Текст книги "Гражданская война Михаила Булгакова"

Считается, что предком литературного Чарноты был генеральный обозный в войске Богдана Хмельницкого Иван Чернота (это исторический персонаж, упомянутый в «Огнём и мечом» Генрика Сенкевича). Чарнота, как упоминается в авторской ремарке, из запорожских казаков, но в конкретном воплощении – кубанец. Черноморское казачье войско создавалось из запорожцев.

Реальными же прообразами Чарноты в Белом движении считаются генерал-лейтенанты Сергей Улагай и Андрей Шкуро.

Улагай тоже был кубанским казаком. В 1917 году он был полковником, командиром 2-го Запорожского казачьего полка и георгиевским кавалером.

По оценке Якова Слащева, он был «человеком безусловно честным, но без широкого военного образования». При этом он был «популярным кубанским генералом, кажется, единственным из известностей, не запятнавшим себя грабежом».

Ценил его и Врангель: «Отличный кавалерийский начальник, разбирающийся в обстановке, смелый и решительный, он во главе казачьей конницы мог творить чудеса. Я знал его отрицательные свойства, – отсутствие способности к организации, свойство легко переходить от большого подъёма духа к унынию».

В сентябре 1917 года Улагай был арестован по делу генерала Корнилова, бежал на Кубань, где в конце года организовал казачий отряд. В июле 1918 года принял командование над большей частью отряда полковника Шкуро. Летом 1919 года сыграл решающую роль во взятии Царицына.

В начале декабря 1919 года Врангель возложил на него командование конной группой Мамонтова, которую, однако, тот довести до боеспособного состояния не смог. В начале 1920 года принял от генерала Шкуро командование Кубанской армией, а в марте эвакуировался в Крым. В конце июля 1920 года генерал Улагай был назначен командующим десантом на Кубань, который успешно провалил, и из армии был отчислен. Эмигрировал сначала в Югославию, а потом во Францию, где и умер.

Шкуро можно считать одним из основателей спецназа: ещё в 1915 году он сформировал Кубанский конный отряд особого назначения («Волчью сотню») для действий в тылу на германском фронте. Врангель оценивал деятельность Шкуро не очень высоко: «Полковника Шкуро я знал по работе его в Лесистых Карпатах во главе “партизанского отряда”. (…) За немногими исключениями туда шли главным образом худшие элементы офицерства, тяготившиеся почему-то службой в родных частях. Отряд… большей частью болтался в тылу, пьянствовал и грабил».

Немцы, правда, ценили Шкуро намного выше – готовы были заплатить за его голову 60 тысяч рублей.

В 1917 году он был полковником и командовал отрядом в конном корпусе генерала Hиколая Баратова в Персии.

Весной 1918 года организовал партизанский отряд в районе Кисловодска, который разросся в дивизию. Во время отступления к Новороссийску уступил командование Кубанской армией генералу Улагаю и остался на Черноморском побережье с остатками этой армии.

Генералом Врангелем был уволен из армии и выехал из Крыма в 1920 году. В эмиграции жил в Париже, где работал наездником в цирке.

Шкуро оставил после себя дурную славу (причём не только среди красных, но и среди белых) как человек не слишком дисциплинированный, грабитель и вешатель. В некоторой части он прототип не столько Чарноты, сколько Хлудова.

Во время Великой Отечественной войны сотрудничал с фашистами, руководил формированием казачьих частей в Югославии. Расстрелян в 1947 году.

Улагай и Шкуро были в значительной степени продуктом именно Гражданской войны – теми самыми военными, которые поняли особенности Гражданской войны и разработали тактику партизанских действий без стационарных тылов, позволявшую вести успешные боевые действия. Впрочем, на исход войны это повлиять не могло.

Судя по всему, Чарнота и должен был представлять тип лихого рубаки-кавалериста, довольно эффективного командира и честного человека, но оказавшегося именно на стороне белых. Симпатии Булгакова, безусловно, на его стороне.

