Текст книги "Бес меченый"

Глава 42
В поход

Выступление войска к Смоленску было назначено на начало августа. Главным воеводой, по самому распространенному мнению, должен был стать славный князь Дмитрий Михайлович Пожарский, однако царь и патриарх решили, что освобождать город должен тот, кто двадцать лет тому назад держал в нем многодневную оборону – их родственник Михаил Борисович Шеин, а князь Пожарский был определен к нему в помощники.

– Не захочет князь быть под Шеиным, – сказал Полкан Савве.

И действительно, героический Дмитрий Михайлович Пожарский отказался от участия в походе, ссылаясь на вызванную старыми ранами болезнь, и вместо Пожарского помощником Шеина стал окольничий Артемий Васильевич Измайлов.

Однажды в перерыве между учениями Полкан сообщил другу:

– А я вчера был зван к нашему воеводе, Михайле Борисовичу Шеину.

– Зачем? – удивился Савва.

– Он расспрашивал меня о Смоленске.

– А почто к воеводе был зван токмо ты?

– А о тебе ему патриарх ничего не говорил. Оно и к лучшему: ты мог оробеть перед боярином Шеиным, и, либо слова не сумел бы вымолвить, либо напротив сболтнул бы лишнее.

Савва обиделся:

– Я не оробел ни перед Семеном Лукьяновичем Стрешневым, ни перед Никитой Ивановичем Романовым, ни даже перед самим царем. С чего бы вдруг перед Шеиным на меня напала робость?

– Стрешневы прежде были, по сути, холопами боярина Шереметева – вознеслись они недавно, и гонора боярского еще нажить не успели, а царю и близким родичам царским незачем свою спесь выказывать: они и так выше всех в нашем государстве стоят. А вот каждый из родовитых бояр более всего страшиться, что ему мало чести будет оказано. Меж собой они местничают8585
  Местничать – спорить за места на службе, торжествах и за государевым столом.


[Закрыть], а с низшими обращаются, как с холопами. Что касаемо Михайлы Борисовича Шеина, то перед его спесью даже я малость оробел. Да, ты сам вспомни, как он пыжился, когда здесь бывал.

Боярин Шеин, на самом деле, был несколько раз на Пушкарском дворе, потому как до того, как его назначили воеводой, он исполнял должность главы Пушкарского приказа. Выглядел Михаил Борисович всегда хмурым и недовольным, бранил пушкарей, делал замечания солдатам, ворчал на их начальников и никогда надолго не задерживался.

Полкан заметил пророчески:

– Говорят, Шеин прежде скромнее был, а нынче он изо всех сил рвется ввысь – то-то больно ему будет падать.

Савва слышал историю жизни воеводы Шеина. Михаил Борисович стал боярином в правление царя Василия Шуйского, и спустя год возглавил оборону Смоленска от польского короля Сигизмунда. Когда город пал, раненый воевода оказался в плену, откуда ему удалось освободиться только спустя восемь лет вместе с отцом царя и будущим патриархом Филаретом. Совместная неволя сблизила Шеина и Филарета, тем паче, что они были родственниками. По возвращению в Москву, Михаил Борисович стал пользоваться большим почетом: он участвовал почти во всех переговорах с иноземными послами, его чаще всех приглашали к царскому обеденному столу, и теперь именно ему было вручено командование над войском в новой войне с поляками.

«Наверняка на сей раз Полкан ошибается, – решил Савва. – Вряд ли Шеин упадет. Он еще выше подымится, когда отымит Смоленск у ляхов».

Наконец пришла пора войску отправляться в поход. Первые отряды начали покидать Москву в память преподобного Антония Римлянина8686
  3 августа.


[Закрыть], а основные силы должны были выступить на апостола Матфея8787
  9 августа.


