Текст книги "Россия – мой тёплый дом"

6. Урок маркетинга по-казански

Важная задача заключалась в том, чтобы добыть на дорогу хотя бы немного денег. А где их достать, если учащиеся ПТУ не получают стипендии? Оставалась только одна возможность, что-нибудь продать на рынке. А что продать, если у тебя нет никакого имущества? Но помог случай: нам вдруг к весне выдали новые чистенькие телогрейки. Чем не товар!?

Но превращение этого товара в деньги оказалось делом не таким-то простым. На рынке потенциальные покупатели почему-то шарахались при виде предлагаемой мной новенькой телогрейки. Может быть, чувствовали, что в продажу поступило казенное имущество?

Но вот один из них все же заинтересовался телогрейкой. Но как-то странно. Внимательно присматриваясь к моему товару, он стал всячески поносить телогрейку. И качество ему не нравится, и пуговицы не те, и цвет не тот, что нужно. В общем, никчемная вещь.

Ну, если тебе все так не нравится в товаре, никто не заставляет тебя его покупать. Иди себе спокойно дальше и ищи товар получше. Но этот покупатель и не думал так поступать. Он вдруг выхватил у меня из рук телогрейку, бросил ее на землю и начал топтать ногами. Видя, как исчезают мои надежды обзавестись деньгами на дорогу, я взвыл, подскочил к покупателю, шибанул его плечом и, сбив с телогрейки, взял свой товар в руки. Покупатель, видимо, не ожидал такой бурной реакции с моей стороны:

– Что с тобой? Ты что никогда не был на рынке?! – удивленно воскликнул он, ошарашенный моим ударом, и преподал мне азы своего понимания маркетинга:

– У нас все так торгуют. Я должен сбивать цену, хаять твой товар, а ты должен его расхваливать и повышать цену. На рынок приходят не только для купи-продай, а чтобы получить удовольствие от торгов. А ты не торгуешься! Разве это торговля?

Но мне было не до игры в торговлю. Нужно было делать дело. Отряхнув телогрейку, я несколько успокоился. Слава богу, она не пострадала. Не была ни порвана, ни испачкана.

В конце концов телогрейку удалось продать за небольшие деньги, которых хватало лишь на железнодорожный билет до Зеленодольска, куда от Казани ходила электричка.

Я продолжал считать, что в моем стремлении добраться до Москвы не следует нарушать законов. Запрещают в военное время ехать в товарных вагонах. И правильно делают. Ведь перевозятся военные грузы, в том числе и секретные, и нечего посторонним соваться, куда не следует. Значит надо использовать электрички, снующие вокруг крупных городов. Но их ветки, как правило, не дотягивали друг до друга. И тут волей-неволей приходилось вступать в противоречие с законом и использовать товарняк.

В предпоследний день марта 1943 года, мысленно попрощавшись с пригревшим меня на зиму ПТУ я выехал на электричке в Зеленодольск. Так начинался мой путь из Казани в Москву.

Глава 6
Невольная экскурсия в Горький

1. Зеленодольск

Зеленодольск – это последняя остановка электрички от Казани в сторону Москвы. Свет на станции нигде не горел из-за светомаскировки. Обстановка вокруг была тревожная. Здание вокзала до предела было набито народом. В полной темноте слышались надрывные крики, периодически вспыхивали какие-то ссоры, драки, слышались хлопки, похожие на выстрелы. Возникал вопрос: что же делать дальше? А дальше надо было нарушать закон и ехать на грузовом поезде.

Для этого, прежде всего, нужно было в полной темноте отыскать грузовой состав, который бы отправлялся в сторону Москвы. Но пойди ночью определи, к какому составу и с какой стороны прицеплен паровоз. Если путей более десятка, и все они забиты составами, то решить эту задачу не так-то просто. К тому же составы находятся в постоянном процессе формирования и переформирования. И кругом полно вооруженной охраны. А ты еще и видишь плохо.

Садиться на товарняк нужно было только ночью. Днем при высокой плотности охраны сняли бы с поезда немедленно.