В Константинополе Чарнота занимается изготовлением и продажей резиновых чертей-комиссаров. Судя по всему, Булгаков позаимствовал это из мемуаров Романа Гуля. Он описывал, как эмигрировавший в Берлин бывший российский военный министр генерал Владимир Сухомлинов «занимался тем, что делал мягкие куклы из кусков материи, набитых ватой, с пришитыми рисованными головами».

А тараканьи бега в Константинополе позаимствованы Булгаковым из рассказа Аркадия Аверченко «Лото-Тамбола» (1922), а также из повести Алексея Толстого «Похождения Невзорова, или Ибикус» (1925). «Тараканий царь» Артур Артурович явно списан с толстовского персонажа. Упоминаются бега в романе «Философия» писателя-авангардиста Ильи Зданевича (Ильязда), в мемуарах журналиста Николая Чебышева и драматурга Ильи Сургучёва.

Впрочем, главный источник информации Булгакова об эмигрантской жизни, его вторая жена Любовь Белозерская, к этой концепции относилась скептически: «На самом деле, конечно, никаких тараканьих бегов не существовало. Это лишь горькая гипербола и символ – вот, мол, ничего иного эмигрантам и не остаётся, кроме тараканьих бегов».

Суждение странное, если учесть, что Любовь Евгеньевна не могла не читать повесть Толстого. Другое дело, что она наверняка знала, что сам Толстой очевидцем этих событий быть никак не мог: в Константинополе он был в 1919 году, причём недолго.

По словам одного из режиссёров фильма «Бег» Владимира Наумова, оказавшись в Стамбуле, кинематографисты не нашли подтверждения существования тараканьих бегов в те годы.

Однако Анна Хлебина и Виктория Миленко во время написания книги «Аркадий Аверченко: Беженские и эмигрантские годы» установили, что бега действительно проводились русскими эмигрантами в мае 1921 года, после закрытия союзными властями Константинополя лото, в помещении в районе улицы Гран Пера. Сцену из фильма они, правда, нещадно критикуют.

Кстати, Белозерская, находясь в Константинополе, свидетельницей организации тараканьих бегов быть не могла: она оттуда уехала в 1920 году.

Интересно, что создателем бегов был Абрам Дранков – официальный кинохроникёр Льва Толстого. Фима Жиганец (псевдоним, разумеется) описывает этот эпизод так: Дранков «спрятался вместе с аппаратом в дощатом сортире! Дело было зимой; упрямый папарацци промёрз до костей, но всё же дождался момента, когда бородатый старец по парковой аллее направился в сторону уборной справить нужду. Эти кадры стали мировой классикой: великий писатель земли русской величественно идёт на объектив камеры. За кадром остался момент, когда Толстой подергал дверцу нужника, вздохнул и не солоно хлебавши (прощенья просим за каламбур-с) побрел к дому».

Вся эта история к бравому генералу Чарноте, разумеется, прямого отношения не имеет. Он был не изобретателем, а потребителем азартной забавы.

ППЖ Люська

В советской военной литературе термин ППЖ впервые появился, кажется, в великолепной книге Виктора Курочкина «На войне как на войне» (опубликована в 1965 году). ППЖ – это «походно-полевая жена» – фронтовая любовница командира достаточно высокого ранга. В булгаковском «Беге» один из значимых персонажей – ППЖ генерала Чарноты Люська Корсакова.

Статус Люськи с точки зрения морали достаточно определённый и совершенно непрезентабельный. Она любовница Чарноты, в Стамбуле зарабатывает на жизнь проституцией, а потом ухитряется выйти замуж за Парамона Корзухина – персонажа не самого приятного.

При всём при этом Люська является одним из безусловно положительных персонажей пьесы. За время Гражданской войны она ухитрилась не растерять свою удивительную человечность. Она опекает и своего бестолкового на гражданке «мужа» Чарноту, и подругу по несчастью Серафиму, а в конце играет важную роль в развязке драмы, помогая Чарноте и Голубкову решить финансовый вопрос с Корзухиным.

