Текст книги "Реинкарнация. Авантюрно-медицинские повести"

Глава 1.

Небедный, вычурный загородный дом из тех, что, подобно грибам, как положено, бодро, смело и нахально повырастали под живородящим нефтяным дождём и как бы заняли круговую оборону в лучших местах ближнего Подмосковья…

В комнате, навороченной всякими милыми тинейджерскому сердцу штуковинами, шестнадцатилетний Кирилл, сидя в инвалидной коляске перед столом, заваленном марками, разговаривает по мобильному с матерью:

– Отучилась уже? Когда будешь? Покажу кое-что…

Страсть к филателии, взявшаяся непонятно откуда в детстве, теперь была как нельзя кстати. Искалеченное нелепой случайностью тело вот уже три года терзало душу подростка и лихорадило мозг. Почему он?!

Марки и компьютер стали его миром. И ещё мама… Незаметно сострадающая, но сама страдающая заметно. Кирилл видел постоянную взвинченность матери, о причинах которой мог только догадываться…

Отца Кирилл видел редко…

По-русски резко разбогатевший на каком-то бывшем народном достоянии, он, по-видимому, душою не был готов к такому повороту судьбы. Обалделость от свалившегося и желание любыми путями хапать ещё и ещё заполонили всю его жизнь, напрочь вытеснив из неё семью, друзей и прочую лирику…

Во двор дома мягко въехала небольшая сверкающая машина. Спустя минуту в прихожую уверенно вошла миловидная женщина, лет тридцати пяти.

Грамотный макияж выдавал вкус и наличие визажиста. Строгость и элегантность одежды подчёркивали спортивную фигуру и уровень доходов.

– И где, и чему теперь у нас учат так поздно?! – это Герман, супруг Кати, в модном восточном халате вальяжно спускающийся по лестнице со второго этажа с мобильником в руке и слегка упивающийся тем, что сегодня случайно оказался дома раньше жены.

– Китайская акупунктура… – ответ отрешённый, голос усталый…

– Оно нам теперь надо? – голос иронично-безразличный с менторской ноткой.

– Дорогой, в двадцать лет ты не дал мне закончить факультет спортивной медицины, в тридцать пять у тебя возражения против китайской медицины – тоскливо это…

Усталый Катин голос готов был перейти на гневный, и это заметил Кирилл, появившийся было на своей коляске на пороге комнаты с намерением показать родителям новые марки.

«Опять цапаются…» – с лёгким раздражением подумал он и обиженно развернул коляску обратно.

Ему нравилось всё, что делала мама, и эта учёба тоже, хотя он и не понимал, что Катя мучительно ищет пути и средства поставить его на ноги.

– Ну, хорошо, а чего вдруг китайская – то? – без интереса, продолжения беседы ради спросил Герман.

– Потому что только она лечит всё тело, а не по кускам, как официальная медицина…

Зазвонил мобильник мужа, да и кстати, потому как потенциал общения явно иссяк, он сразу как-то напрягся, поспешил обратно к себе в кабинет.

Резкую интонацию первых слов оборвала закрывшаяся дверь кабинета: звукоизоляция в этом доме тоже была отменной.

Катя постучала в комнату сына; марки были отодвинуты в сторону, Кирилл насупленно уткнулся в компьютер.

– Ну, чем порадуешь, дружочек?

Катя взъерошила его волосы, и сдвинутые было брови Кирилла сразу раздвинулись, бледное, худое лицо стало приветливым; они действительно были друзьями.

– Ты знаешь, мам, я всё-таки решил послать ту марку пацану во Вьетнам; помнишь, я тебе говорил, у него почти полная серия «Космические корабли». Теперь круто иметь полные серии, он давно просил…

– Не жалко?

– Да ладно, ну, где он её там найдёт?!

Катя заулыбалась ещё сильнее от радости то ли за вьетнамского мальчишку, то ли за своего сынулю…

Стрелка…

Невесть почему обычное слово, появившееся в лексиконе крутых парней, стало означать многое: это форма конфиденциальных переговоров по болезненным вопросам между людьми, которым есть что скрывать как друг от друга, так и от властей и прочих лишних ушей.

Стрелка – эта последняя возможность для договаривающихся сторон порешить дело миром прежде, чем они начнут порешать друг друга.

Несомненно одно: успешных стрелок хотят все их участники.

