Текст книги "Как убить рок-звезду"

– Что вы можете знать о Дуге Блэкмане? Вы – женщины.

– Спасибо, что заметили, – среагировала Вера.

– Мне надо в туалет, – шепнула я ей.

Лоринг покачал головой и повернулся ко мне:

– Не обращайте внимания на Таба. Он провел почти год на гастролях и растерял все приличные манеры, если они у него когда и были.

У Лоринга был глубокий голос, и он говорил так тихо, что мне пришлось подойти к нему поближе.

– Что вы имеете в виду? – спросила Вера у Таба, взяв со стола два куска арбуза и протягивая один мне. – Женщинам не разрешается любить Дуга Блэкмана?

– Можете считать меня мужским шовинистом, – ответил Таб, – но Дуг – это мужик для мужиков. Женщины просто не могут понять такую боль.

– Ха! – выдохнула я.

Лоринг улыбнулся мне.

– А ты музыкант? – спросил Таб. – Если нет, значит, ты не понимаешь того, о чем говоришь.

– Она пишет о музыке, – объявила Вера.

Лоринг спросил меня, в каком издании я работаю но я только пожала плечами. Я знала, что «Соника» у него в черном списке. Идиот, который писал рецензию на его последний альбом, разнес его на клочки сравнивая каждую песню с песней его отца, и в итоге назвал его слабой имитацией мастера. А когда альбом стал первым номером в чартах, Люси Энфилл еще добавила оскорблений – начала засыпать его письмами с просьбой об интервью с портретом на обложке. Он терпел несколько месяцев, а потом написал ей сухое письмо, в котором сообщил, что не даст интервью «Сонике», даже если от этого будет висеть его жизнь.

Таб навис надо мной и начал играть с бахромой моего шарфа.

– Кто ты? Президент фан-клуба Дуга Блэкмана?

У него на подбородке была глубокая ложбинка, которая очень напоминала среднюю линию задницы, и я с трудом удержалась от смеха.

– Я просто знаю, что говорю, – сказала я, выдернув шарф у него из рук, и посмотрела на Лоринга в надежде, что он поддержит меня. Но когда наши глаза встретились, он немедленно уставился на свой нетронутый салат из помидоров, базилика и моцареллы, и я решила, что он застенчив до робости.

– Мне нужны доказательства поубедительней. Вера ухватила кубик сыра и засунула его в рот.

– Туб? Тоб? Ах, извините, Таб, видишь ли, так получилось, что моя подруга впервые занималась сексом как раз под эту пластинку. Поверь, девушки никогда не забывают подобные вещи.

– Вера!

Таб закусил верхнюю губу, от чего его подбородок еще больше выпятился вперед, и кивнул, глядя на Веру с явным интересом.

– Ты знаешь, – сказал он ей, – если убрать очки, то ты получишься очень даже ничего. Типа красотка-учительница. И пожалуй, ты меня убедила. – Он толкнул Лоринга локтем. – А тебя убедила, Лори?

– Меня не надо было убеждать, – сказал Лоринг, все еще глядя на помидоры.

Я чувствовала, что сейчас описаюсь. Как можно изящней я выплюнула два арбузных семечка на газон и потащила Веру искать туалет.

– Мать моя женщина! – выпалила Вера, когда мы входили в дом. – Ну и лицо у этого парня. Такой красавчик, что мне даже жарко стало.

Выйдя из туалета, я пошла искать Пола и обнаружила его минут через пять. Он направлялся к тенту с криком: «Сэмюэл, черт подери, Ленгхорн!»

Он обращался к Лорингу, который сощурился, глядя на него, и, очевидно, пытался вспомнить, кто это.

– Хадсон? – наконец сказал он, вытирая руку и протягивая ее Полу. – Черт меня возьми!

– Они поздоровались, как давно не видевшиеся однополчане. Пол поздравил Лоринга с недавним успехом. Тот отмахнулся и спросил, как дела у Пола.

– Ты – это «Бананафиш»? Кроме шуток, о вас много глума последнее время. Новые «Дроуно, да?

Пол закатил глаза и пригласил Лоринга зайти в «Кольца Сатурна» в этот четверг и решить самому.

