Текст книги "Гражданская война Михаила Булгакова"

Полковники против генералов

Начиная писать «Белую гвардию», Михаил Булгаков планировал продолжение. Это должна была быть эпопея (вероятно трёхтомная), посвящённая мытарствам семьи Турбиных в Гражданской войне и, вероятно, в эмиграции (Булгаков этим вопросом очень интересовался и интерес был отнюдь не академический). «Хождение по мукам», но без Сталина (?).

Пьеса «Бег» является, в некотором роде, продолжением «Дней Турбиных» с немного другими персонажами, хотя в Голубкове легко узнаётся несколько окарикатуренный доктор Турбин, а в Серафиме – Елена Турбина.

Меня, впрочем, больше привлекли образы генералов и тут есть некоторая загадка.

В «Беге» генералы были как на подбор героические, что не могло не быть замечено соответствующими инстанциями.

Сошлёмся на мнение театрального критика Ричарда Пикеля. Заранее прошу прощения за обильное цитирование, но характеристики тут уж очень интересные:

«Хлудов – блестящий военачальник. Его штаб до последней минуты работает чётко, войска под его водительством дерутся как львы, хотя голы, босы и голодны. Его распоряжения чётки, военные приказы говорят о глубоком оперативном уме и выдающихся способностях полководца. Хлудов ни в коем случае не тряпка, не комок развинченных нервов, а чрезвычайно волевая личность».

«Чарнота – “типичный военный”, бурбон, полковой бретёр, безумно храбрый командир, с большой природной оперативной смекалкой. Он по природе своей эпикуреец и азартный спортсмен. Война для него прежде всего рискованная и увлекательная авантюра, в которой каждую минуту можно ставить на карту свою жизнь, так же как в железке – всё своё состояние. Он великодушен, добр, прямолинеен и всегда поможет товарищу в беде».

«Врангель (отметим, что в пьесе он просто «белый главнокомандующий», хотя никем кроме «чёрного барона» быть не может) – по словам автора, храбр и хитёр. Умеет смотреть открыто опасности в глаза. Когда создалось угрожающее положение на фронте, он, собрав всех сотрудников штаба фронта, всех и каждого честно предупреждает, что “иной земли, кроме Крыма, у нас нет”. Он борется с разложением тыла».

Понятно, что так поданные личности генералов не могли не вызвать раздражение политической цензуры – как официальной, так и самодеятельной. Особое мнение, как всегда, принадлежало И. В. Сталину – хотя он по этому поводу не высказывался, очевидно, что ему, так же, как и в случае с «Белой гвардией» / «Днями Турбиных», импонировала демонстрация сильных противников, которые, однако, были успешно побеждены большевиками.

Тем не менее тут присутствует определённое противоречие.

Вспомните «Белую гвардию» – там ведь положительные герои, собственно «белая гвардия», отнюдь не генералы.

И Малышев, и Най-Турс, и Алексей Турбин в «Днях Турбиных» – полковники. Это при том, что основной прототип Най-Турса – граф Фёдор Артурович Келлер, – был как раз полным генералом от кавалерии. Компания Турбиных – в званиях ещё ниже.

Реальные генералы – гетман (генерал-лейтенант Русской Императорской армии Павел Петрович Скоропадский) и командующий князь Белоруков (генерал-лейтенант князь Александр Николаевич Долгоруков), выведены в свете, мягко говоря, не лучшем.

Вообще, главный пафос соответствующих разделов романа и пьесы – противопоставление боевых полковников, которые делают всё, чтобы спасти подчинённых, и генералов, которые этих подчинённых предают.

Наиболее полно этот момент изложен в монологе полковника Турбина: «там, на Дону, вы встретите то же самое, если только на Дон проберетесь. Вы встретите тех же генералов и ту же штабную ораву. (…) Они вас заставят драться с собственным народом. А когда он вам расколет головы, они убегут за границу… Я знаю, что в Ростове то же самое, что и в Киеве. Там дивизионы без снарядов, там юнкера без сапог, а офицеры сидят в кофейнях».

Фрагмент этот откровенно анахроничен – в декабре 1918 года Турбин никак не мог предполагать, что белое дело проиграно, а на Дону такой же развал как в Киеве. А даже если он так и думал, то у остальных была совершенно замечательная возможность убедиться в ошибочности его мнения, поскольку уже в начале сентября 1919 года улицы города украсили прокламации генерал-лейтенанта (!) Николая Эмильевича Бредова, в которых указывалось, что «…отныне и навсегда Киев возвращается в состав единой и неделимой России».