Вот и теперь в напряжённых лицах и позах двух групп людей, стоящих напротив друг друга на безлюдном пустыре, угадывалась исчерпанность средств в предшествующих переговорах, ровно как и решимость прорвать возникший гнойник любыми путями…

Примерно так думали и лидеры мрачноватых договаривающихся сторон, казалась бы, спокойно беседующих вдвоём в отдалении.

И только кликуши-вороны, без конца галдящие на одиноком корявом дереве, да, пожалуй, ещё придавливающе низкие свинцовые облака и хищный вид тёмных машин предвещали альтернативный вариант развязки…

Нет, сейчас они просто разъехались в разные стороны, но провал стрелки был написан на лицах её участников…

В одном из них сразу узнаётся Герман, муж Кати и отец Кирилла…

Что означали в этот момент его стиснутые скулы, глаза, смотрящие в никуда, сжатый, будто пистолет, в руках мобильник?! «Убью гада?!» А может, ему вспомнилась мать и её слова о том, что счастливый человек – это когда у него всё любимое…

А что любимое у него? Работа, жена, ребёнок, деньги, машина, друзья, другая женщина?! Всё это есть, а вот любимое ли?! Значит, и счастья нет?! А зачем тогда вся эта суета?!

А ведь были друзья, была любимая собака, было любимое место рыбалки, да и на Кате он по любви женился, сделав ей предложение в тайге под треск костра и шёпот реки…

А потом он будто попал в цепкую обойму, которая скрутила его, парализовала волю, заставила жить по законам другой системы; видно, почва для этих законов оказалась благодатной, раз система эта так быстро зомбировала в общем-то нормального мужика, лишив таких простых радостей жизни…

Он встряхнул головой – что-то я всё о грустном? – дело надо делать.

Другой участник стрелки был таким же бешеным патроном в той самой обойме…

С той лишь разницей, что имел не жену, а подругу, детей не было, зато был отец – многоопытный сиделец – цеховик, тяготевший по старинке не к торговле или рэкету, а к производству, за что и имевший с властями серьёзные разногласия по поводу методов хозяйствования.

Участники стрелки были знакомы давно…

Опьянение первыми шальными деньгами тогда, по первости, предполагало известную щедрость, широту натуры и всеобщую любовь. На их уровне доходов места тогда хватало всем, поэтому конфликты местного масштаба, как правило, заканчивались братанием и молодецкими попойками.

С годами у удачливых росли доходы и уменьшалась добродетель. И пересечение интересов уже разрешалось по другим законам.

– Олег Валентинович, вас в кабинете ждёт Дана, – в приёмной чётко доложила манекен-секретарша.

По сдержанному кивку и сдвинутым бровям стало понятно, что Дана не ко времени.

У курившей в его кабинете Даны было всё: смуглая красота а-ля Кармен, ноги от коренных зубов, богатый покровитель, необузданная страсть и… двухмесячная беременность.

Последнее обстоятельство и было причиной её появления здесь: она таки решилась объясниться. И вроде бы судьбе угодно было пронять его этим известием и отвлечь, и порадоваться, так нет же, обойма толкала его куда-то в сторону, система взводила курок, а тут женщина, дитя, памперсы…

Слово за слово, да и Дана (Кармен!) не прочувствовала момента, короче, у Олега Валентиновича одним врагом стало больше, а у его отца одним внуком станет меньше…

Глава 2.

В очередной раз к очередному медицинскому светилу Катя привезла сына опять с маленькой надеждой на чудо…

Кирилла опять опутали проводами, перекладывали с места на место, с прибора на прибор; светило опять простукивало и прощупывало всю нижнюю половину его тела, хмурило бровки, прикладывало пальчик ко лбу, включало-выключало хитроумные приспособы, сдвинув очки практически под нос, изучало рентгеновские снимки, после чего, видимо, поняв тщетность своих усилий и ища достойный выход из ситуации, вдруг спросило:

– А что, и щекотки не боишься?!

Это означало, что обследование закончено, Кириллу надо удалиться в коридор, а Кате опять предстоит выслушать досаждающее безотрадные слова…

– Ухудшений не обнаружено, – как можно бодрее сказало светило, когда дверь за Кирилловой коляской закрылась.

Катя уже знала про невинную хитрость докторов, выдающих эту фразу за радостное известие.

– К сожалению, более ничем порадовать не могу, сигналы мозга по-прежнему не проходят к мышечному аппарату нижних конечностей. Организм растёт, будем надеяться на возрастные изменения.

