Текст книги "Инспектор и бабочка"

– Как только тебе удается их раскрутить? – спросил однажды Субисаррета у Йонатана.

– Это чоппер[24]24
  Мотоцикл с удлиненной рамой.


[Закрыть], детка, – меланхолично ответил Йонатан, и шагу не ступавший без цитат из Тарантино.

При чем здесь чоппер, Субисаррета так и не понял, но пытать Йонатана дальше не имело смысла: все равно не скажет. А если скажет, то запутает инспектора еще больше. Затащит его в хляби наркотических ассоциаций, из которых потом и не выберешься, не выкурив косяк размером с бычью ногу.

Йонатан откликнулся на звонок не сразу, лишь с третьего захода, когда инспектор уже начал терять терпение.

– Субисаррета! – рявкнул Икер в трубку.

– Ага. – Голос мазилы-растамана прозвучал расслабленно. Не иначе как курит «дурь» в своей берлоге с видом на обнесенную стеной и колючей проволокой школу для малолетних правонарушителей, по соседству с грузовым портом.

Курит «дурь» и слушает замшелую группу «Лед Зеппелин».

– У меня для тебя работа, Йонатан.

– Дерьмо твоя работа.

Интересно, это цитата из Тарантино или нет? Если да, то что должен ответить Субисаррета, чтобы не выпасть из роли?

– Кому-то приходится разгребать и дерьмо.

– Складировать дохлых ниггеров – не мое собачье дело.

А вот это – уже наверняка цитата, Йонатан обкурился, сукин сын! По укурке он напрочь теряет связь с какой бы то ни было реальностью, кроме тарантиновской.

– Речь не о ниггерах.

– Жаль. У них там все немного не так. В смысле, у них там все точно так же, как и здесь, только немного по-другому.

– У ниггеров? – Субисаррета не единожды давал себе слово не втягиваться в словесный бред мазилы-растамана, но иногда случаются проколы. – Не морочь мне голову, Йонатан! За тобой ведь должок, приятель. Тот случай в ночном клубе, когда тебя повязали с карманами, полными травы.

– Надо было взять дробовики…

– Не прикидывайся идиотом, ты хорошо знаешь, чем для тебя все могло закончиться. И закончилось бы, если бы не я.

– Ой-ой-ой, пойду домой и упаду там с сердечным приступом…

– Но сначала ты заглянешь в бар «Папагайос», слыхал о таком?

– Анашой там не приторговывают?

Авторство этой фразы не вызывает у инспектора сомнений: она точно принадлежит Йонатану, отцепившемуся наконец от культовой штанины Тарантино.

– Поинтересуешься у бармена сам. Он же поможет тебе скроить портрет одного человека. Это важно.

– Для кого?

– Для меня, – прибегнул Субисаррета к последнему аргументу. – Считай, что это – моя личная просьба. И дело не терпит отлагательств.

– То есть я должен…

– Ты должен быть здесь. С дробовиком, с чоппером, с коктейльной трубочкой, со складом дохлых ниггеров. С чем угодно, но ты должен быть здесь.

– Вообще-то у меня сегодня выходной.

– У меня тогда тоже был выходной. Но я убил его на то, чтобы спасти твою задницу от каталажки.

– Хорошо, – после недолгой паузы сказал Йонатан. – Я подъеду. Ты будешь там?

– Может быть. А может быть, и нет. Но бармен здесь будет точно. Бар «Папагайос» на улице Урбьета, ты запомнил?

– Урбьета, «Папагайос».

Покончив с Йонатаном, Субисаррета вновь обратился к бармену, который слушал весь разговор с нескрываемым удивлением. А в конце и вовсе запаниковал: это было видно по округлившимся глазам и приоткрытому рту.

– Сейчас сюда подъедет художник…

– С дробовиком? – осторожно уточнил бармен.

– Вряд ли. Вам просто нужно будет описать того парня с дорогими часами. Как можно более подробно. Это все, что требуется.

– А… разве вы не дождетесь своего художника? – Отдаленная перспектива остаться один на один с ниггероукладчиком Йонатаном не очень устраивала бармена.

– У него будет такое же удостоверение, как и у меня. Так что все в порядке.

