Текст книги "Исорропиус: Добро пожаловать домой"

– Я вернусь в школу и расскажу всё Джону, – скрывая печаль перед детьми добавила Люсинда Моррисон. Мёрфи при упоминании директора сурово, почти что сердито кивнул. Его дочь раскрыла портал для отца, а после и для гончих в неполном составе.

Рикмус вошёл в допросную, испугав своим появлением побледневшего охранника, который сковывал вырывавшегося и оравшего Дэккера.

– Переместитесь в тюрьму и приведите Квентина Кэндалла в комнату мирьеры Элис Милс, Гостевая 4-Д. Дайте ему возможность привести себя в порядок, отдохнуть. Я прикажу, когда их нужно привести в допросную 5-Б. А ты, дружище… – он восстал над подростком ястребом, не сводя выискивающих глаз. – Я надеюсь, ты найдёшь весомые оправдания тому, что пытался убить меня.

Глава вторая. Двое

В апартаментах Элис зеркальный потолок, плинтуса, усеянные серебряными лианами, несколько дверей: в ванную, спальни и на балкон. Рядом с выходом на балкон стоял широкий плазменный телевизор на чёрной, как пустота, тумбочке. Огромнейшая кровать с узорами ртутных оттенков – будто Рикмус специально подобрал именно это помещение для отдыха угрей

Как только девушка легла на кровать, растворилась в мягком матрасе, с наслаждением откинула голову на подушки и прикрыла глаза. Не заметив, как дремота охватила её, сладко засопела. Спустя время дверь, даже не скрипнув, раскрылась и в комнате послышались неспешные шаги. Кэндалл потянул за резинку и распустил длинные, уходящие за лопатки спутанные тёмно-каштановые волосы. Улыбка заиграла на губах Кэндалла, когда он заметил солнечный свет из окна.

За угрём следовал официант. Он тратил все силы на то, чтобы сдержаться, не сбежать, не уронить подносы. Взгляд Квентина упал на спящую Элис. Он перехватил подносы и поставил их на прикроватный столик. Работник отступил, испуганно раскрыв глаза и захрипев, чуть ли не выбежал из комнаты. Это означало, что весь КЦ скоро заполнится слухами.

Рикмус Мёрфи позаботился, чтобы заключенных кормили недорогой, но сбалансированной и вполне съедобной едой, а не куском заплесневелого хлеба, как во времена Аздели. Перед глазами угря лежала румяная курица с хрустящей золотистой корочкой, от которой веял пар. На гарнир – печёный лозус с приправами, салат из овощей, фруктовая нарезка и несколько стаканов воды. Рассматривая вкусную еду, которую не видел годами, Квентин не заметил, как его руки покрылись мелкой дрожью. Вдохнул аромат – вся еда свежая, подсоленная! Кэндалл расправил плечи и почти что накинулся на обед, изредка поглядывая на дверь в апартаменты, чтобы никто не помешал ему поесть. Вилкой отделив белое волокнистое мясо, он с зажмуренными глазами положил кусочек на язык и медленно, смакуя каждое мгновение пребывание еды во рту, не сдержал слёз. Это было непросто вкусно. Такое маленькое и обыденное слово не опишет того, что ощущал угорь. Если бы Элис не спала и спросила, как он, молодой человек разревелся бы от счастья.

Солоноватый сок приправленного мяса мановением перышка прошёлся по горлу. Квентин ел и ел, сидя на коленях. Поначалу он беспокоился и старался не шуметь, чтобы дать сестричке поспать, но с каждым кусочком забывал обо всём и всех вокруг. Когда Кэндалл жадно проглатывал изумительную еду, даже лозус – простецкое и привычное блюдо для верэбриумцев, всё шире улыбался. Вдруг из зацикленных возвращений вилки к тарелкам он обронил её. Звонкое падение зазвенело в ушах выдернутой изо сна Милс.

– Я не хотел будить тебя. Прости, – Квентин нагнулся за вилкой и его длинные волосы упали на лицо. Когда он выпрямился, Элис заметила покрасневшие глаза. Она впервые рассмотрела угря при ясном свете. На щетине и в волосах кусочки хлеба, мокрое желтоватое пятнышко и зерно лозуса, кусочек кожицы от курицы на рубахе. Тоскливая, но не менее блаженная улыбка выступила на дрогнувших от сожаления губах девушки.

