Текст книги "Как убить рок-звезду"

– Папа, сядь.

Лоринг находился на кухне дома, в котором прожил первые восемнадцать лет своей жизни, и не узнавал ее. Его мать только что закончила ремонт всех четырех этажей, и ему казалось, что он никогда раньше здесь не бывал, что кто-то с корнем выполол привычную зеленую лужайку и устроил на ее месте идеальный ухоженный газон.

То, что он не узнает больше дома своего детства, казалось странно тревожным.

– Пожалуйста, – взмолился он, – сядь!

Дуг пытался вытряхнуть пепельницу в мусорный контейнер, но тот никак не открывался.

– Здесь все новое. Никак не пойму, как эта чертова штука работает.

Он поставил грязную пепельницу на стол, сел и наконец дал Лорингу возможность рассказать о деталях предстоящего трибьют-концерта – небольшой зал, астрономические цены на билеты, деньги от которых пойдут на благотворительные цели, выбранные самим Дутом.

Дуг закурил новую сигарету. Третью за последние полчаса. Лоринг подсчитал, что это означает по одной каждые десять минут. Шесть за час. При такой скорости пачки ему должно хватать на три с половиной часа. Даже если он курит только шесть часов в день, в чем Лоринг сомневался, у него уходит две пачки в день.

Он смотрел, как струйки дыма вырываются из ноздрей отца и растворяются в воздухе. Он смотрел на его руку, которая подносила сигарету ко рту. Рука была покрыта сетью голубых набухших вен, и ему казалось, что он видит, как по ним струится холодная кровь. Сами руки были прозрачно-серыми, того же цвета, что и дым.

Лоринг не заметил, в какой именно момент за последние несколько лет руки его отца так постарели. И когда одна из этих старческих рук поднесла сигарету к губам, он проследил за ней глазами и посмотрел на лицо, выглядящее так, будто его на тридцать лет оставили на холодном ветру.

Каким-то непонятным образом его отец всегда казался бессмертным. Он был не просто отцом семейства, не просто патриархом, сидящим во главе стола, не просто парнем, болеющим за своих сыновей на спортивных соревнованиях. Он был легендой. Сказителем, чьи песни меняли историю и жизни. Он значил что-то, чего Лоринг не мог разглядеть, потому что находился слишком близко и не мог до конца оценить, потому что его жизнь прошла в тени этого.

Первый раз в жизни ему пришло в голову, что однажды, скорее рано, чем поздно, его отец должен умереть. Он не мог представить себе мира без Дуга Блэкмана и заранее не хотел мириться с тем, что вся Америка будет считать эту потерю своей, и скорбь сына, потерявшего отца, затеряется в скорби страны, потерявшей своего кумира.

– Расскажи мне, что там будет происходить, – сказал Дуг, – и какого черта должен буду делать я.

– Десятый раз повторяю: ничего.

– Я больше не выступаю. Не забыл?

Дут пообещал Лили, что мировое турне в 2002 году станет последним, и с тех пор действительно не выступал вживую. Но Лоринг понимал, что в предстоящий вечер отцу не удастся уйти со сцены, не спев хотя бы одну песню. Он решил умолчать об этой уверенности и предоставить событиям идти своим естественным ходом.

– Тебе надо будет только встать и поблагодарить всех в конце. А перед этим десяток твоих коллег исполнят твои песни, а может быть, и какие-нибудь свои.

– «Happy Birthday» петь не будут?

– Этого обещать не могу. Ты составил список?

Уже неделю назад Лоринг просил Дуга назвать музыкантов, которых он хочет пригласить участвовать в концерте.

Зажав сигарету в зубах, Дуг вытащил из кармана рубашки кучу бумажек. Он рассматривал их и рвал все ненужные. Какой-то счет, обертку от жевательной резинки, пустой спичечный коробок. Непорванной осталась только одна визитная карточка. Он протянул ее Лорингу. Она принадлежала какому-то банковскому чиновнику.

– На другой стороне, – сказал Дуг.

Лоринг перевернул карточку. Там был нацарапан перечень имен, из-за нехватки места слившихся в одну нечитаемую абракадабру.