Очевидно, что этот персонаж не придуман Булгаковым, а является пусть не типичным, но периодически встречавшимся в тогдашней жизни. У современника Булгакова «красного графа» Алексея Толстого такой персонаж тоже присутствует: это Зоя Монроз в «Гиперболоиде инженера Гарина». Правда, в толстовском образе человечности немного: Зоя – первостатейная стерва.

Впрочем, «Гиперболоид» писался одновременно с «Бегом», а прототип Булгаков брал из жизни: это была вторая жена генерала Якова Слащёва Нина Нечволодова. С ней драматург был хорошо знаком – Нечволодова создала при курсах «Выстрел», где её муж преподавал тактику, драматический кружок. При её участии ставилась, в частности, «Белая гвардия». Булгаков присутствовал на представлениях и, очевидно, беседовал с прототипом своей героини.

О Нечволодовой известно не так много. Родилась она в 1899 году (то есть на восемь лет младше Булгакова), но исследователи даже относительно отчества путаются: то ли она Николаевна, то ли – Павловна… По некоторым сведениям, она была племянницей какого-то крупного военного деятеля. Называют обычно Платона Нечволодова, который был с 1910 года управделами, а с 1917 года – начальником артиллерийского комитета Главного артиллерийского управления российской армии. По другим данным, она племянница генерала Алексея Маниковского, который в 1918–1920 годах был начальником Главного артиллерийского управления и управления снабжения Красной армии. Брат Нины, тоже белый офицер, в 1919 году сорвал большевистское восстание Николая Гикало в Грозном.

Нечволодова ушла добровольцем на Первую мировую войну и во время Брусиловского прорыва в сентябре 1916 года была уже унтер-офицером с двумя Георгиевскими крестами.

Присоединилась к Белому движению. В 1918 году Нечволодова вступает в казачий отряд Андрея Шкуро, начальником штаба у которого был Слащёв. Тогда и начались их отношения. Далее она сопровождала генерала под видом «юнкера Нечволодова», «ординарца Никиты» и «казачка Вареньки». Она фигурирует во многих воспоминаниях, в частности – как Лида или ординарец Ничволодов у Александра Вертинского, которого Слащёв очень привечал. В книге «Крым, 1920» упоминал её и сам Слащёв: «Не прошло и десяти минут, как пришло донесение, что штаб-ротмистр убит, а ординарец Нечволодов ранен, а цепи 13-й дивизии под огнём красных подаются назад… Надо было прибегнуть к последнему средству – личному примеру начальника. Я отдал приказ юнкерам построиться в колонне по отделениям и двинул её на гать» (тут описывается бой на Чонгарской гати в марте 1920 года, когда Слащёв возглавил «психическую атаку»).

В апреле 1919 года, в ходе боев на Акмонайских позициях, Слащёв был тяжело ранен в лёгкие и в живот. Селение, в которое привезли Слащёва, было захвачено атакой красных. Нечволодова буквально под носом у них забрала лежащего в бессознательном состоянии генерала, доставила его в тыл и выходила.

После выздоровления, уже в 1920 году, Слащёв женился на Нечволодовой. В Турции они были уже в официальном статусе, так что турецкую и тем более парижскую части эпопеи Люськи Булгаков писал уже не с неё, а с каких-то других женщин, о которых он мог слышать от Любови Белозерской и, опять же, от Алексея Толстого.

Похоже, описывая парижский успех, Толстой и Булгаков имели в виду одного и того же человека. Весьма вероятно, что речь идёт о внучатой племяннице художника Николая Ге, которую Толстой хорошо знал. Ия Ге выехала на учёбу в Европу ещё до революции, на общем фоне эмиграции она была женщиной очень успешной: благодаря недолгому браку с английским баронетом Робертом Абди была принята в свете, работала моделью, модельером, актрисой и прожила 95 лет. Кстати, её сын Джордж Гейнс известен нам по роли комиссара Лассарда в «Полицейской академии». «Да, прав Коровьев! Как причудливо тасуется колода!».