– Ты как? – тихонько спросила она.

– Видимо, немного испачкался, – юноша проследил за взглядом Элис и уже убирал остатки еды. – Доем, приму душ и стану самым счастливым человеком на планете. Как ты себя чувствуешь? Тебе больше не больно?

– Только неприятное, какое-то ноющее ощущение в спине. Как будто мне воткнули иглу, вытащили, а порез и внутреннее пространство раны осталось.

Взгляд Милс мельком упал на балкон. Поднявшись с кровати, она повернула белоснежную, чистейшую ручку, словно ни одна пылинка не имела право упасть на неё. В номер хлынула зимняя прохлада. Детскими глазами заприметив небо, Кэндалл словно вспомнил о его существовании, оставил еду и встал за Элис.

Под ногами ребят простиралось тридцать метров. Вечные деревья внизу почти что доставали своими толстыми листами до здания. Над головами апартаменты при КЦ возвышались ещё на несколько этажей.

Квентин бегал глазами по небу в поисках эры, но, увы, их номер находился не на солнечной стороне, что очень опечалило парня.

При ярком дневном свете Милс ужаснулась, когда синяки под глазами Кэндалла оказались глубже, а тон кожи сравним с цветом стали. Она зацепилась взглядом за блекло-малиновый шрам на шее. К горлу подкатил ком горечи и тошноты. Милс опустила взгляд вниз, зажмурившись.

Что он пережил? Почему Рикмус не поддерживал здоровье заключенного, если знал, что он не виновен? Сотни вопросов пожирали её голову. Положив руки на затылок, словно защищаясь, Элис тягостно вздохнула. Квентин прервал нависшую тишину.

– Если всё получится, в этом году отпраздную свой день рождения. Как полагается, на свободе. Я куплю вкусный торт. Ты любишь торт с шицидой? – ответив на собственную недальновидность, угорь приглушенно хмыкнул. – Ты ж с Нэр-Мара, там такое не растёт. Шицида – кислая ягода, но ты не поверишь, какая она на вкус со взбитыми сливками. Если меня запечённая курица так впечатлила, то мне даже страшно представить, что сделает со мной эта вкуснятина! Гостей будет немного, уверен. Ты, да я, да мы с тобой. Если повезёт, найду пару знакомых, которые захотят видеть меня. Я найду все мои любимые песни, сам сделаю свечки.

Выслушивая мечтания угря, Элис прикоснулась к сжимавшемуся сердцу и стиснула зубы. Тоска тянула гоняющий кровь орган к низу живота. Боль за другого – вот что она испытывала.

– Я не знаю, что тебе подарить.

– Всё что угодно. Я не очень привередлив.

Кэндалл приглушённо засмеялся. Он убрал половину волос за ухо и поднял блёкло-зелёные глаза на спасительницу. Взгляд медленно угасал, юноша спрятал лицо за скомканными волосами.

– Вся моя жизнь на дне Эрикола, – он опустил голову к запястьям и щёлкнул тревожно дрожащими пальцами. – Умоляю тебя, всегда держи себя в руках, чтобы не оказаться там же, – Кэндалл отстранился от подоконника и мельком взглянул на спину Элис. – Никогда не мог найти медицинского объяснения нашим шрамам. Твой через пару дней начнёт темнеть, – худощавые длинные пальцы слегка приподняли обугленный край футболки. На месте попадания грозового копья остался иссиня-чёрный шрам с глубоко-кобальтовыми и белыми жилами. Кэндалл приподнял свою рубаху. На левом боку старая отметина – шрам, оставленный природной молнией по неосмотрительности. Белых нитей, исходящих от места попадания разряда, уже не видно – с годами они почернели. – У тебя такие же голубоватые линии, как и у меня. Раньше мне казалось, что это – сгустившиеся, запёкшиеся вены и нервы. Я получил отметину в конце десятого класса, после неудачной тренировки. Решил, дурак, схватиться за настоящую молнию, она соскочила. Слышала бы ты мой вопль…

– Представляю, – Милс поправила футболку и грустно усмехнулась.

