Текст книги "Гражданская война Михаила Булгакова"

Кофе по-варшавски

В романе «Белая гвардия» роль Александра Брониславовича Студзинского проходная. Он просто один из честных офицеров-«турбинцев». В пьесе «Дни Турбиных» его роль существенно выросла. Но действительно всеми красками этот образ заиграл только в фильме Владимира Басова, где Студзинского воплотил Пётр Щербаков.

То, что Студзинский – персонаж далеко не главный, видно просто из того, что у него нет определённой биографии (хотя Булгаков её, безусловно, прорабатывал). Он офицер (штабс-капитан), артиллерист. Имеет, разумеется, военный опыт. В мортирном дивизионе он – старший офицер. Ну и всё.

Если у других персонажей романа булгаковеды находят несколько прототипов в окружении Булгакова, то в случае со Студзинским ничего такого не наблюдается.

Старательный Борис Соколов находит даже две фигуры, у которых писатель мог позаимствовать инициалы этого персонажа.

Во-первых, это Александр Брониславович Селиханович – учитель русской словесности и философской пропедевтики 1-й Киевской гимназии. Среди его учеников были, кроме Булгакова, Константин Паустовский, Александр Вертинский, Серж Лифарь, и др. Также он преподавал в Фрёбелевском институте (там работала мать писателя Варвара Михайловна).

От Селихановича в образе осталось только имя – сам он в армии никогда не служил, продолжал преподавательскую работу в Тбилиси, Баку, Самарканде, Владикавказе (уже через десятилетие после того, как там жил Булгаков), Пскове, Пятигорске…

Во-вторых, это Бронислава Нижинская – балерина, сестра великого Вацлава Нижинского, жена друга Булгакова и одного из прототипов Мышлаевского – Николая Сынгаевского. Тут связь ещё более неопределённая.

Скорее всего, у Булгакова был знакомый (или знакомые), которые соответствовали биографическим и личностным чертам Студзинского, но о них исследователям неизвестно.

И в «Белой гвардии», и в «Днях Турбиных» Булгаков изучает проблему выбора, который вынуждены делать интеллигенты в военной форме во время Гражданской войны.

С одной стороны, мы видим выбор полковников Малышева/Турбина (и вполне исторического генерала Келлера) – в условиях невозможности дальнейшего сопротивления и предательства штабов распустить подчинённых, по возможности избежав жертв.

В более последовательной форме этот выбор демонстрирует Мышлаевский, изъявляющий готовность служить в Красной армии, поскольку она действительно русская. И то правда – он ведь присягал государству, которого уже нет, а служить-то он обещал стране и народу, которые никуда не делись.

С другой стороны, мы видим выбор Студзинского – ехать на Дон, воевать за единую и неделимую…

В фильме «Дни Турбиных» этот выбор представлен как выбор человека, лишённого воображения, даже недалёкого, более военного, чем интеллигента. Этот образ отлично удался Щербакову.

Для такого человека важна присяга, и он не склонен к интеллигентскому самокопанию, которое приводит к разным неуставным выводам. И в романе, и в пьесе именно Студзинский выступает инициатором ареста Малышева/Турбина, распускающих дивизион – при всем уважении к командиру, он пуще приказа чтит присягу.

Собственно, это вот противостояние Мышлаевского и Студзинского – главный конфликт, который разворачивается за кремовыми шторами дома Турбиных. Правда, как конфликт он не воспринимается, поскольку обе стороны ведут себя интеллигентно, свою позицию обосновывают, но обратить оппонента в свою веру не пытаются.

Вполне вероятно, что, если бы Булгаков, как планировал, превратил «Белую гвардию» в трилогию, на страницах последующих книг Мышлаевский и Студзинский встретились бы на поле боя. Так, как это произошло у Алексея Толстого в «Хождении по мукам». Трилогия не состоялась, в «Беге» никаких намёков на противостояние офицеров по разные стороны фронта нет.

Основатель Киевского университета император Николай I говорил, что университет должен стать оплотом великорусской идеи. Понятно, что противостоять он должен был отнюдь не идее украинского сепаратизма. Большая часть украинского дворянства и образованной части общества была или польской по происхождению, или полонизированной.

Кстати, в красном корпусе университета есть два полукруглых выступа (в Москве такой выступ можно обнаружить на задании факультета журналистики МГУ на Моховой). В одном из них была православная церковь, а в другом… католический костёл. О том, что в университете преподавался католический закон Божий, пишет и Паустовский.

