Текст книги "Бес меченый"

Глава 22
Рогожская слобода

За Владимиром потянулись разоренные села, где народ влачил самое жалкое существование. Путники видели одетых в одну рвань мужиков и баб, бегающих босыми по снегу ребятишек, разваливающиеся избы с дырами на крышах. Почти не подавала голоса скотина, и даже собаки редко лаяли.

– Чудно! – удивлялся Савва. – Уж сколь лет минуло опосля Смуты, а здесь такая нищета.

– Смута, Саввушка, не так уж давно кончилась, – заметил Полкан. – Всего-то тринадцать лет назад русский царь с ляхами замирился, а прежде нашу землю разоряли, как чужаки, так и свои. Порушить все можно в два счета, а вот заново строить всегда долго приходится.

В один из дней путники въехали в Рогожскую слободу на реке Клязьме. Остановившись у постоялого двора, они слезли с коней и направились в корчму. У крыльца им попался на глаза валяющийся в снегу человек.

– Ух, ты! – удивленно воскликнул Шибров. – Кажись, баба!

– Баба, – подтвердил Полкан.

– Она никак пьяная? – удивился Мещеринов.

– Пьянее грязи, – отозвался Полкан. – Вы привыкайте: в Москве пьяные бабы – не редкость.

Лицо пьянчужки страшно отекло, седые пряди, выбиваясь из-под грязного платка, падали ей на глаза, а ее тело походило на растекшуюся квашню. Люди проходившие по двору, как правило, не обращали на валяющуюся женщину никакого внимания, и лишь некоторые брезгливо плевали в ее сторону, она же лежала, не шевелясь.

– Может, баба померла уже? – забеспокоился Савва.

– А тебе-то что? – буркнул появившийся на крыльце хозяин. – Коли померла, так туда ей и дорога.

Савва смутился:

– Все ж христианская душа. Неужто некому помочь ей добраться домой?

– У нее есть муж, – отозвался хозяин, – они вместе напились и вместе здесь свалились, он проспался и ушел, а она осталась.

Полкан поморщился.

– Мой тебе, брат Савва, совет – никогда не жалей пропащих людей. Доброе отношение к ним обязательно обернется против тебя же.

Обед был недолгим и, по случаю начавшегося великого поста, довольно скудным. Перекусив, Савва, Полкан и их попутчики вышли из корчмы и направились к своим коням. Пьяная баба по-прежнему не шевелилась. Савве опять стало ее жалко, но он постарался скрыть это чувство от товарищей, и прежде всего от Полкана.

Неподалеку от корчмы стояла посреди улицы обтянутая красной тафтой карета на санных полозьях, а вокруг нее топтались растерянные люди.

Путники остановили своих коней.

– Что у вас случилось? – крикнул Полкан.

Кто-то откликнулся из толпы:

– Худо князю нашему, Борису Афанасьевичу Ромодановскому!

– Вот черт! – ругнулся Полкан. – И не объедешь их никак. Придется помочь князю.

Он слез с коня и подошел к толпе.

– Пустите меня к вашему князю!

Люди послушно расступились, а из кареты вылезла женщина в телогрее, украшенной сверху донизу золотыми шнурками и серебряными пуговицами.

– Спаси моего мужа, добрый человек! – со слезами в голосе попросила она.

Полкан забрался в карету и через пару мгновений крикнул оттуда:

– Эй, вы! Помогите вытащить князя!

Общими усилиями из кареты удалось вынуть очень толстого старика.

– Кладите его прямо на снег! – командовал Полкан.

Люди его слушались.

Князь тяжело дышал, на его лбу выступили крупные капли пота, а глаза лезли на лоб. Полкан склонился над ним и начал что-то делать руками. Савва несколько мгновений наблюдал за другом, а затем невольно перевел взгляд на княгиню. Женщина стояла, теребя пальцами широкие рукава телогреи. Она была еще довольно молодая – не более двадцати пяти лет, – высокая и статная. Лицо княгини от огромного количества белил и румян походило на неподвижную маску скомороха, но ее огромные черные глаза под насурьмленными бровями светились живым блеском.