Квентин ненавидел, презирал плюнувших в душу людей, но, шагами меряя тюремную камеру, юноша трепетно воображал, как встретится с ними. Не сдержит слёз? Бросится к ним на шеи? Язык будет заплетаться, он не сможет произнести ничего внятного? Будет обвинять их в случившемся, будет радоваться, рыдать, смеяться?

Ему хотелось верить, что он даже не посмотрит в сторону брата и родителей, но он понимал, что реальность часто отличается от человеческих ожиданий. Внешняя злоба из-за гордыни и открытое презрение после беспочвенного обвинения сдерживали поток радостных чувств. Гнев, обида угря были сильнее, чем любовь. Ненавидя бросивших его людей, он с благоговением принимал ложь о том, что виновны в случившемся только они. До того, как Кэндалл возненавидел мир, который допустил такой несправедливости к нему, он жаждал оставить близких людей светом в гниющем от уныния сердце, но годы заключения сделали своё. Пытки, издевательства и унижения заставили Квентина ненавидеть мир, жизнь в котором когда-то казалась ему благословением.

Он перестал представлять себя на месте предателей и возненавидел их. Воспоминания оказались спрятаны за сотнями замков. Изредка они колотились в израненную душу угря и вызывали тем самым приступы гнева, слезливого удушья, бешенства и омерзения к самому себе.

– Их настолько коробила наша фамилия, что они просто заменили её, – голос Кэндалла прозвучал тихо. Элис поначалу даже не расслышала его. – Были Кэндаллами, стали Дэккерами. Почему бы и нет? Старший сын опорочил род, может быть, из младшего что-то хорошее выйдет?

Кэндалл тяжёлыми шагами покинул балкон и прошёл в ванную комнату, включил свет и закрыл дверь на защёлку. Серые плиты на стенах окружили его. Элис поёжилась и вернулась в комнату.

Что он будет делать, если память семьи подтвердит его виновность? Значит, воспоминания родителя и Уилла окажутся ложными. Кто их испортил? Для какой цели? Чтобы весь мир возненавидел людей? Или кто-то просто решил, что страдания для невинного угря то, чего он заслуживает?

Сбросив на пол перед душевой кабинкой рубаху и штаны, он закрылся в цилиндрических, непрозрачно-матовых стеклянных стенках и повернул кран. Тёплая вода приятно обволокла лицо, шрамы на ключицах, плечи. Капельки сбегали по шее, груди, животу и падали на резиновый коврик под ногами.

«А если сбежать? Проникнуть на те же Прогнившие земли? Там обо мне, наверно ни сном, ни духом. Или наоборот, меня там превозносят как врага верэбриумского народа. Но как же Элис? Она пойдёт со мной? Нет, она откажется, потому что у неё есть близкие люди. Это у меня нет никого, ради кого бы я остался. Кроме неё, кроме неё…».

В глаза попала вода. Потерев их ладонями, он взял с миниатюрной полочки лимитированную упаковку шампуня и зубами раскрыл, сплюнув кусочек фольги. Растопыривая пальцы, угорь промывал волос от корней до кончиков. Голова чесалась – от перхоти такое малое количество шампуня не поможет.

«Если останусь с Элис, что случится? Куда мне податься? Вернуться в школу?.. Мне нужно образование. Без него я не смогу прокормить себя, а профессия в нелегальных сферах для меня приравнена к очередному сроку».

Намылив руки и пресс, обильно покрытые смольными волосами, молодой человек охладил воду и смысл с себя пену, не без удовольствия зажмуриваясь от относительно неограниченного душа. Выступив из кабинки на свою одежду, он высушил о неё ступни и пренебрежительно пнул вещи к раковине.

Тщательно вытерев тело, он с нарастающим воодушевлением хлопнул в ладоши, размял пальцы и зажмурил глаза. Он представил всю одежду, которую собирался создать с помощью магии.

Растирая пальцы о друг друга до дребезжания в коже и подушечках, угорь постепенно расширял расстояние между ними, пустив ток делать предназначенное Аддой дело. По итогу через десять минут у угря оказался полный набор одежды: бельё, спортивные штаны и длинная чёрная майка.