Это хорошо видно и по историческому окружению Булгакова, и по фамилиям героев «Белой гвардии» и «Дней Турбиных». Среди них действительно много поляков.

Студзинский же, что называется, «расовый» поляк.

В ранней версии пьесы Студзинский хочет уходить с петлюровцами, чтобы не остаться в городе при Советской власти (кстати, разумная осторожность – большевики офицеров не очень-то привечали, даже если те с ними не воевали) и даже предъявляет Мышлаевскому соответствующий документ. Тот отвечает: «какие тут шутки! Дело совершенно серьёзное. Студзенко… Чёрт знает, что за фамилия! Какой ты Студзенко, когда тебя акцент выдает? Когда с тобой заговоришь, так кажется, что кофе по-варшавски пьёшь…»

Ни в мхатовском спектакле, ни в фильмах у Студзинского никакого акцента нет. Правда, и в последней редакции пьесы ничего особенно польского, кроме отчества и фамилии, у этого персонажа не заметно. Булгаков решил не акцентировать внимания на национальности персонажа (как не акцентировал он его в романе).

Отметим, что собственно украинских фамилий на «…-енко» у Булгакова нет. Украинцы у него Галаньба, Болботун, Курицкий и др. Собственно, эти фамилии тоже вполне украинские (первые две – казацкие), но простонародная украинская фамилия только у поляка и то – в петлюровских документах.

Вполне вероятно, что сам Булгаков в своём кругу общения видел не только превращение русского Курицкого в украинца Курицького, но и поляка Студзинского в украинца Студзенко (автор статьи такое видел неоднократно).

Не исключено, что несостоявшийся «Студзенко» имеет какое-то отношение к генералу Николаю Шинкаренко, которого некоторые булгаковеды считают одним из прототипов Най-Турса. В Первую мировую войну он командовал эскадроном Белгородского уланского полка, во время Гражданской войны командовал бригадой. Позже принял участие в Гражданской войне в Испании на стороне путчистов. В эмиграции занимался литературной деятельностью. Доказательства того, что Булгаков был знаком с этим персонажем, отсутствуют, но мало ли – возможностей пересечься у них было много, в том числе – и в гетманском Киеве, и на Северном Кавказе.

Он не убил

Одним из событий, которые очень сильно повлияли на Михаила Булгакова, было убийство еврея во время бегства петлюровцев из Киева. Оно описано в ряде произведений, последним из которых стал рассказ «Я убил», опубликованный в журнале «Медицинский работник» в 1926 году. Булгаков снова и снова возвращается к этому страшному моменту.

Само событие, судя по произведениям Булгакова и воспоминаниям его жены Татьяны Николаевны, произошло в ночь на 3 февраля 1919 года, когда Михаил Афанасьевич был ненадолго мобилизован в петлюровскую армию, некоторое время находился в войсках около Николаевского цепного моста и бежал оттуда домой по Подолу. Само бегство тоже описано в нескольких произведениях, включая «Необыкновенные приключения доктора» (сцены убийства еврея в этом рассказе нет). 5 февраля в Киев вошла Красная армия.

Сценка по тем временам, увы, довольно типичная – петлюровцы обнаружили около моста еврея, которому, судя по всему, надо было перебраться на другую сторону (задача нетривиальная – мост был запружен бегущими под натиском большевиков войсками). Ну и, недолго думая, забили его насмерть: «пан куренный не рассчитал удара и молниеносно опустил шомпол на голову. Что-то кракнуло, чёрный окровавленный не ответил уже “ух”. Как-то странно, подвернув руку и мотнув головой, с колен рухнул на бок и широко отмахнув другой рукой, откинул её, словно побольше хотел захватить для себя истоптанной, унавоженной белой земли».

Сначала эта сцена была описана в рассказе «В ночь на 3 число», опубликованном в берлинском издании «Накануне» в декабре 1922 года. Там он имел подзаголовок «Из романа “Алый мах”» (одно из первоначальных названий «Белой гвардии»).

На тот момент Алексей Турбин был Михаилом Бакалейниковым. Дома его ждёт жена, бесхитростно названная Варварой Афанасьевной. В действительности, Варвара Булгакова, в замужестве – Карум, была сестрой писателя, а в «Белой гвардии» – прототипом Елены Тальберг. Так же присутствуют другие персонажи романа – Колька Бакалейников (Николка Турбин), Юрий Леонидович (Леонид Юрьевич Шервинский), Василий Лисович.