Считается, что именно её внешность и, возможно, некоторые особенности характера Толстой использовал при описании Зои и марсианки Аэлиты (его представления были учтены в ранних экранизациях этих произведений). Ну, а кто там торговал своим телом в стамбульской Галате, не так уж важно – явление, как мы понимаем, было массовым.

В СССР, как мы упоминали выше, Нечволодова косвенно относилась к культурной элите. Помимо ведения драматического кружка, она пыталась что-то писать и даже имела литературной псевдоним Поручик Нечволодов. В 1925 году объединение «Красное кино» пригласило Слащёва в качестве консультанта, а также исполнителя собственной роли в художественном фильме «Врангель». Также там должна была играть и Нечволодова.

После убийства Слащёва в январе 1929 года Нина Нечволодова и их общая дочь, что называется, пропали с радаров. Об их судьбе достоверно ничего не известно, в числе репрессированных они не числятся.

Не исключено, впрочем, что она смогла приспособиться к новой реальности. Журналист издания «Однако» Ильсур Зиннатуллин в статье «Тени прошлого. Ординарец Нечволодов» пишет так: «В 1937 году на экраны СССР вышел фильм “Юность”. Картина рассказывала о Гражданской войне в Крыму. Сценаристом фильма была Нина Нечволодова. А в пятидесятые годы выходит книга “Юность Ленина”, где автором также является человек с аналогичным именем и фамилией. Если по фильму мне не удалось установить отчество Нечволодовой, то автором книги была Нина Павловна Нечволодова».

Кстати, а почему это жена Слащёва, который, как мы уже писали, был прототипом Хлудова, стала подружкой Чарноты? У Булгакова, очевидно, были для этого свои соображения чисто драматургического порядка.

Во-первых, ему непременно надо было, чтобы Хлудов был одинок. Образ должен быть чистым. Будь рядом с Хлудовым другой человек, в центре пьесы был бы конфликт между ними. Ну, или объяснение отсутствия конфликта (Нина Нечволодова, кстати, сильно пила – под стать мужу).

Во-вторых, ему непременно надо было, чтобы Люська была хорошим человеком. А быть таким рядом с вешателем Хлудовым затруднительно. Почему именно Булгакову было важно, чтобы Люська была хорошей, мы не знаем. Скорее всего, действительно из драматургических соображений – надо было оттенить мятущуюся натуру Серафимы. Но, может, ему Нечволодова понравилась – Михаил Афанасьевич был бабник первостатейный и не имел привычки пропускать юбки мимо.

Мелкий бес

Есть в булгаковском «Беге» персонаж, который вызывает негативные эмоции буквально у всех остальных участников действия. Больше всего его должен, по логике, ненавидеть красный командир Баев, но он о существовании этого персонажа если и догадывается, то чисто теоретически. А вот все остальные…

Ближе всех подходит к общей мечте подержать за шею Парамона Ильча Корзухина не кто иной, как генерал Хлудов. Он готов даже больную Серафиму отправить в контрразведку и потом на виселицу в качестве большевистского агента (в контрразведку она таки попадает), но, по счастью, Корзухин отказывается от своей жены. Тогда Хлудов сжигает вагоны с мехами, проследить за сохранностью которых приехал Корзухин.

Потом шея бывшего товарища министра оказывается на расстоянии вытянутой руки генерала Чарноты, но тут ситуация другая – дело происходит в мирное время в Париже. За шею подержаться можно, конечно же, но успеешь ли удрать от французской полиции? И Чарнота в подштанниках выступает в качестве просителя у успешного бизнесмена Корзухина…

Тут-то у этого персонажа проявляется чуть ли не единственная если не положительная, то точно человеческая черта – Корзухин азартный картёжник, и Чарнота буквально раздевает его. Собственно, и это ещё не всё – Корзухин достаточно подл, чтобы задержать просителей при помощи своей охраны, вызвать полицию, «а потом про этот случай раструбят по БиБиСи». По счастью, в дело вмешивается Люська – теперь уже жена миллионщика.

