Текст книги "Россия – мой тёплый дом"

1. Театральное начало

Первым делом нужно было посетить почту и отправить возможно больше открыток по различным адресам, чтобы на всякий, в том числе и печальный, случай известить родных и друзей о том, где я нахожусь и что со мной происходит. Казанский Центральный почтамт высоченными потолками производил впечатление величественного храма. В нем гулко отдавались шаги немногих посетителей. Своим величием он давал ясно понять, что это совсем не то место, в котором одинокий странник может надеяться отдохнуть, утолить голод и заночевать.

На Почтамте мое внимание привлек киоск, торговавший театральными билетами. К театру у меня особый интерес. Но сейчас требовалось просто передохнуть после двухсуточного марш-броска, оглядеться вокруг. К тому же в чужом городе, на ночь глядя, деваться мне было некуда. И я купил билет в драматический театр.

После ночевок в стогах сена и бесконечных дождей вид у меня был совсем не театральный. Отдавая мокрое пальто в театральный гардероб, я надеялся, что за пару часов спектакля оно немного подсохнет. Но и без пальто я мало походил на театрала и буквально кожей ощущал, что, привлекая к себе живое внимание зрителей, я в чем-то конкурирую со сценой.

Давали пьесу о борьбе советских партизан против немецких оккупантов. Судить о ее содержании я мог преимущественно на слух, поскольку происходящее на сцене без очков виделось довольно смутно. К тому же мне постоянно мешал своими бесконечными расспросами сосед слева. Этот мужчина средних лет, как оказалось, был бухгалтером какого-то казанского предприятия. Он очень сочувственно отнесся к моему плану добраться до Москвы и продолжить образование, подробнейшим образом расспросил меня, много рассказывал о своей успешной жизненной карьере, надавал кучу советов обо всем на свете. Но дать совет о том, где провести первую ночь в незнакомом городе, он почему-то позабыл. Здесь, видимо, определенную роль сыграла его озабоченность тем впечатлением, которое он производил душеспасительной беседой со мной на свою юную соседку. Поэтому мне казалось бестактным напрямую выяснять у бухгалтера вопрос о ночлеге. Этим я бы лишь поставил его в неудобное положение перед его дамой. Но с другой стороны, нельзя было исключать и того, что бухгалтер и сам догадается о стоящей передо мной проблеме и что-то предложит для ее решения.

Однако этого не произошло. После спектакля, оживленно беседуя, мы вместе вышли из театра, раскланялись и разошлись в разные стороны.

2. Ночлег бродяги

После театра темные казанские улицы казались еще более мрачными, а дождь еще более надоедливым. Неуютно бездомному в чужом ночном городе. Ясно было, что надеяться переночевать можно лишь где-либо подальше от центра. Вскоре многоэтажные здания сменились маленькими постройками. Но везде у них двери и калитки были крепко заперты на ночь. И только после долгих блужданий по темным казанским переулкам и пустырям мне, наконец, посчастливилось наткнуться на двухэтажный дом, в котором это святое правило не соблюдалось. Оставалось только без особого шума отворить дверь.

Моему взору предстала полутемная деревянная лестница, освещаемая тусклой электрической лампочкой со второго этажа. Это было как раз то, что мне сейчас очень не хватало. В этом тихом уголке можно было надеется наконец-то перевести дух.

Силы мои были совсем на исходе. Нужно было как-то укладываться спать на полу или на лестнице. Я сразу же убедился, что человеческое тело удивительным образом приспособлено к тому, чтобы спать на ступеньках лестницы. Если голову положить на верхнюю ступеньку, то плечо, естественным образом, попадает на ступеньку ниже. Третья ступень, правда, упирается в бок, но если лечь не строго вертикально, то стерпеть можно. Зато бедро удобно помещается на четвертую ступеньку. Ну а ногам открывается в такой постели поистине сказочный простор.

Это открытие согрело душу. Оказывается, не все так плохо в этом мире!

Из глубокого, блаженного сна меня вывел громкий мужской голос, настойчиво интересовавшийся тем, кто я такой и как оказался в этом доме. При этом крепкая мужская рука в такт этой речи встряхивала все мое еще не проснувшееся тело. Это была молодая пара, судя по репликам, также возвратившаяся из театра и настроенная весело и благодушно. Мое не совсем внятное объяснение и мои документы показались грозным контролерам вполне убедительными и меня оставили досыпать на лестнице. Но сон был прерван, что дало мне возможность внимательно осмотреться вокруг.