[Закрыть]. Поскольку полк Лесли задерживался в столице еще на два дня, Савва захотел посмотреть на выезд воеводы и прочих военачальников. Полкан, ссылаясь на занятость, отказался составить другу компанию, и юноша рано утром отправился на Пречистенку один. Людей собралось много, и, чтобы лучше видеть, Савва взобрался на холм, соседний с тем, на котором возвышалась Алексеевская святая обитель. Ждать пришлось долго – до тех пор, пока в кремлевском Благовещенском соборе не закончился торжественный молебен. И вот под торжествующие крики народа показались те, кому было доверено вернуть России отторгнутые от нее земли. Шеин восседал на белом длинногривом жеребце. Сбруя коня воеводы слепила своим богатством даже видавших виды москвичей: седло было из золотой парчи, а узда сверкала золотом, жемчугом и драгоценными каменьями. Сам Михаил Борисович облачился в блестящую стальную броню, на его плечи был небрежно накинут золотопарчевый опашень с горностаевой опушкой, на голове блестел стальной шлем, на боку висела длинная сабля в золоченых ножнах, а в правой руке он держал копье. Впереди воеводы ехал красивый юноша с шестопером8888
  Шестопер – род булавы с наконечником в форме пучка перьев стрелы. Употреблялся шестопер и как воеводский жезл, и как холодное оружие.


[Закрыть], а следом за Михаилом Борисовичем двигались прочие военачальники, выглядевшие не так роскошно, как он, но тоже очень нарядно.

Народ буквально сошел с ума от восторга. Все кричали, махали руками; люди, стоявшие вблизи проезжей части улицы, бросались к воеводе в надежде коснуться хотя бы его сапога. Стрельцы нещадно били плетками дерзавших приблизиться к Шеину, но те продолжали бесноваться от восторга.

Савва не был исключением: он прыгал, толкался и орал так, что у него звенело в ушах от собственного крика:

– Слава нашему воеводе Михайле Борисовичу! Смерть ляхам! Смоленск будет нашим!

– Слава! Слава! Ух! – откликалась огромная толпа.

Шеин уже проехал, а народ все продолжал неистовствовать, приветствуя растянувшуюся по Пречистенке колонну пеших и конных воинов, сопровождаемую огромным количеством подвод. Однако ближе к вечеру пыл толпы стал угасать, и люди понемногу начали расходиться.

Савва был порядком уставшим, но очень довольным.

«Славного воеводу выбрал для нас государь, – думал он. – Пущай он горд и строг, зато как величав! И дело свое Михайло Борисович знает, иначе не смог бы три с половиной года Смоленск от ляхов оборонять. Кому же еще, как не ему ворочать город обратно?»

Савва спустился с холма и стал пробираться сквозь толпу. Людей еще было довольно много, и порой приходилось протискиваться между ними. Неожиданно Савву кто-то схватил за локоть и, обернувшись, он изумленно воскликнул:

– Агаша!

Удивление у него вызывал вид Агаши: на ней была неяркая одежда без любимых ею блестящих украшений, а ее голову окутывал темный платок.

– Что, изменилась? – печально усмехнулась Агаша, поймав взгляд юноши.

– Изменилась, – согласился он.

– Была девкой, стала бабой, – произнесла она со злостью.

– Ты никак замуж вышла?

– Выдали, – поправила собеседника Агаша.

Она отнюдь не выглядела счастливой, поэтому Савва не стал поздравлять ее с замужеством, а только сказал:

– Всех вас девок выдают замуж.

– Но не всех за стариков, – буркнула Агаша и добавила шепотом: – Ступай за мной, соколик. Мне потолковать с тобой надобно.

«Видать, она хочет что-то сказать мне о княжне… то бишь, княгине Татьяне», – решил Савва и последовал за Агашей.

Они миновали Чертолье и углубились в Старое Ваганьково.

– Куда ты меня ведешь? – спросил Савва, остановившись среди густых кустов боярышника.

– А хоть бы и сюда, – ответила Агаша, усмехаясь. – Здесь хорошее место, чтобы толковать.

Савва нахмурился.