И эта расписка в собственном бессилии была Кате хорошо известна: «Возрастные изменения! Вон их сколько, этих организмов, по коридору в колясках разъезжает – всех возрастов!»

– Массаж, рефлексотерапия, дозированная физическая нагрузка – будем наблюдать.

«Наблюдать» Кате было мало…

В сыне заключалась вся её семья и дом. По сути, их было только двое на этой Земле… Инстинкт самосохранения, сложенный с материнским инстинктом, заставлял её не наблюдать, а действовать…

Все эти три года беды она мучительно искала решение.

Тех сведений, что она получила на незаконченном факультете спортивной медицины, было явно недостаточно. Она упорно перебирала все известные ей возможности, дававшие хотя бы теоретический шанс: физиотерапия, гомеопатия, грязелечение, ароматерапия, кранио-сакральная терапия, бесконечный массаж…

Один бог знает, сколько убито времени, сил и денег на все эти курсы, консультации, препараты – результата не было ни малейшего…

Да, признаться, она и сама сомневалась во всех этих методиках, как-то не чувствовала она их силы в исцелении повреждённого позвоночника сына.

И вот теперь китайская акупунктура…

Возраст в сорок веков впечатлял, профессионалы убеждали в прецедентах, и она почувствовала относительную серьёзность способа. Как бы там ни было, а попробовать и это она должна.

Запредельная мотивация к учёбе открывала мощные резервы памяти, природное упорство и схваченный в своё время крепкий английский позволяли ей с лёгкостью проглатывать море информации…

Водительский стаж Кати приближался к десяти годам, поэтому вела она свой «Golf», как и положено, автоматически, на подсознании, думая при этом о своём. Она явно не принадлежала к женщинам горе-водителям, которые узнаются в машине даже сзади и которые автоматически могут лишь бросить руль, закрыть лицо руками и произнести обомлевши: «Мама-а-а…»

Однако теперь, по дороге домой, Катя не понимала, что происходит…

Два тёмных джипа, плюя ей на лобовое стекло грязной кашей сроду нечищеной зимней дороги, взяли её машину в коробочку и диктовали свою манеру езды, то подгоняя сзади, то тормозя спереди, не давая ей вырваться.

Она попробовала остановиться, но задний стал мягко толкать вперёд.

Так продолжалось до самого съезда в их посёлок, после чего джипы круто развернулись и хищно умчались в город. Катя была в недоумении, но пока оставила этот случай при себе.

Когда же на следующее утро она вышла из книжного магазина и увидела под дворником на лобовом стекле лист бумаги, она вдруг почему-то сразу вспомнила вчерашний случай на дороге.

На листе бумаги была фотография истерзанного, полуобнажённого, окровавленного тела женщины, лежащей в неестественной позе на земле…

Катя машинально огляделась вокруг – ничего подозрительного… Она села за руль, включила двигатель и сидела так в тупом недоумении: Кто? Что? Почему?

В таком состоянии прошёл остаток дня, вечером она решила дожидаться мужа, рассудив, что ему это всё должно быть понятней, чем ей.

Услышав шум его машины у ворот, она выглянула в окно: Герман стоял перед открытыми воротами и в свете фар что-то рассматривал на земле.

Потом ногой отбросил это в сторону, брезгливо вытер ботинок о снег и загнал машину в гараж.

По лицу мужа Катя поняла: что-то не так.

– Ублюдки, насмотрелись детективов, дохлую кошку подбросили, – были его первые слова. На лице немного растерянности и много злости.

– И что?!

– И ничего! Кое-кто совсем страх потерял, придётся напомнить! – злоба на его лице окрасилась решимостью, растерянность почти исчезла.

Когда же Катя вкратце рассказала о своих злоключениях, им обоим стол ясен смысл происходящего: угроза, запугивание, давление… Мысли заметались в их головах…

Почему-то до сих пор и ему, и ей казалось, что такие особенности национального бизнеса их не коснутся. И как быть теперь?!