– Мы собираемся в двухнедельное клубное турне по Восточному побережью. Это будет наш последний концерт в Нью-Йорке до выхода альбома.

Я подошла к Полу.

– А вот моя нареченная, – сказал он.

Лоринг слабо улыбнулся.

– Еще раз привет.

– Вы уже знакомы? – спросил Пол.

– Неофициально. – Лоринг протянул мне руку и представился смущенно и неуверенно.

– Элиза Силум, – сказала я, поправляя бретельку лифчика, все время выпадавшую из-под майки. – Кстати, может, придержишь своего друга? А то он рвется за моей невесткой в туалет.

– Он мне не друг, а ударник, – отшутился Лоринг.

Потом его глаза расширились.

– Минутку. Как тебя зовут?

Черт, подумала я. Он ведь не может знать.

– Ты работаешь в «Сонике», так?

Я потрясла головой, а Лоринг засмеялся и кивнул.

– Да, я знаю. Ты – та девушка, которая в Кливленде изнасиловала моего отца.

– Попалась, – шепнул Пол.

– А почему ты мне там не сказала? – Лоринг указал рукой на тент с буфетом.

– Я знаю, что ты не большой любитель «Соники».

– Забудь о «Сонике». Отец так много о тебе рассказывал, что мне кажется, мы знакомы.

Я не могла в такое поверить.

– Только хочу заметить, что я его не насиловала, я…

Но тут к нам подлетела миссис Винкл, чтобы сообщить Лорингу, что ее шестнадцатилетняя дочь хочет с ним сфотографироваться. Когда она тащила беспомощную рок-звезду прочь. Пол помахал рукой и крикнул:

– Еще увидимся, Сэм!

– Через год на моем месте можешь оказаться ты, – крикнул в ответ Лоринг, махая рукой, как уходящий на войну.

Часть вторая
Сплошное разочарование

* * *

Лоринг попал, и сам понимал это. Он слышал тревожные звоночки, и внутренний голос подсказывал ему, что самое умное, что он может сделать сейчас, – это развернуться, уйти и смешаться с толпой на Хьюстон-стрит.

Голос говорил: «Беги».

Еще он говорил: «Дурак».

Но к сожалению, голос Таба был громче:

– Вон она. У бара.

Лоринг понял, что бессмысленно скрывать причину, приведшую его в «Кольца Сатурна». Весь последний час – нет, всю последнюю неделю – он твердил себе, что просто хочет послушать группу. Но когда у бара он увидел ее – подбородок подперт кулачком, за ухо лихо заткнут какой-то тропический цветок, – он уже точно знал, что группа здесь ни при чем.

Она его еще не заметила. Всем ее вниманием безраздельно владел одноглазый бармен, похожий на падшего ангела, подробно объяснявший, как можно узнать расстояние до центра грозы в милях, элементарно подсчитав, сколько секунд прошло между вспышкой молнии и громом.

Некоторые думают, что бывает молния без грома, – говорил он. – Невозможно. Ты его не слышишь, но это не значит, что его нет.

Лоринг не хотел прерывать эту содержательную хотя и одностороннюю беседу об удивительных феноменах метеорологии. Но если он надеялся остаться незамеченным, ему не надо было брать с собой Таба.

– Да не стой ты как дубина. Перестань пялиться и иди поздоровайся.

– Я не пялюсь.

– Блин, ты же рок-звезда. Хоть телефон у нее возьми.

– Таб, она обручена.

В этот момент она обернулась и замахала рукой.

– Элиза Силум, – промямлил Лоринг, притворяясь, что удивлен встречей.

Она извинилась перед барменом и развернула свой высокий стул к Лорингу.

– А Пол думал, что ты не придешь.

И Лоринг немедленно решил, что останется. Ради Пола.

Таб поцеловал Элизе руку и сказал, что пойдет наверх занимать столик.

Лоринг не знал, с чего начать разговор, и поэтому предложил ей еще выпить.

– Конечно, – сказала она, – мартини. Только вода и оливки.

Наверное, у него был растерянный вид, потому что через секунду она прибавила:

– Скажи Иоанну Крестителю, что для меня. Он знает.

– Кому?