Позже этот фрагмент с минимальными редакторскими правками был включён в основной текст «Белой гвардии». Более того, некоторые булгаковеды (Борис Соколов, например) полагают, что сам роман естественным образом вырос из этого отрывка и, таким образом, писаться он начал с конца. В первую публикацию романа в 1925 году эпизод не вошёл – журнал «Россия» выпустил только первые 12 глав (описываемый эпизод – в 20-й главе), после чего закрылся. Впервые он был напечатан в 1929 году в Париже, а в СССР – в 1966 году.

В романе «Белая гвардия» убийство еврея, вообще, не случайный момент – петлюровская власть в Киеве начинается с убийства еврея (торговца Фельдмана, пойманного на улице петлюровским патрулём) и им же и заканчивается. Так сказать – вся петлюровщина в двух эпизодах…

Убийство еврея, с несколько меньшей степенью натурализма, было включено в пьесу, которую Булгаков писал для МХАТа. Этот эпизод продержался во всех трёх редакциях пьесы «Белая гвардия» / «Дни Турбиных» и был удалён незадолго до постановки по требованию цензуры, вместе со всей сценой в петлюровском штабе.

Ну и, наконец, «Я убил». Иногда рассказ этот относят к циклу «Записки юного врача», но с героем «записок» он никак не соотносится. Скорее, речь идёт об аналогии в связи с местом первопубликации – «Медицинским работником».

В этом произведении главным героем является не рассказчик, а его друг – доктор Яшвин. Образ доктора до неприличия автобиографичен – замкнутый щёголь, хороший рассказчик, любитель оперы, призван в петлюровскую армию… Типичный булгаковский оборот в речи – «будьте покойны». Да и в самой фамилии слышится украинская фраза «я ж вiн» – «я же он».

Надо отметить, что реакция Бакалейникова/Турбина и Яшвина на творящийся беспредел несколько разная.

Герой «Белой гвардии» зовёт на помощь революционных матросов: «Господи, если ты существуешь, сделай так, чтобы большевики сию минуту появились в Слободке. Сию минуту. Я монархист по своим убеждениям. Но в данный момент тут требуются большевики». Он обращается к матросам с речью, в которой обосновывает, что петлюровских командиров непременно нужно застрелить и более того – сам целится в них… Но тут ему за шиворот сыплется снег и он приходит в себя.

Кстати, эта сценка есть в рассказе и в книжной редакции, но отсутствует в первоначальной журнальной.

А вот в рассказе «Я убил» Яшвин действительно разряжает в полковника Лещенко (в «Белой гвардии» – Мащенко) браунинг. Причём сцена там другая – доктор приходит к полковнику, раненному во время допроса арестованным большевиком, а стреляет в него, когда тот приказывает дать шомполов жене уже расстрелянного большевика.

В фильме Владимира Басова, который снимался по театральной версии пьесы, этого момента нет, зато есть он в российском сериале «Белая гвардия», причём в антураже именно рассказа «Я убил». Только вместо Лещенко/Мащенко там Козырь-Лешко (играет его Сергей Гармаш).

Надо сказать, что сцена эта в фильме совершенно не получилась, несмотря на то, что сценарий писался по Булгакову, а Хабенский (в роли Турбина) и Гармаш – очень хорошие актёры. Скорее, проблема в изначальном материале – ну не верил Булгаков в то, что писал, а не верил именно потому, что этого не было. Сам Булгаков за всё время Гражданской войны и службы в трёх армиях (службу в Красной мы считаем апокрифом) никого не убил.

Булгаковские «апокрифы»

Ну как – «апокрифы»? В собственном смысле слова рассказы «Красная корона», «Налёт» и «Китайская история» апокрифами не являются, поскольку атрибутированы достаточно чётко. Но есть в них некоторая стилистическая «чертовщинка», которая мешает их воспринимать как чисто булгаковские. Ну не похожи они ни на что другое в его творчестве.

В то же время, эти рассказы вполне укладываются в булгаковскую философию Гражданской войны. Главным образом, в плане признания её абсолютной бессмысленности. Как говорил Воланд: Абадонна «на редкость беспристрастен и равно сочувствует обеим сражающимся сторонам. Вследствие этого и результаты для обеих сторон бывают всегда одинаковы».

Рассказ был опубликован в литературном приложении к берлинской газете «Накануне» 22 октября 1922 года.

«Historia morbi» – история болезни. Повествование ведётся от имени пациента психиатрической клиники, который считает себя неизлечимо больным (его регулярно посещает видение погибшего на войне брата).

