Текст книги "Гражданская война Михаила Булгакова"

Сталин и Билль-Белоцерковский

Письмо драматурга В. Н. Билль-Белоцерковского И. В. Сталину, в котором упоминается постановка пьес Булгакова во МХАТе, безусловно, является одной из попыток запретить творчество Булгакова в СССР. Ответное же письмо Сталина наглядно показало, что он против такого шага, причём в состоянии привести серьёзные аргументы, понятные его оппонентам.

Помимо письма Сталина, интересного самого по себе, возникает множество близких вопросов: кто такой Билль-Белоцерковский? Что такого он написал Сталину? Почему Сталин ответил? Попытаемся в этом разобраться.

Есть какое-то ехидство истории в том, что Владимира Наумовича Билль-Белоцерковского сейчас помнят в основном благодаря критике им Булгакова, причисленного ныне к числу классиков.

Владимир Белоцерковский, кстати, в некоторой степени земляк Булгакова – родился он в 1885 году в Александрии (шахтёрский городок в нынешней Кировоградской области). Как легко понять, происходил из еврейской семьи.

В 1911–1917 годах жил в США, где его сложную фамилию сократили до «Билл». Впоследствии это стало частью его литературного псевдонима.

После революции вернулся в Россию и сразу был мобилизован в армию. Попал в 56-й пехотный полк в Москве. Вступил в РСДРП(б). С ноября 1917-го по май 1918 года – член исполкома Моссовета. Принимал участие в Гражданской войне.

Печататься начал раньше Булгакова – в 1918 году. Стал драматургом. Входил в Пролеткульт, группу «Пролетарский театр», объединение «Кузница».

Во время «Большого террора» под каток не попал, вероятно, потому, что был нещадно критикуем Леопольдом Авербахом, позднее репрессированным в качестве троцкиста. Тот считал Белоцерковского дураком и невеждой, обвинял в «напыщенной мещанской декламации», не имеющей ничего общего с «пролетарским наступлением на культурном фронте».

Писал пьесы о международной солидарности рабочих и «ведущей роли партии в социалистическом преобразовании страны». Особую известность приобрела пьеса «Шторм» (1926), по которой он написал сценарий фильма, вышедшего на экраны в 1957 году. Критики отмечают, что эта пьеса, как и другие ранние произведения Билль-Белоцерковского, написана «в типичной манере плакатного, агитационного театра раннесоветского периода». Можно себе представить, что думал о таких произведениях И. В. Сталин, отличавшийся тонким художественным вкусом…

Впрочем, даже советская критика того времени встретила «Шторм» неоднозначно, а «первой вехой и началом живой истории советской драматургии и советского театра» её провозгласили уже в раннехрущёвские времена. Активно писать он продолжал до конца 1940-х годов, но ничего значительнее «Шторма» не создал. Кстати, Билль-Белоцерковский – один из основных создателей балтийского матроса – «братишки» (наравне с Всеволодом Вишневским).

Билль-Белоцерковский был награждён орденами «Знак Почёта» (1939) и Трудового Красного Знамени (1955). Умер в 1970 году.

Выше мы написали, что Владимир Наумович известен в основном борьбой с Булгаковым. Второй момент, из-за которого сейчас вспоминают иногда его фамилию, состоит в том, что Билль-Белоцерковский – отец советского диссидента, автора «теории кооперативного строя» Вадима Белоцерковского. Диссидент и критик советского социализма – сын обласканного советской властью классика «агитационного театра»… Это не абсурд, это норма – критикуют социализм в основном именно те, кто достиг своего высокого положения (социального и материального) в советское время именно благодаря социализму.

Вадим Владимирович, кстати, в 2014 году отказался от российского гражданства (сам он продолжал жить в США) в знак протеста «против превращения России в авторитарное и агрессивное государство».

Но вернемся к папе-драматургу.

«Письмо Билль-Белоцерковского» было написано в декабре 1929 года и адресовано Сталину. Оно по сей день называется его именем, но это не совсем правильно, поскольку принадлежало отколовшейся от РАПП группе «Пролетарский театр» и подписали его 11 человек. Авторами, которые писали письмо «по поручению группы», были, помимо Билль-Белоцерковского, также драматург Анатолий Глебов (уроженец Полтавы, сын изобретателя парашюта Глеба Котельникова) и режиссёр Бернхард Райх (подписался как «Рейх»). Билль-Белоцерковский был в этом списке первым, потому Сталин для простоты обращался к нему.