Другое дело, что в конечном-то итоге Турбин оказался прав, но это уже послезнание авторов пьесы. Именно авторов, поскольку соответствующий фрагмент был включён в текст пьесы по настоянию К. С. Станиславского специально в видах преодоления цензуры. И не факт, что он спросил мнения Булгакова. Совершенно не случайно в киноверсии «Дней Турбиных» 1976 года фраза про народ, который «против нас», повторяется в конце фильма трижды. Владимир Басов тоже испытывал сомнения относительно проходимости своего шедевра через цензуру…

Тем не менее в логику противопоставления полковников и генералов этот фрагмент вполне укладывается.

Но вот что случилось с Булгаковым к моменту написания «Бега»? Почему он вдруг начал доверять белым генералам?

Да, скорее всего, ничего не случилось. Просто генералы 1920 года – это полковники 1918-го. Во всяком случае, это с уверенностью можно сказать про Романа Хлудова, чей исторический прототип, Яков Александрович Слащёв-Крымский, генерал-майором стал только в мае 1919 года. Да и прототипы Чарноты – Андрей Григорьевич Шкуро и Сергей Георгиевич Улагай, на момент событий «Белой гвардии» были полковниками. Вероятно, генеральское звание могли бы получить Турбин и Най-Турс, если бы они не погибли. А вот прототип полковника Малышева, штабс-капитан Алексей Фёдорович Малышев, карьеры не сделал, судьба его неизвестна, хотя, вероятно, он успел послужить в Белой армии.

Правда, барон Пётр Николаевич Врангель был генералом ещё царской службы – генерал-майором стал в январе 1917 года. Но и его роль в повествовании не столь значительна – по сути он играет сколько-нибудь значимую роль только в одном эпизоде и из действующих лиц общается только с Хлудовым. Упомянутый нами выше Николай Бредов тоже царский генерал – произведён в звание в августе 1915 года.

Кстати говоря, в Белой армии существовало определённое противостояние между обладателями царских и «республиканских» званий (даже чины, присвоенные Временным правительством, котировались ниже).

В общем, внезапное «прозрение» Булгакова относительно выдающихся личных качеств белых генералов не было ни внезапным, ни прозрением. Просто прошло время и изменились люди.

Кстати, по поводу личных качеств. Врангель и Слащёв прославились как вешатели, а Улагай и Шкуро – ещё и как бандиты. Причём прославились они не только у красных – того же Шкуро честит на чём свет стоит и сам Антон Иванович Деникин. Причём за деятельность ещё времён Мировой войны.

Справедливости ради надо указать, что раскаяние Хлудова за совершённые преступления – одна из важных линий «Бега». Правда, идеологическая цензура и раскаянием была недовольна. Процитируем опять Пикеля: «преступление Хлудова не уголовного, а социального порядка. Если его потянуло от преступления к покаянию, то этот процесс был бы для него естественен только в итоге кризиса мировоззрения, и как раз в социальном разрезе. Но об этом в пьесе ни слова. Искупить свою вину перед рабочим классом может только тот, кто признал свои исторические ошибки, кто осмыслил и понял историческую правоту нашего революционного движения. Так поступил Слащёв. А Хлудов? Нисколько, он возвращается в Россию для душевного самоочищения. Он не признаёт своей идеи посрамленной и дискредитированной. Его душа требует суда над собой, и поэтому он едет домой. В этом поступке есть известное подвижничество, самопожертвование, но нет никакого кризиса мировоззрения». В общем – и летит не так, и курлычет не так…

Но с противостоянием генералов и полковников у Булгакова полный порядок – преемственность-с…

Последний защитник белого Крыма

По общему мнению булгаковедов, прототипом Романа Валериановича Хлудова, а отчасти и других персонажей «Бега», был генерал Яков Александрович Слащёв-Крымский. Фигура белого полководца, отчаянно защищавшего Крым от красных, а потом перешедшего на их сторону, никак не могла оставить равнодушным Булгакова.