Накинув сотворенные предметы на сушилку, Кэндалл создал ножницы и повернулся к зеркалу. Ладонь проплыла по запотевшему стеклу. Собравшиеся капельки покатились вниз. От того, что угорь поднял руки к затылку, блёклая кожа на лопатках сложилась и помяла широкий чёрный круг на спине – татуировку восьмилетней давности, которая символизировала для юноши начало жизни и её завершения, возрождения и упадка, вечности и небытия.

Холодное лезвие ножниц прикоснулось к шее. Щёлк лезвиями, и волосы стали короче. Свалявшиеся на затылке пряди, которые он не успевал промывать даже в отведённое Рикмусом время, с последней стрижки скрутились как стог сена. Волосы полетели на пол.

Не отрывая взгляд от зеркала, Кэндалл непривычно морщился при виде бледно-болезненной кожи, местами вросшей щетины. По окончанию стрижки волосы угря висели над ключицами. Он оставил правый локон удлинённым; привычно спрятал левый за ухо.

В апартаментах выключилась вода, вскоре скрипнула дверь, Квентин убрался в ванной комнате. Он преобразился и решил, что Элис тоже хотелось бы вернуть свою предыдущую ипостась, спрятать угревую сущность.

– Знаешь, я в средней школе очень тщательно изучал химию на факультативах. Кто бы знал, что мне это пригодится. Все каникулы после десятого класса я проторчал в изучении строения красок для волос и создал это, – он протянул кружку, в которой перед этим создал тёмную краску для волос. Девушка приняла дар от старшего угря. Лицо медленно исказилось и опечаленно вздрогнуло. – Что не так?

– Я никогда не верну свою внешность? Я буду до конца жизни скрывать волосы и глаза краской и линзами?..

– К сожалению, да. В тюрьме мне красили волосы, когда платина снова пробивалась, приносили линзы раз в месяц. Всё ради того, чтобы я своим обличием не пугал работников, не выделялся. Я не успел научиться создавать линзы, но, если меня освободят, я займусь этим. Пойдём в ванную, я покрашу тебе волосы, если ты этого хочешь.

Не задумываясь ни на секунду, Элис поднялась с кровати и прошла в ванную. Квентин кропотливо прокрашивал локоны. Пришлось настежь открыть балкон, потому что запах веял неприятный, горьковатый. После того, как покраска волос завершилась, Милс осмотрела результат в зеркале. Цвет почти такой же. Она на пути возвращения своего облика, с которым может вернуться к друзьям. Сердце грызла тоска. Какие же они друзья? Казалось, эта мысль пришла бы любому человеку после раскрытия тайны Уильяма Дэккера и того, что гончие знали правду, но не ей. Элис всем сердцем ждала встречи с ребятами и до смерти волновалась за Оливера, хотя в присутствии Квентина не смела говорить о своих переживаниях.

Она крепко-прекрепко обняла Квентина. Прикосновения за долгое время одиночества ему опротивели, и сердце будто провалилось под пол, когда она обвила его стан руками и сжала, повторяя одни и те же благодарности. Замерев, он словно забыл, как стоит отвечать на подобную близость, поэтому нерешительно похлопал её по спине. Будучи не такой чуткой, как её друзья, Элис не заметила неловкость Кэндалла и продолжала светиться улыбкой, за которой скрывалась тревога и уныние.

Дверь номера с грохотом растворилась. Послышались возмущения охранников. Они не были помехой взволнованному отцу и мирьере Люси.

Глава третья. Притча о девушке

Молодая, одна из красивейших девушек во всем университете не одаряла вниманием ни смельчаков, ни романтиков, ни умников, ни спортсменов. Свысока глядя на них и прекрасно зная себе цену, она старалась как можно дипломатичнее объяснить, что не нуждается в любви или заботе, но колкий язык оставил за собой не одно разбитое сердце.

Она не преуспевала в одной стези – культурно-исторической. На помощь с экзаменом ей пришёл юноша, риф, не высокий, не низкий, не толстый, не худой. Этот юноша умён и добродетелен, а также очарован девушкой, её властностью. Оказавшись более смышлёным, чем все товарищи по учёбе, он держался холодно и не проявлял никаких симпатий, только указывал ошибки, критиковал и поучал её.