Тут на улице появился здоровяк в бобровой шапке и атласной ферязи. Он шагал, быстро переставляя свои длинные ноги, а за ним спешили вприпрыжку четверо стрельцов.

– Неужто помер Борис Афанасьевич? – громко спросил здоровяк, приблизившись к лежащему князю.

– Не ори! – прикрикнул на него Полкан.

– А ты кто таков, чтобы старостой повелевать?

– Он лекарь, – подала голос княгиня, – и помогает моему мужу. Не мешай ему!

– Коли лекарь, пущай лечит, – подобрел староста.

– Да, пожалуй, князю больше и не нужна моя помощь, – сказал Полкан.

Словно в ответ на его слова князь Ромодановский вначале слабо застонал, а затем спросил сварливым голосом:

– Чего я лежу посередь улицы?

Староста засуетился.

– А и впрямь положите-ка Бориса Афанасьевича обратно в сани да отвезите на мой двор.

Челядинцы бросились поднимать князя, что было делом весьма нелегким.

«Князь сущий боров, – усмехнулся про себя Савва. – Как бы у его челяди пупы не развязались».

– А нам надобно ехать дальше, – сказал Полкан.

Он сказал это очень тихо, однако княгиня его услышала.

– Зачем же ты покидаешь нас? – воскликнула она. – А коли мужу моему опять станет худо, что нам делать?

Полкан поморщился.

– Пущай князь полежит в постели денька три и, даст Бог, ему полегчает.

– Но нам надобно ворочаться в свою вотчину, – растерянно промолвила княгиня. – Мы ведь приехали в слободу токмо, чтобы помолиться в Божьем храме.

Вмешался староста:

– Поживите у меня, покуда Борис Афанасьевич не встанет, ничего с вашей вотчиной не случится.

Тем временем челядинцы смогли наконец засунуть князя Ромодановского в карету. Княгиня забралась к мужу, и сани укатили.

– И куда ж ты так спешишь, мил человек? – обратился староста к Полкану.

– Я и мои товарищи едем на государеву службу.

Только теперь староста обратил внимание на Савву, Мещеринова и Шиброва.

– Значит, на государеву службу торопитесь? Что же, дело доброе! Токмо мнится мне, что ничего с государем Михайлой Федоровичем, дай Господь ему долгих лет жизни, не случится, коли вы задержитесь у меня на денек. А я готов оказать вам большую честь и отвести для ночлега лучшую в слободе избу.

Полкан понял, что ему и его товарищам будет нелегко расстаться с гостеприимным старостой.

– Хорошо, мы задержимся здесь до утра – согласился он с явной неохотой. – Но завтра, не обессудь, любезный, мы отправимся в Москву.

– Как звать-величать вас, люди добрые? – спросил староста.

Путники назвались. Услышав, что Полкан вольный казак, староста заметил:

– Казаки – уважаемые люди. Во многом их стараниями благословенный государь наш Михайла Федорович посажен на царствие.

– А тебя как звать? – спросил Полкан.

– А я Алексей Кривошеев, – представился староста. – Милости прошу ко мне в гости.

Его двор находился на соседней улице. Дом у Кривошеева был крепкий двухэтажный, с резными ставнями и коньком на крыше.

– Что там с князем Борисом Афанасьевичем? – спросил на крыльце староста у сухенького мужичка с торчащей клинышком бородкой.

Тот ответил с поклоном:

– Князюшка уснул, а княгинюшка, Ксения Петровна, у постели мужа сидит.

– Не помрет нынче князь? – осведомился Кривошеев у Полкана.

– Покуда не помрет, но долго не проживет Пожалуй, и года не протянет.

– Ай-а-яй! Вот беда-то, вот беда! Но на все воля Божья, – протянул староста и, перекрестившись, поинтересовался: – А ты государю будешь лекарем служить?