У каждой входной двери в квартиры на первом и втором этажах стояли бутылки и бидоны с керосином. Все это выглядело очень симпатичным: значит, соседи ладят друг с другом, да и к тому же не боятся воров и хулиганов. Однако при таком порядке, хотя и не пахнет керосином в квартирах, но создается прямая угроза пожара во всем доме, особенно если на ночь в нем не заперта дверь.

Поутру, еще до того, как жильцы приютившего меня дома проснулись, я уже бродил, прихрамывая, по улицам Казани, все более ясно сознавая, что дальше мне ехать совершенно невозможно. И не столько потому, что нет денег и провиант на исходе. Стерпел бы как-нибудь. Все дело было в том, что стали сильно болеть стертые в кровь ноги.

Оказавшись один-одинешенек на улицах незнакомого города, я все больше проникался мыслью о необходимости существования некой «конторы», куда мог бы обратиться любой выбитый из жизненной колеи или еще не встроившийся в нее молодой человек за советом и помощью. И не только во время войны.

Между тем несложные размышления показали, что такая «контора», видимо, уже существует. Теперь мой путь приобретал осмысленный характер, и часам к десяти передо мной оказалось здание старинного трехэтажного особняка, в котором располагался казанский горком комсомола.

З.ПТУ

Внутри горком напоминал взбудораженный муравейник. По коридорам стремительно сновали туда-сюда потоки моих сверстников со странно безучастными, чиновничьими лицами. У всех ребят в руках были какие-то бумаги. У большинства один-два бережно прижимаемых к груди листка, у некоторых – с трудом удерживаемые в руках пачки бумаг. Наиболее важный вид имели те, кому посчастливилось тащить тяжелые папки, набитые бумагами.

В полном противоречии с этой бюрократической картиной, я, не являвшийся тогда членом комсомольской организации, был очень тепло встречен в горкоме. Стоило мне при входе в особняк заикнуться дежурному о своих проблемах, как я по-деловому быстро был принят для беседы секретарем горкома в его кабинете на втором этаже особняка. Подробно и сочувственно расспросив меня, а также ознакомившись с моими бумагами, он тут же принял решение отправить меня на учебу в одно из производственно-технических училищ Казани.

По его звонку и мне в одном из кабинетов горкома дали бумажку. На ней значилось, что я направляюсь на учебу в ПТУ №….

Надеюсь, что в последующие годы я сполна отплатил за эту добрую поддержку, проработав, правда, не в Казани, а в Москве, около трех лет на общественных началах лектором, а затем и руководителем лекторской группы Москворецкого райкома ВЛКСМ.

ПТУ размещалось в типовом кирпичном школьном здании, окруженном небольшим сквером с десятком высоченных сосен. Часть классных комнат здания были переоборудованы в спальни. В дирекции ПТУ в обмен на направление горкома и свидетельство о рождении мне был выдан пропуск в ПТУ Свой путь в училище, хотя очень не хотелось прослыть симулянтом, мне пришлось начинать с медпункта. Стертые в кровь ноги болели все сильнее, а истощенный голодом организм сопротивлялся этим внешним вторжениям все слабее.

– На что жалуемся? – поинтересовалась совсем юная девушка в белом халате, когда я появился в медицинском кабинете ПТУ

– Да вот ноги болят, – отвечал я.

– Обычная старческая проблема, – улыбнулась она. – И сколько же тебе лет?

– Шестнадцать.

– Немало! Я старше тебя, а вот на ноги не жалуюсь.

– Да и я не жалуюсь. Но вчера и позавчера мне пришлось в быстром темпе пройтись пешком от Вятских полян до Арска. Вот ноги и подкачали.

– Сто километров за двое суток! Неплохо даже для военного времени. А к чему такая спешка?

– Время идет, мне уже 16 лет, а ни образования, ни специальности у меня нет. Вот пытаюсь вернуться в Москву и заняться всем этим.

– Учеба – дело святое! А после школы куда собираешься?

– Думаю, в Московский авиационный институт. У нас с моим другом есть кое-какие соображения об одной новой авиационной конструкции.

