Текст книги "Инспектор и бабочка"

– Здравствуй еще раз, Лали.

– Привет.

Девчонка забирается на кресло, которое прежде занимала Дарлинг, и складывает ноги по-турецки. Странно, но с уходом молодой женщины пейзаж вокруг инспектора неуловимо изменился. Это не относится к береговой линии, она осталась прежней. Скорее, к краскам дня.

Не то чтобы они поблекли, просто солнце светит не так ярко. Наверное, все дело в облаках, а ведь еще несколько мгновений назад их не было и в помине, а еще – вода. До того ярко-синяя, она неожиданно потемнела.

– Я рад, что все кошки нашлись, детка.

– Вообще, я не очень-то о них и беспокоилась. Никуда бы они не делись.

– С кошками может случиться все, что угодно…

– Это с людьми может случиться все, что угодно. – Девчонка проявляет удивительную для ее возраста философичность.

– Да, пожалуй, – вынужден согласиться Субисаррета. – Вот как раз об этом я хочу с тобой поговорить. О том человеке.

– Которого убили?

Девчонка выплевывает свое «убили», как выплюнула бы косточку от сливы, хотя сейчас она хрустит яблоком. У Икера не слишком много знакомых детей возраста Лали, и все они делятся на две неравные категории. К первой относятся отпрыски сослуживцев, общение с которыми ограничивается улыбкой, подмигиванием, а также фальшивым восхищением детскими радостями, будь то новая машинка, кукла или железная дорога. Для Икера совсем не проблема разориться на мороженое, но дальше этого дело не идет. Другая категория – очень и очень немногочисленная – те, с кем Субисаррета сталкивался по долгу службы. Они проходят по разряду несовершеннолетних свидетелей. Нет ничего тягостнее разговоров с пережившими стресс, а то и трагедию детьми. Конечно, малышей пытаются подстраховать психологи, но на их общем подавленном состоянии это сказывается мало. А Субисаррета всякий раз чувствует себя преступником, заставляющим ребенка заново переживать то, с чем он не должен был соприкасаться в принципе.

Лали – нечто совсем иное.

Инспектор хорошо помнит свое первое знакомство с ней. И тот мимолетный страх, который испытал, заглянув в ее необычные темно-синие глаза. Впрочем, и этот цвет нельзя назвать устоявшимся: он меняется в зависимости от настроения девчонки. Сейчас глаза просто синие, что должно означать умиротворение: ее никто не настигал в неподходящем месте, и потому не нужно фантазировать насчет кошки или кого-то еще. Но умиротворение не очень хорошо вяжется со словосочетанием «которого убили», Лали – странная.

Уменьшенная копия Дарлинг и своей матери одновременно – какой инспектор запомнил ее по фотографии.

– …Которого убили, да, – вслед за ангелом безвольно повторяет Субисаррета. – Я знаю, ты – общительная девочка. Ты разговаривала с ним?

– До того как его убили?

– Да.

– Разговаривала.

– Можешь рассказать мне, как это произошло?

– Он накричал на Ису, и мне это не понравилось. Никто не должен кричать на Ису.

Очевидно, Лали имеет в виду глупейший инцидент с саксофоном.

– И ты решила вступиться за брата?

– Да.

– И что же ты сделала?..

В прошлый раз на ангеле была футболка (то ли с собакой, то ли с насекомым), сейчас – джемпер с потешной круглолицей физиономией, надпись под ней гласит: MAFALDA. Еще один персонаж, который наверняка отыскался бы в магазинчике комиксов на детской полке. Мафальда – рисованная девочка, способная вызвать только умиление. С Лали – девочкой из плоти и крови – нужно быть настороже. Во всяком случае, Субисаррета допускает, что «разговор» с Кристианом Платтом вполне мог вылиться в мелкую пакость. Не опасную для жизни, но оскорбительную.

– Сказала ему, чтобы он не трогал Ису. Иначе ему будет плохо.

– Так и сказала?

– Да.

– А ты умеешь сделать так, чтобы кому-то было плохо?

– Иногда умею. Но лучше до этого не доводить.

Субисаррета никак не может взять в толк, с чем имеет дело – с простодушием или каким-то особенным детским иезуитством. Но что-то внутри подсказывает: до этого и впрямь лучше не доводить.

– Значит, ты пришла в номер к тому человеку…

– Нет, не так. Я его подстерегла.