– А дробовик?

– Он даже с дамскими револьверами не дружит, не беспокойтесь.

…По уму Субисаррете следовало бы дождаться Йонатана в «Папагайосе» и получить изображение ловца камбоджийской купюры с пылу с жару, но, поразмыслив, он решил не терять времени. Пока мазила доберется сюда, пока выудит подробности, пока набросает портрет – пройдет минимум два часа, а то и больше. А за два часа можно много чего успеть.

Например, достать саксофониста Исмаэля Дэзире Слуцки.

С того времени как они расстались, картина происшедшего существенно изменилась, и Исмаэль возник в той ее части, где Субисаррета вовсе не ждал его увидеть. Что связывает саксофониста с Виктором Варади? Что заставило его отправиться в Ирун и где он раздобыл адрес Виктора? Их утренний разговор (если судить по пленке) занял не больше нескольких минут, и незаметно было, чтобы они обменивались визитками или координатами, наспех нарисованными на листке бумаги. А если бы Исмаэль обратился за адресом к третьему лицу (хотя бы тому же Аингеру), администратор обязательно сообщил бы об этом Субисаррете.

Но ничего подобного не произошло.

И почему Исмаэль не упомянул о визите в Ирун во вчерашней беседе? Понадеялся на то, что свидетелей этого – почти эпохального – события не отыщется? Подобное умолчание (невольное, а, скорее всего, сознательное) – вовсе не мелочь, учитывая обстоятельства дела. И куда делся Виктор после того, как расстался с Исмаэлем? Почему он не вернулся к себе? И при каких обстоятельствах они расстались? Что сказал Исмаэль инспектору относительно вчерашнего дня? Лишь то, что встал он поздно, около полудня, и тотчас отправился в город, где пообедал с другими членами своей семьи – сестрой и русской опекуншей. Вторым номером программы шел Аквариум. И никаких рефлексий по поводу Ируна, как будто его и вовсе не существует.

Посещение чего бы то ни было, будь то Аквариум или Ирун, – частное дело любого человека. Но не в случае, когда произошло убийство: любая частность, любое, пусть и ничтожное, телодвижение может с легкостью обернуться пунктом обвинительного заключения.

Вопросы, толпившиеся в голове, требовали немедленных ответов, но где искать Исмаэля?

В шаговой доступности от русской, вот где.

Он появится рядом с ней, рано или поздно, – следовательно, и Икеру нужно пастись неподалеку. Все было бы проще, если бы у него был номер телефона русской Дарлинг. Но его нет, а судьба визитки с его собственным телефоном – неизвестна. Быть может, Дарлинг бросила ее в ящик стола в своем номере. Или в мусорную корзину. А ее обещание позвонить утром так и осталось обещанием, выполнять его она не собиралась, к трем часам дня это стало ясно окончательно. Возможно, не будь Ируна, Субисаррета смирился бы с таким откровенным кидаловом. И спонтанное желание вновь оказаться под сенью лица-папоротника отправилось бы в шкаф, следом за белым пиджаком. Но теперь все изменилось. Он должен увидеться с русской и всей ее странной семейкой, чтобы получить конкретные ответы на вполне конкретные и не слишком удобные вопросы.

Ничего личного.

Ничего личного, – повторил про себя Икер и набрал телефон Аингеру.

– Вы еще в гостинице? – спросил он у администратора.

– Собираюсь уходить. Слава богу, мне нашли замену…

– Уж не Виктор ли Варади объявился?

– Нет.

Другого ответа инспектор и не ожидал. Наверняка администрация мобилизовала внутренние ресурсы и заткнула дыру на ресепшене кем-то из персонала, не связанного с уборкой номеров.

– Меня интересует саксофонист из двадцать девятого номера. Он на месте?

– По-моему, никого из них нет, – помолчав секунду, ответил Аингеру. – Ни саксофониста, ни его спутниц.

Еще один, вполне ожидаемый ответ. В Сан-Себастьян приезжают вовсе не для того, чтобы сиднем сидеть в гостинице.

– …но я могу подняться на этаж и уточнить.

– Сделайте одолжение. И вот еще что. Сообщите-ка мне дату их выезда из «Пунта Монпас».