В письме театральные деятели задали Сталину ряд вопросов, причём Булгаков упоминался во втором и четвёртом из них:

«2. Находите ли Вы своевременным в данных политических условиях, вместо того чтобы толкать такую крупную художественную силу, как МХТ-1, к революционной тематике или хотя бы к революционной трактовке классиков, всячески облегчать этому театру соскальзывание вправо, дезорганизовывать идейно ту часть мхатовского молодняка, которая уже способна и хочет работать с нами, сбивать её с толка, отталкивать вспять эту часть театральных специалистов, разрешая постановку такой пьесы, как “Бег” Булгакова, – по единодушному отзыву художественно-политического совета Главреперткома и совещания в МК ВКП(б), являющейся слабо замаскированной апологией белой героики, гораздо более явным оправданием белого движения, чем это было сделано в “Днях Турбинных” (того же автора)?».

«4. Как расценивать фактическое “наибольшее благоприятствование” наиболее реакционным авторам (вроде Булгакова, добившегося постановки четырёх явно антисоветских пьес в трёх крупнейших театрах Москвы; притом пьес, отнюдь не выдающихся по своим художественным качествам, а стоящих в лучшем случае на среднем уровне). О “наибольшем благоприятствовании” можно говорить потому, что органы пролетарского контроля над театром фактически бессильны по отношению к таким авторам, как Булгаков.

Пример: “Бег”, запрещённый нашей цензурой и всё-таки прорвавший этот запрет, в то время как все прочие авторы (в том числе коммунисты) подчинены контролю реперткома. (…)

В чём смысл существования Главреперткома, органа пролетарской диктатуры в театре, если он не в состоянии осуществлять до конца свою задачу (что, повторяем, происходит отнюдь не по его вине)?»

В общем-то, мотивы Белоцерковского в конфликте с Булгаковым можно понять – пролетарий (матрос на британских кораблях, рабочий в Америке), большевик, ярый сторонник «нового искусства», а во МХАТе ставят какого-то «белогвардейца»…

Разумеется, фактор «наибольшего благоприятствования» в отношении Булгакова был несколько преувеличен, но не то чтобы радикально – Булгакова ругали в прессе, но охотно ставили, просто потому, что народ на него валом валил. В то время как на агитационные спектакли «Пролетарского театра» ходили в основном организованные группы – красноармейцы там или студенты…

2 февраля 1929 года письмо удостоилось ответа Сталина…

Тут, кстати, момент довольно загадочный: Сталин был совершенно не обязан на него отвечать, но он тем не менее ответил.

Причины, по которым Сталин ответил, булгаковедами называются самые разные. Чаще всего – политические. Мол, в 1929 году Сталин ещё не был полновластным хозяином в СССР и должен был считаться с… С кем?

Безусловно, группа «Пролетарский театр» представляла левую оппозицию, но…

Во-первых, это ведь не РАПП, куда входило более 4 тысяч человек. Это десяток театральных деятелей с неустоявшимся реноме и вообще занимающихся не столько театром, сколько политпросветом («агитационный театр»).

Во-вторых, оппозиция эта была не политическая, а сугубо культурная. Правда, содержатся в письме и политические намёки: «Нам приходилось слышать ссылки наиболее последовательных представителей правого “либерального” курса на Ваше сочувствие». Но, хотя эту фразу и можно расценить как угрозу, никто из трёх подписантов письма репрессирован не был, что вряд ли случайно.

Нам представляется, что не было в ответе Сталина никакой особо глубокой политической подоплёки. Просто вопросы, поднятые группой Билль-Белоцерковского, показались Сталину достаточно важными, чтобы на них ответить. И он на них ответил. Возможно, с тем, чтобы к ним позднее вернуться. Но не вернулся – отвлёкся на вопросы языкознания, в котором оказался просто «корифеем».

Тут же он пишет прямо: «Очень легко “критиковать” и требовать запрета в отношении непролетарской литературы. Но самое лёгкое нельзя считать самым хорошим. Дело не в запрете, а в том, чтобы шаг за шагом выживать со сцены старую и новую непролетарскую макулатуру в порядке соревнования, путём создания могущих её заменить настоящих, интересных, художественных пьес советского характера. А соревнование – дело большое и серьёзное, ибо только в обстановке соревнования можно будет добиться сформирования и кристаллизации нашей пролетарской художественной литературы».