– О чем нам с тобой толковать? О том, что княжну Татьяну мачеха выдала за князя Волконского я уже знаю…

– Княжну никто под венец не гнал, – перебила юношу Агаша. – Когда князь Волконский посватался, у Ксении Петровны как раз сынок захворал, и она хотела погодить со свадьбой, но княжна не пожелала в девках засиживаться.

– А зачем ей было за старого князя выходить? Лучше бы тогда за Бахметева.

– Бахметевы со сватовством не торопились, а Татьяна Борисовна более всего страшилась совсем без мужа остаться.

Савва обиженно заворчал:

– На меня она, значит, и вовсе не рассчитывала, как на мужа. Зачем же было надежду давать?

– Ей кое-что было от тебя надобно.

– Что надобно? – оторопел юноша.

Агаша вдруг сбросила со своей головы платок и, призывно улыбнувшись, промолвила:

– Что ты все о княгине Татьяне толкуешь? Она от тебя далече, а я рядом с тобой.

Хотя Агаша не была хороша собой, Савва не имел ничего против того, чтобы откликнуться на ее призыв.

«Не косая же она, не хромая и не рябая».

Ради приличия он все-таки спросил:

– А как же твой муж?

Агаша фыркнула:

– Муж! Да ему в обед сто лет. Меня за него княгиня Татьяна выдала: мол, не одной же мне за стариком быть. Не знаю каково ей за князем, а мне худо совсем…

Не дав ей договорить, Савва ее обнял и повалил под куст боярышника…

Когда все закончилось, Агаша промурлыкала:

– Ублажил ты меня, соколик.

Савве пришло в голову воспользоваться ее блаженным состоянием:

«Уж теперь-то она проболтается, чего было от меня надобно княжне Татьяне».

И действительно, едва он задал вопрос, Агаша тут же ответила:

– Друг твой ей был надобен. Она хотела добыть зелье, чтобы мачеху извести. Уж очень ей наряды Ксении Петровны нравились.

Савва не верил своим ушам.

– Неужто Татьяна на такое способна?

– Еще как способна! Да, она ради кокошников, перстней, монист и шуб мачехи на все была готова.

Савва и предположить не мог, что девица, которую он почти боготворил, такая злая, завистливая и глупая.

– Не стал бы Полкан варить смертельное зелье, – мрачно сказал он. – Да, и я не согласился бы на душегубство даже ради самой распрекрасной на свете девицы. Нам с другом приходилось людей убивать, но токмо тогда, когда надобно было свои жизни защитить…

– Ну, и слава Богу! – прервала юношу Агаша. – А Татьяне Борисовне и не пришлось мачеху губить, чтобы получить ее наряды. Ксения Петровна сама опосля смерти сынка все падчерице отдала.

– Я слыхал, будто бы княгиня Ромодановская хочет принять постриг.

– Ну, да, она вскорости станет черницей.

Савва посмотрел на клонящееся к закату солнце и торопливо поднялся.

– Уходишь? – спросила с сожалением Агаша.

– Неужто мне ждать, когда запрут ворота?

– А ты со мной не желаешь повидаться, хотя бы еще разок?

– Я на войну ухожу.

– А-а-а! – протянула Агаша и внезапно спросила: – Может, одаришь меня, соколик, за ласки?

Оторопевший юноша замер на месте с открытым ртом.

– Старик-то мой скупой, – оправдывала себя Агаша. – Ему для молодой жены даже полушки жаль.

Савва молча бросил ей серебряную монету и направился прочь от нее.

– Удачи тебе на войне! – крикнула ему вслед Агаша. – Коли воротишься живым, я тебе буду рада!

«Вот жадные бабы! – злился Савва, шагая по направлению к Сретенским воротам. – Одна ради нарядов готова была мачеху порешить, другая свои ласки продает».

На следующий день его полностью захватили хлопоты о снаряжении. Он старательно проверил и свой мушкет, наточил саблю, начистил до блеска панцирь и шлем.

– Молодец, сынок! – похвалил постояльца сотник. – Добрый из тебя воин, коли ты так заботишься об оружии и броне.