Что-то притягательное в нём захватило девичью душу, и она сама сделала первый шаг, потому что больше не в силах была скрывать чувства, переполнявшие сердце. Добившись желанного результата, юноша был самым счастливым на планете и считался самым уважаемым среди парней университета, потому что добился того, что никому раньше не удавалось.

Бок о бок они прошли университетскую скамью, скрашивая друг другу самые скучные занятия и воспламеняя чувства под каждым алым закатом. Она вышла замуж и желала лишь одного – ребёночка, частичку наследия, счастье и гордость. Дочурку, такую же своенравную и красивую, как она, или сынишку, начитанного и чуткого, как папа. И вот однажды её мечта исполнилась. Выносив под сердцем положенный срок, она родила в суровую, заснеженную осень мальчика. Назвала Ийгом, в честь светила, царившего серебристо-жёлтым диском на ночном небе во время родов.

Рос он здоровым, красивым, своенравным, бывало, совсем не слушался родителей, шустрым, потому что пошёл в восемь месяцев, сообразительным, рано начал говорить. Ийг, хлопая большими-пребольшими глазами, слушал сказки от папы, летал на руках у мамы и звонко смеялся.

Она и её суженный жили душа в душу до тех пор, пока муж не охладел к ней. Добившись цели, мужчина чувствовал, как она наскучила ему. Он покидал дом, оставляя месяцами жену одну с малым ребёнком. Ей приходилось оставлять на ком-то Ийга, чтобы отправиться на службу. Работа была её бременем в отличие от судьбы мужа, сумевшего выбиться с выбранной кафедры культурологии в более спокойное течение, чем постоянные облавы его жены.

Ийг стал часто болеть, и одного оставлять его было никак нельзя. Целительницы не могли помочь, лекарства лишь заглушали хриплый кашель и приступы удушья у ребёнка. Около двух лет несчастная мать скиталась, передавая сына то друзьям, то бабушке, не особо жаждавшей внука и потому отказавшей следить за ним после единственного раза; передавала его почти что незнакомым соседям, то няням, к которым потеряла доверие после двух краж.

Служба не отпускала её. Два года она ждала своего любимого, ненавидя себя за то, что относится к нему без презрения. Она по-прежнему его любила. Окружавшим её людям говорила, что способна выцарапать ему глаза, если тот появится, хотя прекрасно знала, что она кинется к нему на шею и благоговейно взглянет на небо, благодаря за то, что её мольбы услышаны.

В бесконечный раз переворачивая сыночка и помогая ему прокашляться, мать проклинала мужа за то, что он оставил их. Её поглощала жгучая обида на магию и науку, ведь ничто из этого не спасало её сыночка. Никто не знал, что с ним. Целители делали вывод, что его отравили. Бедная предположила, что это сделала её мать. До приезда к ней Ийг просто болел, а после какая-нибудь отрава ухудшила самочувствие ребёнка. Пожилая женщина исчезла с Верэбриума, оставив немой ответ для своей дочери.

Обездоленная мать прошла через отвергнутую веру в Создателя Вселенной, допустившего, чтобы Иргус и Аэй родили из своей любви Исорропиус. Что за счастье, когда умирают невинные дети? Это плоды любви Иргуса и Аэй? Мать молилась с раннего утра, ночевала в храмах с ребёнком, веруя, что это поможет ему. Сначала она вытерпела предательство отца, затем мужа, а после и матери. Всё, что ей оставалось делать, это быть верной сыну, не отпускать его.

Её странствия прекратились, когда она поняла, что ничего не помогает Ийгу и ему становится лишь хуже. Кашель продолжался затяжнее, хрипы сгущались, он не спал ночами, а мальчику всего лишь хотелось домой, повидаться с друзьями из детского сада. Деньги закончились. Матери пришлось вернуться на работу. Она снова наняла няню, и, благо, в этот раз хорошую и добропорядочную женщину.

Когда-то брошенная жена питала к мужу любовь, которую скрывала за ненавистью. Забота о сыне вытеснила все злые чувства. Ей стало всё равно на то, что он бросил их – главной проблемой была болезнь Ийга.