После небольшой паузы, сопровождавшейся шуршанием и потрескиванием, голос Аингеру снова зазвучал в трубке:

– Вы меня слушаете, инспектор?

– Да.

– Оба номера, двадцать седьмой и двадцать девятый, были забронированы до полудня двадцать шестого июля.

– То есть до послезавтра?

– Да.

Не то чтобы сказанное Аингеру как-то успокоило инспектора, но, во всяком случае, временной люфт у него появился точно. Рано или поздно, но владельцы ориенталов материализуются, и тогда у Субисарреты будет возможность узнать все то, что живо интересует его последние несколько часов. Хорошо бы еще застать их врасплох, а для этого…

– Знаете, Аингеру… Пожалуй, вам не стоит беспокоить наших друзей со второго этажа.

– Мне оставить записку, что вы хотели с ними связаться?

– И записки не нужно. Вы собирались уходить – вот и уходите.

– Как скажете, инспектор. Я просто хотел быть вам полезным…

Ты просто хотел лишний раз поглазеть на русскую, – подумал Субисаррета. Но разве сам он не преследовал ту же цель еще сегодня утром, отскребая от лица щетину и обряжаясь в пафосный белый пиджачишко? Если такие мысли и посещали его утром, то сейчас – ничего личного.

– Если кто-то из обитателей этих номеров появится в поле вашего зрения… Русская или саксофонист… Ничего не говорите им о нашем разговоре. Вы меня поняли, Аингеру?

– Да.

– Всего хорошего.

Прятать мобильник в карман пиджака Субисаррете не пришлось: телефон тотчас же зазвонил снова. Это была не русская, на что все еще втайне и совершенно иррационально надеялся инспектор, – Иерай Арзак.

– Что за мясницкую срань ты мне передал, дружище? – Судмедэксперт так заорал в ухо Субисаррете, что тот поморщился.

– Ты о чем?

– О чертовой рубахе, которая прибыла с твоим недотепой помощником!

– Разве Микель не объяснил тебе?

– Промямлил что-то насчет ночного портье из гостиницы, и все.

– Так и есть. Это рубаха парня, который дежурил в ночь, когда произошло убийство. Меня интересует все, что касается пятен на ней. Когда они появились и как. И еще… Совпадает ли группа крови с группой крови… покойного. Буду чрезвычайно признателен, если ты дашь ответ на все эти вопросы. Как можно быстрее.

– Постараюсь. Вообще-то я звоню не по поводу рубахи. Помнишь, я говорил тебе о следе порошка под ногтями англичанина?

– Да.

– Так вот. Классифицировать состав полностью мне пока не удалось, но главный компонент я выделил.

– Что-то экстраординарное?

– Можно сказать и так.

– Выкладывай.

– Ты когда-нибудь слыхал о растении ибога?

– Пока не приходилось. Но, надеюсь, ты меня просветишь.

– Прямо сейчас и начну. Ибога – кустарник, растет в Западной Африке. Габоне, Конго, Камеруне. Вид вполне умиротворяющий, веселые белые цветочки, веселые желтые плоды.

– И в чем подвох? В желтых плодах?

– В корнях, дружище. Самое интересное в ибоге – корень. Самое важное. Корни содержат алколоид, ибогаин. В малых дозах он оказывает стимулирующее действие на центральную нервную систему.

– А в больших?

– Вызывает видения. Короче, мы имеем дело с очень сильным галлюциногеном.

– Наркотическое вещество?

– Да.

– Убитый… был наркоманом?

– Все сложнее.

Все сложнее, конечно. Субисаррета ничего не знает о Кристиане Платте, но представить наркоманом Альваро Репольеса никак не получается. Кажется, в период обучения в Академии изящных искусств Альваро недолгое время баловался травкой, но это быстро закончилось. Альваро не был сторонником искусственного подстегивания воображения. Он черпал силы совсем в других вещах. Но даже если допустить… только допустить, что наркотическая зависимость настигла его в последние два года, за которые он успел врасти в кожу Кристиана Платта… Человек, занимавший номер двадцать шесть в отеле «Пунта Монпас», вовсе не производил впечатление наркомана со стажем. Он был полностью адекватен. Так, во всяком случае, утверждают люди, которые общались с ним.

