Текст книги "Инспектор и бабочка"

Теперь его нет.

Инспектор не может пошевелиться, что-то похожее он испытал, когда разглядывал татуировку под коленом у Альваро.

– Ну ладно, – сдается наконец Икер. – Раз мы такие замечательные напарники, сыграем в вопросы и ответы. Я расскажу тебе все, что знаю, а потом ты расскажешь все, что знаешь.

– Здорово! – Ангел радостно хлопает в ладоши.

Этот жест немного успокаивает Субисаррету: несмотря на смерчи и водовороты в татуированных глазах, Лали все же остается восьмилетним ребенком со всем полагающимся детям нехитрым набором эмоций.

– У меня был друг.

Странно, что он начал не с красной пижамы, а с Борлито, неужели он хочет рассказать какой-то девчонке о том, о чем до сих пор не рассказывал никому? О том, что случилось задолго до убийства и не имеет к нему никакого отношения.

– У меня был друг. – Для наглядности Икер вынимает из ящика эбонитовую фигурку воина со щитом и ставит ее перед собой.

– Такой, как я?

– Его я знал намного дольше, чем тебя, детка. И он был лучшим другом. Для того чтобы стать лучшим, всегда требуется некоторое количество времени…

– Сколько?

– Не знаю. Но тебе, наверное, не слишком интересно слушать про моего друга?

– Очень интересно. Как его звали?

– Альваро. Альваро Репольес. Однажды он пропал.

– Как это – «пропал»?

– А вот так. – Икер прячет фигурку за спину. – Уехал в другой город и не вернулся. Обещал вернуться, но так и не сдержал обещание.

– Ты искал его?

– Конечно. Ездил в тот город. Был в гостинице, где он останавливался. Нашел там его саквояж, а его самого не нашел. Он ушел из гостиницы, оставив вещи, и больше его никто не видел.

– «Никто» – это кто? – неожиданно и совсем по-детски спрашивает полицейский инспектор Вселенной.

– Ну… Никто из тех, с кем я разговаривал.

– Но ты же разговаривал не со всеми людьми на свете, правильно?

– Верно. Расспросить всех людей на свете невозможно.

– Ты просто разговаривал не с теми людьми.

Лали, вдохновленная примером Икера, тоже достает из коробки фигурку – большеголового одутловатого божка, который неожиданно пробуждает в инспекторе воспоминания о Питере, брате утопленника Андреса из Брюгге. После этого наступает черед еще одной фигурки – воина, но не со щитом, а с копьем.

– С этими. – Палец Лали упирается в толстяка Питера, потом смещается в сторону щита. – А нужно было вот с этими.

– Очень ценный совет, детка. Если бы инспекторы полиции разговаривали только с нужными людьми, преступления раскрывались бы за пять минут. К сожалению, так бывает не всегда, и выбирать особо не приходится. Всегда действуешь по обстоятельствам и стараешься выжать из них максимум.

– В этом и состоит работа инспектора?

– И в этом тоже.

– А как назывался город, куда уехал твой друг?

– Брюгге. Он назывался Брюгге.

– Здорово! Я была в Брюгге.

– Правда? – Удалось ли Икеру сыграть изумление? То, что Лали была в Брюгге, – никакая не новость. О jazz-визите в город, поглотивший Альваро, говорил ему Исмаэль и – чуть позже – Дарлинг. Исмаэль выступал там в одном из клубов, а группа поддержки состояла не только из Дарлинг, но еще из Лали и кошек. Кошачьих отзывов инспектор вряд ли дождется, но что скажет девочка?

– Правда.

– Удивительное совпадение. И… что же ты делала в Брюгге?

– Много чего. Поднималась на главную башню, а еще каталась на лодке по каналам, там много-много каналов…

– Я знаю. А что делали Мо и Исмаэль? Ты ведь была там с ними?

Упоминание о родственниках вызывает у ангела странную реакцию: она как будто недовольна, но и это легко объяснить. Присутствие брата и опекунши переводит поездку из разряда приключения в разряд унылого туристического вояжа.

– И с кошками тоже, – осторожно отвечает Лали. – Кошкам не очень понравился город, они там мерзли…

– Разве вы были в Брюгге зимой?