Ее улыбка могла бы разрушать крепостные стены.

– Бармену.

– Два мартини, – сказал Лоринг бармену, которого, очевидно, звали Иоанном Крестителем, – как она любит.

Как только сверху донеслись звуки настраиваемых инструментов, Элиза тронула его за руку и позвала наверх.

– Ты обязательно должен услышать первую песню, – объяснила она.

Поднимаясь за ней по ступеням, Лоринг предавался мрачным мыслям, но при этом, не отрываясь, смотрел, как она двигается. Легкое кружево на ветру, подумал он. У нее не походка, а дыхание.

Элиза подошла к столику в углу, за которым уже сидели Таб и девушка, которую Лоринг видел на пикнике.

– Я нашел здесь учительницу, – сообщил Таб. – Ее зовут Вера. Она замужем за братом Элизы. Правильно я понял? – Он взглянул на Веру.

– Молодец, Туб. – Вера повернулась к Элизе: – Ух ты! Пошла за стаканом воды, а вернулась с ним. Как у тебя получилось?

Лоринг сел справа от Элизы и исподтишка наблюдал за тем, как она смотрит на Пола, подходящего к сцене. Она была будто под гипнозом, и он в десятый раз сказал себе, что не надо было сюда приходить.

От первой песни захватывало дух, как от катания на американских горках. Вторая была даже лучше – медленная, цепляющая мелодия настолько точно совпадала с чувствами самого Лоринга, что он ощутил физическую боль. Особенно если признать, что эти чувства он испытывал к той же девушке, о которой наверняка написана песня.

Пол помнил, что тогда – во времена «Имперос Лаундж» – Пол уже был одаренным певцом и музыкантом, но тогда они оба были молоды и неопытны. А концерты были только акустическими. Теперь его повзрослевшая, усиленная электроникой музыка с мощным ритмическим драйвом явно переросла этот маленький клуб и принадлежала уже тому миру, где обитают большие таланты – миру призрачному, но, несомненно, существующему.

В нем было «что-то», о чем так часто говорят, не называя. И этого «что-то» в Поле Хадсоне была прорва.

Во время короткой паузы Таб наклонился к Лорингу.

– Послушай, Лори, у тебя и здесь есть поклонницы.

Его откровенно разглядывали три девушки, сидящие за соседним столиком. Он наклонил голову и уставился на стол, размышляя о том, из чего он сделан – из сосны или из клена. Вскоре он почувствовал, что его трогают за плечо.

Девушка номер один попросила автограф, и Лоринг его дал. Девушка номер два спросила, не купит ли он ей чего-нибудь выпить, и он отказался. Самая высокая из них, девушка номер три, которой, похоже, еще не было семнадцати, засунула руку в его карман и попыталась ухватиться за член.

Он чувствовал себя дичью, на которую направлены прожекторы, и, наверное, примерно так и выглядел, потому что Элиза встала и сказала: «Давай выбираться отсюда», когда началась последняя песня.

За сценой на полу сидела миниатюрная девушка и красила ногти на ногах. Элиза назвала ее Квинни, и Лоринг пожал ей руку.

– Да, ну ты и правда красавчик, – оценила его Квинни.

Обычно после таких комментариев он поспешно выходил в ближайшую дверь, но на этот раз комплимент был сказан таким непочтительным и ироничным тоном, что, похоже, девушка просто дразнила его. К тому же фраза подразумевала, что ей уже говорили, что он красавчик. И Лоринг надеялся, что об этом ей сообщила Элиза, хотя и сильно в этом сомневался.

Он присел на край кушетки и прислушался к голосу Пола, доносящемуся через стену.

– Черт, он правда очень хорош.

Элиза кивнула, и даже самый бесчувственный человек понял бы, как она обожает этого парня.

Она шлепнулась на кушетку рядом с Лорингом, и ее колено коснулось его ноги.

– Ты знал его раньше меня. Выдай грязные подробности.

Лоринг засмеялся:

– Расскажу историю, которую запомнил. Я как раз собирался жениться, а Пол тогда убеждал меня, цитирую, что «брак – это институт, созданный специально для дебилов и евнухов». Похоже, ты оказала на него положительное влияние.