Катя хотела было что-то сказать, но Герман опередил её:

– Давай отложим до завтра…

Ночью же, ворочаясь каждый в своей постели, они, пожалуй, впервые по-настоящему пожалели, что не были единомышленниками…

А наутро, встав по обыкновению раньше всех и в темпе проделав утренний моцион, он вдруг поймал себя на мысли, что стоит у приоткрытой двери комнаты сына и смотрит на него…

Впрочем, это заняло всего несколько секунд…

В машине он уже обдумывал план ответных действий. Когда же автоответчик в кабинете среди прочего выдал изменённым киношным голосом: «Уймись и не балуй!», он уже знал, что делать…

Хотел позвонить домой, но, поразмыслив на предмет прослушки, передумал…

Спустя пару часов, он уже входил в гостиную своего дома, где и застал заспанную ещё Катю с красными глазами и в голубой пижаме. Не задумываясь, он подошёл к ней, взял в ладони её лицо и, как в юности, поцеловал в нос.

– Всё будет хорошо, только тебе с Кириллом на некоторое время надо уехать из России. Я уже заказал билеты на самолёт. Полетите на Кипр, снимите виллу, покупаетесь, отдохнёте, а я тут всё улажу и прилечу к вам…

В другой ситуации такую бесцеремонность к себе Катя и представить не могла. Чувства чувствами, но семейные дела они всегда решали втроём и вполне демократично. А тут она, как-то не задумываясь, сразу с ним согласилась и только спросила:

– Когда самолёт?

– Завтра в семь тридцать утра.

Кирилл на удивление спокойно воспринял это известие. Кажется, это был тот самый случай, когда криминальное чтиво образовало и подготовило его юные мозги на соответствующие повороты судьбы. Отца он уважал, поэтому сразу поверил и подчинился: раз так надо, значит, надо…

Сборы были не долги, к нужным вещам Катя добавила книги и конспекты по китайской акупунктуре, а Кирилл – кляссеры с марками.

Казалось бы, странно, но вопрос об учёбе Кирилла даже не обсуждался. То ли от неясности со сроками пребывания, то ли от уверенности в продолжении учёбы и там, то ли в надежде на светлые мозги Кирилла. Скорее всего, эти вопросы казались им теперь мелкими по сравнению с тревогой за отца…

Слишком часто в последнее время отечественное телевидение пичкало своих зрителей кровавыми сюжетами, убеждая, что это особенности национального бизнеса – ничего не поделаешь…

Звонки и прочие сообщения кому бы то ни было были на время строжайше запрещены…

Ближе к полуночи Катя услышала робкий скребок в дверь своей спальни, от чего вдруг сильно заколотилось сердце.

– Не спишь?

Робкий голос мужа показался ей каким-то просяще виноватым. Слова нашлись сразу, они были их паролем:

– Нет, жду колыбельную…

Запах её любимых духов «Франк Оливье» мгновенно пронзил его насквозь, напрочь отбивая всю остальную суету…

Дальше всё было как много лет назад: страстно-судорожно, предельно желанно и так жарко, что, казалось, вокруг дома растаял снег… На эти мгновения уходит всё: боль, тревога, голод, холод, обиды…

Есть только животная страсть, вбирающая целиком, сильнейшая из всех людских эмоций…

Для чего природой задумана такая колоссальная встряска всего организма во время оргазма?!

Вопрос далеко не праздный, малоизученный, но дальнейшие события этой повести частично дадут на него вполне приземлённый, хотя и неожиданный ответ.

А наутро была дорога в аэропорт…

Реальная дорога в реальный аэропорт, которые, казалось, и вернули реальные отчуждение и тревогу…

Процедура прощания Кате показалась холодной, вероятно, поэтому последний взгляд друг на друга вызвали в ней необъяснимый страх и оторопь, будто здесь, на паспортном контроле, уходит целый этап её жизни и начинается другой…

Глава 3.

Скромная вилла, каких много в одном из тихих приморских городков Кипра…

Однообразные будни Кати и Кирилла состояли из купания в маленьком бассейне, бесед о жизни, учёбе, поглощения заморских фруктов и прочих экзотических вкусностей, каждодневного массажа, вечерних прогулок по набережной и томительного ожидания сообщений из Москвы…

Прогулки к бирюзовому морю, шелестящему крупным песком берега или колыхающему в других местах буро-зелёные водоросли на больших и мокрых, как гиппопотамы, камнях, были их любимым занятием.

Вопрос с видом на жительство на год решился, как и говорил отец, довольно просто – открытием кроме них никому не нужной офшорной компании, коих на Кипре великое множество…

Расторопный адвокат и бухгалтер за сравнительно небольшие деньги оформили всё по закону, и тогда другой закон давал им право пребывания в государстве ровно год, естественно, с правом продления. Такое же право получали и купившие здесь недвижимость.