– Молодец! Только сам человек может вытащить себя за волосы из болота! Помнишь, как у Гулливера? И ноги тут, ой, как потребуются! Но я должна тебя огорчить, – заключила медсестра, осмотрев мои болячки. – Ноги у тебя в таком состоянии, что на некоторое время потребуется постельный режим. Будем лечить. Завтра утром снова приходи на перевязку.

Так состоялось мое знакомство с медсестрой ПТУ с замечательно интересным человеком Олей Лихтенберг, так же, как и я, эвакуированной из Москвы.

Положение с ногами оказалось намного серьезнее, чем я предполагал. Но нет худа без добра! Ведь постельный режим соблюдать придется не в больнице, а в общежитии училища, а здесь неожиданно свалившееся на меня свободное время можно использовать с умом: читать, читать и читать. Прежде всего, школьные учебники за 8 и 9 классы, благо удалось найти их разрозненные комплекты в библиотеке ПТУ

В светлое время суток читал в спальне общежития, а как только появлялся мой сосед по спальне невысокий крепыш Ваня Забусов, чтобы не мешать ему отдыхать, отправлялся в один из пустующих классов и садился там за школьную парту. Эти занятия не пропали даром. Они очень пригодились, когда впоследствии пришлось сдавать экстерном экзамены за 8 и 9 классы.

Со временем с Олей сложились добрые, дружеские отношения. Говорили много о житье-бытье, о книгах. Она – умный человек, высокой культуры, и мне было интересно с ней пообщаться. Будучи лишь немного старше меня, она значительно лучше знала жизнь, и к ее совету стоило прислушаться. Я же был наивен до крайности. Узнав, что я жажду действовать и собираюсь поступать на работу на авиационный завод в Казани, Оля спросила:

– А где же тут у тебя логика? Ты же хотел вернуться в Москву и продолжить учебу?

Мой ответ:

– Поработаю пару месяцев на заводе в Казани, пока не закончится война, и поеду домой, – поверг ее в изумление:

– Как это «поработаю пару месяцев и поеду домой»? Ты разве не знаешь, что за самовольный уход с военного предприятия во время войны полагается тюрьма. Сколько продлится война, никто не знает. Может быть, год или даже два! А через пару месяцев, если уйдешь с завода, ты в тюрьму поедешь, а не в Москву. Быть может, на несколько лет.

Грандиозная Сталинградская битва развернулась как раз за время моего пребывания в Казани. Как бы предчувствуя, что поход гитлеровских войск в сторону Кавказа обернется судьбоносными сражениями и закончится для захватчиков катастрофой, в актовом зале ПТУ поместили огромную карту Европейской части СССР, на которой отображался ход боевых операций. Советские войска упорно сопротивлялись, но первое время все же вынуждены были отходить. «После ожесточенных боев, наши войска оставили…». С тревогой и замиранием сердца слышали мы название очередного рубежа, захваченного врагом. Так продолжалось до второй половины ноября 1942 года. А в двадцатых числах ноября положение в корне изменилось. Наши войска под Сталинградом перешли в наступление и разгромили врага. В результате перестала существовать вражеская группировка войск, до зубов вооруженная новейшей военной техникой и насчитывающая свыше миллиона человек. Окруженными оказались 22 дивизии и 160 отдельных вражеских боевых частей, численностью 330 тысяч человек. В плен под Сталинградом попали около 90 тысяч человек во главе с фельдмаршалом Ф. Паулюсом и его штабом. Провал Сталинградской авантюры Гитлера явился поворотным пунктом второй мировой войны.

Первоначально я намеривался продолжить свой путь в Москву не один, а со своим соучеником по ПТУ симпатичным парнем и весьма способным художником Костей Малиновским. Оля решительно выступила против этого моего плана.

– Ты едешь домой, а он куда с тобой направится? – спрашивала она. – Малиновский ведь не москвич. Где и на что он будет жить в Москве? Ты же его к себе не пропишешь и содержать не сможешь. Разве ты не знаешь, что эвакуированных из Москвы за долгим отсутствием по месту прописки и неоплаты коммунальных платежей лишают этой самой прописки? Строго говоря, ты уже и сам не москвич. Тебе бы свою прописку восстановить и как-то устроить свою собственную жизнь. Одного желания быть вместе с Костей недостаточно, как бы он ни был тебе симпатичен. Таким планом ты не только себя, но и его под удар можешь поставить.

