голову в комнату.
– Там пришел твой брат.
Я села и откинула волосы с лица.
– Ты ему ничего не сказал?
– Нет. И он смотрит на меня как на воплощение мирового зла. Он думает, что это я во всем виноват.
У Майкла было лицо совершенно запутавшегося человека, а глаза сужались каждый раз, когда Лоринг шевелился. Я никогда раньше не видела, чтобы он так демонстративно выражал враждебность, и сразу занервничала.
Лоринг извинился и быстро ушел, сказав, что обещал сыграть с Шином и Уолкером в футбол, хотя на улице был январь. Перед этим он на минутку отозвал меня в сторону.
– Я прошу тебя, думай, перед тем как что-нибудь сделать.
Майкл стоял лицом к стеклянной стене и не обернулся до тех пор, пока Лоринг не вышел из комнаты. Потом он уставился на меня, глубоко засунув руки в карманы пальто.
– Я здесь только потому, что меня просил об этом Пол. Я понятия не имею, что говорить.
Он покружил по комнате, подошел к столу и взял в руки фотографию, но которой близнецы были сняты с Дутом и Лили.
– Ты можешь не стесняться и объяснить мне, что, в конце концов, происходит, – вздохнул он, поставив фотографию на место.
Я закусила щеки.
– Это очень сложно.
– Сложно? Мягко сказано. Я думал, у вас с Полом любовь. Я думал, это серьезно. Ты хоть представляешь, каково ему сейчас?
Я была уверена, что не хочу этого знать. Чтобы продолжать спектакль, который я задумала, я должна была верить, что Пол пребывает в состоянии постоянного блаженства и на лице у него сияет привычная хамоватая улыбка.
– Я хотела бы все объяснить, но не могу.
– Может, хотя бы постараешься? – Майкл не повышал голоса, но в этом не было необходимости. Каждый его жест выражал горькое недоумение, а от стоического спокойствия в сочетании с ростом и прической мне хотелось убежать и спрятаться. Казалось, что меня укоряет Авраам Линкольн.
– Знаешь, когда у вас с Полом все началось, я ночей не спал, потому что боялся, что он разобьет тебе сердце. Я бы в жизни не додумался, что это ты будешь вертеть хвостом. – Он злился все больше.
Если у него была задача смешать меня с пылью, то ему это прекрасно удавалось. Смешно только, что он должен был бы благодарить меня, а не упрекать.
– Элиза, я слышал ту песню в Бостоне…
– Послушай, мне сейчас меньше всего нужен судья. Ты ведь не знаешь, что я делаю и почему.
– Ты спишь с Лорингом или ты не спишь с Лорингом?
Я знала, что этот вопрос задает мне не Майкл. Вряд ли он сам захотел бы знать это.
– Пол велел тебя спросить?
– А что, это имеет значение для ответа?
Мое ответное молчание еще больше разозлило его. Он широкими шагами подошел к лифту и нажал кнопку.
Я осторожно приблизилась к нему.
– А как ваше турне?
– Турне? Что турне?
Пришел лифт, и Майкл спешил побыстрее зайти в него, но я преградила ему дорогу.
– За прошедшие сутки Пол что-нибудь говорил о турне?
– Скажу так: в связи с недавно возникшими обстоятельствами он будет рад возможности отвлечься на некоторое время.
Я отступила, дверь лифта закрылась за Майклом, и я ясно услышала звук, с которым разбилось мое сердце.
* * *
До отъезда группы в Сан-Франциско каждый новый день был для меня как иголка, воткнутая в грудь. С тех пор как от меня ушел Адам, я еще никогда не чувствовала себя такой потерянной. Только Лорингу как-то удавалось поддерживать меня на плаву. Его дружеское внимание было безукоризненным. Он бегал со мной, он звонил мне на работу, он проверял, поела ли я; его сострадание и доброта дошли до того, что он пригласил меня съездить на выходные в Вермонт к его родителям.
В Вермонт я не поехала. Я не знала, что именно Лоринг рассказал им, а сама не хотела ничего объяснять и боялась, что ситуация окажется неловкой для всех.
Все знали, что Лоринг ко мне неравнодушен. Знали, что мы с Полом расстались. И подозревали, что виной этому был Лоринг – предположение, которое я запретила ему опровергать. И, наконец, знали, что я живу в его квартире. Но в целом ситуация была неясной для всех, кроме Шина и Ролкера. Только им удалось получить прямые ответы.