Вот эти два закона, не считая свадьбы с местным гражданином, и использовали в основном иноземцы, подолгу тут обретающие, о коих автор сразу в предисловии и проинформировал читателя.

Мудрость этих и многих других местных законов, позволяющих бедному ресурсами государству иметь высокий уровень жизни своих граждан, восхищала не один пытливый русский ум, отчего становилось обидно за свою державу.

Редкие письма по e-mail от секретарши Германа были пока единственным по его просьбе средством сообщения. Судя по ним, дела его обстояли неплохо, и по их, по делам, закруглении он-де непременно присоединится к ним.

В один из тихих тёплых вечеров, когда они пили чай на уютной веранде и любовались быстрым закатом багряного солнца в тёмно-синее море, вдруг как-то особенно громко и надтреснуто затрезвонил Катин сотовый телефон.

И как гром среди ясного неба взволнованный голос секретарши:

– Взорвана машина мужа, по дороге в больницу он скончался, всё потеряно, не вздумай пока возвращаться, устраивайся там, рассчитывай на себя!!!

И всё…

Как?! Что?! После секундного замешательства Катя судорожно бросилась звонить по этому телефону – связи не было…

– Что, мам?! – с волнением от выражения её лица спросил Кирилл.

– Папа погиб… – дрожащим голосом только и смогла произнести Катя.

И тут же её пронзила мысль: «А ведь для Кирилла это известие во сто крат тяжелее!» Инстинктивно прижала его голову к груди и дала волю слезам…

Кирилл не плакал, но слёзы беззвучно текли сами: от горя, от обиды на судьбу, от жалости к матери.

Больней всего было чувство бессилия, что такой он не сможет заменить отца и станет для матери обузой и, конечно же, прощай, учёба…

Им обоим, прижавшимся друг к другу, вдруг подумалось, что, оказывается, в целом мире их только двое, только двое в этом огромном и безжалостном мире…

Спустя какое-то время страшное известие дополнилось растерянностью: что теперь делать?!

Возвращаться? К кому?! К чему?! И почему нельзя?! Катя была уверена, что какая-то дополнительная информация обязательно появится, а что пока…

Приятельниц своих холёных ей почему-то не хотелось подключать, из близких родственников в России у неё была двоюродная сестра, кое-какие отношения Катя с ней поддерживала.

Сестра бедовала где-то в подмосковном селе со своим мужем-чернобыльцем и, естественно, реально помочь им ничем не могла. А вот добыть информацию о случившемся, пожалуй, сможет.

Эта была первая рассудительная мысль, которая как-то сразу Катю мобилизовала. Здравомыслящая от природы, она тут же поняла: надо отвлечь Кирилла такими деловыми разговорами.

– Можно написать сестре, дать координаты и попросить что-нибудь узнать, после этого решать вопрос о возвращении – это первое. Второе: пока попробуем жить здесь.

– Как?! – спросил Кирилл. Приём сработал. – Ты же знаешь, все деньги со счёта забирать нельзя, иначе лишимся вида на жительство. Ну, можно попробовать продать марки…

– Нет, я пойду работать.

– Какая работа?! Тебе нельзя работать, ты что, забыла?!

– А я нелегально, я же умею делать массаж, я сильная. А за тобой дом и учёба… Попробуем… – уже утверждающим тоном закончила Катя.

Кирилл промолчал, сплошной гул в голове мешал собраться с мыслями…

Время было позднее, вскорости решили идти спать, как в детстве, уснули в одной кровати…

Проснулись раньше обычного. Позавтракав, сразу взялись за дела: Катя села писать письмо сестре, Кирилл делать объявления для мамы об услугах массажистки.

Ближе к обеду Катя пошла опустить письмо, в супер за продуктами и заодно в определённых местах повесила свои объявления.

Надо сказать, заботиться о своём здоровье среди иностранцев здесь было модно. Люди с деньгами, жизнь удалась, так что продлевать её любыми путями – значит продлевать себе удовольствие.

Поэтому в течение недели у Кати набралось достаточно клиентов, чтобы денег хватало на аренду жилья и на питание, ещё и репетитором английского предлагали.