Это был список всех, кто что-то значил в рок-н-ролле: старых, молодых, известных и не очень. На последнем имени Лоринг запнулся и перестал дышать.

– Папа, ты ведь не серьезно?

Дут потушил сигарету и посмотрел на имена.

– Господи, Лоринг, ну что ты разволновался? Он хороший парень. И он заслуживает этого.

Лоринг взял пепельницу и выкинул ее в мусорный контейнер, который легко открыл, воспользовавшись педалью, необнаруженной его отцом. Потом поставил пепельницу в раковину и включил воду.

– Нет. Я не хочу, чтобы он там был.

Дуг засмеялся:

– Это ведь не твой день рождения. К тому же этим ты хоть немного сможешь компенсировать ему то, что ты и твоя девушка с ним сделали.

Лоринг старался оставаться спокойным. Очевидно, его отец тоже верил в миф о том, что он украл Элизу у Пола. Если бы все действительно было так просто.

– Дело не только во мне. Элиза тоже не захочет.

– Я уже спрашивал об этом Элизу. По-моему, она не видит тут никакой проблемы.

Лоринг наблюдал за голубем, севшим на подоконник. Он махал крыльями, стараясь стряхнуть что-то со спины, и в результате потерял одно перышко.

Дуг играл зажигалкой.

– Помнишь тот вечер в Кливленде? Когда я познакомился с Элизой? – спросил он после паузы, которая показалась Лорингу нарочитой.

Глядя на отражение в стекле, он видел, как отец потянулся за новой сигаретой и закурил ее. Ему хотелось схватить его за руку и сказать, что он уже достаточно выкурил, но он знал, что Дуг только отмахнется и проворчит, что он слишком стар, чтобы менять свои привычки.

– Я тогда оставил тебе записку. Помнишь?

Лоринг кивнул своему отражению. За его спиной отец, не отрываясь, смотрел на оранжево-красный кончик сигареты.

– Сначала я подумал, что она чокнутая, но чем дальше мы говорили, тем больше я видел, что в ней есть что-то особенное.

– Папа…

– Нет, послушай. Я проговорил с ней лишний час, потому что хотел дождаться тебя, но ты так и не пришел.

Лоринг чувствовал, как скрючиваются пальцы его ног, как сжимаются кулаки и сворачиваются внутренности. Будто все его тело стремилось сжаться в комок.

Пепельница была уже чистой, но чтобы занять себя чем-то, Лоринг протер ее мыльной губкой. Он не понимал, что его отец хочет сказать всем этим, но подозревал, что это что-то о судьбе и о том, что он не использовал свой шанс узнать Элизу раньше, чем это сделал Пол.

– Что она сказала? – спросил он тихо, все еще глядя на окно.

– А?

– Элиза. Когда ты спросил ее о Поле? О дне рождения? Что именно она сказала?

– То же самое, что и я. Что это мой праздник и что я могу приглашать кого хочу.

* * *

Изображать безразличие я научилась давно и без труда. Первым делом я закусывала щеки и таким образом могла контролировать губы и сохранять нейтральное выражение. С глазами было трудней, но я обнаружила, что если я смотрю людям прямо в глаза, то они охотно мне верят, далее когда я лгу.

Все эти приемы очень пригодились, когда Лоринг заговорил об участии Пола в юбилейном концерте Дуга.

– Мне абсолютно безразлично, будет он там или нет, – сказала я, сортируя свое белье на стопочки на кровати, и хотя во рту я чувствовала вкус крови, мое лицо не выражало никаких эмоций.

Я постаралась убедить Лоринга, что Пол делает это не из желания досадить и не потому, что у него есть какой-то хитрый план вернуть меня.

– Ты помнишь, что он меня ненавидит?

– Хорошо. – Он говорил как человек, получивший извещение об увольнении. – Тогда почему он согласился участвовать?

Ответ был очевиден.

– Разве он может отказаться от предложения Дуга Блэкмана? Даже если ему придется терпеть нашу компанию.

Лоринг сидел на стуле в углу. Он наклонился и стал завязывать шнурки. Он словно боролся с ними, бросался на них в атаку и никак не мог справиться.

– Элиза, я чувствую, что у нас все хорошо сейчас. Я не хочу, чтобы он вмешался и все опять испортил.