Сам Яков из-за своего преклонного возраста оставался в Москве вместе с теми стрельцами, которые должны были продолжать охранять государя и следить за порядком в городе. Сотник был этим огорчен и, хотя старался скрыть свое недовольство, нет-нет и начинал ворчать.

– Неужто не навоевался еще, старый? – спросила мужа Устинья.

– Да, я-то навоевался, а вот, каково будет Саввушке по первости?

– Я, чай, уже бывал в переделках – отозвался Савва.

В день выступления своего полка Савва, проснувшись рано утром, Савва позавтракал и еще раз внимательно осмотрел свое снаряжение. Хозяева прощались с постояльцем, как с самым, что ни на есть, родным человеком: Устинья плакала, даже Яков время от времени смахивал непрошенную слезу. Савва сам едва не прослезился, и чтобы этого не случилось, поспешил уйти седлать коня.

Хотя полк Лесли был пехотным, командирам тем ни менее разрешалось иметь в походе лошадь. Поначалу Савва хотел было поехать на Воронке, но потом пожалел коня, к которому успел привязаться.

«Война не щадит ни людей, ни животину, да еще к тому же Воронок видный жеребец, и может кому-нибудь из моих начальников понравиться».

Савва решил оставить любимого коня у Шиловых, а для похода купил себе жеребца бурой масти, крепкого и выносливого, но особой красотой не отличающегося. Сие новое приобретение имело кличку Талант.

Выводя Таланта, Савва слышал, как разволновался Воронок.

– Ничего, коняга, – ласково обратился юноша к своему любимцу, – мы еще с тобой еще погуляем по России.

На Пушкарский двор Савва прибыл один из первых, но Полкан уже был там.

– Доброе утро, Саввушка!

– Доброе утро! – откликнулся юноша и, обозрев двор, проворчал: – Что-то не больно наши товарищи спешат на войну.

Полкан поморщился.

– А зачем им торопиться, коли половина из них с той войны не воротятся?

Савве стало немного не по себе, но он тут же вспомнил торжественные проводы воеводы и возразил другу:

– С таким воеводой, как Михайло Борисович Шеин, мы с ляхами быстро справимся и вряд ли много народа потеряем.

Полкан был, похоже, иного мнения. Покачав головой, он насмешливо заметил:

– Да, Михайло Борисович полон всяческих достоинств, про кои сам постоянно твердит. Говорят, что опосля молебна в Благовещенском соборе Шеин принялся хвалить себя царю: мол, в то время, как он России служил, многие бояре запечью сидели и сыскать их было немочно. Еще воевода сказал, что службой и отечеством никто из бояр не будет ему в версту.

– Он, на самом деле, много сделал для Русского государства, – неуверенно произнес Савва.

– Он токмо и сделал, что Смоленск от Жигомонта оборонил, да и то неудачно. Ему ту неудачу никто в вину не поставил, равно как и плен его многолетний. Токмо, покуда Шеин у ляхов отдыхал, те, кого он второго дня срамил, Москву освободили и Михайлу Федоровича на царство возвели.

В это время двор быстро наполнился ратниками, и друзьям пришлось прекратить беседу, содержание которой не было предназначено для посторонних ушей.

Савву порядком смутили слова Полкана, однако это смущение продлилось лишь до тех пор, пока полк не двинулся по Москве. Людей на улицах было хотя и не так много, как тогда, когда провожали Шеина, но все же и немало. Все прославляли и благословляли уходящих ратников.

Савва медленно ехал верхом на Таланте впереди своих солдат. Оттого что огромная толпа приветствует его (пусть даже вместе с другими воинами) восторженными криками, душу юноши переполняла гордость.

«Видала бы меня нынче княжна… то бишь, княгиня Татьяна», – вспомнил он о своей коварной возлюбленной и понял, что это воспоминание не доставляет ему горести.

«А ну ее, дуру! – весело подумал Савва. – Пущай она живет себе старым мужем, а я себе девицу краше и добрее, чем она, сыщу».