Тем не менее нужный состав, после длительных блужданий по путям и решения сложных логических задач, все же был найден. Он частично состоял из огромных металлических пульмановских вагонов, у которых по торцу находились здоровенные скобы, некое подобие ступенек, по которым можно было забраться внутрь. Я быстро поднялся по этим ступенькам и спрыгнул вниз, на какие-то ящики. Только я улегся на них, состав пришел в движение. Поехали!

Было очень холодно. Ехал часа два или три, даже успел задремать. Очнулся на каком-то полустанке. Приподнявшись над стенкой вагона, я огляделся по сторонам: кругом сплошная темень – ни жилья никакого, ни огонька, ни вправо, ни влево, ни спереди, ни сзади. Остаться бродяге в этой пустыне – значит погибнуть.

Вдруг со стороны паровоза послышался какой-то глухой шум, смутные голоса. Присмотревшись я понял, что это движется с головы состава вооруженный конвой, который осматривает вагоны, снимает с них людей и гонит их перед собой к концу состава, чтобы оставить их здесь, в Тьмутаракани. В моем убежище меня непременно обнаружили бы.

Стараясь не шуметь, я с другой стороны вагона быстро спустился на насыпь и стал подыскивать такое место в составе, которое у охраны не вызывало бы никаких подозрений.

2. Заснеженная платформа

Таковым надежным убежищем мне показалась железнодорожная платформа, над которой возвышалось пара укрытых брезентом огромных станков. Чтобы в пути они не двигались и не разнесли платформу в клочья, их крепко стянули металлическими тросами. В этом месте, на платформе, открытой всем ветрам, между станками, как мне показалось, никто искать людей не будет. По краю платформы довольно высоко от земли проходили металлические скобы, по которым я с величайшим трудом забрался наверх. И то, что предстало перед моими глазами, меня буквально потрясло. Между станками лежали люди – человек двадцать, наполовину занесенных снегом. И ветер шевелил этим снегом. В первое мгновение мне показалось, что это трупы замерзших в пути людей. Но я ошибся. Это были вполне живые люди. Прямо передо мной лежал здоровенный мужик, а рядом с ним – женщина. Я плюхнулся между ними. Мужик совсем не был в восторге от моего появления и злобно прошипел: «Чихнешь, удавлю, бл…!»

Имеются несколько способов задержать чихание. Нужно, например, если накатывается чих, приложить под нос палец, прижать его к ноздрям и тогда на время парализуется чих, хотя полной гарантии этот способ, разумеется, не дает.

Мне нравятся люди, умеющие четко и ясно излагать свои мысли. Однако, мой нынешний сосед явно был не в ладах с логикой. Его угроза была лишена всякого смысла. В самом деле, зачем ему понадобится «давить» меня после того, как я чихну, и мы оба в результате этого чиха попадем в лапы поездной охраны. Да и самой возможности «давить» у него уже не будет в присутствии охраны. Другое дело, если эту угрозу привести в действие до того, как я чихну, чтобы вообще исключить такую возможность. Тем более, что у него, видимо, были куда более основательные причины, чем у меня, не попадаться конвою на глаза.

Все это означало только одно: мой спутник будет пытаться прикончить меня при первой же возможности, независимо от того, чихну я или не чихну. И с этим своим намерением этот добрый человек ознакомил меня заранее в присущей ему деликатной форме.

Через некоторое время послышались тяжелые шаги конвоя. Перед ним голосила толпа, которую только что ссадили с поезда. Солдат умоляли разрешить им ехать дальше или ссадить где-нибудь в другом месте, потому что здесь, в чистом поле, пропадешь, холод жуткий, некуда деться, поезда здесь не останавливаются. Но конвой был неумолим. И под дулами винтовок людей, снятых с поезда, отгоняли все дальше и дальше от поезда в степь.

Солдатам лень было забираться на высокую полузаснеженную, открытую всем ветрам, платформу. Видимо, они считали, что в такой мороз ехать на ней совершенно невозможно. Но они явно недорабатывали.

Голоса людей становились все тише и тише. Свистком машинисту сообщили, что конвой отогнал снятых с поезда людей на достаточное расстояние от последнего вагона и закончил посадку. Поезд тронулся.