Возвращаясь вечером со службы, она зашла в квартиру, поставила пакеты с едой, включила свет и позвала няню. В ответ – топанье ножек, но, увы, не в сторону пришедшей. Уронив пальто на пол, девушка заглянула в гостиную – никого. Прошла на кухню, мимо ванны – пусто. Отправилась в детскую – никого. Повернув ручку от балкона, скрипнувшего, когда на старые доски ступила нога, она сквозь осеннюю темень различила силуэт мало чем примечательного внешне мужчины. Он посадил сына на подоконник и, заметив пришедшую маму, помахал ладонью ребёнка.

– Кто тебя впустил?! Где няня? Как ты узнал, где мы?!

– Любимая, я всегда знал, как вы и где вы.

– Ийг, беги к маме… – вытянув руки к сыну, она требовательно подступила к мужу.

– Мама, но папа…

– Без разговоров, Ийг. Давай к мамочке.

– Успокойся, любовь моя, – мужчина встал боком, ограждая сына от свирепой медведицы.

– Мне не интересно с тобой разговаривать. Ты закрыл створки? – как бы девушка не напрягала зрение, в темноте разглядеть не могла.

– Закрыл, конечно.

– Эти слова не значат, что ты ответственный отец. Тебя не было несколько лет, ничего страшного, если не будешь с нами до своей смерти!

Ийг закашлял. Муж взял крупного парнишку на руки и закачал его, немного подбрасывая в воздух. Вдруг мужчина так же закашлял. Сжимавшееся сердце накаляло нервы девушки. Либо её муж, с которым она до сих пор состояла в браке, заразился от сына, либо же сын унаследовал болезнь отца. Безусловно, оставался вариант о матери, но ей не хватило сил разобраться с этим после случившегося.

– Отдай мне сына. Он сейчас посмеётся, а потом кашлять всю ночь будет. Ему будет только хуже! Отдай мне его!

– Хуже от тебя. Я заберу тебя в новый дом, – он приблизился носом к сынишке. – Там много места, игрушек, много детей и добрая новая мама. Хочешь к новой маме? – широко улыбаясь, он покрутился вокруг оси с засмеявшимся в кашле Ийгом. Мать испуганно перехватила мальчика и прижала его голову к груди, как только почувствовала, как от мужа несёт перегаром.

– Уходи! Прочь! Вон отсюда, кому сказала!

– Мама, не кричи, – жалобно раздался голосок. Она машинально гладила его волосы, но не обращала внимания на слова. Она всё громче и громче выплескивалась оскорблениями на мужа.

– Пшёл ты, чёртов пьяница! Прожигаешь свою жизнь! Своего сына я не отдам! Убьёшь, но не отдам, слышишь!

Лицо мужчина никак не изменилось. Оно оставалось таким же простым, невзрачным. Высокий градус алкоголя в крови и немало принятых веществ, заработанное венерическое заболевание – вот такие завоевания получил за два прошедших года мужчина.

Он яростно скривился и дал оглушительную пощёчину жене отяжелевшей за годы драк и пьянок рукой. Она, беспомощно вскрикнув, облокотилась на косяк. Сумасшедший мужчина выхватил сына, посадил его на подоконник, чтобы освободить себе дорогу и задушить преграду в виде девушки, которой когда-то приносил клятвы о вечной любви и заботе.

Ийг пронзительно завизжал, и последнее, что услышала несчастная мать – заглушённый смертью кашель. Пьяница забыл закрыть створку окна. Мать не перепроверила, потому что наивно доверилась. Ийг не удержался и выпал с четвёртого этажа. Она бросилась к подоконнику. Она слышала его испуганный вскрик, когда тот не почувствовал за спиной опоры. Он всё ещё звенел в ушах. Она нащупала рукав его свитера, но не удержала… Мальчик умер.

– Ты! Ты карга! – мужчина измывался, затравленно оплакивая сына.

Он схватил девушку за волосы и потянул на себя. Она зарычала. Балкон озарился пламенем. Он заорал от смертельной агонии, когда вместо его руки оказалась обугленная культяпка, через секунду раскрошившаяся в пепел. Рифийка нашла в себе силы, чтобы не убить его. Она оставила квартиру. Вслед ей несся вопль проклятий.

Она нашла в себе силы, чтобы спуститься к Ийгу. Она похоронила его на небольшом кладбище, на холме, который греется в лучах Эры и Ийга. Он никогда не увидит ни того, ни другого.