– Где именно?

– На лестнице. В тот день, когда у Исы было выступление. Иса уехал еще днем, а Мо была в номере.

– А ты, стало быть, прогуливалась по коридору? Ожидала обидчика Исы?

– Я сидела на окне. Оттуда видно море и еще коридор, если смотреть в противоположную сторону. Я бы его не пропустила.

– Откуда же ты знала, что он на месте, а не где-нибудь в городе?

– Из-за его двери были слышны голоса. Он разговаривал.

– С кем?

– С Раппи.

– Кто такой Раппи? – удивляется Субисаррета.

– Такая, – поправляет его девчонка. – Она убирает в номерах. И возле дверей стояла ее тележка.

Очевидно, речь идет о ком-то из горничных. С Лаурой Икер знаком лично, о Хайат наслышан от Аингеру, но ими одними штат не ограничивается. Есть еще и таинственная Раппи, которая тоже общалась с Кристианом Платтом. Надо бы озадачить визитом этот появившийся впервые персонаж.

– Значит, ту горничную звали Раппи?

– Вообще-то ее зовут по-другому, но я называю ее Раппи. Не очень-то она мне и нравится. Она старая и хитрая.

В колоде Субисарреты болтаются лишь две жрицы моющих средств: Хайат и Лаура, Лаура и Хайат. О возрасте Хайат Аингеру не распространялся, но Лаура, которой явно за сорок, вполне бы сошла в глазах восьмилетней девочки за старуху. И в ее цыганистой хитрости Икер нисколько не сомневается.

– Может быть, ты имеешь в виду Лауру?

– Может быть, она и Лаура, но на самом деле – Раппи.

– И что же такое Раппи?

– Червь, – снисходительно поясняет Лали.

– Червь? Никогда не слышал про червя Раппи…

– Потому что здесь они не водятся. Но это такой червь – на него не обращаешь внимания, пока не наткнешься.

Нужно отдать должное девчонке, она права: горничные – самые незаметные существа на свете. В этом они могут поспорить с офисными уборщиками, разносчиками пиццы и парнями, которые суют шланги в бензобак на заправке. Никому не приходит в голову вглядеться в их лица, никто не заботится о том, чтобы перейти на шепот в их присутствии: а ну как сокровенные тайны будут услышаны посторонним? На них и впрямь не обращаешь внимания.

Пока не наткнешься.

– А ты его видела? Не горничную Раппи, а самого червя?

– Сто раз. Или даже тысячу. Раппи живет у нас за домом, он огромный и редко высовывается из земли, но если уж высунется… Однажды он уволок маленькую антилопу, а еще – Ндиди, который следил за розами. А еще мундштук от саксофона, Иса очень расстроился…

Так не пойдет, напрасно Субисаррета затеялся с червем. Нужно вернуть ангела в русло конструктивной беседы, а уж о настоящем раппи они поговорят как-нибудь потом.

– Давай вернемся к подоконнику, на котором ты сидела, Лали. И к тележке горничной.

– Она просто стояла в коридоре. А потом Раппи вышла из номера, что-то спрятала в карман и откатила тележку к лестнице.

– А с подоконника был слышен разговор в комнате?

– Нет. Было слышно только ш-ш-ш, – ангел выпустил воздух изо рта. – Они разговаривали шепотом.

– И через дверь было понятно, что они шепчутся?

– Да.

– И что было дальше?

– Потом тот человек вышел и тоже направился к лестнице.

– Он спустился в холл?

– Это была другая лестница.

– Черная? – уточняет Субисаррета.

– Да. И я пошла за ним.

– А потом?

– Потом он испугался.

– Испугался? Кого?

Глаза ангела из просто синих становятся темно-синими, а потом и вовсе темными. Перемены в цвете разительны, но еще более разительно то, что проделывает ангел. Он снова морщит рот, но с губ слетает не невинное «ш-ш-ш», что-то совсем другое. От чего у инспектора пробегают мурашки по спине и взмокает затылок.

Это – самый странный звук, слышанный Икером в жизни.