Было ясно, что долго продержаться на этой платформе я не смогу из-за холода. Беспокоило и агрессивное соседство. В ночной темноте на грохочущей платформе, и чихнуть не успеешь, как расстанешься с жизнью и будешь сброшен на ходу под откос. Поэтому при первой же остановке поезда платформу пришлось покинуть и перебраться в открытый сверху грузовой вагон, который вез какие-то ящики. На них я и заснул.

Утром меня приветствовала ярким солнечным светом станция Канаш. Рядом с ней раскинулся огромный привокзальный рынок, что было очень кстати. Мне остро требовалось приобрести что-либо съестное. После долгих блужданий по рынку я остановился на аппетитно пахнувшей румяной, хотя и небольшой, но увесистой булочке, стоимость которой как раз равнялась всем моим денежным запасам. После операции «деньги-товар» вожделенная пища оказалась у меня в руках.

Однако более близкое знакомство с купленным товаром показало, что моя радость приобретения была преждевременной. Внешний вид товара никак не соответствовал его содержанию. Съестного в этой булочке не было решительно нечего. Хлебная оболочка (не толще папиросной бумаги) намертво слиплась с совершенно несъедобной начинкой из вываренного льняного семени, придававшего булочке привлекательный вид, вес и пузатость. Даже птицам, которым я пытался скормить купленную мной булку, не удавалось выклевать что-либо съестное из этой смеси.

Поражала и изумляла мелкая изощренная подлость изготовителей таких «булочек». Рынок порождает в людях вражду и ненависть, одни готовы торговать непригодными для потребления, а нередко и опасными для покупателей товарами, лишь бы набивать свои карманы деньгами, а другие готовы в ответ убивать торговцев, лишь бы получить доступ к необходимым для них товарам.

Бродя по рынку, я подводил неутешительные итоги своих странствий. Отъехал от Казани всего ничего, полторы сотни километров. Минувшей ночью над головой впервые просвистела смертельная секира. И это не факт, что в той или иной форме она не засвистит вновь. На румяной булочке окончились мои деньги, а голод остался.

В сложившихся условиях гарантию безопасности и благополучного возвращения в Москву могли бы дать только вооруженная охрана, билет в спальный вагон поезда дальнего следования, пропуск в осажденную Москву, бесплатное питание, поскольку денег не осталось вовсе. Но откуда все это могло бы взяться? Вот вопрос!

С этими заботами и невеселыми мыслями я покидал солнечный Канаш в открытом товарном вагоне, на этот раз на треть загруженном пропеллерами.

3. Кутузка в Сергаче

Разбудил меня участливый мужской голос: «Вставать пора, ишь, заспался»!

На фоне светлеющего неба над вагонной стенкой виднелся силуэт человека с винтовкой. Остатки сна еще не вылетели из усталой головы. Что это: арест? Или мне все это видится в тревожном сне.

Однако эти сомнения тут же развеялись: «А ну-ка, выходи быстро»! – потребовал мужской голос, ставший вдруг хриплым и грубым. Теперь дуло винтовки было направлено прямо на меня.

Так на станции Сергач я был задержан и препровожден в кутузку для проверки документов. Со мной вместе задержали мужчину лет пятидесяти. Но его после проверки документов тут же отпустили.

У меня же документов было явно маловато: а именно аттестат об окончании московской семилетки с хорошими и отличными отметками. Паспорт тогда еще не получал, а метрика осталась в казанском ПТУ Свидетельства об окончании седьмого класса в сложившейся ситуации, естественно, оказалось совершенно недостаточным. Задержали, значит, не за незаконный проезд на товарняке в военное время, а за отсутствие документов, удостоверяющих личность.

Это означает, что, покидая казанское ПТУ я совершил весьма серьезную ошибку, не потребовав вернуть мне свидетельство о рождении, взятое у меня при зачислении в училище. Если иметь в виду позицию директора ПТУ метрику скорее всего, мне бы вернули без особых проволочек.

Мое появление в КПЗ (камере предварительного заключения) на станции Сергач было встречено хриплым гулом голосов арестантов:

– Парень, бумага-то у тебя есть?

– Поищи, не завалялась ли какая бумага?

– Бумага позарез нужна. Выручи!