– Ты очень невнимательный. Зимой нельзя кататься по каналам, зимой холодно, и они иногда замерзают.

– Ну да, ну да.

– Это была совсем не зима, но кошкам все равно там не нравилось. Им не нравится сырость. Но тебя ведь интересует Мо?

– И Исмаэль.

– Тебя интересует Мо, – упрямо повторяет ангел. И, даже не глядя в коробку, а просто запустив в нее руку, вынимает очередной бенинский ширпотреб: женскую голову. Слепые глаза, длинные, прижатые к бронзовому черепу уши, округлый рот (больше всего он напоминает Субисаррете стилизованного жука-скарабея), неужели это и есть Мо?

– Я расскажу тебе про Мо, хочешь?

– Про Мо в Брюгге?

– Про Мо вообще. Но и про Мо в Брюгге, это было очень смешно. Там в нее влюбился один человек. Ничего удивительного, все только то и делают, что влюбляются в Мо, даже если это ей не нужно.

– А ей это не нужно? – глупо спрашивает Икер.

– Мо вполне достаточно нас. – Лали по-хозяйски кладет руку на бронзовую голову, заслоняя ее от инспектора. – Меня, Исмаэля и кошек.

– Это не одно и то же, детка.

– Скажи еще, что я – эгоистка. Мо иногда так и говорит.

– Она права. Когда ты вырастешь…

Лали засовывает пальцы под обод шляпы, прикрывая ими уши, она не желает слушать разумные доводы Субисарреты.

– Я вырасту тогда, когда сама захочу. А если не захочу – не вырасту. Знаешь, сколько лет Мафальде?

Прикрыв глаза, Икер добросовестно пытается вспомнить картинки из комикса. Мафальда – совсем маленькая, хотя и рассудительная девочка, на вид ей не больше шести-семи, даже до ангела она пока не дотягивает.

– Очень много, – торжественно сообщает Лали, не дождавшись ответа. – Этим книжкам сто лет.

– Ты преувеличиваешь.

– Ну, даже если не сто, а меньше… А книжки просто перепечатывают. И старое выдают за новое. Но никто не позаботился о том, чтобы Мафальда стала взрослой.

– Если бы Мафальда стала взрослой – это была бы уже не Мафальда, – резонно замечает Субисаррета. – К тому же она не существует. Ее придумал художник. А ты – настоящая, никто тебя не придумывал.

Икер снова не может понять, с кем он разговаривает на самом деле: с маленькой девочкой или со взрослым человеком. Девочка Лали частенько ставит его в тупик и заставляет подбирать слова, взрослая Лали – пугает и тоже заставляет подбирать слова, но именно между этими двумя Лали и балансирует его нежность, нелепо размахивая руками и балансируя, как канатоходец на канате.

– Я сама могу придумать что угодно, – хвастается ангел. – Так считает Мо и Исмаэль тоже. Но в том-то весь и фокус, что я ничего не придумываю! Просто иногда вижу то, чего другие не видят.

– Это ценное качество.

– Правда?

– Очень ценное.

– А тот человек, который влюбился в Мо, был не очень красивый, мне он сразу не понравился.

Субисаррете трудно уследить за логикой Лали: она перескакивает с темы на тему, и все это требует дополнительных уточнений:

– Какой человек?

– В одной кафешке. Мы зашли туда всего лишь раз, и он был там. А потом появился в гостинице и о чем-то говорил с Мо. Мо его не прогоняла, а мне все время хотелось прогнать. Я его терпеть не могла. Фу, дурак.

– И чем же закончилась эпопея с… этим человеком?

Лали хитро улыбается, как будто знает такое, чего никто никогда не узнает, складывает руки лодочкой и прижимает их к груди:

– Мы уехали. Мы всегда уезжаем. А остальные – остаются. Всегда.

– Скажи, детка, – неожиданно спрашивает Икер. – Ты больше никогда не видела этого человека? Когда-нибудь потом?

– Хочешь знать, не был ли тот человек Хлеем? – Проницательности ангела можно только позавидовать. – Нет, это не Хлей.

Не Хлей, а значит, не Кристиан. Не Альваро. Просто человек, один из многих (по утверждению Лали), что постоянно влюбляются в Дарлинг.