Как будто изо рта ангела вылетает целая стая шуршащих крыльями насекомых, еще секунда – и они облепят Субисаррету, навсегда заслонив от него белый свет. К шуршанию примешивается пощелкивание и царапанье, затем звук резко меняет тональность. Это больше не насекомые – существа покрупнее. Змеи, червь раппи, унесший маленькую антилопу? Змеиное шипение в ушах Субисарреты переходит в тонкий свист, после чего наступает тишина. Но ее не назовешь благословенной, и длится она недолго – всего-то несколько мгновений. На сладкое у девчонки имеется еще кое-что, и это кое-что – звериный рык, короткий и торжествующий: жертва поймана, осталось только впиться зубами в плоть и вырвать кусок побольше.

По лицу Субисарреты градом катится пот, тело обмякает, – если бы он не сидел сейчас в кресле – рухнул бы как подкошенный на палубу. А маленькая паршивка (режиссер всей этой неприглядной мизансцены), кажется, довольна произведенным эффектом: откинувшись на спинку, она самодовольно улыбается.

– Ну и что это такое? – едва переведя дух, спрашивает Субисаррета.

– Испугался, да?

– Не то чтобы… Но было неприятно.

– Испугался, я же вижу. Вот и Хлей тоже испугался.

– Это еще кто?

– Тот, кого убили.

Пора бы уже привыкнуть, что у ангела свои, ни на что не похожие отношения с именами: она кроит и переиначивает их по своему усмотрению.

– Значит, ты назвала его Хлей?

– Да.

– Вообще-то его зовут Кристиан. Кристиан Платт.

– Его зовут Хлей, – упрямится Лали. И снова приоткрывает рот – уж не для того ли, чтобы выпустить очередную порцию насекомых, змей и голодный львиный прайд?

– Хорошо-хорошо. Пусть Хлей. – Это похоже на капитуляцию, но еще одну порцию неприятных звуков инспектор точно не вынесет. – Значит, он испугался?

– Чуть не свалился с лестницы.

– Не очень-то это вежливо…

– Зато смешно.

– Положим, ничего смешного я не нахожу. И что ты сделала потом?

– Сказала ему, что Иса может делать что хочет.

– Так и сказала? И он сразу понял, о ком идет речь?

– Еще бы ему не понять.

– И что тебе ответил… Хлей?

– Что никто не может делать что хочет.

– И все?

– Нет. Потом он сказал, что я не должна пугать людей.

– Это здравая мысль, детка. Когда люди пугаются, они могут совершить какой-нибудь ужасный поступок.

– Какой еще поступок?

– Который никогда бы не совершили в хорошем расположении духа. А это может грозить неприятностями маленьким девочкам.

– Со мной ничего не случится. – Уверенность Лали почему-то вызывает в инспекторе раздражение. Не очень сильное, но ощутимое.

– Почему ты так уверена?

– Просто знаю, и все.

Спорить с ангелом бесполезно, и Икер снова переключается на Кристиана Платта:

– Что было потом?

– Ничего. Он вышел на улицу.

– Через заднюю дверь?

– Да.

– Разве она не закрыта?

– Обычно так и есть, но в тот день была открыта.

Похоже, девчонка неплохо осведомлена о гостиничных порядках, что не удивляет Субисаррету. Удивляет лишь желание тайком пробраться в запертый на сто ключей чердак ее головы и хорошенько там осмотреться. Перетряхнуть сундуки, выпотрошить коробки, сдуть пыль с поверхности трюмо: зеркало на нем не повреждено, но ящики рассохлись – вот его и отправили в ссылку на чердак, а-а-а! там можно обнаружить даже большую птичью клетку, в которой в обнимку сидят червь Раппи и таинственный смотритель роз Ндиди с деревянной фигуркой маленькой антилопы в руках… Далеко же унесли инспектора его джаззальдийские фантазии! А желание пробраться на ангельский чердак (еще одно удивительное открытие последних минут) даже сильнее, чем желание забраться в крошечный флигель сердца Дарлинг.

– И больше вы не виделись с Кристианом Платтом?

– С Хлеем, – поправляет Лали. – Ну, я его еще видела в городе. На стоянке такси. А больше нет. Живого Хлея я больше не видела.

– Что значит «живого»? Выходит, что ты видела еще и мертвого?

– Я искала кошку…

– В его номере?

– Кошка может оказаться где угодно, правда?

Кошка может оказаться там, где выгодно тебе, маленькая паршивка! – Конечно, ничего подобного Субисаррета не произносит вслух, но дает себе слово не особенно доверять Лали и ее кошачьим басням.