Из этого письма мы бы сделали два вывода.

Во-первых, Сталин предостерёг от переноса на сферу искусства терминологии внутрипартийной политической борьбы. Прямым текстом: «Я считаю неправильной самую постановку вопроса о “правых” и “левых” в художественной литературе (а значит, и в театре)».

Во-вторых, Сталин видит слабо замаскированные цели группы Билль-Белоцерковского: обеспечить себе аудиторию за счёт удаления популярных, но идеологически неправильных авторов, и даёт «Пролетарскому театру» бесплатный совет – писать получше.

В общем – да здравствует капиталистическая конкуренция! Того, что «пролетарские» авторы, во имя победы в этой конкуренции, встанут на белогвардейские позиции, Сталин не боится. И он, очевидно, прав – чего бы вчерашние участники Гражданской войны перешли бы на позиции своих противников? А социальный заказ на пьесы противников большевиков иссякнет по мере успехов социалистического строительства (как показали дальнейшие события – не иссяк).

Оба вывода напрямую касаются Булгакова.

Первый вывод можно считать констатацией того, что у советской власти врагов в сфере искусства нет, а, следовательно, не является врагом и «несоветский» Булгаков. Не знаем, вспоминал ли Сталин свои слова во время «Большого террора», но именно в отношении Булгакова это суждение было выполнено – его даже ни разу не арестовали (если не считать неподтверждённый и, более того, опровергаемый Т. Н. Лаппа инцидент во Владикавказе 1920 года, который сам Булгаков обыграл в одной из пьес: «Если меня расстреляли в Баку, я, значит, и в Москву не могу приехать? Меня по ошибке расстреляли, совершенно невинно…»).

Второй вывод касается Булгакова в том смысле, что он сейчас нужен Советской власти для создания той самой животворящей конкуренции. Это, разумеется, вовсе не индульгенция навсегда – вот научитесь писать, как он, мы вам его скормим. А до тех пор – ни-ни… Правда, это всё осталось в теории. Создавать полноценную конкуренцию пролетарским писателям Булгакову так и не дали.

Ответ И. В. Сталина на письмо В. Н. Билль-Белоцерковского булгаковеды обычно рассматривают как некое послание Вождя драматургу: он-де пожелал, чтобы Булгаков что-то сделал, а Булгаков не сделал. Выводы из этого делаются разные. По-разному оценивается и сам текст письма. Но давайте познакомимся с источником и порассуждаем: а был ли мальчик?

В письме Сталина творчество Булгакова упоминается несколько раз:

1. «“Бег” Булгакова… нельзя считать проявлением ни “левой”, ни “правой” опасности. “Бег” есть проявление попытки вызвать жалость, если не симпатию, к некоторым слоям антисоветской эмигрантщины, – стало быть, попытка оправдать или полуоправдать белогвардейское дело. “Бег” в том виде, в каком он есть, представляет антисоветское явление.

Впрочем, я бы не имел ничего против постановки “Бега”, если бы Булгаков прибавил к своим восьми снам ещё один или два сна, где бы он изобразил внутренние социальные пружины Гражданской войны в СССР, чтобы зритель мог понять, что все эти по-своему “честные” Серафимы и всякие приват-доценты оказались вышибленными из России не по капризу большевиков, а потому, что они сидели на шее у народа (несмотря на свою “честность”), что большевики, изгоняя вон этих “честных” сторонников эксплуатации, осуществляли волю рабочих и крестьян и поступали поэтому совершенно правильно».

2. «Почему так часто ставят на сцене пьесы Булгакова? Потому, должно быть, что своих пьес, годных для постановки, не хватает. На безрыбье даже “Дни Турбиных” – рыба».

3. «Что касается собственно пьесы “Дни Турбиных”, то она не так уж плоха, ибо она даёт больше пользы, чем вреда. Не забудьте, что основное впечатление, остающееся у зрителя от этой пьесы, есть впечатление, благоприятное для большевиков: “если даже такие люди, как Турбины, вынуждены сложить оружие и покориться воле народа, признав своё дело окончательно проигранным, – значит, большевики непобедимы, с ними, большевиками, ничего не поделаешь”, “Дни Турбиных” есть демонстрация всесокрушающей силы большевизма».