– Лучше расскажи про своего друга. Ты ведь уже начал, – напоминает Лали. – Ты сказал, что он отправился в Брюгге и пропал.

– Да. И я тоже больше никогда его не видел. До самого последнего времени.

– Значит, вы все-таки встретились?

– Встречей это не назовешь.

– Почему?

– Я увидел его, но он не видел меня. – Субисаррета кладет фигурку воина со щитом лицом вниз. – Я увидел его в гостинице. Той самой, где останавливались вы.

– Подожди! Я поняла! Твоим другом был Хлей, так? А не увидел он тебя, потому что был мертвым. Я права?

– Отчасти. Но моим другом был Альваро. Художник Альваро Репольес. Никакой не Хлей. Почему он стал Хлеем, я не имею ни малейшего представления. Ведь он не давал о себе знать целых два года.

– Друзья так не поступают. Я бы так никогда не поступила. Он плохой. – Непонятно, почему эта нехитрая мысль так вдохновляет Лали, почему она повторяет на разные лады. – Он плохой, плохой!..

Вот теперь она точно рассуждает как ребенок. Игра в напарников – не больше чем игра, Субисаррета отлично понимает это, все дальнейшие экскурсы в дело, которое он расследует, бессмысленны. Надо собрать фигурки и сложить их в ящик. Собрать и сложить, поблагодарить девочку за гостеприимство и отправиться восвояси. Сколько они уже сидят в комнате? Полчаса, час? Из-за зашторенного окна невозможно понять, что происходит на улице, кажется, там идет дождь.

Во всяком случае, Субисаррета явственно слышит шум дождя. Он не смолкает ни на секунду, и в этом Субисаррете чудится какая-то неправильность. Какой-то подлог. Дожди в Котону – сильные, но не затяжные. Между ними случаются промежутки, но теперь промежутков нет – или ухо инспектора не в состоянии уловить их?

Да он и сам не в состоянии встать с пола. Вместо того чтобы побыстрее избавиться от мелкой скульптуры из ящика, Икер достает все новые и новые поделки – каменные, деревянные и бронзовые. Свои ипостаси обретают Иерай Арзак, Виктор Варади, норная собака Микель (он представлен раскрашенной деревянной фигуркой антилопы), администратор Аингеру, горничная Лаура, старики-норвежцы Каспер и Грета и даже Шон, владелец лавки «Синдбад-Мореход».

Пока инспектор пересказывает Лали историю красной пижамы, то и дело ощущая, что сейчас находится от разгадки дальше, чем был вначале, ангел группирует фигурки по-своему. Прислоняет двух медных рыбаков в лодке (Грета и Каспер) к каменной черепахе (Шон). Иерай Арзак (хорошо отполированный бегемот из темного дерева) отправляется в объятия к антилопе (Микель), а жираф (администратор Аингеру) получает в компаньоны женское туловище без головы, зато с огромной грудью. Горничная Лаура так же далека от этого гипертрофированного бюста, как и от червя Раппи, но ее союз с Аингеру хотя бы понятен: они оба работают в гостинице. Все другие союзы тоже вполне объяснимы: Арзак и Микель (полицейские); Шон, Грета и Каспер (старики и хранители трости по совместительству). Отдельное сообщество образовали охотники – охотник со щитом, охотник со щитом и слегка изогнутым коротким копьем и охотник с длинным копьем, но без щита.

Альваро-Кристиан – Виктор Варади – неизвестный мужчина, влюбленный в Мо.

– Вот, посмотри. Они холодные.

– В каком смысле? Я не понимаю тебя, Лали.

– Ты не знаешь, что такое «холодный»? Ты не знаешь, что такое «холодно»? Даже мои кошки знают.

– Я знаю, что такое «холодный». Но при чем здесь…

Вместо ответа Лали берет руку инспектора и кладет ее на одну из фигурок охотников. Потом – на другую. Все фигурки воинов-охотников деревянные, но от них веет вселенским холодом. Может быть, это какое-то особенное дерево? Отличное от того, из которого вырезаны развеселая антилопа и жираф?

Отличное, да.