– Даже в тележке Раппи, – неожиданно заканчивает девчонка. – Туда я тоже заглянула.

– И где же стояла тележка?

– Возле номера Хлея. А дверь в него была открыта.

– Настежь?

– Не совсем…

– …но достаточно для того, чтобы что-то увидеть, да?

– Да.

– И… что же ты увидела?

– Раппи.

– Раппи, которую по правде зовут Лаура? – на всякий случай уточняет Субисаррета.

– Раппи рылась в вещах. Она воровка.

– В вещах хозяина номера? Кристиана Платта?

– В вещах Хлея. А он лежал на кровати. Он был мертвый. Как слон, на которого напали львицы, я однажды видела. А Раппи рылась в его вещах. Она воровка.

– Она взяла что-нибудь?

– Сначала она подошла к двери и закрыла ее.

– А сама осталась в номере?

– Осталась. Она не заметила меня, потому что я спряталась за ее дурацкой тележкой.

– И долго она оставалась в номере?

– Не очень. Потом она вышла и побежала к лестнице.

– Это понятно, Лали. Горничная нашла тело в номере и побежала вниз, чтобы сообщить об этом. Если бы ты была горничной…

– Вот еще! – Девчонка презрительно поджимает губы.

– Если бы ты была горничной, ты бы сделала то же самое.

– Рылась в вещах?

Икер ни секунды не сомневается, что ушлая Лали поступила бы именно так, но примирительно произносит:

– В первую минуту ты бы испугалась, не знала, что делать. А потом побежала бы позвать кого-то на помощь.

– Я бы не испугалась. И Раппи не испугалась, она была спокойной до того, как закрыла дверь. Очень спокойной. А мертвому помочь нельзя. Когда Нгози ужалила пчела и он раздулся и умер, никто и не думал ему помогать…

– А кто такой Нгози?

– Нгози следил за домом. А Раппи – воровка. Она спрятала под юбку целый пакет. Только сначала он выпал, уже в коридоре, когда она шла к лестнице. Раппи подняла его и закрепила под юбкой получше. Я сама видела.

– Из-за тележки?

– Да.

– А если бы она тебя заметила?

– Я умею прятаться.

– Ну хорошо. Считай, что я тебе поверил. Что было потом?

– Потом… Потом я пошла посмотреть, что случилось с Хлеем.

– Вот так просто?

– Дверь же была открыта…

– Ну да, конечно.

– На Хлее была смешная пижама, у меня тоже есть такая. Только у него с оленями, а у меня с птицами. А еще у него была дыра в затылке. Похожая на открытый рот.

– Рот?

– Ага. Дыра была похожа на рот, открытый от удивления. Ты сам открываешь рот, когда удивляешься, ведь так?

– С чего ты взяла?

– Ты и сейчас сидишь с открытым ртом, – смеется Лали.

– Ты меня поймала. – Субисаррета смыкает губы поплотнее. – Все это очень удивительно. То, что ты рассказываешь.

Это – не совсем правда, не вся правда. То, что девчонка поведала о Лауре, не стало для инспектора особым открытием: еще при знакомстве он решил, что горничная не так проста, как хочет показаться. Смертью эту албанку из Косова не напугаешь, она видела десятки смертей, еще одна погоды не сделает. И в ее спонтанном мародерстве нет ничего удивительного, более того, легко можно предположить, что именно она искала: деньги и ценности.

Ни денег, ни ценностей следственная группа не обнаружила, так же как и документов покойного. Наверняка Лаура прихватила и их – для кого-нибудь из своих преступных албанских дружков. Или людей, жаждущих выбраться из тихого балканского ада. За ценой на настоящий, а не поддельный паспорт они не постоят.

Удивляет Субисаррету не воровка-горничная – восьмилетняя девочка, которая демонстрирует пугающий для ее возраста цинизм. Он ничуть не уступает цинизму албанки, но у той за плечами жизнь в одном из самых неспокойных регионов Европы, а ангел…

Где обитал ангел, прежде чем спуститься в номер двадцать семь самой обычной сан-себастьянской гостиницы? Там же, где обитают люди с почти непроизносимыми именами Нгози и Ндиди; где обитает червь раппи, львицы и маленькие антилопы. Где смерть – вполне рядовое событие, что-то из разряда вытирания пыли на мебели и поливки роз. Это реакция Лали на смерть тем более странна, если учитывать ее собственную историю. Мать девочки погибла насильственной смертью, так же как Кристиан-Альваро (а теперь еще – Хлей). Стала бы она сравнивать раны на теле матери (если они были) с открытым в удивлении ртом?