Бдительная советская цензура в лице литературоведа Ричарда Пикеля, мимо всего этого пройти никак не могла. Очевидно ведь, что автор замазывает классовую сущность белого движения, которое боролось за восстановление власти помещиков и капиталистов. Между тем капиталист в пьесе только один, и его белые ненавидят.

При запрете «Бега» замечания Пикеля были, разумеется, учтены. Как удалось обойти позднесоветскую цензуру, точно неизвестно, но там была целая спецоперация, включавшая, например, обогащение сценария заимствованиями из вполне благонамеренного булгаковского либретто к опере «Чёрное море» (в котором полно заимствований из «Бега»). Впрочем, противоречие, связанное с классовой сущностью белого движения и его (движения) отношения к конкретному капиталисту, никуда не делось. Правда, капиталист, благодаря таланту Евгения Евстигнеева, был показан ну о-о-очень мерзким.

Кстати, а кто такой этот Парамон Корзухин? В пьесе не так много информации о его прошлом, но он, судя по всему, и до войны был неплохо устроен. К белым же примкнул не из идейных соображений, а чтобы заняться предпринимательством в новых условиях. Он и на фронт-то поехал, чтобы проследить за вагонами с экспортным товаром…

Впрочем, наличие определённых идей у него отрицать было бы неразумно. Идеи не идеи, но советская власть исключала свободное предпринимательство и частную собственность… Вот при НЭПе он бы развернулся: Гусь-Ремонтный из «Зойкиной квартиры» – явно близкородственный персонаж. Так или иначе, но Корзухину не чужд пафос борьбы за восстановление «нормальной жизни», который является движущей силой булгаковских белогвардейцев. Другое дело, что сам он воевать не собирается – ему неинтересно восстанавливать нормальную жизнь именно в этой стране, поскольку сам он – классический «безродный космополит», столь же свободно зарабатывающий деньги в Париже, как в Петербурге.

Белогвардейцы это отлично понимают, потому он вызывает у них столь сильные чувства. Как элемент (не самый приятный) «нормальной жизни» они его ещё принять готовы, но вот как элемент реальности Гражданской войны он их совершенно не устраивает.

Прототипов у Корзухина несколько. И основным источником информации об этих людях для Булгакова была, несомненно, его вторая жена, Любовь Белозерская, побывавшая в эмиграции и с персонажами «Бега» познакомившаяся при не лучших обстоятельствах.

Сама Белозерская называла в качестве прототипа литератора и предпринимателя-миллионщика Владимира Пименовича Крымова. В своих мемуарах она пишет: «Из России уехал, как только запахло революцией, “когда рябчик в ресторане стал стоить вместо сорока копеек – шестьдесят, что свидетельствовало о том, что в стране неблагополучно”, – его собственные слова. Будучи богатым человеком, почти в каждом европейском государстве приобретал недвижимую собственность, вплоть до Гонолулу…

Сцена в Париже у Корзухина написана под влиянием моего рассказа о том, как я села играть в девятку с Владимиром Пименовичем и его компанией (в первый раз в жизни!) и всех обыграла». В другом фрагменте она уточняет: «Мне бы уйти от стола, как сделал бы опытный игрок, но я не ушла и всё, конечно, проиграла плюс осталась должна. На другой день Крымов приехал на машине за карточным долгом». Видимо, этот неоднозначный момент заставил Булгакова критически подойти к образу Корзухина…

Крымов был потомком самого протопопа Аввакума и, подобно многим старообрядцам, обладал предпринимательской жилкой. Во всяком случае, родившись в бедной семье, он к тридцати годам стал богачом. Окончил Петровско-Разумовскую сельскохозяйственную академию и Московский университет, торговал каучуком, издавал журнал «Столица и усадьба» (это, кстати, первый в России коммерчески успешный «глянцевый» журнал), был официальным представителем компании Форда в Петербурге.