Он выпрямился в седле и улыбнулся так широко, как только мог.

Глава 43
Можайск

Когда Москва осталась далеко позади, Савва вспомнил о том, что забыл спросить у друга об их общем богатстве. Успел ли Полкан поменять «побрякушки» на ефимки, и куда он все дел.

«Наверняка поменял, – успокаивал себя юноша, – и где-нибудь схоронил».

Однако же напрашивался вопрос: где мог Полкан спрятать деньги? Солдаты шли пешим строем, а их вещи были сложены на подводы.

«Неужто Полкан и ефимки положил на возок? Там их может кто угодно найти».

На первом же привале Савва тихо спросил у друга о деньгах.

– На мне они, Саввушка, – ответил Полкан. – Под рубахой у меня пояс, а в нем ефимки.

– Как же ты несешь на себе такую тяжесть? – пожалел юноша друга. – Отдай пояс мне: я-то хоть верхом на коне.

– Отдам, – пообещал Полкан, – но токмо ночью. Сейчас нам некуда укрыться от чужих очей.

Ночью он, действительно, отдал пояс Савве, и тот на следующий день проклял все на свете, включая спрятанные на теле деньги. Было необычайно для середины августа жарко, и содержимое холщевого пояса, накаляясь, жгло тело.

«Добраться бы скорее до Богородичной обители, – желал Савва, – да оставить ефимки там».

Однако с посещением обители пришлось повременить, потому что войско остановилось в Можайске, чтобы дать возможность подтянуться всем силам. Кроме уже выступивших стрелецких полков, пехотных полков иноземного строя и полков дворянской конницы, ожидали еще казацкие отряды с Дона, а также отряды касимовских, арзамасских, темниковских и кадомских татар. Не успели подвезти и все пушки, без большого количества которых нечего было даже помышлять об осаде.

Можайск был красивым городом, с новым белокаменным кремлем, полтора десятком слобод, множеством церквей и немалым количеством монастырей. Очевидно, до прихода войска там царили тишина и покой, но теперь улицы заполнились праздношатающимися ратниками, и целыми днями во всем городе стоял шум.

Стрельцы и солдаты обитали в лагере, а всем маломальским начальникам разрешено было встать на постой к местным жителям. Благодаря Полкану, Савва сумел поселиться к не очень молодой, но еще довольно-таки привлекательной вдовушке по имени Анисья. После без малого полутора лет общения с женщинами Савва считал себя знатоком постельных отношений, однако теперешняя его хозяйка доказала, что он еще далеко не во всем сведущ.

– Не бывало еще у меня таких баб, – говорил Савва другу. – Опосля ночи с Анисьюшкой я до полудня в себя не могу прийти.

– Пользуйся случаем, Саввушка, – отзывался Полкан. – Вряд ли тебе на войне придется с бабами тешиться.

Пояс с деньгами опять хранился у него, и Савва очень переживал, как бы с их общим добром чего-нибудь не случилось. На третий день пребывания в Можайске юноша озабоченно спросил у друга:

– Когда же мы сможем до Богородичной обители добраться?

– Отсель до обители недалече, – заметил Полкан.

– Ты про что? – недоуменно протянул Савва.

– Про то, что на твоем коне я за день оборотился бы. Ты ведь отпустишь меня?

Савва развел руками.

– Я начальство малое, окромя меня есть еще Лермонт и Лесли.

– Так потолкуй с ними – они тебе вряд ли откажут.

– А, что им сказать про то, куда ты едешь?

– Скажи почитай как есть: мол, желает солдат с невестой проститься.

Савва не был уверен, что просьба возымеет действие, однако Лермонт отнесся с сочувствием к желанию солдата. Лесли тоже ничего не имел против того, чтобы Полкан навестил невесту, но сказал, что отпустить кого-либо из войска может только воевода.

– Я нынче доложу сэр Шеин просьба наш солдат, – пообещал он.