Лали – странная.

Вся ее семья, включая кошек, – странная. Странная и притягательная одновременно; Субисаррета, сам того не желая, привязывается к ним все больше и больше. Но это – не обычная человеческая привязанность, основанная на симпатии и влечении. В ней есть что-то механистическое, как будто Субисаррету и вправду вяжут по рукам и ногам, перехватывают гибкими лианами грудную клетку. Не дают пошевелиться, да и во взгляде девчонки есть что-то гипнотическое. Стоит ей посмотреть на инспектора чуть пристальнее, как он снова начинает испытывать тот безотчетный детский страх, который вызывала темнота под кроватью.

– Я взяла печенье…

– Что?

– Я взяла печенье в номере Хлея. Это ведь не воровство?

– Какое еще печенье?

– На стуле валялись печеньки. Такие маленькие вкусняшки, каждая в отдельной упаковке… Я их люблю, и Мо с Исой всегда отдают мне свои…

Очевидно, Лали имеет в виду крошечные бисквиты, которые подаются в любой кофейне к чашке латте или мокко, выдержке ангела можно только позавидовать. Думать о печенье, находясь в одном пространстве с трупом, – не всякому взрослому по плечу.

Взрослому – нет, но у детей своя логика.

Так думает Субисаррета. Старается думать. Старается объяснить эксцентричные поступки Лали ее возрастом, хотя возраст здесь ни при чем.

Здесь что-то совсем иное. Совсем.

– Я решила, что Хлею они больше не понадобятся, ведь так?

Паспорт и деньги тоже не пригодились бы Альваро-Кристиану, лежавшему на кровати с пробитой головой. Так почему поступок Лауры считается воровством, а поступок девчонки заслуживает снисхождения? Самое время прочесть ей лекцию о морали, но, взвесив все за и против, Субисаррета решает не делать этого. В конце концов, у нее есть семья, которая должна была привить ей правила поведения в цивилизованном обществе. И если по каким-то причинам они не сделали этого, не будет этого делать и Икер.

– Пожалуй. Пожалуй, что не понадобятся.

– Значит, это не воровство? – продолжает настаивать на ответе девчонка, как будто мнение полицейского инспектора что-то значит для нее.

– Нет.

– Так я и знала! У меня еще осталась одна печенька. Вот, возьми!

Порывшись в заднем кармане джинсов, Лали извлекает из кармана маленькую и уже изрядно замусоленную упаковку с бисквитом.

– Вообще-то я не очень люблю печенье…

– Оно вкусное, правда.

– Ну хорошо. – Субисаррета берет бисквит и, не глядя на него, сует во внутренний карман пиджака. – Так и быть, сегодня вечером съем его с молоком.

– Только не забудь. А то некоторые кладут себе что-то в карман, а потом забывают вынуть.

– Я не такой. Я всегда обо всем помню.

– Это потому, что ты полицейский инспектор?

– Нет, как раз наоборот. Я полицейский инспектор потому, что все помню.

– Тогда я была бы уже… – девчонка даже зажмуривается, чтобы придумать себе должность помасштабнее, – …самым главным полицейским инспектором во всей Вселенной!

– Значит, ты все-все запоминаешь?

– Конечно.

– А что было нарисовано на пижаме… Хлея?

– Олени. – Лали снова зажмуривается. – Колокольчики джингл-беллс. Еще рождественские шары с пингвинами внутри.

Из всего перечисленного Субисаррета помнит только оленей, девчонка обскакала его и здесь. Но разговор про пижаму он затеял с далеко идущими намерениями.

– Все верно. У тебя прекрасная память, как я посмотрю. А что вы делали вчера днем?

– Днем?

– До того, как вернулись в гостиницу и ты увидела горничную возле номера Хлея.

– Мы ходили в Аквариум.

– Все вместе?

– Да.

– Тебе понравилось в Аквариуме?

– Очень. Там здорово!

– И Исмаэль был с вами?

– Да.

– Все время?

– Почти.

– «Почти» – это как?

– Он отлучался только тогда, когда ходил за мороженым.

– И все?

– Он ходил за мороженым, а так все время был с нами, – продолжает настаивать девчонка.