– …Ты меня слушаешь, Икер?

– Да.

– Я говорю, что все сложнее. Ибога не вызывает явного привыкания. Такого, как синтетические наркотики или опиаты. Я успел кое-что выяснить о нем. Тебе тоже будет интересно это узнать… В Африке существует целый религиозный культ, полностью основанный на ритуальном использовании корня ибоги. Он называется «бвити». Вещь страшноватая, скажу я тебе…

Исмаэль Дэзире Слуцки – саксофонист и черный принц крови. «Черный» здесь – ключевое слово. Африканец, без всяких примесей. Конечно, делать какие-либо выводы из сказанного Иераем – преждевременно, но…

Бенин.

Во всей этой темной (черной?) истории фигурировал еще и Бенин. Государство, расположенное на том же материке, что и упомянутые судмедэкспертом Габон, Камерун и Конго. Кристиан-Альваро прилетел в Европу из Бенина, в его вещах нашлась брошюра по искусству Бенина, распространяется ли культ бвити еще и на эту страну?

За два года отсутствия с Альваро могло произойти все, что угодно, и следы этого «чего угодно» отыскались даже на его теле: крупицы наркотического вещества под ногтями, странная татуировка под коленом. Слишком необычная, чтобы от нее можно было легко отмахнуться. Татуировки – вещь широко распространенная, Субисаррета знает не меньше пары десятков любителей татушек, имелись они и у бывшей Икеровой возлюбленной Лусии: очаровательный цветок ириса под правой лопаткой.

Ирис умилял, восхищал и выглядел чертовски сексуально.

Татуировка Альваро-Кристиана пугает.

Затягивает.

Гипнотизирует.

Она существует вовсе не для того, чтобы понравиться смотрящему (сложно представить человека, который будет пялиться прямиком под колено другому человеку, так можно и глаза сломать). И она… похожа на клеймо.

– …Ты меня слушаешь? – снова воззвал Иерай.

– Да.

– У меня есть приятель, он как раз занимается экзотическими религиозными культами…

– А можно с ним пообщаться… в ближайшее время?

– К этому я и веду. Парня зовут Энеко Монтойя, он преподает в университете, а сейчас еще и пишет монографию…

– На интересующую нас тему?

– Не совсем, но про культ бвити он тебе расскажет.

– И где мне его найти?

– Ресторанчик «Аита Мари», это неподалеку от Аквариума. Он заседает там ежедневно, с полудня до шести вечера. Мрачный тип с ноутбуком и в свитере с оленями – это он.

– Свитер с оленями? – удивился Субисаррета. – Не слишком актуально для июля месяца, нет?

– Свитер с оленями – его рабочий талисман. Если ты отправишься в «Аита Мари» прямо сейчас…

– Прямо сейчас и отправлюсь. Я ценю все то, что ты делаешь для меня, Иерай.

– Да-да, я в курсе. Жаль, что от тебя не зависит моя зарплата…

– Пока нет, но пару бутылок хорошего вина я тебе обещаю.

Глава седьмая:
ресторан «Аита Мари», Сан-Себастьян, 24 июля, 14 ч. 25 мин. по среднеевропейскому времени

…Идиотская ретрошляпа все еще на нем.

Субисаррета давно мог избавиться от нее, бросить на пассажирское сиденье или – что не в пример лучше – сунуть в багажник. Но почему-то не делает этого. Тайные мотивы такого поведения не совсем ясны, если они вообще имеются. А сама мысль о шляпе настигает только тогда, когда Икер видит себя в витринах, зеркалах и прочих отражающих поверхностях, включая зеркало заднего вида в собственном «Сеате». Шляпа совершенно не монтируется с белым летним пиджаком и футболкой, она слишком тяжеловесна для легкомысленного июльского дня. Слишком нелепа. Ничуть не лучше свитера с оленями посреди жары. Будь Субисаррета великим джазменом или великим частным сыщиком, шляпу еще можно было бы оправдать, даже стоя в ней под душем.

Причуда гения – вот как это называется.