Поблагодарив полковника, Савва подумал:

«Ничего из затеи Полкана не выйдет. Воевода вообще не обратит внимание на его просьбу».

То же самое он сказал другу, но тот был настроен более оптимистично:

– А вдруг что-нибудь и выйдет из моей затеи?

Когда на следующий день друзья вдвоем гуляли по Можайску, они увидели на центральной улице двоих рейтеров.

– Отколь они здесь взялись, – удивился Савва. – Рейтеры же остались покуда в Москве.

– Вот мы их о том и спросим, – решил Полкан, – да заодно узнаем, как там поживают наши приятели Лопатин и Рожнов.

Рейтеры оказались рязанскими детьми боярскими Обезьяниновым и Фроловым. В Можайск они прибыли по каким-то своим делам, о которых предпочли не распространяться. Зато оба молодца с удовольствием поболтали с Саввой и Полканом об общих знакомых. В самый разгар беседы на улице появился воевода Шеин верхом на белом жеребце и в сопровождении прочих начальников. Савва, Полкан и рейтеры поклонились.

Михаил Борисович остановил своего коня и грозно рявкнул:

– Эй, вы! Ступайте ко мне!

У Саввы от этого рыка душа ушла в пятки. Рейтерам тоже явно стало не по себе. Один Полкан остался спокойным и сделал шаг в сторону воеводы, но был остановлен новым его окриком:

– Я не тебя зову, а щербатого и носатого!

Щербатым был Обезьянинов, а носатым – Фролов. Когда оба они нерешительно приблизились к Шеину, тот грубо спросил:

– Вы чего здесь делаете?

– Да, мы сюда к родичам… – заблеял Фролов.

Михаил Борисович прервал его:

– Не время нынче родичей навещать. Чтобы вы без дела не болтались, будете служить в моем полку.

– Мы вроде уже служим в рейтерах, – подал голос Обезьянинов.

Воевода окинул его грозным взглядом и гаркнул:

– Кто ты таков, чтобы мне, боярину Шеину, перечить! Будете служить там, куда я вас определю!

– Не будем! – воскликнул Фролов и побледнел как полотно.

– Видать он сам не ожидал от себя такой смелости, – пробормотал Полкан.

Михаил Борисович разъярился:

– Бить их батогами и в яму!

Появившиеся из-за спин военачальников стрельцы соскочили с коней и схватили рейтеров.

– Воля твоя, боярин, – заныл Обезьянинов, – но ты неправ. Даже сам государь наш светлый тебе то же самое скажет.

– А ну, потолкуй еще со мной, потолкуй! – грозно откликнулся Шеин.

Стрельцы утащили вырывающихся рейтеров, и Савва подумал, что Шеин теперь двинется дальше, но воевода внезапно обратил внимание на Полкана:

– Кажись, ты тот самый молодец, кой побывал недавно в Смоленске?

– Да, тот самый, – ответил Полкан с поклоном.

Михаил Борисович наморщил лоб.

– Что-то я про тебя вчера говорили: вот токмо не припомню, что именно.

– Я просил отпуск на день, с невестой проститься, – напомнил Полкан.

– С невестой проститься? – протянул воевода и, немного подумав, разрешил: – Ладно, отправляйся завтра. Токмо, коли не успеешь за день оборотиться, я с тебя велю три шкуры содрать.

– Успею, – пообещал Полкан.

– Алексашка, напиши ему отпускную! – велел Шеин, не оборачиваясь, кому-то из сопровождения и тронул коня.

Как только воевода скрылся вместе со своим эскортом за углом, Савва обрел дар речи:

– А ведь вышел толк из твоей затеи.

– Вышел, – согласился с ним друг.

– Ох, и строг наш воевода! Как он с рейтерами обошелся! Что теперь с ними будет?

– Да, ничего, – высказал свое мнение Полкан, – окромя того, что побьют их батогами да подержат в яме. Шеина все одно заставят отпустить рязанцев в их полк.

– Кто же может заставить такого важного боярина, как Михайло Борисович?

– Да, хотя бы патриарх.