Яков Слащёв, хоть он и Крымский, последним защитником белого Крыма не был. На момент решающего штурма, предпринятого Михаилом Фрунзе в ноябре 1920 года, Слащёв никаких должностей не занимал и фактического участия в попытках отражения большевистского наступления не принимал. Зато, волей Булгакова, последним защитником Крыма стал генерал Хлудов.

Возраст. Реальный Яков Слащёв родился в 1885 году и был, таким образом, на шесть лет старше Булгакова и три года старше полковника Турбина. Не так, чтобы много.

Образование. Слащёв в 1911 году окончил Императорскую Николаевскую военную академию, но без права причисления к Генеральному штабу. Хлудов окончил академию с лучшими оценками – из обращения Чарноты следует, что Хлудов к кадрам Генштаба таки был причислен («Рома, ты генерального штаба!»). Но это не означало, что он обязательно в нём служил.

Внешность. Владимир Оболенский в мемуарах «Крым при Деникине» описывает Слащёва так: «это был высокий молодой человек, с бритым болезненным лицом, редеющими белобрысыми волосами и нервной улыбкой, открывающей ряд не совсем чистых зубов».

Хлудов «лицом бел, как кость, волосы у него чёрные, причёсаны на вечный неразрушимый офицерский пробор. Хлудов курнос, как Павел, брит, как актёр». Черты сходства есть, но вообще-то Булгаков просто описывает внешность актёра МХАТ Николая Хмелёва, которого он видел в роли Хлудова.

Тут, кстати, сразу два совершенно прозрачных (даже слишком прозрачных для непрозрачного Булгакова) посыла.

Во-первых, Хмелёв в «Днях Турбиных» исполнял роль полковника Турбина и, таким образом, автор намекал: Хлудов в 1918-м и Турбин в 1920-м – взаимозаменяемые персонажи.

Во-вторых, Хмелёв – один из любимых актёров Сталина, о чём Булгаков, безусловно, знал. Назначение его в спектакль по «Бегу» можно расценивать как «прошение о соизволении» поставить пьесу.

Одежда. На Хлудове солдатская шинель, он подпоясан ремнём «не то по-бабьи, не то как помещики подпоясывали шлафрок. Погоны суконные, и на них небрежно нашит черный генеральский зигзаг. Фуражка защитная, грязная, с тусклой кокардой, на руках варежки».

Вот ничего общего от слова «совсем».

Одежду Турбина Булгаков столь детально не описывает, но по умолчанию понятно, что одет он по форме (так, собственно, показано в МХАТовской постановке 1926 года и в фильме Владимира Басова 1976 года). По крайней мере, настолько, насколько это тогда было реально (у Мышлаевского, как помним, звёздочки на погонах нарисованы химическим карандашом).

А вот Слащёв… Уже упомянутый Оболенский пишет: «костюм у него был удивительный – военный, но как будто собственного изобретения: красные штаны, светло-голубая куртка гусарского покроя. Всё ярко и кричаще-безвкусно».

На фотографиях Слащёв действительно носит гусарский ментик без шнуров (специалисты не могут точно указать, он лейб-гвардии или Елисаветградского полка). Кстати, тут ещё одна линия пересечения с героями «Белой гвардии» – в романе гусаром был Най-Турс.

В общем, даже по стилю одежды исторический Слащёв представляет тип «партизанщины», которую так долго потом изживали в Красной армии и изжили-таки вместе с немалой частью героев Гражданской войны. Хлудов этого недостатка лишён, он одевается примерно так, как одевались белогвардейские части на фронте. Как мы понимаем, однотипные чёрные мундиры каппелевцев в «Чапаеве» – красивая выдумка «братьев Васильевых» (псевдоним однофамильцев Георгия и Сергея Васильевых). А ходили они в «психические атаки» не по классовой злости, а потому что патронов не было…

Поведение. Хлудов «морщится, дёргается, любит менять интонации. Задает самому себе вопросы и любит сам же на них отвечать (Типичная речевая конструкция Сталина. – В. Ст.). Когда хочет изобразить улыбку, скалится».

Слащёв: «всё время как-то странно дергался, сидя, постоянно менял положения, и, стоя, как-то развинченно вихлялся на поджарых ногах». Это, в общем-то, понятно, поскольку, помимо нескольких ранений, Слащёв являл собой редкий тип наркомана-алкоголика. Есть основание полагать, что не застрели его Коленберг в 1929 году, он бы недолго прожил.