Но Субисаррета – не частный сыщик, и не джазмен, и уж точно не гений. Он – среднестатистический полицейский инспектор. Главная задача которого не только раскрыть преступление, но и втереться в доверие к любому, кто в состоянии сообщить самую незначительную информацию о нем. А в этой ретрошляпе он похож на фрика, вот что!

Можно ли доверять фрику? Нет, нет и нет!

Кроме того, потенциальный свидетель может подумать, что Субисаррета скрывает под шляпой банальную плешь, что изобличает его как человека слабого и стыдящегося самого себя. Кредит доверия к слабым людям тоже весьма ограничен. Не говоря уже о том, что они становятся объектом насмешек и зубоскальства. А там, где начинается зубоскальство, откровений не жди.

Несмотря на все здравые рассуждения Субисарреты, шляпа продолжает сиднем сидеть на его совсем не плешивой, а покрытой густой растительностью голове. Она совершает марш-бросок к Аквариуму, еще минут пятнадцать (о-о, чертов Иерай с его «неподалеку от»!) мечется по округе в поисках ресторанчика «Аита Мари» и наконец вплывает под его своды.

В отличие от плюгавого «Папагайос», «Аита Мари» оказывается вполне вменяемым симпатичным заведением с хорошо продуманным интерьером в радующих глаз красно-желтых тонах. Никаких попугаев, сплошные морские звезды на стенах и рыбешки на оконных стеклах. Белые скатерти кажутся хрустящими даже на вид, бокалы на столах сияют чистотой, ни пылинки, ни соринки. Да и закуски, выставленные на барной стойке, возбуждают аппетит – так они свежи и разнообразны. Появление здесь мужчины в часах за пятьдесят тысяч евро вызвало бы гораздо меньше удивления, чем его же появление в попугайском отстойнике.

Впрочем, Субисаррете нужны сейчас не дорогие часы, а свитер с оленями.

Он находится в самом дальнем углу зала, у окна с видом на площадь Ласта и причалы с яхтами. Энеко Монтойя, что бы он ни строчил на своем ноутбуке, неплохо устроился.

Такие виды вдохновляют.

Такие свитера – не очень.

Владельцу свитера на вид около тридцати пяти, и «мрачный тип» – вполне исчерпывающая для него характеристика. Ничего другого на ум не приходит, стоит только присмотреться внимательнее: заросший щетиной подбородок, кустистые брови, выгнутый скобкой рот. Левый глаз Энеко Монтойи слегка подергивается, а на лице застыло скорбное выражение. Такие иногда бывают у заядлых курильщиков, временно лишенных доступа к сигаретам.

Перед Энеко стоит одинокая чашка с кофе; пара рыбок, нарисованных на ней, и то выглядят веселее. Так и есть, рыбки улыбаются, ждать же улыбки от Энеко – напрасная трата времени. От таких постных физиономий скисает молоко и вино превращается в уксус. От их близости и кусок в рот не полезет; интересно, по какому праву Энеко Монтойя со своей одинокой чашкой занимает лучшее местечко в ресторане?

Он дружен с хозяином или находится в близком родстве с хозяйкой, ничем другим его привилегированное положение не объяснишь.

– Энеко Монтойя? – спросил Субисаррета, подойдя к столику.

– Допустим. – Голос у оленевода оказался глухим и слегка надтреснутым. Не слишком впечатляюще для университетского преподавателя.

– Меня зовут Икер Субисаррета, я – инспектор криминальной полиции и друг Иерая Арзака, судмедэксперта.

– Допустим.

– Он должен был предупредить вас.

– Допустим.

– У меня к вам несколько вопросов, на которые я хотел бы получить ответы.

– Присаживайтесь. – Слава богу, хоть какое-то разнообразие в репликах.

Субисаррета отодвинул стул и присел напротив Энеко: вблизи красные олени на белом свитере оказались такими же унылыми, как и их хозяин, и сам свитер был не первой свежести, с затяжками и торчащими из рукавов нитками. Похоже, Монтойя гоняет своих оленей в хвост и в гриву, почище Санты при исполнении.

– Меня интересует религиозный культ бвити.

– Какие именно аспекты? Исторические, теософские, собственно религиозные?

Теософские! Чертов умник! Посоветовать, что ли, чертову умнику отправиться в ближайшую прачечную и выстирать свитер?