Потому что с остальными поделками – и бронзовыми, и деревянными – все обстоит в полном порядке. Они – нейтральные: бронза – чуть прохладнее, дерево – чуть теплее, но все это не выходит за рамки допустимой погрешности. За рамки представлений Субисарреты о тепловых свойствах дерева и металла.

– Теперь ты понял? – спрашивает Лали.

– Нет, – честно признается Субисаррета.

– Одни – холодные. Другие – нет.

– И?

– Твой друг умер. Значит, он холодный, ведь так?

– Хочешь сказать, что и все остальные… Все, кто здесь есть, все трое – мертвы?

– Ты иногда очень туго соображаешь. – Лали выглядит чрезвычайно довольной собой.

– Это такая игра?

– Ты сам выбрал фигурки и сам придумал им имена. А я здесь совершенно ни при чем.

– А… если бы я выбрал другие… фигурки?

– С ними бы случилось то же самое.

Они стали бы источать холод, вот что хочет сказать Лали. Метод расследования полицейского инспектора Вселенной в корне отличается от методов расследования, которые практикуются всеми другими инспекторами, на вооружении у которых экспертизы, базы данных, штат норных собак и целая сеть осведомителей.

– Я не говорил тебе, что портье Виктор – мертв, детка. Вполне возможно, что он жив и здоров, просто уехал. Скрылся, чтобы избежать неприятных вопросов. Мы ищем его… Стараемся понять, имеет ли он отношение к делу.

– Разве ищут только живых? – вполне резонно замечает Лали.

– Но еще не найденный – не означает мертвый, – вполне резонно отвечает Субисаррета.

– Теперь-то ты знаешь, что он мертвый?

– Из-за того, что фигурка из дерева холоднее, чем могла бы быть?

– Этого недостаточно?

– Конечно недостаточно. Поиск преступников – наука, и довольно точная. А ты предлагаешь мне заняться каким-то оккультизмом.

– Что такое оккультизм?

Вопрос Лали застает инспектора врасплох; как бы объяснить этот термин подоходчивее, учитывая, что перед ним – восьмилетняя девочка?

– Ну… Оккультизм – это всякие штучки, в существование которых я не очень верю. Магия, колдовство… Связь с потусторонним миром и все такое прочее.

– И ты в это не веришь? – В голосе ангела звучит разочарование.

До сих пор Субисаррета именно так и поступал, хотя привкус ненавистной ему мистики и ощущался во рту по утрам всякий раз, когда он приходил в себя после снов об Альваро-уточке. Дождь в Ируне и кровавые кошачьи следы, которые видела в гостиничном коридоре Грета, – из той же оперы. Только мистикой можно объяснить обнаружение блокнота и ключа в заброшенном отеле на пустыре. А шляпа из квартиры Виктора? Как бы ни старался Субисаррета, он никак не может от нее избавиться. Самым мистическим образом она вновь и вновь оказывается у него на голове. Но теперь, когда чертова «федора» перекочевала к ангелу, можно с облегчением вздохнуть. Наплевать на мистику, забить, – как выражается норная собака Микель.

– Видишь ли, детка, я привык оперировать фактами. В силу профессии, так сказать. Я твердо убежден, что преступления совершают люди из плоти и крови, а не какие-нибудь фантомы.

– Так, значит, ты не веришь…

– У тебя на этот счет другое мнение?

– Ты забыл, что ты в Африке, – мягко напоминает Лали. – Здесь все верят в колдовство. Здесь без колдовства и шагу не ступить.

– Но убийство произошло не в Африке…

– Ты сам говорил – оно необычное.

– Необычное – не синоним мистического. Надеюсь, тебе не нужно объяснять значение слова «синоним»?

– Это когда про одно и то же говорят разными словами?

– Примерно так.

Лали явно недовольна столь безапелляционными выводами. Она супит брови и даже округляет рот, – и Икеру на долю секунды кажется, что сейчас она закричит, как кричала на яхте «Candela Azul». А до этого – на лестнице, когда (незадолго до гибели) испугала Альваро-Кристиана. И горничная Лаура, эта непробиваемая и циничная дамочка, созналась в воровстве лишь в тот момент, когда Икер упомянул об ангеле. Тогда у Икера не было объяснения этому странному факту, нет его и сейчас. Очевидно, Лали обладает какой-то властью над людьми, а это уже не что иное, как – мистика.