– Но в гостиницу вы вернулись одни, правильно? Я сам видел, что он пришел позже вас.

– Ну и что? Иса может делать что хочет.

Опять эта универсальная формулировка!

– Я не спорю, детка. Я ничего не имею против того, что Иса может распоряжаться своим временем как ему заблагорассудится. Может быть, ты запомнила, который был час, когда вы расстались? Если уж у тебя такая хорошая память?

– Нет.

– Не быть тебе самым главным полицейским инспектором во всей Вселенной. – Субисаррета так и не смог понять, действительно ли ангел не обратил внимания на время или интуитивно решил что-то скрыть. – Ну да ладно, это шутка… А теперь скажи, зачем ты забралась в номер потом?

– Потом?

– Когда все ушли и там уже висели желтые ленты.

– Я искала кошку, ты ведь знаешь.

– Я знаю, что кошки в номере не было. Ты соврала.

Глаза Лали снова темнеют, теперь еще сильнее, чем в предыдущий раз, они почти черные. И снова Субисаррету охватывает паника в предчувствии насекомого шуршания и звериного рыка. Как часто она прибегает к таким звуковым эффектам, как длинен список пострадавших от них?..

– У тебя кровь, – неожиданно сообщает Лали.

– Кровь?

– Кровь в ухе.

– Ты меня разыгрываешь, что ли?

– Нет.

Инспектор непроизвольно прикасается к мочке правого уха и ощущает что-то липкое под пальцами. Так и есть – кровь, или, скорее, сукровица; почти такая же темная, как и пятна на форменной рубашке Виктора Варади. Только выглядит посвежее. Ничего сверхъестественного в самой крови нет, тем более что в силу профессии Субисаррета сталкивался с ней чаще, чем кто-либо другой. Но та кровь, с которой он имел дело, всегда имела внятное объяснение: это убийство. Или – это тяжкие телесные повреждения. В детстве кровь сопутствовала расквашенному носу, стесанной коленке, порезу бутылочным стеклом. Еще можно было порезаться ножом, куском жести, даже бумагой. Кошачьи царапины и укусы комаров тоже сопровождались выделением некоторого количества крови из организма. Вот только кровь никогда не выманишь из-под кожи просто так, для этого нужен повод: болезнь, неосторожное обращение с опасными предметами, несчастный случай. Никаких поводов Икер Субисаррета до сих пор не давал – у него все в порядке с давлением, он не поднимался из глубин Атлантики, не ковырял в ухе гвоздями, тогда откуда эта сукровица?

Что с ним не так?

Или не так с девчонкой? Это больше соответствует истине.

– Погоди! – Лали легко вскакивает с кресла, берет из пачки салфеток, лежащих на столе, одну и подходит к Икеру. – Я сейчас вытру.

– Я сам, – упирается Субисаррета.

– Не спорь.

Вместе с бумажным шорохом в ушную раковину инспектора проникают совсем другие звуки: что-то отдаленно напоминающее стук дождевых капель по листве. И дождь этот совсем не холодный, он не имеет ничего общего с осенней автостоянкой в Ируне.

Он – теплый.

В бормотание дождя вплетаются шорохи и потрескивания; далекие крики, похожие на птичьи. Но теперь крики не пугают Икера, да и во всей звуковой гамме чудится покой и умиротворение.

– Если бы я соврала, – шепчет ему на ухо девчонка, – ты бы никогда об этом не узнал.

– Все тайное становится явным. Рано или поздно.

– Если захочет. И если мои кошки не захотят, чтобы их видели, их и не увидят.

Покою и умиротворению Субисарреты разом приходит конец. Видеопленка с камеры, установленной в холле «Пунта Монпас», подтверждает сказанное девчонкой: ориенталы сидели рядом с Виктором, а он их даже не заметил. Поведение четвероногих ничуть не лучше, чем история с окном в квартире Виктора, во всяком случае, имеет под собой ту же зыбкую мистическую почву. И главная задача Субисарреты – не провалиться в нее, а постараться выбраться на более-менее твердый грунт.

Всему должно быть рациональное объяснение, и рано или поздно инспектор его получит.

– Забавный у тебя свитер, детка. А кто такая Мафальда?

– Одна смешная девочка. – Ангел улыбается и тычет пальцем в рисованное лицо. – Я люблю истории про нее.