– Э-э… Просто расскажите вкратце, что он из себя представляет.

– Ну хорошо. Попытаюсь. Культ бвити – не что иное, как смесь христианских проповедей белых миссионеров и примитивных языческих верований Африки. Его приверженцами являются некоторые племена Габона и соседних с ним стран. Камерун, Конго…

– А, к примеру, Бенин? – неожиданно для себя спросил Субисаррета.

– Бенин? Вас ведь интересует бвити, не так ли? Или мы в принципе говорим о вудуизме?

– Вудуизме?

– О религии вуду.

Втыкать иголки в куклы, наспех сочиненные из подручных материалов: глины, перьев и воска. Подбрасывать в постель куриные головы и лапы и оживлять мертвецов, превращая их в зомби, – вот что такое вуду. Инспектор еще в бытность шараханий по киношкам с Лусией составил представление об этой малоаппетитной стратегии некоторых известных ему кинозлодеев. Среди них были практикующие колдуны из бассейна Карибского моря и сочувствующие им интеллектуалы с Манхэттена, а также полудикие фермеры из Айовы, но Бенин не фигурировал вовсе.

– Вуду – это черная магия, я знаю… – осторожно заметил инспектор. – Хотя непонятно, при чем здесь Бенин.

– Самим термином «вуду» мы обязаны Бенину. – Энеко наставительно поднял палец. – В переводе с одного из местных языков это означает «дух» или «божество». И религия вуду вовсе не так примитивна, как вы думаете. Магия – лишь одно из ее проявлений. Гораздо более важны сами ее последователи, которые становятся медиумами божеств… Вам прочесть лекцию о вуду?

– Лучше прочтите мне лекцию о бвити. Для начала.

«Медиумы божеств», надо же! Вот чертов умник!

Вместо того чтобы отправить умника в прачечную, Субисаррета открыл свой блокнот, вооружился карандашом и произнес:

– Видимо, мне придется кое-что законспектировать.

– Видимо, да. – В голосе Энеко послышались сочувствующие нотки. – Итак, бвити. Как я уже сказал, в культе бвити причудливо смешались проповеди белых христианских миссионеров и языческие верования. Он окончательно оформился в девяностых годах девятнадцатого века и представляет собой вариант некоего параллельного христианства…

– Параллельного христианства?

– Я имею в виду достаточно своеобразное толкование представителями культа библейских событий. Христианская троица Бога Отца, Сына и Святого Духа представлена в бвити божественной троицей Нзами, Гнингоне и Ноне. Где Ноне тем не менее отводится роль дьявола. В бвити есть свои аналоги двенадцати апостолов и двенадцати колен израилевых. И конечно же, древо познания. С этой ролью вполне удачно справляется ибога.

– Ну да, ну да. – Субисаррета почесал переносицу кончиком карандаша. – Веселые белые цветочки, веселые оранжевые плоды. Очень сильный галлюциноген.

– Видимо, именно это интересует вас больше всего, инспектор. – Скобки губ Энеко слегка приподнялись в подобии улыбки.

– Больше всего меня интересует, как следы африканского растения могли оказаться под ногтями респектабельного европейца.

– Тут я вам не помощник.

– Тогда просто расскажите мне об этой самой ибоге.

Энеко как будто ждал этого вопроса. Он откинулся на стуле, прикрыл глаза и нараспев произнес:

– Ибога, дерево жизни! Дерево, которое являет истину, изгоняющее тени из наших душ и освещающее нас своим святым светом, чтобы привести нас к вечной жизни! С благоговением к святому свету мы воздаем славу Господу на небесах, только через ибогу мы находим путь к нашему Спасителю…

– Это молитва? – высказал предположение Субисаррета. – Что-то вроде «Отче наш»?

Не открывая глаз, Санта из «Аита Мари» продолжил:

– Я благодарю ибогу за то, что она пришла ко мне, укрепила сердце мое божественным светом, о, Господь извечный!

– Аминь. Так это молитва?

– Да. И еще – квинтэссенция отношения к ибоге всех последователей культа бвити. Он и основан на ритуальном использовании ибоги…

– …сильного галлюциногена, так? Все, исповедующие бвити, – наркоманы?