– Нет, – ответил Полкан, – мы на ратную службу поступаем, а лекарских премудростей я в сибирских землях набрался.

– Ишь ты, как тебя далеко заносило! – удивился Кривошеев.

Он провел гостей в большую горницу.

– Располагайтесь! Я велю подать обед.

– Благодарствуем, любезный хозяин! – опять за всех откликнулся Полкан. – Ты бы еще и баньку велел истопить, а то мы уж почитай седмицу не мылись.

У старосты не вызвала никакого удивления та бесцеремонность, с которой гость высказывал свое пожелание.

– Обязательно велю, – любезно пообещал Кривошеев.

Савва сокрушенно подумал:

«Мне никогда не быть таким, как Полкан. Молчу дундук дундуком! Токмо что называюсь сыном боярским, а уважения к себе ни у кого не вызываю».

Путники отобедали и попарились в баньке. Затем Полкан приготовил снадобье для князя Ромодановского. Лекарство оказалось действенным: прошло совсем немного времени, и гости услышали, как недавно умиравший старик, визгливо закричал:

– Дура! Дубина криворукая! Ничего подать не умеешь!

Столь «ласковое» обращение явно предназначалось для княгини.

– Гм-м! – смущенно протянул староста.

А Полкан заметил:

– Милые бранятся, токмо тешатся.

Поскольку князь больше не нуждался в заботе лекаря, Кривошеев отправил гостей на постой к одному из своих дьяков. Когда Савва, Полкан и их попутчики уже собирались покинуть дом старосты, к ним вышла княгиня Ксения Петровна и поклонилась поясным поклоном Полкану.

– Спасибо тебе, добрый человек! Вот токмо прости, заплатить за твое лечение нечем: мы с князем все деньги, что взяли с собой, раздали на паперти нищим.

– На том свете сочтемся, – буркнул Полкан.

Внезапно Ксения Петровна загадочно улыбнулась.

– На все воля Божья! Может, мы и на белом свете сумеем друг для друга добрые дела сотворить.

Она величественно удалилась, а Савва, глядя ей вслед, украдкой вздохнул и подумал, что такой женщины у него уж точно никогда не будет.

Слуга старосты проводил путников до двора дьяка Оладьева. Хозяин разместил гостей на ночлег в двух каморках рядом с кухней. Савва сразу же лег на лавку и уснул. Ему привиделась во сне золотая палата с высоким престолом, на котором восседал царь. Вокруг было множество людей в шелковых и парчовых одеждах, и все они с недоверием глядели на Савву.

– Ты кто таков? – спросил царь.

– Я сын боярский Савва Фомич Глебов.

Тут люди дружно завопили в один голос:

– Лжет он! Никакой он не сын боярский, а расстрига Гришка Отрепьев!

Вытянув перст, царь велел громовым голосом:

– Казнить самозванца! Казнить Гришку Отрепьева!

Из толпы вышел здоровенный детина с налитыми кровью глазами и, схватив Савву за шиворот, потащил вон из палаты.

– Я не Гришка Отрепьев! – вопил юноша. – Я купеческий сын Савва Грудицын!

Не обращая внимания на эти крики, детина вынул откуда-то топор, взмахнул им и… Савва проснулся в холодном поту. Некоторое время он был почти в беспамятстве, а потом только начал осознавать, что пережитый им ужас – только сон. Неожиданно скрипнула дверь, и в каморку вошел Полкан.

– Ты где был? – спросил удивленный Савва.

– Ходил миловаться с княгиней, – равнодушно ответил старший товарищ.

Юноша вскочил с постели.

– Врешь!

– Когда я тебе врал? – отозвался Полкан, садясь на сундук. – Она ко мне отрока подослала, и он меня поймал во дворе, когда я по нужде вышел.

– Ну, и чего? – протянул Савва.

Его друг откровенно ухмыльнулся:

– А того, что встретились мы с Ксенией Петровной в укромном месте и потолковали.

– А тебе о своих шашнях по всему свету надобно растрезвонить? – разозлился Савва.