– И что это за истории?

– Они тоже смешные. У меня есть сто книжек про Мафальду.

– Целых сто?

– Ага. Мо покупает их мне. И Иса. Такие большие книжки с рисунками.

– Комиксы? – осеняет Субисаррету.

– Комиксы, да. Ты любишь комиксы?

– Ну, я не особенный фанат, но кое-что мне нравится. Например, приключения частного детектива Блексэда. Слыхала про такого?

– Нет. А частный детектив – это все равно что полицейский инспектор?

– Не совсем. Инспектор никогда не нарушает закон, а частный детектив может его и обойти. Если это нужно в интересах правосудия.

– И сделать то, что обычно не делает инспектор? То, что запрещено?

Субисаррета на секунду задумывается, а потом произносит:

– В некотором смысле – да.

– Тогда я была бы самым главным частным детективом во всей Вселенной!

Интересный поворот в разговоре. Интересный еще и потому, что Субисаррета уверен: как раз здесь девчонка не лжет. Опекаемая не в меру любящими людьми, она и впрямь слишком многое себе позволяет. И уверена в собственной безнаказанности, и чувствует превосходство над всеми остальными. Кроме того, инспектора не покидает странное чувство, что Лали прикидывается. Выдает себя не за ту, кем является на самом деле. Сходные чувства он испытывал и при общении с горничной Лаурой, сейчас же все сложнее. Ангел ведет себя как и положено вести восьмилетней девочке, и разговоры у нее соответствующие, но иногда в них возникают второй и третий смыслы. Подтексты, которые может вложить в ту или иную реплику только взрослый человек.

Взрослый, умный и очень осторожный.

Как бы ни старался Субисаррета, он узнает не больше, чем ему (по мнению девчонки) положено знать. Это раздражает и восхищает одновременно, он не знает никого, кто обладал бы столь изощренной техникой манипуляций.

– Одно маленькое «но», детка. Обходить закон можно только в интересах справедливости. Если все легальные методы исчерпаны и ничего другого не остается.

– Это скучно, – кривит губы ангел.

– Скажу тебе по секрету, что в справедливости, как и в законе, нет ничего веселого.

– Тогда зачем они нужны?.. Когда львицы загнали беднягу слона, это было справедливо?

– Не знаю. Наверное, нет.

– Ты рассуждаешь как слон. Но если бы они его не убили, им нечем было бы кормить своих детей, маленьких львов. И они бы умерли от голода. Это было бы справедливо? – Ангел делает ударение на слове «это».

– У животных и человека разные понятия о справедливости. Если, конечно, не принимать во внимание твоих кошек. Твои кошки особенные, да?

– Особенные, – подтверждает Лали. – Когда сами захотят. А когда не хотят – они просто кошки.

– Частный детектив Блексэд – тоже кошка. Вернее, кот.

– А я думала, он похож на тебя.

– К сожалению.

– К сожалению, потому что ты не кот? Или потому, что ты не можешь обойти закон?

– Потому что он всякий раз докапывается до истины. А в реальной жизни… с реальными полицейскими инспекторами… такое случается далеко не всегда.

– Я хочу книжку про твоего детектива.

– Ты можешь попросить… э-э… Мо. Или Исмаэля. Они тебе купят. Ну, или я могу тебе ее подарить.

– Правда?

– У меня в багажнике лежат целых три истории про Блексэда. Новехонькие, с пылу с жару.

– И ты отдашь мне все три?

– Почему нет?

– Здорово! А я подарю тебе Мафальду.

– Заметано. Кстати, я знаю еще одного любителя таких книжек. Он работает в гостинице, и ему очень нравятся ваши кошки. Можешь угадать, про кого я говорю?

– Всем нравятся наши кошки.

– Но не все делают им подарки.

Ангел морщит лоб, как будто что-то припоминая.

– Только чур не придумывать имя, чтобы я понял: ты угадала, а не ляпнула что-то просто так, – предупреждает Субисаррета.

– Хорошо. А еще ему нравятся мармеладки, да?

– Все верно.

– Тогда его зовут Виктор.

– Молодец! А откуда ты знаешь про мармеладки? Ты знакома с Виктором?

– Про книжки мы не говорили.

– А про что вы говорили?

– Ни про что, – неожиданно замыкается девчонка.