– Пала, – спросил Шин, – Элиза теперь здесь живет?
– Да, она остановилась здесь на время.
– Почему?
– Потому что она – наш друг, и ей негде жить. А друзья должны помогать друг другу.
– У нее нет своего дома?
– Сейчас нет.
– А что с ним случилось?
– В нем живет кто-то другой.
– Кто? – Уолкер неожиданно заинтересовался разговором. – Парень с блестящим ремнем?
Смешные вещи запоминают дети, подумала я.
– Его зовут Пол, – напомнил Лоринг сыну.
– Пол! – завопил Уолкер, энергично закачав головой.
– Где Пол? – спросил Шин.
Лоринг поднял Шина на руки и поцеловал в лоб.
– Пол собирается на гастроли.
Я ждала, что он станет объяснять мальчикам, что такое «гастроли». Потом вспомнила, что Шин и Уол-кер уже знали это. Половину своих коротких жизней они провели на гастролях.
За несколько дней до отъезда «Бананафиш» в Сан-Франциско мне на работу позвонила Вера и предложила встретиться во время ланча.
До этого я избегала ее. Я боялась вопросов. Но мне ее не хватало. К тому же как раз в этот день Люси что-то пронюхала о моем новом положении. Она остановила меня в холле.
– Я слышала, что вы с Лорингом решили больше не стесняться?
Я поняла, что если не повидаюсь с подругой, то точно убью Люси до конца этого дня.
Сделав счастливое лицо, я зашла в кафе на Девятой авеню, в котором пахло ретрокофе – то есть так, как до того, как он вошел в моду.
– Ну и вонь, – поморщилась Вера, входя. Следующие слова были: – Ну и как там Лори?
– Хорошо. Прекрасно. Отлично! – Я старалась говорить как обычно, а выражение лица спрятала за меню. – Ну, то есть он сегодня уезжает в Вермонт. С мальчиками. Но у него все отлично.
Пока мы ждали официанта, Вера достала из сумки пакетик «M amp;Ms» с арахисом, высыпала половину себе в ладонь, а остальные предложила мне.
– Ну. рассказывай, – сказала она.
Я отказалась от конфет и заговорила о работе:
– Мне наконец-то стали давать интересные задания. Люси, конечно, меня все так же ненавидит, но Терри считает, что у меня есть голос. Он так и говорит, что ему нравится мой голос. В апреле я, возможно, возьму интервью у Дэвида Боуи.
Я надеялась отвлечь Веру. Боуи был одним из ее любимцев. А может, я надеялась подогреть собственный интерес. Год назад я бы умирала от счастья от возможности взять такое интервью. Но сейчас, рассказывая об этом Вере, я ничего не чувствовала.
Может быть, правда то, что Пол сказал о мечтах. Когда они становятся реальностью, оказываются совсем не тем, на что ты рассчитывал.
– Я тебя не про работу спрашиваю, – прервала меня Вера.
Говорить о том, что Вера хотела услышать, оказалось легче, чем я ожидала. Я выдала ей тонкую психологическую импровизацию на тему, как я находилась в смятении по поводу свадьбы и турне, и как туг подвернулся Лоринг со своими признаниями, и как всего этого оказалось слишком много для меня и я не выдержала.
Вера клала в рот по две конфетки, избегая красные. Они, по ее сведениям, делались из кишок мертвых насекомых. Она складывала их в кучку рядом с солонкой.
– Ты знаешь, я здесь не для того, чтобы осуждать тебя. Я все равно люблю тебя, что бы ни случилось. Я просто хочу убедиться, что ты принимаешь правильное решение. – Вера нечаянно положила в рот красную конфетку. Она этого не заметила, а я не знала, стоит ли ей сказать.
– Правильное. Ведь на войне и в любви все позволено, так?
Я сама не поверила, что произнесла такой пошлый штамп. Он оскорблял любовь и бесстыдно оправдывал войну. И история неопровержимо доказывает, что это ложь и в том, и в другом случае.
Я потянулась через стол и сжала Верину руку. Мне так хотелось, чтобы она знала то, чего ей нельзя было знать. Чтобы она знала правду.