– Я вовсе не болтливый: просто с княгиней вышел особливый случай.

– Вестимо, особливый! Жена князя отдалась бродяге безродному! Как же можно о том смолчать?

Полкан громко зевнул.

– Ох, Саввушка! Чьи токмо жены мне не отдавались! Разве что цариц у меня еще не бывало!

– Что же, честных жен нет совсем?

– Есть. Ты, брат Савва, вспомяни-ка матушку свою.

Савва смутился.

– Верно! Матушка моя честная.

– Ну вот! А ты говоришь – честных жен нет. Есть Саввушка достойные жены и в курных избах, и в палатах. Взять хотя бы Марью Страхову, царствие ей небесное: она своей жизни ради тебя не жалела.

– Токмо она отдалась мне сразу и не сопротивлялась даже для приличия.

Полкан назидательно промолвил:

– Ты, Саввушка, молод и не понимаешь, что бабам податливым надобно доверять больше, чем неподатливым. Слабая на передок баба обычно умом не больно-то сильна.

– Значит, княгиня по своей глупости тебе отдалась? – язвительно спросил Савва.

– По глупости, – согласился Полкан. – Она, дура, решила, меня охмурить и заставить помочь ей старого мужа со света сжить.

– Неужто? – не поверил Савва.

– Зачем я буду тебе врать? Ксения Петровна щедро одарила меня любовными утехами, а опосля них завела песню о своей тяжкой жизни со стариком: дескать, не сваришь ли ты Полкан, зелье, кое поможет мне освободиться от постылого мужа да заодно и от пасынка ненавистного – тогда все состояние Бориса Афанасьевича перейдет к сыну моему малому, и я перед тобой в долгу не останусь.

– И ты не согласился?

– Неужто я похож на дурака, готового идти на поводу у зловредной женки?

– Она обещала не остаться в долгу.

– Ничто не стоит так дешево, как человеческие обещания.

– Да, – согласился Савва, – обещать люди горазды.

Полкан поднялся с сундука.

– Давай собираться! Нам надобно до рассвета покинуть слободу.

– От кого мы утекаем? – недоуменно спросил Савва.

– От княгини, ибо нет зверя опаснее обозленной бабы.

– Как она может тебе навредить? – удивился юноша.

– Скажет, что я хотел ее ссильничать.

Савва вздохнул и поднялся с лавки.

– Ладно, поехали отсель.

Быстро собравшись, они пошли будить своих попутчиков. Шибров, проснувшись, стал молча одеваться. Мещеринов открыл глаза, потряс головой и сердито проворчал:

– Опять вас ни свет ни заря куда-то несет.

– Хочешь, оставайся здесь, – предложил ему Полкан.

– Нет, я с вами! – воскликнул Мещеринов.

Когда сборы были позади, путники направились в конюшню, где оседлали коней и осторожно, одного за другим вывели их во двор. Был предрассветный час, только что отзвучал возвещающий о заутрене колокол, по всей слободе горланили на разные голоса петухи.

Савва и Полкан отпирали ворота, когда на крыльце появился полуодетый Оладьев с лампадкой в руках.

– Куда же вы, гости дорогие, не пивши, не евши? – воскликнул ошарашенный хозяин. – Что я старосте скажу?

Полкан дружелюбно помахал ему рукой.

– Старосте спасибо за его хлеб-соль, а нам пора на службу.

Оладьев замер на крыльце, растерянно глядя вслед уезжающим путникам.

Глава 23
Чернец Евфимий

В этот день был сильный мороз, словно уходящая зима решила напоследок доказать, что она еще на что-то способна. Однако путники не обращали внимания на холод, поскольку все их мысли были о том, что они уже почти добрались до Москвы. Глядя на тянущиеся вдоль дороги нескончаемой чередой подмосковные посады и слободы, Шибров радостно предположил:

– Вечор будем в Земляном городе.

– И что нам там вечор делать? – охладил его пыл Полкан. – Как мы в сумерках будем Зимина искать?