Для чего же им, сидельцам, бумага? Что они все сразу решили письма писать или заявления начальству?

– Бумаги нет. А зачем она вам? – поинтересовался я.

– Курить хочется!!! – с надеждой выдохнул хриплый хор.

– Бумаги нет, но есть книга.

– Книга-то о чем? О любви? – поинтересовался стройный смуглый парень, как потом оказалось, молдаванин со странной фамилией Дудка.

– Нет, не о любви. Учебник по физике.

– Во-во! Оно самое и есть. Подойдет! – с восторгом заявил лысый старик, ближе всех стоящий ко мне.

Не хотелось отдавать на растерзание интересную книгу, хотя бы и напечатанную на газетной бумаге и уже прочитанную. Уничтожение книги – это страшный грех.

Это уничтожение культуры, памяти и сознания народа. Не случайно фашисты жгли книги.

Но здесь в кутузке книга своей гибелью могла принести радость (хотя бы иллюзорную) обездоленным, страдающим людям.

– Ну ты молодец… книги читаешь.

– От души отлегло!

– Полегчало! – под треск разрываемой книги неслось со всех сторон от любителей покурить.

И маленькая кутузка с двухэтажными нарами, до отказа набитая арестантами, в минуту затянулась тяжелым махорочным дымом.

– Скотогоны чумазые, костер что ли развели!? Сожжете здесь все вокруг! – всполошился стражник, дремавшей за дверью. Но курить страждущим не запретил.

Парень чуть постарше меня в кутузке пел божественным, лемешевским голосом:

 
Эй, вы, пойдите, коня мне приведите.
Да крепче держите под уздцы.
Едут с товарами, путь их далекий,
Муромским лесом купцы.
 

На нем была высокая зимняя шапка, делавшая его похожим на монаха.

– Эй, ты, в малахае, ишь, распелся, на выход! – крикнул ему конвойный.

Теперь уже из коридора кутузки слышался задорный голос певца:

 
Есть у нас кофточка.
Скоком заработана,
Шубка на лисьем меху.
Будешь ходить ты вся золотом шитая,
Спать на лебяжьем пуху.
 

Он пел охотно, легко и свободно, явно наслаждаясь красотой своего голоса и тем радостным удивлением, которое его голос возбуждал у окружающих.

Что с ним сталось? Где он сгинул со своим волшебным голосом в безумном развороте событий 1943-го года?

Бог весть!

Сколько же дивных талантов певцов, художников, механиков и многих других на Руси пропадают попусту?!

Я воспринимал свое задержание как страшную неудачу, чуть ли не как провал всего моего предприятия. И, конечно, очень страдал. Мне еще было неведомо, что здесь провидение мудро вмешалось в мои планы, стремясь облегчить их осуществление, и что пренеприятное для меня задержание – это единственный реальный путь моего возвращения в Москву. Меня накормили, под охраной и бесплатно провезли значительную часть пути в сторону Москвы, выдали некий документ о наказании, которому я был подвергнут, и который сыграл неожиданно важную роль во всем моем предприятии.

Первый допрос был произведен в кутузке. На все вопросы мной давались правдивые ответы, кроме того, откуда начался мой путь в Москву. Я боялся назвать Кизнер, а тем более Казань, опасаясь, что буду тотчас же отправлен назад. Назывался мной Омск, в котором я никогда не был. Так далеко назад, полагал я, меня никогда не отошлют. Кроме того, в Омске мне был известен адрес, по которому жил во время войны мой школьный друг Зоря Бобров. И я без зазрения совести назвал бы этот адрес, если бы возник вопрос о месте моего проживания в Омске. Если будут проверять, что маловероятно из-за удаленности Омска, думал я, то обнаружится, что там действительно жил какой-то подросток из Москвы. Несовпадение наших имен и фамилий всегда может быть воспринято как результат бюрократической путаницы.

Но мальчик-то все-таки был!

Такова была шитая белыми нитками, выдуманная мной легенда, которая могла бы продержаться некоторое время при очень поверхностной проверке, и которая с треском разрушилась бы при минимально внимательном подходе к делу.