В рассказе сразу несколько тем, поднятых в других произведениях.

– В присутствии героя рассказа по приказу не названного генерала (это не обязательно Яков Слащёв) в Бердянске вешают рабочего, у которого обнаружился какой-то большевистский документ. Эта тема обыграна потом в «Беге».

– Герой рассказа хочет выразить протест, но не может – боится, да и занят он. Эта одна из главных тем «Мастера и Маргариты».

– Герой рассказа, по просьбе матери, должен вернуть домой брата Колю, но не успевает. Тут есть автобиографический момент – Николай Булгаков сначала участвовал в боях 1917 года в Киеве, потом попал в петлюровский плен и бежал, а потом некоторое время была неизвестна его судьба во время войны (на момент написания рассказа Булгаков знал, что Николай жив). Эта тема обыграна в «Белой гвардии» и «Днях Турбиных».

– Тема безумия присутствует в «Мастере и Маргарите» – мастер тоже считает себя неизлечимо больным, хотя никаких признаков болезни в нём не видно, на видения не жалуется. Скорее, он спасается в больнице от окружающего мира. Впрочем, человеку, который считает общество сатаны предпочтительнее общества людей, пожалуй, действительно место в дурдоме.

Рассказ опубликован в газете «Гудок» 25 декабря 1923 года. Для газеты, кажется, не формат, но Булгаков подогнал события рассказа к её специфике – история рассказана в клубе (вероятно – железнодорожников).

Собственно, этот рассказ – ещё один подход к так поразившей Булгакова сценке убийства еврея у Цепного моста. Рассказ перекликается сразу с несколькими эпизодами «Белой гвардии» и «Бега».

Появление вражеской конницы из метели фигурирует в эпизоде уничтожения гетманской батареи в «Белой гвардии». Сцена очень яркая и относится, вероятно, к воспоминаниям о событиях октября-декабря 1919 года, когда Булгаков был военным врачом на Кавказе. Сходный эпизод есть в «Необыкновенных приключениях доктора»: «может, там уже ползут, припадая к росистой траве, тени в черкесках. Ползут, ползут… И глазом не успеешь моргнуть: вылетят бешеные тени, распаленные ненавистью, с воем, с визгом и… аминь!»

Убийство еврея у поленницы дров – сцена у Цепного моста, описанная в «Белой гвардии», рассказах «В ночь на 3-е число» и «Я убил».

Обличение бандитов бойцом караульного полка Стрельцовым позднее развито в тему обличения Хлудова вестовым Карпилиным в «Беге».

Ну и ярко выраженная тема парадной, героической картинки войны, которую рисует Як Грузный (в тексте нет пояснения, кто это, непросто понять, что из этих слов имя, а что фамилия), и её теневой стороны – гибель двух часовых, которые и сопротивления-то не смогли оказать. А о мужестве Стрельцова и рассказать-то было бы некому, если бы не случайно выживший напарник.

Что в этом рассказе необычного?

Во-первых, Булгаков в это время находился в поисках своего стиля и рассказ ближе к его же фельетонам (а равно к фельетонам других авторов «Гудка» – минимум раз его путали с Валентином Катаевым), а потому плохо ассоциируется с более поздними его произведениями.

Во-вторых, угол зрения – рассказ ведётся от лица главного героя, Абрама, который должен был погибнуть, но чудом выжил (опять же – аллюзия на ранение Турбина в «Белой гвардии»). Ракурс необычный, но под личиной легко узнаётся всё тот же представитель русской интеллигенции. Впрочем, Булгаков в шкуру своего персонажа влиться не спешит, рассказ написан от имени наблюдателя.

Рассказ из жизни китайца Сен-Зин-По был опубликован в приложении к газете «Петроградская правда» 6 мая 1923 года. В 1925 году он был издан в сборнике «Дьяволиада», т. е., авторство Булгакова подтверждено самым надёжным образом.

Казалось бы, это произведение противоречит изложенному в «Театральном романе» писательскому принципу: «что видишь, то и пиши, а чего не видишь, писать не следует». Однако Булгаков что-то видел. Во всяком случае, позже, в «Зойкиной квартире», китайцы вновь появляются. И тоже в количестве двух штук. Вроде бы нет никаких свидетельств относительно знакомства Булгакова с китайцами, тем более – служившими в Красной армии, но некое недокументированное знание напрашивается.