На закате они подъехали к Спасо-Андрониевой святой обители, величественно возвышающейся на холме у реки Яузы. За белокаменными стенами были видны купола с сияющими в лучах заходящего солнца крестами. Когда протяжно зазвенели колокола, путники дружно сняли шапки и перекрестились.

– Там за мостом Сыромятная слобода – сказал Полкан, махнув рукой в сторону Яузы. – В ней лет восемь назад проживал один мой приятель по прозвищу Рябец. Коли он никуда не делся, мы у него остановимся на ночь.

– А коли делся? – спросил благоразумный Шибров.

– Найдем другой ночлег.

Объехав Спасо-Андрониев монастырь, путники приблизились к охраняемому двумя чернецами мосту через Яузу. С противоположного берега к святой обители двигался возок, и ковылял пеший странник с клюкой. Никого больше не было видно.

Наблюдая за тем, как Полкан платит чернецам за проезд через мост, Савва в очередной раз с трудом скрыл свою досаду.

«Опять он дает деньги за всех четверых. Долго ли нам еще на дармоедов тратиться?»

В Сыромятной слободе Полкан остановил коня у высоких ворот с резными столбами и большим навесом.

– Пойдем, брат Савва, узнаем здесь ли Рябец, а Семен и Трофим пущай нас подождут.

Друзья спрыгнули с коней и вошли во двор, где к ним с громким лаем бросился лохматый пес. Савва испуганно отпрянул назад, а Полкан продолжал идти, словно не замечал кобеля. Пес внезапно замолчал и сел посреди двора.

На крыльце появился маленький приземистый мужичок, лица которого нельзя было разглядеть из-за сгустившихся сумерек, но даже темнота не смогла скрыть его ярко-рыжих волос и такой же огненной бороды.

– Кого принесло? – сердито спросил мужичок.

– Меня с товарищами, Рябец, – отозвался Полкан.

Хозяин приблизился к нему и неуверенно проговорил:

– Обличие вроде знакомое, но никак не могу тебя припомнить, не обессудь.

– Так, чай, мы уже восемь лет не видались.

Рябец вздрогнул.

– Полкан!

– Я самый!

Хозяин бросился обнимать Полкана.

– Благодетель мой! Я тебе завсегда рад! Милости прошу в избу!

– Я с товарищами, – напомнил гость. – Здесь сын боярский Савва Глебов, а за воротами еще дети боярские Семен Мещеринов и Трофим Шибров. Мы к тебе на одну ночь.

– Куда ж мне всех вас деть? – озадачился Рябец.

– Накорми нас с дороги, а там видно будет.

Позаботившись о конях, хозяин и гости вошли в избу. Там посреди горницы стоял накрытый стол, за которым сидели коренастый мужик и высокий широкоплечий чернец – первый был уже пьян до безобразия, второй находился пусть в хмельном, но еще приличном состоянии. С сундука навстречу гостям поднялась молодая полнотелая бабенка и поклонилась.

– Вот гости к нам пожаловали! – сообщил Рябец. – Прошу любить и жаловать давнего моего благодетеля Полкана со товарищами, детьми боярскими Саввой Глебовым, Семеном Мещериновым да Трофимом Шибровым.

У Саввы изумленно взметнулись вверх брови. Вот так память у мужика! Назвал все имена, ни разу ошибившись!

Пьяный мужик приподнял голову и рявкнул:

– А я Тимоха Широкий!

Чернец тоже представился:

– Раб Божий Евфимий.

Полкан глянул на пригожую бабенку.

– Никак у тебя, Рябец, новая женка? Хороша!

Женщина зарделась, а ее муж самодовольно ухмыльнулся:

– Прежняя моя женка, Авдотья, царствие ей небесное, тоже была красой не обижена. Неужто опосля нее я мог на страхолюдине жениться?

Полкан тоже хмыкнул:

– Вот рябой анчутка!

– Рябые в любви дюже ненасытные, – отозвался хозяин и дотронулся рукой до своего покрытого рыжими пятнами лица.