– Ну, я ему напомню, когда придет.

– Что ты мне напомнишь? – Пол вошел в комнату и повесил мокрое от пота полотенце ей на шею.

– А плюс В равняется С, – ответила она, обнимая его так, чтобы коснуться всего его тела сразу. – Если брак для дебилов и евнухов, а ты определенно не евнух, значит, ты – дебил.

– Постой… – Пол сел на ручку кушетки. – Официантка из «Имперос Лаундж» заплатила мне, чтобы я ему это сказал. Они там все были влюблены в Сэма и если бы я смог его отговорить, получил бы сто баксов.

Комната начала наполняться людьми. К Полу подошел какой-то человек из звукозаписывающей компании и увел его общаться с местным концертным промоутером, но сначала поблагодарил Лоринга за появление на концерте и сказал, что надо как-нибудь пообедать всем вместе.

– Да, обязательно надо, – вежливо согласился Лоринг.

– Через две минуты подойди и вызови меня по срочному делу, – проговорил Пол на ухо Элизе, играя с ожерельем на ее шее.

– Неужели твой отец правда употребил слово «изнасиловала»? – спросила Элиза, когда Пол вышел.

Лоринг решил, что как раз то, как она говорит и слушает, и делает ее такой привлекательной. Эта девушка действительно умела сосредоточить все внимание на человеке, с которым разговаривала. Неудивительно, что отец так разоткровенничался с ней.

– Ну, правда?

– Да, – подразнил ее Лоринг, – но в хорошем смысле. Ты произвела на него впечатление.

Она просияла. Понятно, она была одна из них. Из служителей культа Дуга Блэкмана.

– Ты знаешь, я ведь тогда тоже был в Кливленде. У меня был концерт в Сент-Луисе, а потом я прилетел в Кливленд, чтобы провести выходные с отцом. Он оставил записку в моей комнате, чтобы я зашел. Он хотел познакомить меня с тобой.

– Почему же ты не зашел?

Лоринг задавал себе этот вопрос всю последнюю неделю.

– Было поздно. Я устал. Наверное, я лег спать.

– Надо же, мы вот на столько разошлись. – Она показала на сколько, сблизив большой и указательный пальцы. Но к сожалению, в отличие от него, она не находила ничего трагического в этом капризе судьбы.

– Кажется, две минуты прошли, – сказал Лоринг.

Она предложила ему выпить и сказала, что они с Полом сейчас вернутся. Но, не найдя Таба, а зато увидев, как целуются в углу Элиза с Полом, Лоринг решительно надел шляпу, выскользнул через заднюю дверь и пришел к выводу, что в его интересах сделать так, чтобы никогда больше не встречаться с Элизой Силум.

* * *

В понедельник утром Терри Норт вызвал меня к себе в кабинет. У него на голове были наушники, как у оператора, и, увидев меня, он замахал рукой.

– Маг! Садись. Садись!

У него за спиной стояла Люси со сложенными на груди руками и такой кислой гримасой на лице, будто она держала во рту столовую ложку уксуса.

Если бы Терри не выглядел довольным, я бы решила, что меня ждут крупные неприятности.

– Сама ей скажешь или я? – спросил Терри у Люси.

– Сначала – папаша, теперь – сынок. – Она почти не раздвигала губы. – Это как же классно надо отсасывать!

Я понятия не имела, о чем речь, но то, что Люси разговаривает со мной как со шлюхой, уже здорово достало меня. Я бросила на нее уничтожающий взгляд и повернулась к Терри.

– О чем она говорит?

– Этот парень отшивал нас целый год, – объяснил он. – Он даже не поленился написать письмо, чтобы мы от него отстали. А потом ни с того ни с сего звонит его менеджер и говорит, что он даст нам интервью, но с одним условием – статью должна писать Элиза Силум.

– Что?

– Поздравляю, Маг, – Терри протянул мне листочек, на котором были написаны дата, время и адрес, – ты только что получила задание на статью с фотографией на обложке. И еще ты получаешь прибавку.