К тому же в поле зрения инспектора появились ориенталы. Икер ощущает себя старым, очень старым – под стать Касперу и Грете. Касперу и Грете везде мерещилась кошка, она возникала неизвестно откуда и проходила сквозь двери, и это можно принять за легкое помрачение сознания. Со стариками такое случается, они мнительны, и ум их уже не так крепок, как в молодости. Икер вдвое младше стариков, он физически и душевно крепкий тридцатипятилетний мужчина – и все равно чувствует, что сознание его мутится. Шорохи и вздохи, сопровождавшие его в коридоре, просочились в комнату, но существуют отдельно от шума дождя за окном.

Лали смотрит на инспектора не отрываясь.

Ее взгляд гипнотизирует, лишает способности даже пошевелиться. Впрочем, Икера изучает не одна пара глаз – целых три: ориенталы не отстают от своей маленькой хозяйки. Узкие вертикальные полоски их зрачков, утопленные в янтаре, кажутся Субисаррете крошечными личинками червя Раппи. Личинки вот-вот обещают вырасти до огромных размеров и сожрать инспектора.

Как маленькую антилопу, как Ндиди.

– Хочешь конфетку? – снова спрашивает Лали.

Голос ее тягуч, оттого и получается – х-ооо-ч-еее-шь к-ооо-нф-еее-тк-ууу. Ответ Икера не так уж важен, потому что в его ладонь перекочевывает небольшой мягкий брусок темно-кофейного цвета, похожий на пастилу.

– Ешь, – приказным тоном заявляет Лали. – Ешь, это вкусно.

Икер вовсе не расположен к поглощению сладостей, но послушно кладет пастилу в рот. Она оказывается такой же тягучей, как и голос ангела, и моментально прилипает к нёбу. Поначалу Икер не ощущает никакого вкуса, как если бы жевал пластилин. Постепенно рот заполняет сладко-горькая слюна, но в тот самый момент, когда Субисаррета готов выплюнуть пастилу, горечь неожиданно исчезает.

– Ну как? – интересуется ангел.

Икер пожимает плечами.

– Возьми еще.

Протестовать инспектор не в силах, теперь у него во рту ворочаются целых три куска, все еще не желая соединяться в один. Но когда это происходит, его ждет целый букет вкусовых ощущений: лакрица, варенье из розы (которое когда-то варила бабушка), миндальное печенье, орешки макадамия, слегка солоноватые. Привкус соли становится все ощутимее, к нему добавляется болотистый привкус влажной почвы: так и есть, рот Икера набит землей, он не в состоянии выговорить ни слова.

– Тебе нравится?..

Выплюнуть землю не получается, напротив, она отвоевывает сантиметр за сантиметром, проваливается все глубже – в гортань, в трахею, заполняет легкие, еще секунда – и в земляную могилу свалится бешено колотящееся сердце Икера.

Лали вынула «конфетки» вовсе не из пакетика «Fizzy», инспектор должен был сразу понять: прежде чем бросить пастилу на ладонь Икера, она сунула руку в задний карман джинсов и извлекла темно-кофейный брусок именно оттуда. А пакетик так и лежит на полу перед ней. Пакетик с безобидными мармеладными мишками, клубничками и осьминожками.

Какой дрянью его накормили?!.

Вопрос похоронен заживо, он не может оттолкнуться от губ, всплыть на поверхность. Комната плывет перед глазами Субисарреты, фигура Лали начинает терять четкость, то же происходит с кошками. Нет, они не растворяются в пространстве – они истончаются, становятся плоскими и наконец распадаются на тысячи мелких зубчатых пазлов.

В комнате никого нет.

Никто не придет на помощь Субисаррете, не очистит от земли рот и легкие. Остается только медленно агонизировать, наблюдая, как в детской сгущается мрак. Икер вот-вот задохнется, но в самый последний момент, когда ему кажется, что гибель неминуема, неожиданно приходит облегчение. Легкие освобождаются, а следом за ними освобождается гортань. Теперь земля осталась только на языке, ее достаточно легко скатать в шарик языком – и выплюнуть.

Что Икер и делает. И хотя он по-прежнему не в состоянии пошевелить ни единым мускулом, страх асфиксии отступил.