Хозяйка покраснела еще больше.

– Как зовут твою хозяюшку? – спросил Полкан.

– Акулиной, – ответил Рябец.

– Милости прошу откушать наш хлеб-соль! – протяжным певучим голосом промолвила хозяйка.

Гости не заставили себя уговаривать.

– Славные пироги у твоей хозяйки, Рябец, – сказал Полкан. – Они хоть и постные, зато пышные да мягкие.

– Какова мастерица, таковы и ее изделия, – отозвался хозяин.

Подмигнув гостям, он слегка шлепнул по заду суетящуюся жену, отчего та смутилась и выскочила в сени.

– Ничего, малость охладиться и воротится, – засмеялся Рябец.

Тимоха потянулся за куском хлеба и едва не опрокинул медовуху.

– Пора мне и честь знать, – проговорил он заплетающимся языком.

Рябец кивнул.

– Ступай, покуда ноги идут. Не возьмешь ли ты к себе двоих детей боярских? Пятеро гостей в моей избе не поместятся. Нынче ведь не лето, на сеновале не переночуешь.

– Возьму! – согласился Тимоха. – Почто не взять-то?

– Ступайте вы! – велел Полкан Мещеринову и Шиброву.

Как только Тимоха и его постояльцы ушли, в горницу вернулась хозяйка.

– Не надобно ли вам еще чего гости дорогие? – спросила она смущенно.

– Спасибо, всего довольно, – отозвался Савва.

– Да тут есть-пить до утра хватит – поддержал его Полкан.

Акулина села в углу за прялку, а мужчины выпили еще по чарке.

– Ты надолго к нам пожаловал? – спросил хозяин у Полкана.

– Как получиться. Решили мы с Саввушкой государю послужить в ратном деле.

– Господь вам в помощь, – пожелал чернец и, перекрестившись, осушил еще чарку.

Савва укоризненно промолвил:

– Ты, раб Божий, вино в великий пост хлещешь не хуже любого мирянина.

Евфимия это замечание нисколько не смутило. Подняв вверх указательный палец, он назидательно изрек:

– Неверно глаголешь, юноша. Далеко не всякий мирянин способен пить аки братия наша.

Все засмеялись.

– Отколь ты, инок смиренный? – спросил Полкан.

– Из Чудовой святой обители.

– И давно ты там?

– Да, уж более десяти лет, – ответил чернец. – А в миру я был сыном боярским Алексеем Белеутовым.

– Знатный твой род, – уважительно произнес Полкан.

– Знатный, – подтвердил Евфимий. – Токмо ныне он в великом уничижении, поелику никто из родичей моих не продавал честь иноземцам за тридцать серебряников, подобно иным боярам.

– Не больно-то ты смиренен, инок, – вставил Савва.

– А ты, юноша, не по летам брюзглив, – парировал инок. – То тебе не по нраву, мое пристрастие к хмельному, то по-твоему мне не достает смирения. Кто ты таков, чтобы судить меня?

Смутившись, Савва пробормотал:

– Мне ли, великому грешнику, судить тебя?

– Не серчай на паренька, богомолец, – вмешался Полкан. – Он хоть и знатного рода, но судьбой был с малолетства занесен в глухие места за Камою-рекой. Там люди думают, что московские чернецы живут, как святые.

– Все мы грешные люди, – буркнул Евфимий.

Полкан продолжал его расспрашивать:

– Скажи-ка, грешный человек, зачем тебя из Чудовой святой обители занесло в Сыромятную слободу?

– Меня наш добрейший архимандрит отправил с грамотой к почтеннейшему архимандриту Спасо-Андрониевой обители. Я поручение-то выполнил и решил на обратном пути Рябца навестить. Архимандриту нашему скажу: дескать, остался я заночевать в Спасо-Андрониеве.

«Он еще и лжец», – осудил про себя Савва чернеца, но вслух на сей раз ничего не сказал.

– Мы с иноком Евфимием уж лет пять знаемся, – подал голос хозяин.