Я продолжала кусать щеки.

– Давай вернемся в Вермонт, – сказал он.

Поездка в Вермонт была похожа на долгий уикенд. Мы плавали, играли в шахматы, вместе готовили. Лоринг даже научил меня ездить на лошади без седла. Но чувство свободы, которое у меня появилось просто потому, что мы с Полом находились в разных административных округах, было ненастоящим, очень коротким, не принесло мне никакой радости и закончилось болезненным рецидивом, как только мы вернулись в Нью-Йорк. В ту минуту, когда автомобиль пересек границу штата, все вернулось. Пол был в воздухе, которым я дышала. Он был воздухом. Удушливым и живительным одновременно. Я была уверена, что Лоринг тоже это чувствует. Поэтому, когда мы проезжали по мосту Вашингтона, он закрыл окна впервые за всю дорогу. Он пытался не пустить Пола к нам.

Лоринг встал со стула, подошел ко мне сзади и положил руки поверх моих, не давая мне раскладывать белье.

– Вермонт в следующие выходные?

– В следующие выходные – день рождения твоего отца.

– Поедем утром после концерта.

– Я не могу. – Майкл и Вера собирались в Кливленд навестить Вериных родителей, а я должна была сидеть с собакой. – Фендер, помнишь? Я обещала.

Кусание щек здорово помогало, но только при нормальных условиях. Неожиданности заставали врасплох, и бесстрастность давалась труднее. Так случилось за два дня до юбилея Дуга, когда Люси Энфилд прервала рабочее совещание, чтобы сообщить, что в холле меня ожидает человек, похожий на гангстера.

Я чуть не прокусила щеку насквозь, когда увидела Фельдмана, расхаживающего рядом с фонтаном, стиснув на животе пухлые ручки.

Он сжал мою руку своими, как котлету между двумя булками.

– Элиза, – сказал он, – мы можем где-нибудь поговорить?

Что-то было здорово не в порядке, если он называл меня по имени. Я вывела его на улицу, и мы остановились у газетного киоска.

– Рад видеть тебя. – Голос был вежливым, робким и пугающе непохожим на обычный.

– Что случилось? – я сразу запаниковала. – Что-нибудь с Майклом? Или.

Я вовремя остановилась и не произнесла имени.

– Он в порядке. Они все в порядке, – ответил Фельдман. – Пока.

Я взяла газету, чтобы он понял, что меня нисколько не интересует то, что он хочет сказать, и на второй странице мне на глаза попался заголовок. Это была история о парне, который выжил в авиакатастрофе в Перу. Его звали Филипп Оксфорд, и он летел на маленьком южноамериканском самолете. Невозможно себе представить, чтобы кто-нибудь в здравом уме доверил свою жизнь неизвестной перуанской авиакомпании.

– Начнем с того, что я должен извиниться перед тобой, – сказал Фельдман.

– За что?

– За то, что не был благодарен тебе, когда ты была моим союзником.

Филипп Оксфорд был из Сан-Клауда, Миннесота. Чтобы добраться до Перу, ему пришлось сделать пять пересадок. Это была его первая ошибка. Поскольку большинство аварий происходит во время взлетов или посадок, а он за сутки совершил пять взлетов и пять посадок, его шансы выжить значительно уменьшились.

Фельдман пытался ладонью убрать волосы с лица. Одна жирная прядь взбунтовалась и прилипла ко лбу, как хвост крысы к клею в ловушке.

– ТЫ сегодня не говорила с братом?

– Нет. – Майкл звонил мне утром, но я была на совещании и не смогла перезвонить. – А что?

– Пол все бросает.

Я смотрела на Филиппа Оксфорда и старалась выглядеть равнодушной. Услышать, как Фельдман называет его имя, даже при таких обстоятельствах было подарком. Я уже давно не слышала его имени, произнесенного вслух. Только от Лоринга, но в его голосе было слишком много негодования.

– Он бросает группу?

Фельдман покачал головой.

– Группе и так капут. Я имею в виду всю эту историю.

– О чем ты?

– Он говорит, что с него хватит, что складывать рубашки – более почтенное занятие и что он завязывает.