– Нет. В ритуалах ее применяют дозированно. За этим следит нима – нечто среднее между жрецом и священником. Человек, который является непререкаемым авторитетом в общине. Он же разъясняет ритуалы, он же является ответственным за поведение прихожан.

– Не многовато ли обязанностей для одного человека?

– У нимы есть помощники, отвечающие за тот или иной аспект религиозных отправлений… К примеру, комбо и нганга… Первый следит за храмом, второй…

– Это, конечно, чрезвычайно познавательно, – перебил Энеко Субисаррета. – Но хотелось бы, чтобы вы сосредоточились именно на ибоге. Механизме ее воздействия на человека.

Энеко, похоже, не слишком доволен, что его осадили столь бесцеремонно. Он еще сильнее хмурит и без того насупленные брови и скребет пальцами по зверюшкам на свитере. Субисаррета же пытается представить это скорбное существо за университетской кафедрой – выходит не очень убедительно. Вряд ли по Монтойе сохнет женское поголовье аудитории: никакой харизмы, никакого обаяния, бедный-бедный Санта!..

– Ибога подкрадывается к человеку на мягких лапах, инспектор.

– Как это?

– А как подкрадывается леопард, примерно представляете?

– Если только примерно. Он не слышен и не виден, и его присутствие обнаруживаешь только тогда, когда он оказывается у тебя за спиной. Я прав?

– Только ибога никогда не останавливается за спиной. Она проникает в самую душу.

– Все это чрезвычайно поэтично. – Субисаррета поморщился. – Но не обнажает сути.

– Я не медик, не нарколог и не психиатр, но если хотите… Извольте. Вам знакомо понятие «метаболизм»?

Еще один подарочек, выпавший из оленьей упряжки умника. Само слово не вызывает у инспектора никаких возражений, кажется, он неоднократно слышал его, хотя и не применял в повседневной речи. Площадь Ласта залита солнцем, яхты у пирсов покачиваются на волнах, – можно ли считать это метаболизмом?..

– Э-э… Что-то припоминаю…

– Не стоит казаться умнее, чем вы есть, инспектор, – неожиданно лягнул Субисаррету Энеко. – Метаболизм – это всего лишь обмен веществ. Набор химических реакций, необходимый для поддержания жизни в организме. Так вот, при приеме небольшой дозы ибоги метаболизм замедляется.

– А это хорошо или плохо?

– Это ведет к снижению частоты пульса и понижению температуры тела. А это в свою очередь сказывается на продолжительности жизни.

– Она увеличивается?

– Да.

– Намного?

– Существенно, скажем так.

Шепни об этом на ухо мертвому Альваро-Кристиану, умник!

– Что-то я не видел, чтобы городские аптеки были завалены эликсиром вечной жизни на основе вашего африканского чуда.

– Оно такое же мое, как и ваше…

– И по телевизору об этом не объявляли.

– Видите ли, влияние ибоги на человека до конца еще не изучено. И в профессиональной среде отношение к ней, мягко говоря, неоднозначное. Но когда я говорил о замедлении метаболизма, я имел в виду малые дозы.

– Они же стимулируют нервную систему, не так ли? – Об этом Субисаррете в телефонном разговоре сказал Иерай, оставалось только воспроизвести сказанное, что инспектор и сделал.

– Такой эффект тоже имеется.

– С этим все понятно. Переходим к дозам побольше.

– Видения. – Энеко снова поднял палец, и лишь сейчас Икер заметил, что ноготь на нем не пострижен, а обгрызен. – Дозы побольше вызывают самые разнообразные видения.

– Галлюцинации, да?

– То, что обычно называют «трипами». Психоделическим путешествием в глубины подсознания. Не буду мучить вас примерами, скажу только, что речь идет о переживании неких мистических состояний и изменении восприятия мира. Восприятия визуального, пространственного, эмоционального. Само качество мышления изменяется, не говоря уже о том, что возникают трансперсональные переживания.

– Трансперсональные? – старательно повторил Субисаррета.

– Выход сознания за пределы физического тела.

– Это как если бы я… посмотрел на себя со стороны?

– Упрощенно – да.