Мемуары Белозерской грешат некоторыми неточностями. Например, из России Крымов уехал не накануне революции, а уже после неё – в апреле 1917 года (Белозерская, впрочем, мемуары писала в советское время, когда под революцией имелись в виду прежде всего октябрьские, а не февральские события). Уехал он сначала не в эмиграцию, а путешествовать – в Японию и США. Но потом уже, в 1921 году, возвращаться в Россию не стал, а осел в Берлине, с наступлением власти фашистов перебравшись в Париж (его жена была еврейкой, хотя Белозерская считала её украинкой).

В эмиграции написал художественный отчёт о своём путешествии «Богомолы в коробочке» и тетралогию из жизни купцов-старообрядцев «За миллионами» (последнее произведение было переведено на английский язык). Он был автором и других книг, в основном авантюрных романов и детективов.

Крымов, который, в общем-то, был неплохим человеком и помог многим эмигрантам, прототипом был только в некоторой степени. Корзухин – всё же персонаж изрядно окарикатуренный. И в этом смысле он пришёлся ко двору в СССР.

Борис Соколов обращает внимание на то, что «только сцена из пьесы, содержащая его “балладу о долларе” (в несохранившемся черновом варианте “Рыцарь Серафимы” ей противопоставлялась “баллада о маузере”, которую, вероятно, произносил будённовец Баев), увидела свет при жизни Булгакова в 1932 г., не встретив цензурных препятствий. Париж озаряется в балладе золотым лучом доллара рядом с химерой собора Нотр-Дам. Открытка с изображением этой химеры, привезенная Л. Е. Белозерской, была в архиве Булгакова».

Совершенно очаровательная деталь – позже Валентин Катаев вложит своеобразную «балладу о долларе» в уста персонажа, прототипом которого был… сам Булгаков! Катаев ухаживал за сестрой Михаила Афанасьевича Еленой (Лелей), а тот был против брака, напирая на то, что свой брат-писатель – голодранец без постоянных источников к существованию. В перспективе он оказался неправ – бывший белый офицер Катаев отлично устроился при советской власти и ещё при жизни числился классиком.

Интересный факт о космополитизме Крымова рассказал поэт Кирилл Померанцев. Крымов торговал с Россией и сумел нажить на этом немалое состояние: «В 1920-х годах распространились слухи о том, что закупавшее на Западе товары в кредит советское правительство не сможет заплатить по векселям. Ройземан (Партнёр Крымова в СССР. – В. Ст.) заверил Крымова, что сможет, и Крымов по дешёвке стал векселя скупать и, когда пришёл им срок, получил за них большую сумму».

Другим прототипом Корзухина считается меньшевик Алексей Максимович Никитин, занимавший посты министра почт и телеграфа, а потом и внутренних дел во втором и третьем Временных правительствах с июля по октябрь 1917 года. После Октябрьской революции пытался бороться с большевиками, участвовал в «беге к морю» деникинской армии (Булгаков в этом беге не участвовал – наблюдал со стороны), но каких-то особых лавров не стяжал. После окончания Гражданской войны продолжал жить в Москве и был расстрелян только на излёте «большого террора», в 1939 году. Он был вхож в московские литературные круги через свою жену Евдоксию, в чьих «никитинских субботниках» участвовал и Булгаков. Никитина считается одним из прототипов Серафимы.

Кажется, в этом персонаже ничего особенно демонического нет… Тем не менее Корзухин в некотором роде является предшественником Воланда. По крайней мере, в одной его, мефистофельской, ипостаси – «часть вечной силы я, всегда желавшей зла, творившей лишь благое». Он действительно редкий мерзавец («вы самый омерзительный, самый бездушный человек, которого я когда-либо видел», – говорит ему Голубков), но конечный вклад его в развитие повествования сугубо позитивный – отказавшись от жены, он спас её (и себя) от немедленной виселицы, а заодно и освободил Серафиму для счастья с Голубковым. Ну и в конечном итоге денег на возвращение в Россию дал. Так что персонаж получился неприятный, но не то чтобы совсем уж негативный…