– Что? – спросила она.
– Ничего. Просто спасибо тебе.
Я старалась выложить из красных конфеток букву «П», но их не хватало. Получилась только половина буквы, и мне показалось, что это плохой знак.
– Ты его видела? – спросила я.
– Пола? Вчера вечером. Я вижу его каждый вечер.
– Он в порядке?
Вера мрачно засмеялась:
– В порядке? Нет.
* * *
Забудьте глупую фразу, что лучше любить и потерять кого-то, чем никогда не любить. Разлука с Полом казалась мне концом света, и иногда ночами я жалела о том, что встретилась с ним.
Пришел день моего рождения, и я с удовольствием позволила бы ему пройти незамеченным, но Майкл и Вера настояли, чтобы мы отметили его втроем. Мы встретились в мексиканском ресторане на Амстердам авеню.
Майкл на днях уезжал, и поэтому они с Верой ворковали как голубки, держались за руки, кормили друг друга кусочками со своих тарелок и пили «Маргариту» из одного стакана. Мне хотелось запихнуть их обоих в глубокий люк и захлопнуть крышку.
К тому же Майкл решил вести себя так, будто Пола не существует, и мы весь вечер разговаривали только о собаке, которую они с Верой собирались завести, как только он вернется из турне. Они спорили о породах: Майкл хотел какую-нибудь небольшую собачку, которую удобно держать в квартире, а Вера признавала только «настоящих» собак.
– Все, что меньше двадцати фунтов, – это грызун, – утверждала она.
Еще Вера рассказывала о погоде в Бруклине, как будто он находился на другом континенте, а остаток ужина говорила об экзамене по корпоративному праву, к которому готовилась всю прошедшую неделю.
Я попросила официантку принести карандаш и попыталась найти выход из лабиринта, напечатанного на обороте детского меню, но все время попадала в тупики.
До конца вечера никто ни разу не упомянул ни Пола, ни Лоринга.
В тот же вечер, когда я уже была дома и пыталась побить рекорд Уолкера в «Кузнечике Сонике», из Вермонта позвонил Лоринг.
– Мальчики хотят тебе что-то сказать.
Первым трубку взял Уолкер и спел искаженную версию «Happy Birthday», а Шин при этом подпевал ему мимо трубки. Потом Уолкер передал ее брату, и Шин рассказал мне, какой радиотелефон ему подарили на последний день рождения.
– Мы делаем попкорн, – сказал он вдруг. – Вот тут папа хочет поговорить. Пока.
– Как ты узнал, что у меня день рождения?
– Есть способы, – ответил Лоринг. – Послушай, ты не смогла бы продиктовать мне один телефонный номер? Записная книжка в тумбочке слева от моей кровати.
Тумбочками в спальне Лоринга служили два куба из обожженного дуба с маленькими круглыми дверцами на передней стенке. Я проверила первую.
– Тут пусто, – сказала я в трубку.
– А ты уверена, что она левая?
– Ну, она левая, если лежишь на кровати и смотришь телевизор.
Он засмеялся.
– Проверь другую левую.
Я не стала перелезать через идеально заправленную кровать, а обошла ее кругом. Во втором кубе были несколько книжек, сломанные очки, игрушечная машинка и небольшой сверток в белой оберточной бумаге.
– С днем рождения, – сказал Лоринг.
Я потрясла головой, хотя он не мог меня видеть.
– Лоринг, я не могу.
– Ты просто обязана. Я так долго искал. Я обижусь, если ты хотя бы не откроешь.
Я села на пол, повертела сверток и потрясла его. Никаких звуков.
– Что это?
– Разверни.
Я сама удивилась, как сильно тронул меня поступок Лоринга Я разорвала бумагу и почувствовала под ней что-то стеклянное. С другой стороны была рамка. Я повернула ее к себе. Из глаза скатилась слеза и упала на слово полет.
Под стеклом был листок бумаги с черновым наброском слов к «Дню, когда я стал призраком». Листок был вырван из записной книжки, и слева сохранились отверстия от крепления. Некоторые фразы были перечеркнуты, сверху вписаны новые, а последние, никогда не слышанные мной строчки были зачеркнуты крест-накрест.
– Я знаю, что это твоя любимая песня, – сказал Лоринг. – Это оригинал.