18 сентября 2001 года

В прошлый вторник я проснулся с суперстояком. Будильник разбудил меня посередине сна, в котором я без устали складывал американскую классику массового производства. Не успевал я сложить очередную пару джинсов, как приходил новый покупатель и разворачивал, я опять приводил их в порядок, и тут же приходил следующий и опять все портил. После примерно десяти вредителей появилась Элиза и потащила меня в кабинку для переодевания.

Как только сон начал становиться интересным, включился радиобудильник и заиграл сакс, исполняющий вступление к «Baker Street», а моя нареченная проснулась и собралась на утреннюю пробежку.

Я перевернулся к ней лицом, прижался окаменевшим членом к ее бедру и взмолился, чтобы она притворилась, что сегодня понедельник. По понедельникам она не бегает. По понедельникам она остается в постели и снисходит к моим нуждам.

Она поцеловала меня в плечо и прошептала, что сегодня вторник, так соблазнительно, что после этого вылезать из кровати было просто преступно.

– Не отказывайся от этой мысли, – все-таки прибавила она. – Я вернусь, и сразу же начнется понедельник.

Я снова заснул. Меньше чем через час с грохотом распахнулась входная дверь, и я услышал, как Элиза в ужасе выкрикивает мое имя, до бесконечности растягивая его единственную гласную букву. Радиобудильник уже не работал, но у меня в голове еще звучал Джерри Рафферти, поющий «Еще один год – и ты будешь счастлив, всего один год – и ты будешь счастлив…»

Я уже сидел на кровати, когда она ворвалась в комнату. У нее были мокрые глаза, и она коротко и очень быстро дышала. Я лихорадочно ощупал ее голову, лицо и руки. И хотя я еще не до конца проснулся, мне показалось, что она в порядке, только на майке спереди были какие-то пятна, будто ее вырвало сникерсом.

– Что случилось? – спросил я. – Тебе плохо?

Она попыталась объяснить, но заговорила слишком быстро. Что-то о том, как она бежала по Бродвею и как остановилась и смотрела, потому что уже знала даже до того, как это случилось. Я ничего не понимал. И знаешь, что странно? Что в этот момент я думал о том, какая она сейчас красивая. Ресницы блестели от слез, и каждая ресничка была отдельной, как будто она их расчесала.

Я попросил ее замолчать, сделать глубокий вдох и начать сначала. После этого я смог разобрать несколько фраз. Что-то о том, что «слишком низко» и «слишком быстро», но она все еще сильно всхлипывала и заикалась как ребенок, который очень долго по-настоящему плакал, и я все-таки не понимал, что случилось.

Наконец она тяжело сглотнула и выговорила: «Самолет».

Она уверяла, что видела крушение самолета.

Почувствовав мое недоверие, она схватила меня за плечи, стала трясти и лихорадочно повторять, что она на самом деле видела это и подумала, что этот самолет сейчас должен разбиться.

– И он правда разбился! Разбился! – кричала она.

Я все еще не мог поверить ей. Всякий раз, когда она видит самолет, она замирает на месте и не сводит с него глаз, и она всегда думает, что он сейчас упадет прямо ей на голову.

– Я видела, – в тысячный раз повторила она. За всю свою, черт подери, жизнь я не видел, чтобы кто-то был так напуган. Она говорила, что я ничего не понимаю и что он «врезался в одно из этих высоких зданий». Она сказала, что это, кажется, был «Боинг-757», но она не уверена, потому что он летел слишком быстро и врезался так точно, будто специально целился.

Это уже начинало пугать меня. Она была в шоке, и я подумал, что, может быть, придется вызвать врача. Но прежде чем я успел еще расспросить ее, она вскочила и вылетела из комнаты.

Я натянул штаны и побежал за ней. Она уже сидела на полу перед телевизором. Не самая хорошая мысль. Примерно год назад, когда у побережья Калифорнии разбился «ДС-10», она часами смотрела все новости и потом несколько дней не могла спать. И я не собирался допускать повторения этого.

Я хотел выключить телевизор, но перед этим все-таки взглянул на экран. И разумеется, я не был готов к тому, что там увидел. Я опустился на пол рядом с ней, пытаясь осмыслить ужас, творящийся совсем рядом с нами.