Турбин, как мы помним, постоянно спокоен, и даже когда говорит, что испугался, когда в него стреляли, тона не меняет (вспомним Андрея Мягкова в этой роли).

Семья. У исторического Слащёва были жена и дочь. У Турбина – брат и сестра. Хлудов – одинок. «Походно-полевая жена» отдана автором Чарноте. Единственный человек, с которым генерал делится своими переживаниями – призрак повешенного им вестового Крапилина…

Яков Слащёв прошёл определённый путь разочарования.

После неудачи Каховского сражения осенью 1920 года Слащёв был отстранён от командования и, под предлогом плохого состояния здоровья, отправлен в тыл с присвоением почётного титула «Крымский» (без этого никак было нельзя – уж очень он популярен был в армии). Понятно, что он был недоволен отношением к нему командования.

Справедливости ради надо признать, что основания у него были – Пётр Врангель позже отзывался о нём ну совсем некомплиментарно: «неуравновешенный от природы, слабохарактерный, легко поддающийся самой низкопробной лести, плохо разбирающийся в людях, к тому же подверженный болезненному пристрастию к наркотикам и вину, он в атмосфере общего развала окончательно запутался. Не довольствуясь уже ролью строевого начальника, он стремился влиять на общую политическую работу». Правда, другие мемуаристы отмечают спокойствие, самообладание, твёрдость и решительность Слащёва.

В Турции между Врангелем и Слащёвым разгорелся масштабный скандал, в результате которого Слащёв был уволен без права ношения формы и написал книгу «Требую суда общества и гласности», в которой обвинил Врангеля, Александра Кутепова, Павла Шатилова и других в том, что они допустили катастрофу в Крыму.

Где-то он был прав – предлагал же генерал признать де-факто уже произошедшую большевистскую земельную реформу? Но руководство белого движения следовало линии «непредрешенчества», планируя решить земельный вопрос когда-нибудь потом…

Кстати, забавный момент – в книге, хорошо знакомой Булгакову, приводился константинопольский адрес Слащёва на улице Де-Руни. В повести «Дьяволиада» 1923 года появляется второстепенный персонаж Лидочка де-Руни…

Слащёву в Турции купили индюшачью ферму, но фермер из него был так себе. Семья бедствовала. Предложения представителей Советской России были очень к месту – Слащёву предлагалась неплохая зарплата и продолжение военной карьеры. Для него это оказалось важнее чистоты «белого дела». Хотя в эмигрантских кругах ходили разговоры, что стоит Слащёву получить под командование дивизию или корпус… Может, это и выдумки, но большевики обещанный корпус Слащёву не давали. Бережённого Бог бережёт.

В 1924 году в Москве вышла книга Слащёва «Крым в 1920 г.: Отрывки из воспоминаний». Писал он о себе так: «в моём сознании иногда мелькали мысли о том, что не большинство ли русского народа на стороне большевиков, ведь невозможно, что они и теперь торжествуют благодаря лишь немцам, китайцам и т. п., и не предали ли мы родину союзникам… Это было ужасное время, когда я не мог сказать твёрдо и прямо своим подчиненным, за что я борюсь». Правда, никакого раскаяния за бессудные казни он не испытывает. Да и сами эти рассуждения уж очень не совпадают с настроениями написанной в Турции книги, чтобы достоверно быть правдой.

Примерно так же происходит с Хлудовым: прощальный скандал с главнокомандующим на фронте, нищенское прозябание в Стамбуле, неопределённый конец (то ли он возвращается в Россию, то ли стреляется).

Очевидно, что Хлудов, в отличие от Слащёва, помнит все свои жертвы. Во всяком случае – последнюю, вестового Крапилина.

Однако он, так же как Слащёв:

– разочарован в белой идее, считая её изначально проигранной (подобно Турбину);

– считает, что не надо было играть на стороне Антанты (сжигает «экспортный пушной товар», чтобы «заграничным шлюхам собольих манжет не видать»).

Так что Ричард Пикель несколько сжульничал, перенося акценты с разочарования на личные причины отказа от борьбы. Правда, такое смещение акцентов соответствовало замыслу Булгакова – турбинско-слащёвское «народ не с нами» в «Беге» не прозвучало, хотя Сталин на желательность этой фразы намекал…

В любом случае, как правильно отметил Анатолий Смелянский: «“Бег” – не о Слащёве и не о Хлудове, а “о том, какой ценой искупаются в истории людские страсти и человеческие страдания”».