– А новый альбом? – Я пыталась скрыть шок, но у меня не очень получалось. – Майкл говорит, что они провели в студии целый месяц.

– Так и есть. Но Винклу ничего не нравится. – Фельдман все еще возился с волосами. – А речь идет о реально забойных песнях. По-настоящему взрывной материал. Уровень «Sgt. Pepper's» и «White Album». Я знаю, ты не веришь, что я понимаю в музыке, но я знаю Пола дольше, чем ты. И это лучшее из того, что он делал, и я не хочу, чтобы это лежало на полке.

Я мысленно перевела: «Если это окажется на полке, я могу попрощаться с надеждой стать Эпстайном».

– Так помоги ему освободиться от этого контракта, – сказала я. – Найди другой лейбл. Я думаю, тебе не нужны для этого мои советы.

Над Лимой они попали в шторм, и самолет Филиппа Оксфорда стал падать. Я решила, что надо быть идиотом, чтобы не проверить прогноз перед вылетом.

– Винкл не собирается отпускать Пола. Без борьбы, во всяком случае. И он дал аванс под новый альбом, треть которого уже истрачена на подготовку, зарплату группе и студийные расходы. Если Пол разорвет контракт сейчас, его заставят возместить все это. Конечно, он может начать процесс. Но вся эта юридическая тягомотина займет годы, будет стоить сотни тысяч, и, главное, он не сможет ничего записать, пока дело не кончится. И плюс к этому, если он подпишет контракт с другим лейблом, Винкл будет иметь приоритетное право на доходы с продажи первого альбома. А кому нужны проблемы на собственную задницу? Кто его захочет?

– Джек Стоун.

Фельдман нацелил на меня палец, похожий на маленькую сосиску.

– Не думай, что Винкл глупей нас. Как раз поэтому он его и не отпустит.

Наконец-то Филипп Оксфорд сделал что-то умное – он купил билет на место, расположенное в первом ряду сразу за выходом. Но тут же выяснилось, что его рост составляет шесть футов и три дюйма. Никакой он, оказывается, не умный, а просто ему повезло отрастить длинные ноги.

– Я не понимаю, – сказала я. – Если лейблу не нужен этот альбом, и они не собираются продавать его, почему они не могут просто его отпустить? Винклу-то зачем это надо?

– Ни за чем. Но он ничего и не теряет. Он только что выиграл джекпот с этой шлюхой из Индианы и сейчас может делать все, что захочет. И встань на его место. Он знает, что Пол – гений. Представь себе, что он его отпустит, а Пол снюхается с Джеком Стоуном и продаст пять миллионов экземпляров следующего альбома. Думаешь, Винкл может такое допустить?

– Ну и что остается делать Полу?

– Подставлять жопу. – У Фельдмана срывало резьбу. – А Винкл будет его в нее трахать. Понимаешь, он просто ловит кайф, демонстрируя силу. И если Пол не найдет компромисса, он поимеет его по полной.

Я уже собралась пошутить на тему, что Пол не возражает, когда его трахают, но почувствовала удушье, только подумав на эту тему. Я глубоко вздохнула и сфокусировалась на Филиппе Оксфорде.

«Это меня совершенно не касается», – сказала я себе.

– Элиза, я не знаю, что рассказывал тебе Майкл о том, что последнее время происходит с Полом, но…

– Майкл ничего не рассказывает мне о том, что происходит с Полом. Майкл не упоминает его имени в моем присутствии.

– Ну, мягко говоря, Пол очень сильно достал Винкла, и теперь тот сделал целью своей жизни утопить его в дерьме.

– Ты хочешь сказать, что Винкл собирается сгноить «Бананафиш» на полке только потому, что обиделся на Пола? В конце концов эта игра ему надоест.

– Пару недель назад я позвонил Винклу и сказал примерно то же самое. Через десять минут этот ублюдок прислал мне факсом страницу контракта, на которой говорилось, что сделка может быть расторгнута только в случае смерти или инвалидности артиста. В принципе он этим сказал, что если Пол не запишет альбом так, как этого хочет Винкл, и не будет делать и говорить то, что ему велят, то он будет принадлежать Винклу до конца своих дней.