Но это не конец, совсем не конец.

Маленькая кучка земли, исторгнутая из глотки, начинает расти, превращаясь в некое подобие фигуры. Нет, она не черная – темно-кофейная, в цвет дряни, от которой Икер только что избавился. Определенно, это человеческая фигура. Мужская, если судить по широким прямым плечам, никаких других опознавательных знаков нет. Контуры фигуры размыты, она пребывает в постоянном движении, как будто жирная земля, из которой она слеплена, кишит насекомыми. В довершение ко всему земляной истукан начинает притягивать крошечные разноцветные пазлы с пола. Они облепляют фигуру, но вовсе не произвольно, как поначалу показалось Икеру. Маленькие пазлы сами собой складываются в большой – и это не старинная карта с океаном, не Лали и даже не кошки.

Это… Альваро Репольес.

Борлито!

Фотографической точности в подобии лица нет, но и сомнений в том, что это Борлито, – тоже. Икер ошеломлен, хотя совершенно не испытывает страха, сидя напротив живого мертвеца.

– Здравствуй, Борлито, – тихо произносит инспектор. – Я думал, что никогда тебя больше не увижу. Здравствуй.

Почему он решил, что вылупившийся из земляного кокона Альваро ответит ему?

– Здравствуй… Икер.

Голос Альваро звучит очень тихо, почти сливаясь с шумом дождя за окном. Чтобы услышать друга, Субисаррете приходится напрягать слух.

– Я искал тебя. Я был в Брюгге. Я нашел пансион, в котором ты останавливался. где ты пропадал все эти два года, что с тобой произошло?

– Овье… Овьедо… – шелестят губы Репольеса. – Очень близко.

Даже с поправкой на то, что с ним разговаривает призрак, Субисаррета не может понять, при чем здесь городок в горах, на севере Испании. Альваро ездил туда каждый год, благо до Овьедо из Сан-Себастьяна не так уж далеко, всего-то шесть часов по трассе. «Город, где тебя настигает вдохновение», – сказал как-то Альваро. Возможно, там его настигло что-то еще, ведь из своей последней поездки он вернулся сильно изменившимся. До нее Альваро радовался малейшей возможности встретиться со старинным другом, но после… Его как будто подменили: он неохотно соглашался на встречи и вытащить его куда-либо стало весьма проблематично. Почему Икер, набросившись на сдобное пряничное тело Брюгге, совершенно забыл об Овьедо?

Почему?

– Что случилось в Овьедо, скажи?

– Берегись…

– Я здесь из-за тебя? Кто такой Кристиан Платт?

– Тик-так, тик-так.

Может быть, призрак Альваро и не произносил этих слов, но в голове Икера отчетливо стучит «тик-так, тик-так, тик-так». А ведь часов в комнате нет, какой отсчет времени предлагает Борлито? И как это может быть связано с Кристианом Платтом?

– Кто… убил тебя?

В момент убийства Альваро спал и вряд ли мог знать, кто нанес ему смертельный удар по затылку, но Субисаррета имеет дело не с самим мертвецом. А… с кем? С душой Альваро? С темной стороной Альваро? Темно-кофейной, так будет точнее. Если отбросить детские годы, проведенные в кафедральном соборе Памплоны, Икер не самый прилежный прихожанин. Несмотря на все усилия деда и бабушки, он не вырос особенно религиозным, что не мешает ему верить в загробные путешествия души экономклассом. А значит, и душа Альваро, воспарившая над его мертвым телом, могла видеть убийцу. Оглядываясь назад, на все эти дни в конце июля, Икер может с уверенностью сказать: ничто не было случайностью, ни одна вещь, ни один предмет, попавший в поле его зрения. Ни один человек, возникший у него на пути. Все они – вместе и каждый по отдельности – вели его к лучшему другу Борлито, – но как понять, что он хочет сказать Субисаррете?

– Кто убил тебя?

– Очень… близко…

– Этот человек где-то рядом? Здесь?

– Очень… близко…

* * *

…Очнувшись, он не сразу сообразил, где находится. Разбросанные фигурки, разбросанные пазлы, разбросанные мячи для крикета. Дождь все еще идет, к тому же кто-то приоткрыл окно: шторы колышутся от легкого ветерка, в комнате пахнет цветами, сыростью и еще чем-то – неуловимым, но страшно знакомым.