Откуда вообще взялись в России китайцы? Пришли из Китая. Пешком в основном. В Китае, традиционно, было много китайцев и мало земли. Молодые китайцы массово отправлялись на заработки. По некоторым оценкам, в начале XX века китайцы составляли 10–12 % населения России, но жили они компактно в Сибири и на Дальнем Востоке. В европейскую часть России они начали завозиться только после 1914 года, когда в результате мобилизации обозначился дефицит рабочих рук. Главным образом они были подсобными и строительными рабочими, особенно много – в Донбассе. После начала Гражданской войны китайцы массово вступали в Красную армию. Успех агитации был определён жестокой эксплуатацией китайских рабочих в предшествующий период, а также расчётами на заработок (часто оправдывавшимися). В рассказе главный герой часто называется «ходя» – это обычное в то время бытовое прозвище китайцев.

Важный момент автобиографического плана состоит в том, что Сен-Зин-По – наркоман, курильщик опиума. Булгакову, который сам страдал от наркотической зависимости, эта проблема близка. Некоторые из наркотических видений «ходи» он, скорее всего, позаимствовал из собственных воспоминаний.

Вторая черта сходства – участие в Гражданской войне не по своей воле. Не похоже, чтобы «ходя» в принципе понимал, кто с кем и за что воюет. И уж совершенно точно он не за этим ехал в Россию, хотя «никто не знает, почему загадочный ходя пролетел, как сухой листик, несколько тысяч вёрст и оказался на берегу реки под изгрызенной зубчатой стеной».

Сен-Зин-По занимается удовлетворением только самых насущных своих потребностей (ключевая из которых – трубочка опиума). Правда, назвать его совсем бездуховным, пожалуй, нельзя – он достигает в своей работе (стрельбе из пулемёта) виртуозного мастерства и получает от хорошего выполнения работы настоящее удовольствие. При этом он наивно считает, что белые тоже должны оценить его мастерство…

Стилистически рассказ ещё не совсем булгаковский. Булгаков не пытается изобразить внутренний мир китайца, наблюдая за его похождениями со стороны. Речь персонажа передаётся отрывисто и фрагментарно, что, в общем-то, и понятно – иностранец.

Иерусалим на Днепре

Почему Киев – Город?

Действительно – в творчестве Булгакова город отнюдь не один. Больше всего он пишет о Москве, но упоминаются Константинополь, Париж, Рим, Иерусалим, в конце концов… Тем не менее звания Города с большой буквы ни один из них не удостаивается. Разумеется, связано это с тем, что для киевлянина Булгакова город – один. Но есть и множество других смыслов.

Булгаков – автор самых, пожалуй, «вкусных» описаний Киева:

«Весной зацветали белым цветом сады, одевался в зелень Царский сад, солнце ломилось во все окна, зажигало в них пожары. А Днепр! А закаты! А Выдубецкий монастырь на склонах! Зелёное море уступами сбегало к разноцветному ласковому Днепру. Чёрно-синие густые ночи над водой, электрический крест Св. Владимира, висящий в высоте…

Словом, город прекрасный, город счастливый. Мать городов русских».

Это фрагмент из очерка «Киев-город», предшествовавшего роману «Белая гвардия». Слово «Киев» в нём появляется только в пятом абзаце. В самой же «Белой гвардии» Киев Киевом вообще не называется – всюду в тексте романа он – Город. При этом ни малейших сомнений в том, где происходят события, у читателя нет. Связано это не только с совершенно однозначным историческим подтекстом, но и с топографией – много вы знаете городов, в которых есть Печерск, Крещатик и Владимирская горка? Мы – только один.

Кстати, о топографии – в описании Города есть только два годонима, которые не соответствуют киевским: Алексеевский спуск (Андреевский) и Малопровальная улица (Малоподвальная). Зачем автор это сделал – непонятно, но можно предположить, что речь шла об улицах, связанных с конкретными адресами, по которым проживали вымышленные персонажи – дом Турбиных (прототип – дом Булгаковых) и квартира Юлии Рейсс (один из возможных прототипов – Наталья Рейс).

Названия улиц были изменены по созвучию.

Алексеевский спуск – по имени. Сам Андреевский спуск назван, разумеется, не по имени Андрея (пусть даже и святого), а в честь Андреевской церкви – проезд из Верхнего города на Подол существовал уже в средневековом Киеве, но застройка его началась только в XVIII веке.