Филипп Оксфорд утверждал, что, перед тем как самолет начал падать, в салоне было столько дыма, что он не мог разглядеть светящуюся надпись над аварийным выходом. Самолет ударился о землю и несколько раз подпрыгнул. Но Фил был готов. Он открыл дверь еще до того, как самолет полностью остановился. Он первым выпрыгнул из него.

– Помоги мне, Элиза. Времени почти не осталось.

– Я ничего не могу сделать.

– Ты единственный человек, которого Пол может послушать. Хотя бы постарайся привести его в чувство.

Я закусила щеку и уставилась на фотографию Филиппа Оксфорда. У него была дурацкая беззаботная улыбка, и, глядя на него, было трудно представить, что он сможет выбраться из спального мешка, не говоря уже о горящем самолете.

– Поверь, что я – последний человек, с которым Пол захочет разговаривать.

Я отложила газету. Мне срочно надо было найти место, куда я могла бы сложить все, что обуревало меня в этот момент – сомнения, противоречия, осознание безжалостной правды, но сердце, душа, глаза и уши и даже кончики пальцев на ногах – все сжалось и закрылось и не впускало меня внутрь. По соображениям безопасности. У меня не оставалось выхода, я должна была выбросить все свои чувства.

Фельдман взял меня за локоть, и я не сводила глаз с его руки, пока он не убрал ее.

– У нас не особенно много вариантов, – сказал он. – Либо кто-нибудь убеждает Пола пойти на уступки, либо случается что-то очень плохое. Я не хочу, чтобы дело дошло до этого, и точно знаю, что ты этого тоже не хочешь.

В его глазах была какая-то темнота – молчаливая угроза, которую я не могла расшифровать.

– Что значит – очень плохое?

– Пол не в себе. Я боюсь того, что может прийти ему в голову. Я не хочу, чтобы случилось непоправимое и чтобы кто-нибудь пострадал.

Закушенная щека блокировала все эмоции. Еще одно полезное изобретение – использовать одну боль как средство от другой.

– Я рада была бы помочь, – мой голос был твердым, – но, к сожалению, как я уже сказала, я последний человек, с которым Пол захочет говорить.

11 октября 2002 года

Нет ничего хуже, чем влюбляться в человека заново каждый раз, когда видишь его, особенно если ненавидишь этого, черт подери, человека.

Это случилось вчера на репетиции. Каждому участнику было назначено определенное время. Мое начиналось в полдень, а Лоринг должен был появиться гораздо позднее, и мне в голову не приходило, что мы можем встретиться.

Нет, конечно, я вру. Это приходило мне в голову, и поэтому я прилагал значительные усилия, чтобы избежать этой встречи. Заглядывал за каждый угол, прежде чем повернуть, торчал в комнате отдыха, пока не пришел продюсер и не позвал меня на сцену, смотрел в пол, проходя по холлу, и все было в порядке до тех пор, пока снобливый английский музыкант не задержался на сцене дольше положенного ему времени и не сбил все расписание.

Паршиво, если в твою жизнь лезут люди, которых знаешь, но когда в судьбу вмешивается незнакомый бас-гитарист с дешевыми понтами, это вообще невозможно стерпеть.

То есть я хочу сказать, что, если бы ушел из театра когда положено, я бы не встретил ее. Но я не ушел, а торчал у столов со жратвой, ел чипсы с зеленым луком и ожидал своей очереди репетировать, когда в комнату, словно танцуя, вошла Элиза с Лорингом, который умудрялся окружать ее одновременно со всех сторон. Они не сразу заметили меня, потому что были слишком заняты разговором, таким интимным и оживленным, что я подавился чипсами.

За ними шел Дуг и еще какой-то парень с фотоаппаратом. Дуг помахал мне. Наверное, он хотел меня отвлечь, но я не мог оторвать глаз от Элизы. С черной вязаной шалью на плечах, опущенным подбородком и глазами, смотрящими в небо, она была похожа на сокола, собирающегося расправить крылья и взлететь.