Слащёв и Булгаков

Булгаков приехал в Москву в сентябре 1921 года. Месяц спустя туда приезжает Слащёв. В отличие от писателя прототип его героя доставили в столицу на личном поезде Феликса Дзержинского. Большевики явно опасались эксцесса, обещанного Хлудову Чарнотой: «проживешь ты, Рома, ровно столько, сколько потребуется тебя с поезда снять и довести до ближайшей стенки, да и то под строжайшим караулом».

В советском правительстве относились к Слащёву без особого почтения. Лев Троцкий писал Ленину: «Главком (Сергей Каменев. – В. Ст.) считает Слащёва ничтожеством. Я не уверен в правильности этого отзыва. Но бесспорно, что у нас Слащёв будет только “беспокойной ненужностью”. Он приспособиться не сможет».

Слащёв, однако, был очень нужен по той же причине, по которой Сталину нужны были «Дни Турбиных»: «если даже такие люди, как Турбины, вынуждены сложить оружие и покориться воле народа, признав своё дело окончательно проигранным, – значит, большевики непобедимы, с ними, большевиками, ничего не поделаешь». А реальный герой обороны Крыма, согласный сотрудничать с большевиками, был куда весомее вымышленного защитника Киева, всего лишь признавшего своё поражение…

На этом, впрочем, удивительные совпадения не кончаются.

Ярослав Тинченко в книге «Голгофа русского офицерства» утверждает, что Булгаков «жил напротив дома Слащёвых». К сожалению, как это часто бывает в книгах Тинченко, не указан ни адрес, ни источник информации. Правда, где именно жил Слащёв по приезде в Москву мы тоже не знаем – почему не на Большой Садовой?

Любовь Белозерская утверждала, что Булгаков со Слащёвым не был знаком, но она многого не знала (например, письмо к правительству 1930 года считала фальшивкой). Тем более что писатель был знаком со многими советскими военачальниками. Например, с начальником штаба Московского военного округа Евгением Шиловским – мужем своей третьей жены (он, кстати, в отличие от Слащёва, был офицером Генштаба). Или с командующим ВВС РККА Яковом Алкснисом, который присутствовал на чтениях пьесы «Адам и Ева» (пьесе он дал высокую оценку, но констатировал, что ставить её нельзя).

Но Булгаков совершенно точно был знаком с женой генерала – Ниной Нечволодовой. Дело в том, что она организовала при курсах «Выстрел», на которых Слащёв преподавал тактику, драматический кружок, который ставил, в частности, «Дни Турбиных». Драматург несколько раз посещал представления кружка…

А чего стоит такая фраза из собственной Слащёвской книги «Крым в 1920 г.: Отрывки из воспоминаний»: «не будучи сам не только коммунистом, но даже социалистом, я отношусь к советской власти как к правительству, представляющему мою родину и интересы моего народа». Чем не источник слов Мышлаевского в «Днях Турбиных»: «по крайней мере, буду знать, что я буду служить в русской армии».

Ну и наконец: решение об окончательном запрете пьесы «Бег», столь болезненно ударившее по Булгакову, было принято вскоре после убийства Слащёва…

P. S. Последний председатель Кубанского правительства Василий Иванис писал: «некоторые украинские (монархические) круги не прочь видеть в лице Слащёва заместителя гетмана Скоропадского». Как вам такой пердимонокль? Автору «Белой гвардии» наверняка было бы интересно это узнать. Впрочем, может он и знал.

Светлый образ «чёрного генерала»

Традиционно «чёрным бароном» называли правителя белого Крыма генерал-лейтенанта Петра Врангеля. В пьесе «Бег» он просто главнокомандующий, но есть и персонаж с говорящим именем Григорий Лукьянович Чарнота. И по фамилии чёрен, и по имени полный тёзка эталонного российского злодея Григория Лукьяновича Скуратова-Бельского по прозвищу Малюта.

Несмотря на фамилию, он персонаж положительный и, более того, юмористический. Во всяком случае, оптимистическая развязка пьесы стала возможной благодаря его склонности к азартным играм. Легко себе представить, какой хохот вызывало появление бравого казачьего генерала в мундире из «беременной дамы Барабанчиковой» и азартная игра на тараканьих бегах.