***

– Уилл будет в порядке?

– Конечно, не переживай.

– Он угрожал человеку! Что с ним происходит?

– Не знаю, Аарон. Что-нибудь ещё? Мне нужно идти.

– Простите, Люси, – портальщица потянула на себя молодого человека, хмуро оглядев его набиравшее недовольство лицо.

– Нет, подождите! Вы что, собираетесь отпустить его брата?

– Милый Аарон, тебе не стоит влезать в это. Рита, будь добра, поговори с ним. Мне нужно к Джону, – в ответ девушка понимающе кивнула и сильнее потянула на себя Аарона, но такому высокому столбу на все безмагические усилия девушки было всё равно.

– Как это не влезать?! А Уилл? А кто Оливера сопровождает? Что с Милс?

– Не испытывай моё терпение, Аарон. Ты мешаешь мне исполнять обязанности. Уведи его, – сухой приказ и насупившиеся брови обращены к портальщице.

Люси пыталась унять боль в груди, ноющую, поедавшую все силы и эмоции, все чувства и ощущения, не оставляя после себя ничего, кроме пустоты. Она даже не запомнила, как дошла до кабинета Джона – здоровалась с кем-то или просто брела по ступеням, бледная, как смерть.

Ей предстояло признаться ему и самой себе, что оказанное доверие чуть ли не погубило его дочь. Она подвела его, не сумев защитить Элис. Люси не послушалась Милса, когда тот настоятельно, почти до ора требовал, чтобы она оберегла девочку от КЦ. Поравнявшись с дверью в кабинет директора, сразу же постучала.

– Да, входите, – дружелюбный голос Джона, сидевшего за работой, зацепил нить души. Она жалко лопнула. Взволнованная ворвалась в кабинет и выбрала стул ближе всех к директору. – Что случилось, Люси? Как тренировка?

– Джон, – голос раздался тихо, а в конце и вовсе глухо. Прокашлявшись, рифийка вцепилась в оборку кофты и подняла полный раскаяния взор. – Я виновата. Умоляю, прости меня, – женщина со всех сил сдерживала слёзы. Джон побледнел. – Элис, она… Рикмус узнал о том, что она угорь. Мы готовили план амнистии для Квентина и не могли обойтись без второго угря. Она нужна нам для отстаивания чести дома угрей.

Безжизненный, впалый взгляд прожигал в голове Люси дыру. Джон поднял со стола руки в знак того, чтобы рифийка замолчала. Стальной голос холодно произнёс:

– Где Элис?

– В безопасности, она в КЦ. Джон, пойми, мы не могли без неё…

– Плевал я на её роль в освобождении Кэндалла. Она цела? Элис в порядке?!

– Теперь да, думаю да. Она атаковала молнией, но та поразила её саму. Квентин помог ей. Сейчас она в КЦ.

– Замолчи, – оборвал он, напряженно сжав челюсть. Портальщик зажмурился. Тишина давила на Люси ещё больше, чем давил бы злобный ор. Милс решил исправить это. – Ты лживая!..

Весь некогда приветливый и доброжелательный кабинет заполонил его громящий всё на своём пути крик. Люси, не отводя взгляд ни на секунду, наблюдала за каждой чертой на его остервенелом лице. Заметив на себе пустые бегающие глаза женщины, Джон ударил кулаком по столу и вскочил с кресла, отчего то врезалось в подоконник и свалило кипу бумаг, с шелестом распластавшихся по полу.

– Ты отвратительна!

– Мне жаль, Джон…

– Я доверил тебе самое ценное, что есть в моей жизни, а ты, подлая, ничтожная, отобрала это у меня!

– Я?! У тебя? – впервые выслушивая оскорбления от друга и коллеги, по щеке Люси потекла слеза. Она не обратила на неё внимания. Поднявшись со стула, она почти что поравнялась с глазами директора школы. – Только сейчас, когда судьба вернула её тебе на блюдечке с золотой каёмочкой, ты принял этот дар! И сейчас ты попрекаешь меня?! Я служу своему государству, а не твоим прихотям! Я хотела защитить её! Ты же знаешь, как я пекусь о детях!