Омскую версию пришлось изложить на бумаге и скрепить своей подписью. Поскольку это было собственное сочинение, оно, естественно, хорошенько запомнилось. Это было тем более полезно, что к нему, как можно было предположить, мне предстояло возвращаться не раз и не два. Через пару дней партия арестантов, сформированная в Сергаче, была отправлена для дальнейшего разбирательства в город Горький.

4. Арестантский вагон

Теперь мой путь продолжался вполне комфортно и безопасно на нижней полке в теплом пассажирском вагоне и под вооруженной охраной. Теперь уже никто не угрожал задушить меня и сбросить ночью на рельсы, если я, не дай Бог, чихну. Правда, сильно портило настроение обилие решеток. Мало того, что зарешечены были все окна, как в купе, так и в коридоре. Но и дверь в купе, как и стенка между купе и коридором, были последовательно выдержаны в том же самом решётчатом стиле.

Это был уже не холодный и неудобный, продуваемый всеми ледяными ветрами товарняк, а теплый спальный арестантский вагон с двухместными купе, которые в изобилии сновали в те годы по просторам России. И направлялся этот вагон поближе к Москве – в город Горький.

К вечеру в купе объявился сосед. Моим спутником оказался неброско, но чисто одетый мужчина средних лет спортивного вида с хищно ввалившимися щеками. В руках у него был небольшой саквояж. Войдя в купе, он представился:

– Вор в законе, Николай, – и протянул мне руку,

– Задержанный, Владимир, – ответствовал я, с некоторой опаской пожимая ему руку. – Что такое вор, понимаю, а что такое вор в законе, не представляю.

– Ну, как тебе это объяснить? – помедлил Николай.

– Прежде всего – вор в законе, – это профессиональный вор, он живет исключительно на то, что украдет. Он целиком принадлежит воровскому миру, где он пользуется авторитетом, и потому исполняет роль судьи в спорах воров друг с другом. Чтобы судить по совести, он ничего не должен иметь: ни семью, ни жилой дом или квартиру. Вор в законе должен знать все, что относится к воровскому ремеслу, к тюремной жизни.

– К примеру, что мне новичку полезно было бы знать об этой жизни? Едем-то мы в тюрьму, – поинтересовался я.

– Туда-туда путь держим, парень, – успокоил он меня.

– Многое нужно знать, чтобы не пропасть там. Все это вещи простые, но имеют значение. К примеру, когда приедем, и будут строить нас в маршевую колонну, ни в коем случае нельзя становиться крайним, лучше затесаться куда-нибудь в середину колонны.

– А какая разница, что с краю, что в середине, все равно под конвоем, да и в тюрьму?

– Крайний всегда имеет прямой физический контакт с охраной, – охотно пояснил Николай. – На марше в случае любой заварухи – побег ли, драка ли или человек просто оступился и упал – всегда достается крайним. Ненароком и пристрелить могут или врезать прикладом так, что навек инвалидом останешься. И до тюрьмы не дойдешь.

– Тебя-то по какой статье задержали? – в свою очередь поинтересовался он.

– Проезд на товарняке в военное время.

– Ну, это семечки, если нет отягчающих, – подбодрил он меня. – Путь-то куда держал?

– Домой, в Москву, из эвакуации.

– А меня повязали на деле, – пояснил он, хотя я его и не спрашивал.

– И что это за дело?

– Да магазин брали. Братки смотались, а меня повязали.

– В стране голод, народ обнищал. Как-то негоже обирать людей в такую пору, да и вообще воровское занятие не из почетных. Говорят к тому же, что многие из них становятся предателями и служат немцам, – не удержался я от нотаций, не зная, какая реакция за этим может последовать со стороны вора в законе.

– Ты не скажи! Мы воруем-то не у бедных, у них взять-то нечего, – пояснил он. – Берем у тех, кто неправедным путем нажил богатство. Чтобы им неповадно было. А что касаемо предателей, то их и без воров в законе хватает.