И все мои силы ушли на то, чтобы не упасть на колени, не разреветься, как урод, которым она меня всегда называла, и не умолять ее убежать отсюда со мной. Я сам не верю, что признаюсь в этом вслух. Я стоял у стола, она посмотрела на меня этим своим взглядом, и, клянусь Богом, я хотел только одного – схватить ее руку, прижать к своей груди и сказать: «Давай уйдем отсюда к черту». Я даже был согласен уехать на метро. Я не шучу. Я был готов доехать на метро до Хьюстон-стрит, чтобы доказать свою любовь. А если бы она отказалась, я бы похитил ее и держал в заложниках до тех пор, пока она не согласится.

Но потом Лоринг обхватил ее за талию, а она взяла его за руку, и я пришел в себя.

NB: Прошлого больше нет. Не пытайся вернуть его.

Я так и стоял в комнате отдыха и чувствовал, как раз за разом падает и разбивается сердце, а потом ко мне подошел Дуг, обнял за плечи, и мне на минуту показалось, что он мой отец. И это было приятно, но я сразу же вспомнил, что в этом случае Лоринг был бы моим, черт подери, братом, и Элиза – тоже практически родственницей, фантазия приобрела сходство с трагедией Шекспира, и я ее прогнал.

Дуг сказал, что я хорошо выгляжу, и я заявил, больше для Элизы, чем для него, что бросил курить. Три недели без никотина. Еще я рассказал ему, что начал бегать. И видел, что Элиза не верит ни одному моему слову.

Дуг спросил, какую песню я выбрал. Он все еще пытался отвлечь меня. Я ответил на его вопрос как можно громче, а фотограф, чье имя я не запомнил, сказал, что «День, когда я стал призраком» и его любимая.

– Какое совпадение, – сказал я. – Подружке Лоринга она тоже нравится. Правда ведь, лживая сука?

После этого небольшого взрыва эмоций Лоринг вышел из комнаты, бросив на меня взгляд, исполненный царственного презрения. Я не огорчился из-за его ухода, но его манера высоко поднимать голову и изображать оскорбленную невинность не добавила мне спокойствия.

Лоринг оглянулся на Элизу, ожидая, что она поспешит за ним, но она была слишком занята, прожигая меня взглядом.

Дуг покашлял.

– Бонни Рейт сказала мне как-то, что совпадения – это Бог, действующий анонимно.

Элиза фыркнула на это и сказала Дугу, что увидится с ним позже. И ушла. Не знаю, о чем я думал, но, прервав разговор с Дутом, я почти побежал за ней.

Путешествие быстро закончилось перед дверью с именем Лоринга. Я долго стоял, собираясь постучать, но в конце концов развернулся и ушел. Слишком поздно. Решение принято, и мне совсем ни к чему, чтобы Элиза со своими задумчивыми соколиными глазами опять все перепутала.

И хотя внутренний голос говорит, что я должен лично попрощаться с ней, я точно знаю, что мне не хватит на это сил.

Когда я пришел в театр сегодня, я сразу прошел в предназначенную мне комнату. Не сомневаюсь, что у Лоринга гримерка побольше. Моя была размером с сортир и выглядела как кладовка для ненужных вещей. На вешалках за моей спиной висели костюмы для какого-то вестерна, шляпы с полями и кобуры с бутафорским оружием. Я надел кобуру, попробовал быстро выхватить кольт и понял, что ковбой из меня хреновый.

Я еще не снял кобуру, когда пришел парень по имени Рик и притащил мне складной стул, ведро со льдом, две бутылки пива и одну воды.

– Крутой ремень, – сказал Рик, и я не ответил ему.

Слышишь щелчок? Это я запер дверь. И не открою ее до тех пор, пока не пойду на сцену, потому что Элиза где-то близко и я не хочу рисковать.

Минут через десять за мной придет Рик. Я думаю, что на сцене я буду в порядке, но сейчас меня трясет так, что пришлось сесть.

Вот что странно. Сейчас я буду выступать перед публикой, вероятно, последний раз в жизни, и моя карьера закончится той же песней, с которой начиналась. Такое вот символичное совпадение. Где-то даже поэтичное.

Развивая эту мысль, могу добавить, что человек, родивший звуки, которые спасли мою жизнь, родил и Вора, который ее украл.

Стучат в дверь. Господи.

Все.