Что увидела бы Рита Хейворт, посмотрев на себя со стороны… хотя бы холодильника в норе Виктора Варади?

Саму нору – раз.

Старый плакат со своим собственным изображением («Rita has never been sexier»), старый телефон (ring-ring-r-ring), старое шмотье, размазанное по стене и… окно с видом на стоянку, где идет винтажный дождь.

Дождь не прекращается ни на секунду: в реальной жизни такого не бывает, но если ты сам смотришь на себя со стороны, почему бы и дождю не сделать то же самое? Он вышел из собственной оболочки, и оболочка, оставшись в одиночестве, предается своему извечному занятию: льет, льет, льет. Ничего другого она не умеет.

Дождь в окне, неоновый свет никогда не существовавшего отеля – суть измененная реальность. Неизвестно, как в ней существует Рита Хейворт, но Субисаррете там было неуютно. Неуютно еще и потому, что простодушный, прочно стоящий на земле Микель ничего противоестественного не заметил. В окне он видел летний день, а Субисаррета – дождливую осеннюю ночь, и это отравляет существование. Переводит и без того запутанное дело об убийстве Альваро-Кристиана в разряд мистических историй, которыми любит потчевать своих читателей мастер инфернальных ужасов Стивен Кинг. Минуту назад Энеко Монтойя разглагольствовал относительно мистических состояний, связанных с приемом ибоги…

Но Субисаррета к ибоге и близко не подходил!

Он не набрасывался на недоеденный Виктором стейк, не пил из горла его виски, не поглощал в неумеренных количествах его мармеладки, – куда еще (гипотетически) можно засунуть ибогу? И в каком виде она вообще существует? – спиртовая настойка, таблетки, куски корня, которые издали можно принять за лакричные тянучки?

Субисаррета с детства терпеть не может лакрицу, и… он сегодня даже не завтракал! В любом случае объяснить наличие сраных хлябей в окне с точки зрения не только полицейской, но и обычной логики – невозможно.

Не-воз-мож-но.

– …Вы неважно себя чувствуете, инспектор? – спросил Энеко.

– Почему?

– Вы побледнели.

– Все в порядке.

– Тогда я продолжу?

– Конечно. Но сначала скажите мне, в каких формах ее… э-ээ… принимают?

– Про порошок вы уже осведомлены?

– Да.

– По виду он напоминает размолотый гриб, а получают его из коры, которую соскребают с корней. Иногда в ход идут стружки. Можно также пить отвар. В больших дозах ибогу употребляют, чтобы расколоть голову.

– Как?

– «Расколоть голову» – существует и такой термин. Это означает достигнуть состояния транса, чтобы стал возможным контакт с божеством и душами умерших предков.

– Все это и есть видения, не так ли?

– Упрощенно – да.

– Галлюцинации.

– Да.

– А… можно увидеть дождь? – неожиданно для себя спросил Субисаррета.

– Дождь?

– За окном яркий солнечный день, и ты прекрасно об этом осведомлен. Но видишь совсем другое. Дождливые осенние сумерки. Или, к примеру, автомобильную стоянку с мотелем. Про хренов мотель ты тоже в курсе: он давно закрыт. Но там, в сумерках, он все еще работает.

Энеко забарабанил пальцами по столу и на секунду задумался:

– Не совсем понял вас, инспектор. Вы описываете вид из какого-то конкретного окна?

Обгрызенные ногти Монтойи раздражают, его самого так и хочется вынести за скобки длинных бескровных губ, и зачем только Субисаррета пустился в оконные откровения? Толку от них не будет, тут и к гадалке не ходи!

– Я описываю конкретную ситуацию. Летним солнечным днем некий человек заходит в некую квартиру, натыкается на окно и видит в нем не соответствующий действительности пейзаж.

– Дождливые осенние сумерки?

– Да.

– Вы хотите, чтобы я проанализировал характер видения?

– Нет, черт возьми! Я хочу получить хоть какое-то объяснение увиденному в окне.

– Человек, о котором вы говорите, употребляет наркотики?

– Нет. Это – самый обычный человек. Без всяких нездоровых привычек, зависимостей и психических отклонений.

– Быть может, одноразовый прием какого-либо средства?