Денег хватало, а сил хватит? Пациенты, как правило, все с крупными телами, и больные, и капризные. Выматывали изрядно, а отдыхала она, носясь по городку от одного к другому. Добросовестность и сострадание (в стройотрядах матерью Терезой звали) не позволяли халтурить, забирали силы и добавляли авторитет…

Месяца через три такой жизни пришло письмо от сестры, на удивление сколь толковое, столь и безразличное. Богачей-фирмачей она ненавидела, маята с больным мужем изрядно поистрепала ей нервы…

Из письма следовало, что по слухам трагедия с мужем – дело рук его ближайшего конкурента. Он же сделал всё так, что и дом, и фирма перешли к нему, так что теперь Катя такая же нищая, как и она…

А лето, мол, дождливое, и в огороде всё помокло, и чем скотину кормить – ума не приложит, и льготы чернобыльцам опять сволочи урезали – это Катя уже читала как беллетристику. Да и события с мужем, как и погода в России, оригинальностью не отличались…

Кирилл с остервенением налёг на учёбу, не зная пока, как и где будет сдавать экзамены на аттестат зрелости. Дом, участок, бассейн он содержал в образцовом порядке. Крутился на коляске то со шваброй, то со щёткой, юношеской энергии в нём было явно на обе половины тела…

Появился у него друг местный – шалопаистого вида Гунька – от слова гундосый, как он сам разъяснял, а вообще Гена, спрятанный на Кипр от армии заботливым и не бедным папой, правда, в настоящий момент пребывающим под следствием в камере предварительного заключения, как все не сомневались, временно.

Личностью Гунька был колоритной: худой, как велосипед, в пёстрой и очень просторной одежде, которая, трепеща, неслась за ним по ветру, когда он, ссутулившись и вцепившись в руль, стрекотал по городку на своём мотороллере.

Не исключено, что папа Гунькин был нефтяным магнатиком, что, однако, не мешало самому Гуньке, лихости и крутизны ради, заправлять свой мотик, сливая по вечерам остатки бензина из шлангов на заправках самообслуживания.

Бак два литра набирался запросто.

Большие Гунькины губы говорили о его влюбчивости, а крупные очки и соответствующий жаргон выдавали в нём знатока ПК и прочей оргтехники. По его же словам, местный Интерколледж по нём просто обрыдался. Толковый, в целом, парень…

Беседы ребят были насыщенны, разносторонни и явно доставляли им обоим немалое удовольствие. Гунька, конечно, хотел знать, что же с Кириллом произошло, но он тактично дожидался, пока Кирилл сам захочет об этом рассказать.

– Да ничего особенного, поспорили с ребятами, а можно ли проглотить пряник, если висеть на перекладине вниз головой.

– Ну и что, проглотил?

– Проглотил, только потом вдруг ноги с перекладины сорвались…

– И чё?!

– Чё-чё… Я и воткнулся головой в пол, вот чё, очнулся в больнице вот такой…

– Ни фига себе, пряник, что ли, перевесил?

– Скорее мозги дубовые…

После пятисекундного обалделого представления картины:

– А почему пряник-то?!

– Почему-почему, потому что супа под рукой не оказалось!

– Во дела…

– Твой-то папашка что, народные богатства разворовывает?

– Почему разворовывает? Он вкалывает по-чёрному, работу даёт, налоги кое-какие платит, благотворительностью занимается – хозяин он, в любом деле должен быть хозяин.

– А в тюрьме почему?

– Дык, из власти кто-то и хочет у него чего-нибудь оттяпать и тоже стать хозяином, когда из властей попрут. Отобрать же легче, чем заработать. Да выпустят его скоро, куда они денутся, кто-то ж должен работать… Не, папанька у меня клёвый. Тока штрафует люто.

– Кого штрафует?

– Да всех подряд, кто проштрафится, и меня в том числе. Вот перед отъездом подарил мобильник крутой с фотиком, а потом отобрал, видишь вот, с каким старьём теперь хожу…

– И чего утворил?

– Да пошутил неудачно. Достал там меня men один по телефону: звонит и звонит – кур, говорит, отправлять? Ошибка, говорю, уважаемый, не туда попали; через некоторое время опять: кур отправлять? Каких, говорю, кур? Номер внимательно набирай! И так десять раз на день! Ну, и достал: отправляй, говорю… На следующий день факс домой пришёл: куры отправлены, о получении сообщите… Папашка вечером прочитал, зенки вытаращил: какие куры?! Вот и я, говорю, у него всё спрашивал: какие куры? А уж когда он всё узнал, тут мой крутой Sonik со мной и расстался… Ладно, полетел я, а то мотик мой замёрзнет…