Голова Икера слегка кружилась, во всем теле ощущалась слабость, и тем не менее оно слушалось его. Достаточно было сжать и разжать пальцы, помахать ладонью перед лицом, вытянуть затекшие колени.

Это – комната Лали, но девчонки нет. Ориенталы тоже исчезли, во всяком случае, Икер не видел их. Или они просто захотели, чтобы инспектор их не увидел. Впрочем, Икеру было не до ориенталов, он снова и снова возвращался к происшедшему – что это было? Видение, сон наяву?.. Даже если так, оно возникло не случайно, а было спровоцировано тем, что Лали назвала «конфеткой».

Ибога – растение, которое позволяет видеть мертвецов. Своих мертвецов, ушедших близких. Эти слова, сказанные специалистом по африканским культам Энеко Монтойей, всплыли в сознании Субисарреты совершенно спонтанно. И никуда не желают уходить.

Альваро Репольес, наскоро слепленный из земли, полностью соответствует всем характеристикам: он – близкий Икеру человек. И он – мертвый. Конечно, встречу с ним полноценной не назовешь, но и ее достаточно, чтобы крепко призадуматься. Катализатором послужили несколько кусочков неизвестной Субисаррете темно-кофейной субстанции, что, если это и есть – ибога?

Энеко Монтойя говорил ему о корнях ибоги (именно в них содержится галлюциноген ибогаин) – Икеру же досталось некое подобие пастилы. Скорее всего, Лали подсунула ему уже обработанный и готовый к употреблению наркотик.

Но как он попал к восьмилетней девочке?

Лали – необычный ребенок, Субисаррета понял это с самого начала. Но роль ее во всем этом деле до сих пор была неясна, возможно… Возможно, именно она должна была привести Субисаррету к Альваро Репольесу. Возможно, освободившийся дух Альваро действовал через нее. Хотя это и не объясняет главного: каким образом сильнодействующий галлюциноген оказался в заднем кармане джинсов Лали?

Что здесь вообще происходит?

Ответить могла бы сама Лали – если бы захотела. Но отвечать на прямые вопросы она не особенно любит, ограничиваясь универсальным: «просто знаю, и все». Иногда ее реплики туманны и кажутся вовсе лишенными смысла, но теперь на руках у Субисарреты есть один, неубиенный козырь: они с Лали – друзья.

А друзья должны рассказывать друг другу обо всем, что знают, разве не так поступил Субисаррета? Именно так. Нужно просто найти Лали и постараться все спокойно и обстоятельно выяснить; быть может, придется прибегнуть к помощи рисованной Мафальды и рисованного же Блексэда, но инспектор готов и не на такие жертвы – лишь бы получить вразумительный ответ.

Вразумительного ответа от призрака Альваро он так и не дождался. Единственное, что не подлежит сомнению – вся история началась не в Брюгге, а в Овьедо. И еще… на что он намекнул еще? Убивший его – очень близко.

Где-то здесь.

Что предполагает «очень близко», каков его ареал? Африка, Бенин или… вилла «La Souricie`re», название которой переводится как «мышеловка», «западня». Если убийца окопался здесь… им может быть… уж точно не Темба, Рунако или Зубери, безмозглые охранники, вряд ли когда-либо выезжавшие за пределы своей маленькой страны. Им может быть кто-то из членов семьи. Или гостей дома, но Субисаррета не видел здесь никаких гостей. Он – единственный полулегальный гость. Конечно, дом слишком велик, десятки человек могли бы раствориться здесь без следа, например, Виктор Варади с его умением растворяться. Или… Инспектор не хочет думать о расхлябанном, предательском «или»: за ним стоит саксофонист Исмаэль Дэзире Слуцки, единственный мужчина в семье. Крепкий молодой человек, замеченный в Ируне в обществе Виктора Варади. Иса сказал Субисаррете, что в день предполагаемого визита в Ирун был в Аквариуме. А потом – на встрече в клубе «Эль Пахарито», с человеком, который устраивает выступления джазовых исполнителей в Мадриде и других городах. Субисаррета хорошо запомнил имя этого человека – Луис Альмейдо. И даже попытался связаться с ним по координатам на визитке, оставленной Исмаэлем на ресепшене вместе с комиксами о Мафальде. Это была всего лишь рутинная процедура подтверждения алиби. Но по сотовому телефону Альмейдо Икеру так никто и не ответил (он оказался вне зоны доступа), а на звонок в его контору откликнулась только секретарша. Которая и сообщила, что сеньор Альмейдо спешно отбыл в Буэнос-Айрес и вернется не раньше чем через три недели.