Я шмыгнула носом, глядя на стопку чистых носков на полке открытого гардероба.
– Элиза, ты плачешь?
– Нет.
– Плачешь. Черт! Извини меня. Я хотел сделать тебе приятное.
– Ты и сделал. Просто, знаешь, иногда от радости бывает больно.
Незадолго до полуночи мне позвонил швейцар.
– Тут некто мистер Хадсон спрашивает вас.
– Что? – спросила я. – Он здесь?
– Впустить его?
– Нет! Скажите, что я не отвечаю.
Но тут я услышала голос Пола.
– Я не уйду, пока не увижу ее! – кричал он, как будто прямо в трубку. – Пусть ее хренов любовник вызывает, черт подери, полицию, если хочет. Я буду только рад помахаться!
Он был, очевидно, пьян и почти невменяем.
– Я сейчас спущусь.
Пол стоял рядом со стойкой и рассматривал лежащую на ней ручку, как будто никогда не видел такого инструмента для письма. Он услышал, как открылись двери лифта, и резко обернулся. У него были остекленевшие глаза, и он нетвердо стоял на ногах. А мне хотелось только положить руку туда, где у него билось сердце, увести его наверх и показать ему, что в оригинале первые строки в «Дне, когда я стал призраком» были не «Ребенком, взлетая над вами», а «Мечтая летать научиться», что нравилось мне гораздо больше.
Я вывела Пола на улицу, и мы не сказали ни слова, пока не перешли через дорогу. На другой стороне Пол остановился, обернулся и уставился на дом. Он что-то невнятно бормотал. Я разобрала только «гребаный район» и «поджелудочная». В руке он держал ручку, захваченную со стойки.
– Ты его любишь? – спросил он и посмотрел на небо. Слово «любишь» он произнес так, будто ударил ракеткой по теннисному мячу.
Я закусила щеки и молча шла до входа в парк. Там я остановилась под уличным фонарем, который образовал божественно-желтый нимб над головой Пола. Ручки у него больше не было. Он либо засунул ее в карман, либо уронил где-то.
– Сколько это продолжалось? С тура? С интервью? – Он хотел ударить ногой по пустой пивной банке, но промахнулся на целый фут. – Когда ты начала с ним трахаться, Элиза?
Я молчала, и он схватил меня с жестокостью и отчаянием.
– Не хочешь выразить небольшое сожаление? Не хочешь сделать вид, что за эти полтора года тебе пару раз было не наплевать на меня?
Я чувствовала теплый запах корицы в его дыхании. Резинка. Он жевал резинку, и мне захотелось достать ее, положить себе под язык и держать там до тех пор, пока он не вернется с гастролей.
Он схватил мою руку и прижал к своей груди.
– Ты это чувствуешь?
Я не понимала, о чем он говорит, и ничего не чувствовала через толстую ткань куртки. Мне казалось, что его сердце остановилось, и я вырвалась из его рук, потому что не могла больше выносить этого.
– Не делай этого, Элиза. Пожалуйста. Ты нужна мне.
Я посмотрела на Пола. Он плакал.
– Я не нужна тебе, – сказала я, не зная, верю ли в это сама.
Он взял в руки мое лицо и поцеловал меня. Но это был тяжелый и неласковый поцелуй. Суровый и горький. Поцелуй, который казался черным и окончательным, как смерть.
– Веселого дня рождения.
Он выплюнул в мусор свою резинку, повернулся и исчез в парке. Как только он скрылся из виду, я постаралась найти резинку, но было слишком темно, а мусора была слишком много, и я, как обычно, сдалась.
* * *
Я убедила себя, что это все-таки была победа. Но Лоринг назвал ее пирровой и слишком дорогой.
– Это тебя в Йеле научили таким словам? – спросила я во время нашей ежевечерней партии в шахматы.
– Еще неизвестно, стоит ли того твоя жертва. А если ты сейчас не расскажешь ему правду, тебе, возможно, придется ждать очень долго.
– Ты говоришь так, будто "у меня есть выбор.
– А ты действительно считаешь, что его нет?
У меня были надежда и решимость, и, поддерживая правильное соотношение между ними, я постараюсь дожить до дня отъезда «Бананафиш».
– Когда Пол уедет, – сказала я, – станет легче. Лоринг съел моего коня.