4. В заключение среди ошибок начальника Главискусства Алексея Свидерского и Главреперткома указывается постановка «Багрового острова» в Камерном театре.

Сами по себе оценки произведений Булгакова со стороны Сталина неоднозначные.

С одной стороны, как тонкий ценитель прекрасного, он не мог не отдавать себе отчёта в чисто художественных достоинствах булгаковских пьес. Потому и ходил на «Дни Турбиных».

С другой стороны, как человек, ответственный за идеологию нового режима, он не мог не отдавать себе отчёта в том, что пьесы Булгакова – совсем не то, что нужно новой власти. В них были не те люди, озабоченные не теми проблемами.

Так что авторы, которые видят в письме Сталина именно критику Булгакова, не так уж далеки от истины. Сталин к Булгакову относился вполне утилитарно – пока драматург демонстрирует, пусть даже с классово чуждой точки зрения, «всесокрушающую силу большевизма», он нужен. Вероятно, Вождь был не против и умеренной критики советской действительности (хотя почти наверняка считал «Зойкину квартиру» пошлятиной). Но вот если драматург начнёт заниматься попытками «вызвать жалость, если не симпатию, к некоторым слоям антисоветской эмигрантщины», а тем более ставить под сомнение советскую политику в области театра («Багровый остров», «Кабала святош»), то будет ему нехорошо.

Надо, впрочем, отметить, что при всей утилитарности Сталин Булгакову всё же симпатизировал. Во всяком случае, трудно иначе объяснить то, что Михаил Афанасьевич не попал под каток Большого террора, в котором сгинуло большинство сменовеховцев.

Большинство булгаковедов полагают, что знал, и свой анализ базируют именно на этом предположении. Причём предположение это включает то, что Булгаков не просто знал о письме, но знал и полное его содержание, включая фразу о необходимости осветить внутренние пружины Гражданской войны. Но тут есть вопрос.

Дело в том, что письмо Билль-Белоцерковского было частным и ответ Сталина тоже был частным. Впервые письмо Сталина было опубликовано только в 1949 году в 11-м томе Полного собрания сочинений. До этого оно не публиковалось. Кстати, и письмо Билль-Белоцерковского было впервые опубликовано только в 1999 году.

В то же время, хотя письмо и было личным, секретным оно никак не было и… Вот тут вам лучше сесть и хорошо вдохнуть – письмо Вождя распространялось самиздатом! Правда, ленинское «Письмо к съезду» с 1927 по 1956 год также ходило в списках, а его хранение давало гарантированную статью 58.10…

Евгений Громов в книге «Сталин: власть и искусство» приводит адресованное Сталину письмо Луначарского: «Ваше письмо группе Билль-Белоцерковского нашло довольно широкое распространение в партийных кругах, так как оно, по существу, является единственным изложением Ваших мыслей по вопросу о нашей политике в искусстве». Луначарский просил разрешения напечатать это письмо в журнале «Искусство», но не получил его. Известно также, что этой перепиской интересовался Горький и оба письма были ему переданы непосредственно Сталиным.

Лидия Яновская в книге «Треугольник Воланда» признаёт: «Неизвестно, держал ли Булгаков это письмо в своих руках. Но в подробном, а может быть, и не единственном пересказе безусловно знал».

При всём уважении к Лидии Марковне мы вынуждены констатировать: у нас нет никаких оснований считать, что Булгаков был знаком с полным текстом письма и, главное, с той самой фразой. То есть сталинское «послание» с высокой степенью вероятности до него не дошло. Хотя исключать этого всё же нельзя: с письмом мог ознакомить Булгакова тот же Горький.

Если бы Сталин действительно имел намерение предложить Булгакову помощь, он бы нашёл способ проинформировать его об этом. И такое информирование почти наверняка нашло бы отражение в архиве и дневнике Е. С. Булгаковой. Позже слух о звонке Сталина распространился по театрально-литературной Москве немедленно. Но тут ничего такого не было.

С другой стороны, как представляется, сама тема несколько надумана. Да, при первом прочтении кажется, что Сталин на что-то намекает автору: «Я бы не имел ничего против, если бы…» Но все авторы, изучавшие литературный стиль Вождя, отмечали, что он любил задавать себе вопросы и тут же на них отвечать.