Только теперь я услышал звуки сирен. Город выл за нашими окнами, и знаешь, о чем я подумал в тот момент? О том, что мне надо закурить. Жалкая личность. Манхэттен пытаются разрушить, а могу думать о никотине. Вчера вечером я выкурил последнюю сигарету в пачке и сейчас был в полной жопе.

Я помню, как несколько раз моргнул, чтобы убедиться, что мне все это не кажется. И я помню, как наклонял голову и рукой закрывал глаза Элизе, чтобы она не видела, как второй самолет врезался во вторую башню, рядом с горящей первой.

В маленькой комнате с раскрытым окном и работающим телевизором страшные крики приобретали стереозвучание. Мы чувствовали их всем телом. И не отрывали глаз от продолжающегося на экране кошмара. Мы видели огонь и дым. И людей, падающих из окон небоскреба. И некоторые из них падали, как падают уже мертвые. А другие махали руками и хотели жить.

– Они пытаются лететь, Пол, – сказала Элиза, и в голосе звучало какое-то странное уважение.

Я уже плакал тогда. Слезы скатывались на голову Элизе, и ее волосы стали влажными.

В какой-то момент она выкрикнула имя Майкла и бросилась к телефону. Их номер в Бруклине долго не отвечал, и у нее уже началась паника, когда Майкл наконец взял трубку. Она наорала на него за то, что они могут спать в такой момент, и потом, убедившись, что они с Верой находятся далеко от Манхэттена, бросила трубку мне на колени.

– Что с ней стряслось? – спросил Майкл, и я сказал ему, чтобы он включил телевизор.

Майкл заставил меня поклясться, что я не на секунду не оставлю Элизу одну, и я пообещал, что даже в туалет буду водить ее за руку.

После падения второй башни в комнату начали проникать дым и пыль. Мы закрыли окна, но все равно дышать стало трудно. Во всем доме была странная тишина. Как будто все или убежали, или тоже забились в угол от страха.

Мы не выходили из квартиры три дня. Мы сидели перед телевизором, ели перед телевизором, спали и занимались перед ним любовью с отчаянием и неистовством, плакали перед, черт подери, телевизором и думали о том, что пришел конец света, не отходя от него.

Ни разу за последние восемь лет мне не приходилось обходиться без сигарет так долго. Меня трясло, и от головной боли уже не помогали никакие таблетки, но Элиза была еще слишком напугана, чтобы выйти на улицу, а я не мог оставить ее одну.

Мы проводили много времени, рассуждая о всяких вещах, которые раньше считали самыми важными. Альбом, сингл, моя самодовольная принципиальность. Все это неожиданно показалось таким глупым.

Время покажет, подумал я.

Точно я знал только одно. На ближайшие сто лет можно оставить надежду, что Элиза когда-нибудь станет авиапассажиром.

С вами был Пол. До свидания. И храни вас Господь.

Все.

* * *

Улицы были еще пустыми, когда я шла брать интервью у Лоринга Блэкмана. Несколько продавцов поливали из шлангов тротуары перед своими магазинами, пара человек с хмурыми лицами выгуливали собак, но в поезде метро, кроме меня, не было ни одного человека.

Город всегда бывал пустынным по утрам в воскресенья, и обычно мне это нравилось, но сейчас я еще не чувствовала себя в безопасности на улицах. Единственное место, где я чувствовала себя в безопасности, – это в своей квартире рядом с Полом. Тишина в городе была еще сумрачной, воздух пах погребальным костром, и каждый звук заставлял вздрагивать.

Последние две недели я ходила только на работу и домой, редко выходя за пределы Людлоу-стрит. О том, чтобы пойти в центр, не могло быть и речи. Нулевой уровень находился всего в двух милях к югу от нашего дома.

Сегодняшний день должен был стать большим событием. Заглавная статья. Я почти год ждала задания, которое даст мне шанс почувствовать себя настоящим журналистом и, возможно, доказать наконец что-то Люси Энфилд. А сейчас все это не имело никакого значения. Как бы сильно мне не хотелось, чтобы все было по-прежнему.

Неповторимые черты Нью-Йорка – небоскребы, метро, люди, круговорот культуры и искусства – все обратилось в memento mori. Вместо радостного волнения пришел страх. Вместо уверенности – сомнения. Вместо желаний и надежд – основной инстинкт выживания.