К тому же ты его совсем не знаешь. Он прекрасно рисует. Похоже, что это самый настоящий талант. Но дар художника у него не всегда используется во благо. Знаешь ли ты, что он однажды так хорошо нарисовал карандашом кассовый чек, что по нему смогла второй раз пообедать целая группа наших учащихся? И нет никакой гарантии в том, что у него это совсем не случайность.

Эта история мне была хорошо известна. Тем более, что я в ней сам участвовал. Но она ни в коем случае не бросала тень на Костю Малиновского. Чек он действительно нарисовал великолепно. Ничуть не хуже того, как его выбивает кассовый аппарат. Сделать такое от руки простым карандашом смог бы только настоящий мастер. При этом никакой выгоды для себя Костя этим не преследовал. Он только хотел продемонстрировать свой явно незаурядный талант ребятам нашей группы, а вместе с тем с помощью такой подделки немножко подкормить их.

Тем не менее рассуждения Оли мне представлялись весьма разумными.

Однако и Оле подчас нужен был дружеский совет. Однажды она поинтересовалась тем, как я отношусь к военруку ПТУ

– Он за мной ухаживает, – пояснила она. – И как мне быть, что ему ответить? Что он за человек, как ты думаешь?

Что я о нем думаю? Да плохо я о нем думаю. Балаболка он. Пустой и малообразованный парень. Неужели Оля, столь проницательная и умная, этого не видит? Или, быть может, ей дано увидеть в нем то, что скрыто от меня под поверхностью балагура и трепача? Превратности любви? Возможно. И, быть может, именно этот человек и составит ее счастье? И я решил уклониться от ответа.

– Я думаю, Оля, что к нему только вы сами должны определить свое отношение. И никто другой за вас этого сделать не сможет. У меня же отношение к нему не самое лучшее. Но на мое мнение не стоит обращать внимания. Это может быть всего лишь предвзятый взгляд ученика в отношении требовательного учителя.

По правде говоря, нас в ПТУ мало чему учили в классах или мастерских. Возможно потому, что учебный процесс был серьезно подорван продолжающейся уже более года войной: преподавателей ПТУ либо призвали в армию, либо направили на военные предприятия.

Были, правда, уроки пения. Я пристраивался поближе к фортепьяно и с какой-то необъяснимой страстью вслушивался в волшебные звуки, вызывавшие в моей душе бури восторга, а на глазах – слезы. С великой благодарностью вспоминаются эти уроки человечности в годы тяжелых испытаний. Музыка, как и художественная литература, – мощнейшие средства воспитания высших духовных интересов и потребностей. Это средства осознания человеком себя как духовного существа, интересы которого далеко выходят за рамки его материального, физического существования. Они воспитывают самопожертвование, героизм и патриотизм. Люди перестают быть рабами, когда проявляют себя как духовные существа. Потому-то музыка и художественная литература подчас изымаются из числа школьных предметов в одних исторических условиях и, напротив, обстоятельно изучаются – в других.

Учеников ПТУ использовали, главным образом, как неквалифицированную рабочую силу на строительстве кинофабрики, недалеко от ПТУ а иногда и при уборке казанских улиц. Обычно утром в спальне появлялся наш воспитатель-наставник Ахмед – аккуратно одетый молодой человек и объявлял, где и как мы будем работать в данный день. Неизменно вежливый и приветливый, талантливый организатор, он пользовался большим уважением у учеников ПТУ хотя по возрасту мало от них отличался.

На стройке кинофабрики стояли недавно возведенные железобетонные коробки производственных зданий. Мы должны были в меру наших сил и умения «доводить их до ума». Возводились же эти коробки явно без достаточного ума. Я, например, занимался тем, что нередко именуют обидным термином – «мартышкин труд», т. е. выполнял работу, в которой при разумной организации дела не было бы необходимости: работал по пробивке траншей в железобетонных стенах для прокладки электрических кабелей. Между тем эти траншеи следовало бы заранее запланировать при изготовлении стеновых панелей. Ведь железобетонные конструкции можно сделать фактически любой конфигурации, в том числе и стены с траншеями. Траншеи нужно было пробивать под самым потолком зубилом и молотком, стоя на шатающихся, кое-как слепленных «лесах».

Что при этом вызывало чувство законной гордости за нашу промышленность, так это высочайшее качество бетона. По твердости он мало чем уступал граниту. Такой же твердости, видимо, были и лбы у проектировщиков, не сумевших заранее запланировать траншеи в стеновых панелях, предназначенных для строящегося производственного здания.