Савва был в недоумении:

– Что за дело патриарху до двух рейтеров?

– Сии рейтары неспроста оказались в Можайске – сказал Полкан, понизив голос. – Я буду не я, коли они не подосланы, чтобы поглядеть на то, что здесь творится.

– Патриархом подосланы?

– Да, им.

Полкан говорил так уверенно, что Савва начал склоняться к тому, что он, пожалуй, прав.

– Выходит, зря воевода так поступил с рейтерами, – забеспокоился юноша. – Не было бы у него из-за них неприятностей.

– Шеина покуда токмо заставят отпустить рязанцев, – предположил Полкан, – а там, как дело повернется: возьмем Смоленск – Михайле Борисовичу простятся любые его грехи, не возьмем – ему все до последней мелочи припомнят.

Утром Полкан уехал на коне друга в Богородичную обитель. Савва, как обычно, проспал до полудня, а, проснувшись, принялся слоняться по Можайску. Делать юноше было нечего: мушкет он недавно чистил и смазывал, саблю точил несколько раз, а на вино существовал строжайший запрет воеводы.

«Скорее бы уже Полкан воротился».

Полкан вернулся еще до заката. Въехав во двор, он громко крикнул:

– Эй, Саввушка! Принимай своего Таланта в целости и сохранности!

Савва вышел из избы вместе с хозяйкой. Пышнотелая Анисья окинула соскочившего с коня Полкана томным взглядом и проворковала:

– Милости прошу! Я любым гостям рада, а особливо таким видным.

«Вот сучка! – рассердился на нее Савва. – Перед каждым кобелем хвост подымает!»

– Спасибо за ласку, хозяюшка, – отозвался Полкан. – Токмо я сюда заглянул ненадолго – потолкую с другом и поспешу к начальству.

– Да, ты хоть поешь с дороги, – настаивала Анисья. – Чай, голодный. А к начальству еще успеешь.

– Некогда мне, хозяюшка.

Разочарованно вздохнув, Анисья ушла в избу, а Савва проворчал:

– Ей уже меня мало?

Полкан пожал плечами.

– Ее дело вдовье. А ты чего так взъерепенился? Не жениться ли на своей хозяйке надумал?

– Жениться на Анисье? – возмутился юноша. – Я с ней постель делю, покуда войско стоит в Можайске, а потом о ней забуду!

– Тогда и нечего от нее верности требовать.

Савва махнул рукой.

– Ладно, Бог с ней! Скажи, как ты в обитель съездил. Деньги отдал?

– Отдал. Игуменья обещала их хранить до нашего возвращения.

– А как поживает Василиса? Здрава ли она?

– Здрава, – тихо ответил Полкан, глядя куда-то мимо друга. – Она в обители за детками ходит. Черницы четверых малых сироток приветили, и Василиса теперь при них.

– Доброе дело – ходить за сиротками. А ты с ней хоть смог потолковать али не случилось?

– Случилось, – ответил Полкан с грустью в голосе. – Игуменья дозволила нам побеседовать.

Савва решил, что девица чем-то огорчила его друга.

– Она что, не любит тебя больше? – спросил юноша.

– Любит, – сказал Полкан со вздохом, – и по-прежнему готова идти за мной на край света.

– А ты не желаешь, чтобы она шла за тобой?

– То-то и беда, что желаю, даже стал воображать частенько, как живем мы с Василисой где-нибудь в Сибири: в крепости вроде Тобольска.

– За чем же дело стало? – недоумевал Савва. – Ты же сам просил у патриарха службы в Сибири. Сбудутся твои мечты опосля войны.

Полкан вздрогнул, словно только что пришел в себя.

– Опосля войны? – повторил он за другом.

– Ну, да.

Печально усмехнувшись, Полкан промолвил:

– Ладно, Саввушка, пойду я. До завтра.

– Ступай с Богом

Проводив друга за ворота, Савва долго смотрел ему вслед и никак не мог избавиться от чувства тревоги за него.