Проходя мимо парка, я вглядывалась в лица редких прохожих. Они были испуганными и изможденными. Как лица сирот. И все в городе, и мы с Полом тоже были сиротами.

Лоринг жил на Семьдесят седьмой улице, между Центральным парком и авеню Колумба, на верхнем этаже красивого довоенного здания, прямо напротив Музея естественной истории. Лысый швейцар с усталыми глазами ждал меня. Он назвал меня по имени, как только я вошла, и проводил до лифта, который доставил нас прямо в гостиную Лоринга. Две стены в ней были стеклянными и выходили на парк и на музей.

– Мистер Блэкман придет через несколько минут, – сказал швейцар, очень напоминавший дядюшку Фестера из «Семейки Адамсов». – Он просил, чтобы вы чувствовали себя как дома.

Первое, что я заметила, был кондиционер. После прогулки под теплым солнцем квартира Лоринга напомнила мне Кливленд в декабре.

Дядюшка Фестер ушел, а я начала изучать квартиру. Хотя основными цветами стен и мебели были различные оттенки синего и серого, она была наполнена естественным светом. И казалась удобной и обжитой, отчасти потому, что в ней было заметно присутствие детей. У Лоринга было два сына-близнеца поэтому повсюду валялись игрушки и еще пара восхитительных детских кроссовок.

Войдя в спальню, я убедилась, что у Лоринга есть домработница: кровать была застелена в безупречном стиле пятизвездочных отелей – соблазнительном и недоступном одновременно.

Потом я поиграла в детектива в ванной: серый кафель на полу, бежевая мраморная раковина, бежевые полотенца и душ с тремя головками. Из лекарств я обнаружила только аспирин и детские жевательные витамины. Лоринг пользовался одеколоном с манящим перечным запахом, вощеной зубной нитью, станком «Жилетт», обычным дешевым шампунем, а рядом с унитазом лежал сборник «Налегке» Марка Твена.

Через холл, напротив спальни Лоринга, находилась просторная гостевая комната, которая к тому же служила хранилищем для платиновых дисков, инструментов и прочего музыкального хозяйства. В другой комнате были две детские кроватки, два маленьких столика, два навороченных компьютера и светящаяся в темноте модель Солнечной системы на потолке.

Большую часть гостиной занимал диван, состоящий из нескольких секций, а на нем валялись разобранная палатка, подушки и большая коробка «Лего». Когда наконец появился Лоринг, судя по одежде с пробежки, он вместо приветствия сразу начал извиняться за все одновременно: за то, что опоздал, за то, что еще не готов завтрак, и за то, что мне пришлось работать в воскресенье, и за беспорядок на полу. Мне показалось, что он чувствует себя неловко, будто он пришел ко мне в гости, а не в собственную квартиру, и я тоже занервничала.

Я обняла его, потому что мне это казалось простой вежливостью, раз мы были знакомы, и потому что после одиннадцатого сентября в городе появилось настроение какого-то всеобщего братства, но это не разрядило обстановку. Он неловко обнял меня в ответ, и я подумала, что, если эта напряженность не пройдет во время интервью, ничего хорошего у меня не получится.

– Мальчики спали здесь этой ночью, – сказал он, кивнув на диван. – Они хотели пойти в поход, но мы нашли компромисс.

Под мышкой он держал пакет с бубликами и пончиками.

– Тебе не кажется, что это глупо? Это интервью? Я имею в виду… когда в мире такое творится…

– Я сама об этом думала, пока шла к тебе. Но ведь Руби хочет, чтобы мы все как можно быстрей вернулись к нормальной жизни, так? Давай сделаем это ради мэра.

Я постаралась улыбнуться, и он улыбнулся в ответ. Мы как будто заключили соглашение.

– Ради мэра… – согласился Лоринг.

Я прошла за ним в кухню, похожую на камбуз, где все было из нержавеющей стали. Напротив холодильника стоял небольшой стол в виде барной стойки с четырьмя высокими стульями. Лоринг, пока наливал в чайник воду, объяснял причины своего опоздания: сначала он отвел двойняшек поесть блинчиков, потом сделал «короткую пробежку», как оказалось, в восемь миль, а потом зашел купить чего-нибудь к завтраку.