Диву даюсь, как при пробивке этих траншей я не свернул себе шею. Возможно потому, что из-за большой близорукости не видел, сколь далеко внизу находится пол, где начинаются и где заканчиваются леса и как непрочно они сколочены.

4. Добрая душа, она и в Казани добрая

Несмотря на предостережение Оли, я все же однажды предпринял попытку, правда, неудачную, поступить на авиационный завод, находившийся в нескольких километрах от ПТУ Отправился туда в сильный мороз и к тому же кружным путем. Сначала поехал в городскую библиотеку сдавать ранее взятые книги в самый центр Казани, а на обратном пути намеревался добраться до завода и оформиться там на работу. Но на полпути к заводу случилось неожиданное: трамвай вдруг остановился в чистом поле, водитель выскочил из вагона и крикнув, что трамвай дальше не пойдет из-за сильного мороза, куда-то убежал. Трамвай мигом опустел. Отопления в этом одновагонном трамвае не было не только в салоне, но и в кабине водителя. К тому же у вагона не было и дверей. Дул сильный морозный ветер.

Что делать, куда идти? Неизвестно. Смеркалось. Кругом до горизонта огромное снежное поле. Двинулся по трамвайной колее в сторону еле видимых на горизонте строений, полагая, что именно там находится завод. Но колея вдруг резко свернула влево. Дальше долго шел без дороги по колено в снегу и наконец-то добрался до завода. Руки у меня страшно обмерзли. На них были рукавицы из брезента без какой-либо подкладки. Отсыревшие на морозе рукавицы задубели, и казалось, что они сделаны из жести.

В заводоуправлении толпилась и гудела масса народа. Мои первые попытки снять рукавицы оказались неудачными. Они, по-видимому, примерзли к рукам. Пришлось зажать их коленями и таким путем попытаться освободить руки. Мои тщетные усилия заметила добрая душа – милая девушка, которая должно быть тоже, как и я, пришла устраиваться на завод. С криком: «Да ты с ума сошел! Можешь остаться без рук»! – она, несмотря на мое сопротивление, быстро вытолкала меня снова на улицу, на жуткий мороз и с силой натерла снегом синие кисти моих рук. Так их удалось спасти.

Стало ясно, что жить в ПТУ и работать на заводе у меня не получится. Для этого не было ни сил, ни возможностей. К тому же из-за очень ограниченного питания, несмотря на все усилия медсестры Оли, долго не заживали в кровь стертые ноги. Тем не менее, поразительно, что в условиях сильного истощения у меня в течение всей войны, а не только в Казани, не было никаких простудных заболеваний.

5. «Ну что, соколы, перезимовали»?

В марте 1943 года директор нашего ПТУ собрал нас – своих воспитанников – в актовом зале и произнес речь. Он начал ее словами, сразу заставившими внимательно вслушиваться в его речь:

– Ну что, соколы, перезимовали? Готовитесь к дальнейшим полетам?! Молодцы!

– Тяжелая зима закончилась. Наступает весна. С каждым днем теперь будет все теплее и теплее, – продолжал развивать свою мысль наш главный воспитатель. – И для вас, орлы, пришла долгожданная пора собираться в путь и лететь в родные края. Вы хорошо поработали на стройке казанской кинофабрики. Во многом вы помогли городу и в расчистке улиц от снежных завалов. Но и мы не оставались у вас в долгу. Мы вас поили и кормили, как только могли по условиям военного времени. В спальнях у вас всегда было чисто, тепло и светло. Исправно работали все службы нашего училища – столовая, библиотека и медпункт. Но пора и честь знать.

Он говорил совсем не о том, о чем следовало бы, по моему мнению, сказать директору ПТУ О том, как нам нужно учиться в ПТУ как нас следует воспитывать, как повышать нашу квалификацию, Вместо этого он фактически призывал к тому, чтобы мы расходились по своим домам, так сказать, сматывали удочки.

После выступления директора все мои колебания закончились, и я начал собираться в дорогу.

Первым делом нужно было посоветоваться с Олей. Она одобрила мой план: да, нужно возвращаться в Москву и серьезно браться за учебу. Как другу, я оставил ей свои дневники, которые вел в Москве, Кизнере и потом в Казани, с просьбой захватить их в Москву, когда она будет возвращаться домой. Эту мою просьбу она не забыла и через несколько лет дневники снова оказались в моих руках.