– Да, – подтвердил чернец. – Я ведь поначалу было хотел стать иноком Спасо-Андрониева, а потом, поразмыслив, решил, что в Чуде оно все же лучше.

– Захотел быть поближе к царю и патриарху? – спросил Полкан.

Евфимий вновь поднял указательный палец.

– И к справедливости.

Полкан кивнул.

– Как говорил один стародавний мудрый грек именем Платон: «Справедливость есть то, что пригодно для власть имущих». По сути он был прав.

– Платон был язычником, – заметил чернец, – и его изречение верно лишь тогда, когда власть земная опирается на Бога сущего и единого.

Полкан поморщился.

– Я, инок смиренный, вовсе не охотник до богословских споров. Платон мне просто к слову пришелся.

– А ты, человече, по всему видать учен, раз Платона, аки по писанному речешь?

– Знаю кое-что.

– Поди, читать умеешь греческую грамоту?

– Умею.

– Так может и латынь, прости Господи, тебе ведома?

Полкан насторожился:

– Чего ты вдруг про латынь вспомнил?

– Я сам хотел было ее познать, чтобы с папежниками умело споры вести. Да, где там! Архимандрит наш рек: помышлять не смей сей поганый язык учить! Незачем, мол, других чернецов вводить в соблазн.

– И впрямь незачем, – влез в беседу Савва.

– По мне так любые знания не бывают лишними – возразил Полкан. – Даже для нашего благочестивого патриарха Филарета, когда он еще звался Федором Никитичем, аглицкий посол составил латинскую грамматику русскими буквами.

– Кто же тебе о том поведал? – удивился Евфимий.

– Один аглицкий купец, знававший того посла.

– Может, соврал аглицкий купец? – опять вмешался Савва.

– Вряд ли, – ответил Полкан. – Врут, Саввушка, люди для выгоды, а что за польза аглицкому купцу от того, что наш патриарх познавал латинскую грамматику?

– Нет купцу выгоды, – согласился с ним чернец. – А наш благочестивый патриарх, отец Филарет, хоть басурманскую грамматику изучит все одно останется твердым в вере православной. И я тоже не поддамся соблазну, а токмо буду знать, на чем зиждутся заблуждения веры латинской.

Тут подал голос долго молчавший хозяин:

– А не пора ли вам, гости дорогие, почивать? Не взыщите, но мне от вашей мудреной беседы муторно стало.

Полкан виновато развел руками.

– Простите, любезные хозяева, мы и впрямь больно много умничаем.

– И то верно, – согласился с ним Евфимий. – Мудрим, мудрим, а бедная хозяюшка того и гляди за прялкой уснет.

Все поднялись и, помолившись, стали готовиться ко сну. Хозяева полезли на печь, Савва и Полкан легли на лавках, а чернец расстелил себе на полу кожух.

– Тебе, поди, жестко и холодно? – спросил Рябец. – Может, еще чего дать?

Евфимий махнул рукой.

– Божьему человеку и камень – перина.

– Ты, Божий человек, завтра с нами едешь? – спросил Полкан.

Чернец помотал головой.

– Нет! Вы же верхом, а я пешком.

– Ну, тогда попрощаемся утром.

– Даст Господь, еще повидаемся. Мне завсегда приятно встретиться с ученым человеком.

Как только хозяйка погасила лучину, Полкан и чернец дружно засопели. Савва тоже приготовился было уснуть, но вдруг с печи начали доноситься звуки, указывающие на то, что хозяевам не до сна: Рябец пыхтел и даже негромко рычал, а Акулина постанывала.

У Саввы затекла спина, но он боялся пошевелиться.

«Вот черт рябой ненасытный, хоть бы гостей постеснялся, – подосадовал юноша и тут же ухмыльнулся про себя: – А ведь, поди, Акулина не станет, как Баженова Фекла, искать себе утехи на стороне».

В конце концов, возня на печи прекратилась, и наступила полная тишина. Теперь можно было спокойно спать.