Исмаэль Дэзире Слуцки. Талантливый саксофонист и надменный черный принц крови. Даже несмотря на надменность, он производит впечатление открытого и дружелюбного человека, которому нечего скрывать. Он даже более открыт, чем Дарлинг. И он – джазмен. Вот что совершенно обезоруживает Субисаррету – его слепая, иррациональная вера в то, что человек, играющий джаз, не способен на подлость, не способен на преступление. Уж во всяком случае, на преступление, связанное с отъемом чужой жизни.

Надо выбираться отсюда. Надо найти Лали. Он ничего не знает о Дарлинг и Исмаэле, он почти ничего не знает о кошках, вот и выходит, что Лали – его единственный союзник. Ведь они – друзья. Друзья. Лали сама об этом сказала.

В тот самый момент, когда Икер подумал об ангеле как о своей последней надежде, в кармане пиджака запищал телефон. Странно, деньги на нем кончились, но он все еще звонит.

Бросив взгляд на дисплей, Субисаррета испытал самое настоящее облегчение: звонил Микель.

– Шеф?

– Да! – Никогда еще Икер не радовался норной собаке так сильно.

– К вам не пробиться.

– У меня кончились деньги.

– Я так и понял, да. Положил вам немного. Вы прочли мое письмо? Второе я отправил его назад.

– Я и первое не успел прочесть. Никак не доберусь до Интернета.

– Вам нужно возвращаться побыстрее с курортов Африки, вот что я вам скажу.

– Я еще не закончил дела здесь.

– А ускорить никак не возможно? Дело в том, что мы нашли Виктора.

Хоть одна обнадеживающая новость за бесконечно длинный день!

– Отлично. Он уже дал показания?

– Э-э… Боюсь, что показаний мы от него не дождемся. Он мертв.

– Что?

– Мертв. Всплыл несколько часов назад, в акватории Пасахеса, неподалеку от яхт-клуба. Я только что оттуда.

– Убийство?

– Видимых повреждений нет, скорее всего – самоубийство. Но самое интересное не это. В заднем кармане штанов Варади обнаружился кошелек. Ничего особенного – немного мелочи, пара купюр и квитанция. Из камеры хранения на станции Эуско. Она хорошо сохранилась, потому что была заткнута за плексигласовый карман. Я съездил на станцию и выпотрошил ячейку.

– И?

В трубке послышалось сопение: как будто Микель искал формулировку подоходчивее. И наконец нашел:

– Он ненормальный, шеф. Этот Виктор – конченый придурок.

– Камера хранения навела тебя на эти мысли?

– Она!

– И что же там лежало?

– Дурацкие комиксы его производства, целых три тетради. В двух – ничего особенного, а в третьей я нашел Кристиана Платта. Изображения Кристиана Платта, он там главный злодей. Есть еще главный герой, похожий на самого придурка. И дамочка-блондинка, которую герой спасает от злодея. Но сама история начинается за здравие, а кончается за упокой. На последних пяти страницах нет ни одного рисунка, зато есть куча слов. Вернее, одно слово, которое все время повторяется.

– И что же это за слово?

– Убить.

– Как?

– «Убить-убить-убить» – так будет точнее. Я думаю, что у бедняги произошел перекос в мозгах и он действительно вообразил себя героем комикса. Которому нужно убрать злодея. Что он, собственно, и сделал. Вы ведь с самого начала склонялись к этой версии? Вот она и подтвердилась. К тому же выяснились нюансы. Кристиана Платта убил сумасшедший портье, и чем бы там ни занимался этот самый Кристиан, какие бы аферы ни прокручивал, непосредственно к самому убийству это не относится.