Малопровальная улица тоже похожа на Малоподвальную и, главное, соответствует по положению – это крутой спуск (провал) из Верхнего города к Лядским воротам в Крещатом яру. Смысл оригинального названия иной – это малая улица, проходившая под валом Града Ярослава (Большая Подвальная сейчас называется Ярославов вал).

Вернёмся, впрочем, к самому слову Город. Какие смыслы вкладывает в него Булгаков?

Во-первых, это родной город – город, где ты родился и вырос, с которым связаны воспоминания о времени, когда деревья были большими.

Эти воспоминания у каждого человека имеют совершенно особенный характер. Но особенно особенные они в том случае, если человек в несколько более взрослом возрасте из этого города уехал. Тут поневоле возникает идеализация – даже не так самого города, как «беспечальных» дней своего детства или юности.

Собственно, главное содержание «Белой гвардии» – защита родного Города, в котором находится родной Дом. Гетман уже бежал, но «белогвардейцы» продолжают защищать… Что? Да вот эти вот «кремовые шторы». И невозможность их защитить для героев – настоящая трагедия.

Герои «Бега», кстати, оказываются лишёнными родного Города и Дома ещё до того, как попали в Константинополь. Они уже по инерции бегут, не понимая, зачем и куда (Булгаков продолжал бежать даже после эвакуации всех белых армий). Понимание необходимости возвращения возникает уже тогда, когда они остановились.

Во-вторых, это ощущение города уютного, приспособленного для жизни.

Это город, где у Булгакова был свой дом. Город, где ему было известно, где учиться, где работать, где купить бутылку водки, когда все магазины закрыты.

Опять же, чтобы начать ценить эту приспособленность города для жизни, надо было попасть сначала в сельскую глушь на Смоленщине, а потом скитаться по съёмным квартирам в Москве… Поневоле начнёшь идеализировать город, в котором жил в детстве и в котором всё знакомо.

Квартирный вопрос, кстати, портил жизнь Булгакову до конца его дней: даже получив свою постоянную квартиру в писательской надстройке на улице Фурманова (Нащокинский переулок), он считал её неуютной и неудобной, а себя – обойдённым, ибо метил в писательский дом в Лаврушинском переулке. А от Лаврушинского переулка до Красной площади столько же, как от булгаковского дома на Андреевском спуске до Майдана (от Нащокинского, правда, ненамного дальше).

В-третьих, сам уютный город на момент действия «Белой гвардии» отходил в прошлое – «легендарные времена оборвались, и внезапно, и грозно наступила история». Город превращается в какое-то суматошное подобие Вавилона, он «разбухал, ширился, лез, как опара из горшка». Естественное течение жизни нарушается, признаком чего является регулярное исчезновение электричества.

В-четвёртых, Киев у Булгакова выступает в качестве «Вечного города».

С одной стороны, перед нами разворачивается трагедия гибели города и привычной жизни его обитателей, но… Хитрость в том, что Булгаков заведомо обманывает: он-то в Киеве после всего этого бывал и убедился – город стоит. Да, он изменился, это во многом другой город, но, всё же, он вечен. Об этом, кстати, стоит помнить тем, кто сейчас говорит, что Киев умер, Киев уже не тот.

С другой стороны, Киев выступает в качестве антитезы Москве – «Третьему Риму», и даже Иерусалиму.

Символом Киева, который проходит через «Киев-город» и «Белую гвардию», является памятник Св. Владимиру со светящимся крестом в руке. В Киеве находится священник, пользующийся уважением Булгакова (это при том, что в «Киеве-городе» он резко проехался по всему разнообразию так называемых «церквей» в городе). В конце концов, именно тут молитва Елены доходит до Бога…

Вообще, происходящая в городе трагедия сродни Страстям Христовым (происходящим, однако, на Рождество, а не на Пасху). Тут гетман Скоропадский, вслед за Пилатом, умывает руки, а Най-Турс/Турбин принимает смерть, которая становится искупительной для белого дела (так считают многие булгаковеды, верить ли им – дело каждого).

А Москва? Тут место действия «дьяволиады», а потом на улицах города появляется и сам сатана во плоти. Тут молитвы не имеют силы: не доходят они до Бога, да и молиться негде – церкви закрыты или разрушены… Сама смерть мастера происходит именем сатаны и ничего не искупает, сам же он, вместе со своей любимой, добровольно принимает покой в преддверии ада…

В этом отношении Булгаков повторил манеру своего литературного учителя Гоголя, у которого в малороссийских произведениях – казацкая доблесть, а в петербургско-московских – мёртвые души…