* * *

Порядок выступления в концерте зависел от популярности исполнителя. Чем меньше он известен – тем раньше выходит на сцену. Пол выступал вторым. Перед ним был только никому не известный фолк-певец, который был женат на племяннице Лили Блэкман.

Перед выступлением Пола на сцену вышел парень с бакенбардами, похожими на бараньи котлеты, проверил микрофон и снял тяжелый чехол с рояля.

Я смотрела, как Пол выходит на сцену. У него был нелепый вид: портупея с кобурой на поясе, а на голове – дурацкая шерстяная оранжевая шляпа, какую любят носить охотники. Шляпа сидела плотно и закрывала даже уши. Спереди она была надвинута на брови, сзади спускалась ниже шеи, и из-под нее не было видно ни клочка волос. Голова напоминала бильярдный шар.

– Сначала – главное, – сказал Пол в микрофон. – С днем рождения, Дуг.

Он поклонился Дугу, сидящему в первом ряду справа. Все зааплодировали, и Пол дождался, пока зал смолкнет.

– Огромная честь быть здесь сегодня. И я хочу поблагодарить Дуга не только за то, что он пригласил меня участвовать в этом замечательном концерте, но и за все бесконечно многое, что он дал мне, – его голос дрожал. – Я знаю, я не единственный в этом зале, кто может сказать то же самое, но в моей жизни было немало моментов, когда только песни Дуга помогали мне удержаться наплаву и пережить ночь… Он был другом, учителем, плечом, на которое можно опереться.

Пол глотнул воды из бутылки, и я заметила, как дрожит его рука. Я никогда не видела, чтобы он так нервничал на сцене.

– Блин. Все. Хватит болтать. – Он откашлялся и потер руки. – Одному богу известно, где бы я был сейчас, если бы когда-то не нашел эту песню. Или она не нашла меня. Как посмотреть.

Я удивилась, когда Лоринг не стал возражать против выбора Пола. Он знал, как много для меня значит «День, когда я стал призраком», и легко мог потребовать ее себе. Как сын Дуга он, несомненно, имел бы преимущество, но он принял мужское решение, выбрав песню «Мой сын», которую Дуг подарил ему на шестой день рождения.

Пол бросился в песню, как в воду, головой вперед, и как я ни старалась оставаться безучастной, кожа покрылась мурашками даже до того, как он начал петь.

Разница между настоящим и фуфлом.

Чем дольше слушала я песню, чем дальше уводила она меня в мое прошлое, возвращала его и смешивала с настоящим, уносила в будущее и при этом оставалась вне времени и пространства, заставляя хотя бы на минуту поверить в бесконечность жизни.

Когда Пол пел второй куплет, у него по щекам текли слезы, и я знала, что он чувствует то же, что и я.

Я сидела в середине второго ряда и все время хотела поймать его взгляд. Я почему-то была уверена, что он точно знает, где я, но он ни разу не посмотрел в мою сторону.

Он закончил песню и долго молча стоял, потом снял гитару и сел к роялю.

Еще одна новость. Я никогда не видела, чтобы он играл на фортепьяно на сцене.

– Следующую песню я записал примерно месяц назад, – сказал он. – Она должна была стать заглавным треком нашего нового альбома. Я назвал ее «Спаси Спасителя», и она довольно длинная, поэтому не стесняйтесь – можете сходить выпить чего-нибудь, или в туалет, или еще чего, пока я пою.

Я боялась слушать ее, но не могла заставить себя сдвинуться с места, убежать или, по крайней мере, заткнуть уши.

Мелодия была сентиментальной и горькой, похожая на ультрасовременную версию одной из баллад Элтона Джона и Берни Топина с альбома «Captain Fantastic and the Brown Dirt Cowboy». Но голос и страсть могли принадлежать только Полу, и он пел ее, будто выталкивал из себя сгусток крови и боли и, оставшись без сил, признавал свое поражение.

 
Надо отдать ему должное —
Он донес свой крест до горы.
И далее втащил на вершину.
Иисус был сильнее меня.
Но и он умолял отца, который его оставил.
Чтоб тот отпустил его душу.
И все это ради чего?
Люди сбиваются в толпы
И делают вид, что помнят
О нем, но последним всегда
Смеется тот, кто не верит.
 