«Уинстон на минуту задумался, потом подтянул к себе речепис и начал диктовать в привычном стиле Старшего Брата: стиль этот, военный и одновременно педантический, благодаря постоянному приему – задавать вопросы и тут же на них отвечать (“Какие уроки мы извлекаем отсюда, товарищи? Уроки – а они являются также основополагающими принципами ангсоца – состоят в том…” – и т. д. и т. п.) – легко поддавался имитации» (Дж. Оруэлл, «1984»).

Вот и в этом письме Сталин как бы задаёт себе вопрос: а при каких условиях можно было бы разрешить постановку «Бега»? И сам себе отвечает.

Отметим, что вообще Сталин вмешательством в художественный процесс отнюдь не пренебрегал. Общеизвестно, например, что именно он предложил Александру Довженко снять фильм о Щорсе и именно он предложил формат фильма как историю «украинского Чапаева». Но то – Довженко, человек весь свой в доску (пусть даже не член партии).

Но именно Булгакову Сталин такого одолжения не сделал, и причина этого на поверхности: он считал его несоветским, чужим автором и подозревал, что тот с заданием не справится. И, со своей точки зрения, был прав.

Обращение же в письме, конечно, было. Но адресовано оно было не Булгакову, а обобщённому Билль-Белоцерковскому, и суть его состояла в том, что советской власти нужны такие же качественные пьесы, как у Булгакова: с живыми персонажами, говорящими нормальными словами, а не лозунгами. В общем, нужна была «Красная гвардия» – такая же, как «Белая гвардия», только красная.

Многие булгаковеды пишут, что нет, не мог.

Причины называются разные. Есть, например, мнение, что пьесу невозможно было переработать в требуемом духе (но Сталин считал иначе…). Чаще же всего пишут, что письмо «Сталин писал не ему. Письмо, которое он не получал, не требовало ответа. За протянутую соломинку драматург не ухватился…» (Яновская).

В законченном виде такая точка зрения сводится к тому, что Булгаков претендовал на особые отношения с Вождём и ждал личного обращения.

Что тут сказать?

Во-первых, о каких-то «особых отношениях» можно было говорить только с апреля 1930 года, когда в квартире на Большой Пироговской раздался тот самый звонок. Даже если личное знакомство писателя и Вождя во Владикавказе имело место, из этого ничего не следовало – мало ли с кем общался Сталин?

Во-вторых, в 1929 году Булгаков находился не в том положении, чтобы пренебречь помощью, пусть даже речь шла о «протянутой соломинке». Сам он позже, в письме к правительству, возможно даже не сгущая краски (хотя это он умел делать блестяще – не зря Любовь Белозерская называла его «знаменитым “притворяшкой”»), писал, что его ждёт гибель. Конечно, в 1930 году ситуация была хуже… Но ухудшение можно было прогнозировать.

В-третьих, Булгаков хотел написать «Красную гвардию». На этот счёт есть свидетельство Елены Сергеевны (в записи Владимира Лакшина): «Я в молодости, познакомившись с Булгаковым, когда его страшно ругали за “Белую гвардию”, “Турбиных”, сказала ему: “Ну что вам стоит написать пьесу о Красной армии”. Он посмотрел на меня страшными глазами и сказал с обидой: “Как вы не понимаете, я очень хотел бы написать такую пьесу. Но я не могу писать о том, чего не знаю”».

Тут нам слова Булгакова могут показаться несколько странными – о том, как Сатана разгуливал по Москве, он знал, а о внутреннем мире красноармейцев, дескать, не знал… Но, с одной стороны, самые фантастические образы Булгаков брал всё же из жизни (хоть и призывал не искать прототипа Воланда), а с другой стороны…

«Красную гвардию» Булгаков всё же написал. И даже две. Это были либретто оперы Сергея Потоцкого «Чёрное море» (не поставлена, либретто опубликовано в 1988 году) и пьеса «Батум». В первом произведении фигурируют красноармейцы и даже Михаил Фрунзе (командующий красным фронтом Михайлов), а во втором – революционные рабочие.

Увы, опера была не слишком удачной, а «Батум» трагически опоздал. Эта пьеса была бы к месту и ко времени в 1926-м и даже в 1930 году, но в 1939-м это был очевидный анахронизм, на что и указал сам Сталин, традиционно отметив художественные достоинства произведения (в разговоре с Немировичем-Данченко).

Так или иначе, если бы Сталин действительно попросил, Булгаков бы обязательно попытался. И, вполне возможно, у него бы получилось.