– Мы санитары леса, – продолжал он, хищно усмехаясь, – а нас за это сажают в тюрягу. Вот дураки-то! Думают, что для вора в законе тюрьма – это наказание. Как бы ни так! Да для вора тюрьма как дом родной! Дорожка протопана. В тепле, на всем готовом, да и работать не надо. Вот для работяги – тюрьма действительно лихо. А для нас лучше тюрьмы и нет ничего. Мы там, как рыба в воде. Мы там настоящие хозяева. А как тряхнем фраеров, так у нас будет все, что только твоя душа пожелает, и водочка, и икорочка, и девочки. Жратва из ресторана! Гуляй – не хочу!

– А девочки-то откуда? – не выдержал я.

– Темный ты человек, как я погляжу! А свиданья как бы с семьей для чего? Поди, там разбери, кто к кому пришел, семья или свинья! Да и разбираться никто не будет, заплати только.

– И что же получается? Для профессиональных воров нет никаких наказаний?

– Есть, есть, не беспокойся, и для них есть! Но это не тюрьма. Для нас принудительные работы, лес там валить или что, вот это, как нож в глотку. Ну и вышка, конечно! Расстрел то есть, понял? Потому и не лезем в мокруху, и вообще дуриком не высовываемся, чтоб не влипнуть по-крупному.

– Для воров сама их воровская жизнь – наказание! – неожиданно заявил Николай, успевший, видимо, забыть, что только – что вовсю расхваливал воровскую жизнь. – Живешь, как одинокий зверь в лесу в сезон охоты. Да разве это жизнь, если всегда один, постоянно должен озираться, не зная, откуда ждать удара? На работу не берут. Мол, имеешь судимость, сидел в тюрьме. А жить-то как-то надо. Значит, снова идешь воровать и снова в тюрьму. Вот такая получается воровская карусель. Стал бы я воровать, если бы были профессия и работа? Нет, конечно. А в тюрьме-то что? Только время идет зря. Там такие же воры, как и я. И чему у них научишься? Только воровскому ремеслу. А если бы, – голос Николая дрогнул, – в тюрьме учили бы настоящим профессиям, на свободе не нужно было бы воровать. Дали тебе, к примеру, пять лет. В тюрьме работаешь и учишься. Получил наказание, но жизнь твою не переломали. Выходишь классным специалистом. И можешь жизнь свою устроить по-человечески.

Ранним утром арестантский состав прибыл в город Горький.

– О нашем разговоре забудь, – напутствовал меня на прощанье Николай. – Я тебя не знаю, и ты меня впервые видишь. Встретишь в тюрьме, проходи мимо. В тюрьме я буду господином, а ты – смердом. Я там тебе не помощник, там каждый за себя, один Бог за всех.

По правую сторону железнодорожной ветки, на которой остановился наш состав, простиралась река, еще покрытая льдом, но уже с явно видимыми весенними проталинами, по левую – возвышались запорошенные снегом и поросшие лесом холмы. После того, как состав был окружен автоматчиками, одетыми в добротные белые меховые полушубки, прозвучала команда на выход. На периферии оцепления виднелись автоматчики с собаками на поводках. Помня советы Николая, я затесался в середину колонны. Когда колонна была построена – по шесть человек в ряд – офицер, командующий конвоем, прокричал громовым командирским голосом стандартную для охраны фразу: «Шаг вправо, шаг влево – побег. Стреляем без предупреждения».

По размокшей земле колонна арестантов под конвоем автоматчиков двигалась бесшумно под аккомпанемент громкого весеннего пения птиц, настойчиво требовавших любви и ласки.

Идти шеренгой в гору по узкой тропинке было невозможно. Ноги скользили в мокром снегу и весенней грязи. Колонна разваливалась на отдельные ручейки. Кто-то уходил вперед. Кто-то отставал. Вправо и влево приходилось делать не только шаги, но и прыжки, за что всю колонну давно можно было расстрелять. На какое-то время я оказался рядом с молодым краснощеким автоматчиком, несущим наперевес пистолет-пулемет Шпагина.

– Не стыдно тебе не немцев, а своих-то под автоматом держать? – бросил я ему на ходу.

– Поговори ты у меня, – злобно зашипел он, ткнув мне в бок коротким стволом автомата. На том и закончился наш обмен любезностями.

Я еще не знал, что всего через месяц и мои руки будут держать точно такие же ладные автоматы ППШ.