 
Почем отпущенье грехов, светлый ангел?
Спасите Спасителя, плачет она.
Но, опустив подбородок и к небу подняв глаза.
Оставляет меня одного
Умирать.
 
 
Нет, ты не Иуда, детка.
Просто все оказалось сложней.
Чем мы мечтали когда-то.
Победа не для урода. И даже любовь не может
Стереть твой шрам на запястье
Или на шее той жертвы.
Что я принес к алтарю.
 
 
Конечно, я помню те ночи:
Мне было тепло с тобою,
И я не хотел прощаться,
Когда уходил по утрам.
Но сейчас я прошу об одном:
Господь, прими мою душу!
Судьба всех цветов на земле —
Вянуть с течением дней.
 

Никто не двигался. Семь минут и двадцать две секунды все сердца были обнажены и раскрыты для Пола.

Он поднялся, и зал поднялся вместе с ним, бешено аплодируя. Даже Дуг встал и хлопал, подняв руки над головой.

А я уже бежала по проходу, надеясь найти Пола, пока он не скроется в одной из гримерок. У входа за кулисы меня остановил охранник, и я потеряла минуту, роясь в сумке в поисках пропуска. Когда я наконец нашла его, охранник заставил меня прикрепить его на грудь и только после этого разрешил войти.

Я бежала по коридору, читая бумажки с именами, прикрепленные к дверям, но остановилась, почувствовав чью-то руку на своем локте.

– Нам надо поговорить, – сказал Лоринг.

– Через пять минут.

– Сейчас. – Он затащил меня в пустую туалетную комнату и захлопнул дверь. – Ты меня даже не видела, так?

Я оглянулась на дверь, и мне показалось, что она закрыта намертво. Навсегда. Побег невозможен.

– Я стоял слева, у самой сцены, в сорока футах от тебя. В какой-то момент ты смотрела прямо на меня, но не видела.

Я вспомнила Филиппа Оксфорда. Как он держался за ручку аварийного выхода, чтобы выскочить из горящего самолета, как только тот остановится. Я осторожно просунула руку за спину и попыталась нащупать ручку. Она была слишком далеко.

– Я больше не могу, – сказал Лоринг. – Я не могу больше притворяться, что когда-нибудь ты посмотришь на меня так же, как смотришь на него.

Я закрыла лицо руками и потрясла головой. Я ненавидела себя. Даже когда я пыталась перерезать вены, я ненавидела себя не так сильно. Для ненависти было три причины: первая – это то, что я сделала с Полом, вторая – то, что я делаю с Лорингом, и третья – то, что я так невозможно ошиблась во всем.

Все неправильные решения, принятые мной, как сирены визжали у меня в мозгу.

– Элиза, скажи что-нибудь.

Я знала, что он хочет услышать, но я тоже не могла больше притворяться.

– __Я говорила тебе, что ничего не получится. Я говорила, что не смогу дать тебе то, что тебе надо.

Лоринг яростно ударил кулаком по двери одной из кабинок, и она еще целых десять секунд крутилась на петлях.

Я смотрела на его ноги и пыталась вспомнить, на какой из них родинка.

– Я сдаюсь. Я не могу больше, – сказал он.

Я оглянулась вокруг, воспринимая все окружающее с необычной четкостью: запах мочи, яркий свет флуоресцентных ламп, придающий мертвенную бледность сияющей коже Лоринга, оглушительный грохот капель, падающих из крана в белую раковину.

Вот что значит быть в середине любви, подумала я. Быть в середине любви – это то же самое, что быть в середине войны.

Я стояла и прикидывала, когда мне можно будет убежать, разыскать Пола и рассказать ему всю правду.

Еще двадцать секунд, решила я и начала считать. Девятнадцать Миссисипи, восемнадцать Миссисипи, семнадцать…

Дверь за моей спиной распахнулась.

– Какая встреча, – сказал Лоринг.

Я видела не Пола, а его отражение в зеркале. Он все еще не снял дурацкую оранжевую шляпу, а через плечо у него висел рюкзак.

– А черт! – сказал Пол так, будто попал в специально расставленную нами ловушку.

Лоринг, не отрываясь, смотрел, как он подходит к раковине.