– Не тебе трепаться о детях! Ты самая скотская мать из всех! Я лучше попрошу родительского совета у последнего человека на Исорропиусе, чем у тебя!

Удары в груди рифийки приостановились. В горле пересохло. Её шея обмякла. Мизинец нервно задрожал, когда Люси жадно сглотнула и распахнула полные слёз глаза. Отвернувшись в сторону, она прикусила губу и зажмурилась, не давая дрогнуть плечам и выдать, что она разбита и повержена, разорвана в клочья его словами.

– Люси… Я не… – в ответ женщина выпрямилась и без малейших эмоций взглянула на него.

– Я боролась за Ийга до последнего. Ты оставил Элис сразу же, поэтому закрой пасть, – холодно раздался её голос. – Поверь, ты ранил её больше, чем шаровая молния и грозовой кнут вместе взятые.

Глава четвёртая. Допрос

«Не тебе трепаться о детях! Я лучше попрошу родительского совета у самого последнего человека на Исорропиусе, чем у тебя!»

Слова звучали эхом в голове рифийки, когда она наблюдала за тем, как Джон крепко обнимает дочь. О прошлом Люси знало немного людей. Милс оказался среди них. Она доверилась ему, как и он ей.

Смесь вины и ярости застыли на её взоре, остром, как колья, пламенном, как самый жаркий шар рифов, печальном, как у матери, потерявшего ребёнка.

– Ради Эрикола, Элис, ты меня так напугала… Я чуть с ума не сошёл! – поцеловав её в макушку, мужчина прикрыл глаза и прислушался к дыханию кровинушки. Люси, стоявшая в стороне, хмыкнула и скрестила руки на груди. Квентин медленно поднялся с кровати, разглядывая педагога и, как оказалось, его дочь.

Милс, удостоверившись в целости и невредимости Элис, мягко отошёл от неё, не сводя глаз со светлого личика. Идиллия испарилась, когда взгляд Джона скользнул за спину дочери. Там стоял Квентин. Элис прекрасно помнила, как отец вторил ей, что его ученик не виновен. Именно его слова воспламенили интерес к поиску правды о «злостном» угре.

Кэндалл заметил отблески сострадания в мокрой пелене глаз наставника. Он мягко улыбнулся и протянул руку. Засмеявшийся от счастья директор без промедлений и неуверенности крепко пожал её и прижал голову угря к своей груди, заключив в отцовские объятия.

Джон виновен во многом в своей жизни, впрочем, как и каждый человек, но Квентину отводилось особое место в его совести, конечно, не такое значимое, как место для дочери. Шесть лет назад он не смог защитить угря, отстоять его честь. Он никак не помог ему, потому Кэндаллу пришлось бороться против всего мира в одиночку. С

Люси с язвительной усмешкой наблюдала за картиной. Милс и Мёрфи никогда не уважали друг друга, однако в отличие от Джона Рикмус сделал многое для мира, для страны и, в частности, для нэрмарцев и Квентина.

– Рад тебя видеть! – Джон гордо осмотрел исхудалого юношу и положил ладони на его бакенбарды, довольно улыбнувшись. – Ты возмужал!

Дружески похлопав спину, портальщик отстранился и оглядел учащегося, желая выразить соболезнования, скрупулёзно режущие душу. Череда скорбных слов сердобольного прервал зазвонивший телефон Люси. Она взяла трубку.

– Моррисон слушает. Да. Я здесь, да. Есть, – отключив вызов и убрав устройство в карман выутюженных брюк, женщина расправила плечи и положила руку на руку за спину, выпрямилась и холодно бросила. – Мы идём на допрос.

Джон хорошо знаком с её повадками и потому с лёгкостью различил в голосе обиду, скрываемую за напускной уверенностью и равнодушием. Этот рокот негодования и агрессии повис в комнате.

– Дэккер там?

– Там.

– Я не ручаюсь за себя, если он станет провоцировать, – переведя взгляд на директора, Квентин признался. – Всё спокойствие, которым я обладал в школе, исчезло в четырёх стенах камеры.

– Поосторожней со словами, Кэндалл, – дробью раздался громогласный голос Люси. – Ты всё также остаёшься самым опасным преступником века. Если тебя не волнует положение в обществе, подумай о будущем Элис.