– И как долго ты планируешь разыгрывать эту шараду?
– Только до июля.
– До июля, – повторил он. – До июля?
Раздумывая, стоит ли взять ладьей его пешку или пожертвовать коня за слона, я объяснила свой план: я дождусь возвращения Пола в июле, расскажу ему все и буду надеяться на лучшее. Хотя, по словам Веры, были слухи о европейском турне, что, конечно, очень все усложняло.
– Элиза, – вздохнул Лоринг, – неужели ты сама не видишь, как это смешно?
– Ты не понимаешь, – сказала я, решив все-таки взять слона, – когда-нибудь он будет благодарить меня за то, что я его спасла.
– Звучит жалко. И очень самодовольно.
– Не может быть ничего самодовольного в том, что я жертвую своим счастьем для того, чтобы Пол мог осуществить свою мечту.
– А это еще более печально. И потом, ты уверена, что это его мечта, а не твоя?
– Мне больше нравится, когда ты молчишь или напеваешь без слов. Но если ты можешь предложить другой выход, я тебя внимательно слушаю.
– Подумай вот о чем. Они уезжают через три дня. Даже Пол понимает, что отказаться от турне уже невозможно. Пусть он уедет, зная правду. Иначе может оказаться слишком поздно.
– Почему ты так хочешь, чтобы я помирилась с Полом?
Он не отрывал глаз от доски и говорил, обращаясь к своему ферзю:
– Ты удивишься, но ты мне не безразлична. Я просто думаю, что ты будешь жалеть, если не скажешь ему сейчас.
– Как только он уедет, я перееду обратно в нашу квартиру.
– Ты можешь оставаться здесь сколько хочешь. Дело не в этом. Но до июля четыре месяца. За это время многое может случиться. Многое.
Слова Лоринга произвели на меня впечатление. Я представила себя седой и старой, в маленькой сырой квартирке, слушающей мягкий рок по древнему приемнику. Диджей будет ставить «Wildfire», «Seasons in the Sun» и «Superstar», a я буду с тоской вспоминать Пола Хадсона, гадать, где он сейчас, и говорить себе, что все могло бы быть по-другому, если бы не моя проклятая трусость.
Я выдвинула одну из пешек на две клеточки вперед, а Лоринг пошел ферзем.
– Шах и мат, – сказал он.
На следующее утро я позвонила Полу рано утром. У него был непроснувшийся и враждебный голос.
– Что тебе надо?
– Мне надо поговорить с тобой. Можно я зайду после работы?
– Лучше не надо.
– Это очень валено.
Я слышала его дыхание.
– Приходи часам к семи, – сказал он наконец и повесил трубку.
Поезд, как всегда на линии «F», еле тащился. Было немного большее семи, когда я добралась до нашего дома и бегом поднялась по ступеням, думая о том, слышит ли мои шаги Пол, как я всегда слышала его.
На четвертом этаже я замерла перед окровавленной дверью, которая сейчас выглядела странной и чужой.
Пол стоял на кухне, когда я вошла. Он был без рубашки, волосы казались грязными, а глаза воспаленными. Он взял со стола пачку «Американ Спирит» – не тот сорт, который он курил обычно, – и щелкнул по ней несколько раз, пока не выскочила сигарета.
Он достал ее зубами и закурил. Когда я приблизилась, он выдохнул дым мне в лицо.
– Ну? – спросил он. – Ради чего такого важного ты спустилась к нам из своего пентхауса?
Его враждебность была едкой, как дым, но я не стала спорить. Я заслужила это.
– Я понимаю, что ты расстроен, и не виню тебя за это. – Я помахала рукой, разгоняя табачный дым. – Лоринг прав, мне надо было рассказать все честно с самого начала и…
– Не называй это имя в моем доме.
Но у меня больше не было возможности произнести имя Лоринга или еще что-нибудь. Время остановилось, и последние полтора года моей жизни рассыпались в прах, когда я увидела голую по пояс Аманду Странк, гордо выплывающую из спальни Пола.
– Я не один, как видишь, – сказал мне Пол. – Можно побыстрее?
На секунду мне показалось, что я читаю в его глазах: «Я делаю себе еще больнее, чем тебе». Но потом Аманда прижалась к нему сзади и неторопливо провела руками по его голой груди.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.