– Я понимаю, что у тебя есть занятия поинтересней, чем ждать меня все утро, но можно я очень быстро приму душ?

Интересно, он использует все три головки?

Пока он не ушел, я попросила одолжить мне свитер.

– Тебе холодно?

– Я близка к точке замерзания.

Он засмеялся, покрутил термостат в холле и ушел. Пока он изводил городской запас воды, я достала из шкафчика тарелку, разложила на ней бублики и пончики и заварила чай.

Лоринг вернулся меньше чем через пять минут и принес с собой запах одеколона, который показался мне еще лучше, чем был во флаконе, – он напоминал о сексе на свежескошенной траве после летнего дождя. Он протянул мне серый кашемировый пуловер, который я сразу же надела. Рукава оказались на несколько сантиметров длиннее моих рук.

Он пришел босиком, в футболке шоколадного цвета и темно-синих штанах в тонкую полоску. Кожа была еще влажной после душа, а загара было ровно столько, сколько требовалось, чтобы эффектней оттенить мягкие карие глаза.

Он был невозможно хорош. Я решила, что никакой беды не случится, если я признаюсь в этом хотя бы себе и потом, разумеется, Вере. У него были такие безукоризненные черты, что я чувствовала неловкость, находясь с ним в одной комнате, будто стыдясь за собственное несовершенство.

– Это твои сыновья? – Я кивнула на многочисленные фотографии на холодильнике.

– Да. – Он встал сзади и стал показывать из-за моего плеча: – Это – Шин, я вот это – Уолкер. Им недавно исполнилось пять лет.

У абсолютно одинаковых мальчишек были заразительные хулиганские улыбки и длинные волосы до плеч, как раз такие, какие были у Рекса и Спайка в моей мечте.

– А это жена? – На одной из фотографий с близнецами была женщина.

– Бывшая жена, – поправил Лоринг.

У нее было открытое и милое лицо.

– Красивая.

В кивке, которым ответил Лоринг, не было ни сожаления, ни обиды. Он рассказал, что она живет в этом же доме на третьем этаже. Раньше там была их общая квартира, а когда они развелись, он купил себе этот пентхаус, чтобы быть поближе к мальчикам.

– А неловких ситуаций не случается? Например, ты приглашаешь к себе девушку, вы едете в лифте, на третьем этаже он останавливается, и входит твоя бывшая?

Он усмехнулся.

– К сожалению, последнее время у меня таких проблем не возникает. Но в любом случае мы с Джастин друзья. И хорошо друг друга понимаем.

Он взял поднос с нашим завтраком и пошел в гостиную. Я шла следом, вдыхая его одеколон.

– Ладно, если вы так хорошо понимаете друг друга, почему вы развелись?

Он поставил поднос на низенький столик и попытался сбросить на пол палатку.

– Может, сначала поговорим о чем-нибудь другом, а потом я постараюсь ответить на личные вопросы?

– Извини. Честное слово, я бы вообще с удовольствием не задавала таких вопросов. Но, учитывая, что почти все песни в альбоме «Ржавчина» о том, как разрушается любовь, избежать их будет довольно трудно. Другими словами, либо ты решаешься быть откровенным, либо отсылаешь меня домой без интервью. И я очень прощу тебя не делать этого, потому что моя начальница спит и видит, когда у меня случится облом.

– Люси Энфилд? – Тон был мягким, но симпатией в нем и не пахло.

Я кивнула.

– Представляешь, когда я получила это задание, она тут же послала меня в магазин за скрепками чтобы напомнить, кто здесь начальник.

– Ну хорошо, тогда буду отвечать.

Я пересела с дивана на пол и, испытывая ностальгию, открыла коробку с «Лего». Лоринг опустился на ковер рядом, соединил пару голубых пластмассовых кубиков и, пока я выпытывала у него подробности его неудачного брака, присоединял к ним все новые фрагменты.

Сначала он отвечал очень сдержанно, но потом отвлекся на другую тему и увлеченно заговорил о колледже. Я забыла, где он учился, и спросила его об этом.