– Но ты же сама сказала: «Про книжки мы не говорили». Значит, говорили о чем-то другом. Правильно? Может, вы говорили о ваших кошках?

– Он только сказал, что у него была такая же кошка когда-то.

– И все?

– Да.

– Это было вчера?

– Нет.

– День назад? Два?

– Наверное.

– А где вы разговаривали?

– Там, где он сидит за стойкой. Я ждала Мо, и она очень быстро пришла. Он успел только сказать про кошек. Спросил, можно ли их навестить. Но так и не пришел.

– А он общался с Мо? Может быть, с Исмаэлем или с кем-нибудь еще? С Хлеем, например?

– Не знаю.

– Надеюсь, вы уже все успели выяснить? – За спиной Субисарреты раздается голос Дарлинг. Так неожиданно, что инспектор вздрагивает.

– В общих чертах…

– Ты оставишь нас ненадолго, дорогая? – Это не вопрос и не просьба: приказ. В последний момент русская смягчает его необходимым дополнением, способным заинтересовать любознательную маленькую девочку. – Исмаэль кормит чаек, и ему без тебя скучно. И чайкам тоже.

В присутствии Дарлинг Лали моментально становится тем, кем и должна быть: малышкой, полностью зависящей от взрослых. Малышка безропотно поднимается с кресла и делает несколько шагов в сторону борта яхты; только теперь Субисаррета замечает, что из заднего кармана ее джинсов торчит салфетка. Та самая, которой она вычищала кровь из ушей инспектора. Прежде чем скрыться за рубкой, она оборачивается и подмигивает обоим – и Икеру, и Дарлинг.

– Забавная девчонка, – говорит Субисаррета, как только они остаются одни.

– И не так проста, как может показаться на первый взгляд. Но, кажется, вы с ней поладили. Это редко кому удается.

– Я пообещал ей книжку о частном детективе.

– Книжку?

– Не совсем книжку, конечно. Комикс. Девочка сказала мне, что вы с Исмаэлем покупаете ей комиксы.

– Читать она не особенно любит, но картинки рассматривает с удовольствием.

– Она смышленая. И много чего рассказала мне.

– Вот как?

– Вчера днем вы были в Аквариуме?

– Верно. Мы и не делали из этого тайны…

– А Исмаэль… Он был с вами?

– Какое-то время.

– Какое-то?

– В Аквариум мы пришли вместе, а до этого встретились в городе и пообедали. Потом поглазели на акул и обитателей Большого кораллового рифа, и Исмаэль покинул нас.

– Куда он направился?

– Это так важно?

– Это важно, – уклоняется инспектор от прямого ответа.

– У него постоянные встречи с кем-то из организаторов джазового фестиваля. С администраторами клубов, куда его приглашают выступить… Кажется, вчера была одна из таких встреч. Об этом вы можете спросить у самого Исмаэля.

– Да, конечно. Так я и поступлю. Встретились вы уже в гостинице?

– Вы были свидетелем этой встречи, инспектор. Но насколько я понимаю, вчерашние передвижения не имеют отношения к произошедшему в отеле. Убийство произошло много раньше. Но у меня такое ощущение, что вы обеспокоены его… м-м… алиби.

– Убийство произошло много раньше, вы правы. Но помимо убийства имели место еще несколько событий, возможно, не связанных с ним. А если и связанных, то опосредованно. Я ни в чем не обвиняю Исмаэля. Я – друг.

– Чей?

Альваро Репольеса, ставшего Кристианом Платтом и убитого как Кристиан Платт. Но эти откровения инспектор Субисаррета не озвучит. Во всяком случае, пока.

– Мне бы хотелось быть вашим другом, Дарлинг. – Наскоро сочиненная ложь, соскреби с нее верхний слой, окажется правдой. И правда огорчает инспектора, так же как неожиданно возникшее желание переплыть на яхте «Candela Azul» Атлантический океан. Если бы они отправились немедленно, не возвращаясь к пирсу за запасом воды и продуктов, – сколько занял бы переход? Недели, месяцы? В любом случае все это время Дарлинг находилась бы рядом с ним и у них бы нашлось множество тем для разговора, не связанных с Кристианом Платтом, вообще не связанных ни с какими убийствами. Быть может, в какой-то момент Дарлинг перестала бы называть его холодным и отстраненным словом «инспектор» и перешла бы к более интимному «Икер», – кто знает?..