Текст книги "Россия – мой тёплый дом"

8. Старички Голубого дома

Но что мне было делать? Оставаться в Кизнере было уже невозможно. Шла смертельная война с фашизмом, а я просиживал штаны в тысяче километрах от фронта. Так дальше продолжаться не могло: пусть немногое, но что-то полезное для фронта я все же способен сделать, несмотря на свой юный возраст и плохое зрение. Даже мою сестру, которая была всего на два года старше меня, призвали в армию. Я бы себе не простил, если бы отсиделся в тылу в такой страшной войне. К тому же в Кизнере у меня не было никаких корней и никаких перспектив. Самое время было искать свое место в жизни.

Довольно быстро обнаружилось и то, что в рядах противников моего отъезда числятся и владельцы Голубого дома. Александра Евполовна – маленькая сухонькая старушка, очень подвижная и энергичная, настоящая хозяйка, полновластно правившая не только домом, но и мужем, и Досифей Матвеевич – ее супруг – высокий, поджарый, важный, медлительный мужчина с длинными, хохлацкими усами, были решительно против моего отъезда в Москву. Досифей, всегда молчаливый, как-то разразился целой речью:

– Ты подумал ли, куда едешь-то? Пойми, голова ты садовая, война там идет! Немец стоит под самой Москвой! Город бомбят, вот-вот начнут обстреливать из пушек! Да и дома твоего уже, может, и нет. Пропадешь ведь!

Он с минуту помолчал.

– И с чем ты собираешься ехать? Деньги-то у тебя есть? – продолжал он, не давая мне времени ответить.

– А пропуск имеется?

Узнав, что деньги имеются, а пропуска, конечно, нет, он потребовал уточнений:

– И сколько у тебя денег-то? Тысяча или две?

– Сто рублей? – переспросил он с удивлением. – И с ними ты собираешься проехать тысячу километров до Москвы? С такими деньгами только до Вятских Полян добраться можно! А с провиантом как у тебя? Буханка черного хлеба? И несколько луковиц? Да с такими запасами и соваться в дорогу нечего. С голоду околеешь!

– Как ты поедешь, ты же очень плохо видишь! – горячился он. – Сколько у тебя этих самых, как их? Диоптрий что ли, да?! 5–6! И в сумерках ничего вообще не различаешь? А в дороге-то – сплошные сумерки! Подумай обо всем этом-то!

А я только обо всем этом-то и думал и ни о чем другом. И, конечно, понимал, что в моем предприятии много слабых мест, которые могут загубить все дело. Но преодолеть их у меня не было никакой возможности. Когда я смогу добыть достаточно денег и еды на дорогу? Да никогда! И пропуск в осажденную Москву мне не получить никогда, а уж о зрении и говорить нечего.

Досифей пошел даже на диверсию, сорвавшую мою вторую попытку побега из Кизнера. Увидев, что я оставил вещевой мешок в прихожей и собираюсь отбыть, он раскидал мой скудный скарб по полу, в том числе и полученный по карточкам в кизнерском магазине хлеб, и очень неловко свалил эту свою проделку на бедную дворовую собаку. Но как домашний пес смог развязать туго затянутую – в два узла – веревку моего рюкзака?

Пришлось конспирировать и от милых старичков. В результате диверсии Досифея мои хлебные запасы в дорогу несколько сократились. Но в целости сохранились небольшой мешочек с луковицами и деньги, с помощью которых я надеялся пополнять свои продовольственные ресурсы в дороге. С этими средствами мне предстояло проделать тысячекилометровый путь от Кизнера до Москвы.

Оглядываясь назад, не могу отделаться от мысли, что кто-то, как бы зная о моих планах, заранее расставлял на жизненной шахматной доске фигуры надлежащим образом. Приехал Микешкин, что создавало благоприятный шанс вместе со свиньями быстро добраться до Москвы. Сестру призвали в армию, в результате чего разрушился последний осколок нашей семьи в Кизнере и меня здесь уже ничего не удерживало. Ившин в районном НКВД так обрисовал перспективу моей жизни в Кизнере, что страстно захотелось вернуться домой в Москву и поступить на учебу. А тут вдруг позвал к себе в контору промкомбината отец, работавший там главным бухгалтером, и основательно приодел меня, как бы собирая в дорогу. Его только что демобилизовали из армии из-за вконец разболевшихся старых ран на ногах, когда-то попавших под колеса автомашины.

– Тут такая забавная история! – сказал мне отец при встрече. – Начальству промкомбината до зарезу потребовалось с десяток нестандартно длинных бревен. Долгое время они нигде не могут их купить за немалые деньги. И вот поручили мне решить эту проблему, во что бы то ни стало. И где же я нашел такие бревна, как ты думаешь? Да у них же самих, на их же собственном складе! Представляешь, хозяйнички! Понятия не имеют, что у них есть и чего нет! За это нужно наказывать! Вот хохма-то будет, если я продам им их же собственные бревна!

– А тебя я позвал, – продолжал отец, – чтобы немного приодеть на зиму. У меня есть для тебя зимнее пальто, шапка-ушанка, теплые ботинки и рукавицы.

Черное пальто с теплой подкладкой было сработано на славу. Оно не промокало во время дождя и в нем не было холодно даже в лютый мороз. Эта помощь отца имела решающее значение. Без этой, так неожиданно возникшей экипировки, нечего было и думать добраться до Москвы в надвигающиеся холода.

Глава 4
Ночной побег

1. Чертовы детали

Держась за поручни начавшего движение товарного вагона, я собирался вот-вот вскочить на ступеньки его тамбура, как произошло нечто неожиданное. Говорят, черт сидит в деталях. И этот черт чуть было не погубил все дело. Станция заканчивалась, перрона с моей стороны не было, и железнодорожная насыпь вдруг стала проваливаться у меня под ногами. Нижняя ступенька, только что бывшая мне по колено, уже упиралась в грудь. Еще мгновение и она будет еще выше и тогда все пропало: я не смогу забраться на ступеньки движущегося вагона.

Что было сил я рванулся вверх и повис на поручнях над неистово набирающими обороты колесами, рискуя вот-вот сорваться на рельсы.

И эта – третья – попытка вернуться в Москву грозила окончиться неудачей. На этот раз самым трагическим образом. По поверью, она и должна была провалиться: если первые две попытки сорвались, то и третью должна была постичь та же судьба. Ведь Бог троицу любит!

А казалось, все было продумано и предусмотрено именно в деталях. На железнодорожную станцию в Кизнере я вышел, как только стемнело. Военной осенью 1942-го года и думать было нечего купить железнодорожный билет до осажденной Москвы и ехать пассажирским поездом, поскольку для этого требовались специальное разрешение, различного рода пропуска, да и деньги немалые.

Чтобы не вызвать подозрений, я начал прохаживаться вдоль товарного состава, как бы совершая вечернюю прогулку перед сном, но на самом деле пристально высматривая подходящий тамбур, на который я тотчас же вскочу, как только состав двинется вперед. Паровоз мирно посапывал в начале состава, нацеленного на Вятские поляны. В сторону Москвы, стало быть. Пока состав стоял на станции, не следовало забираться в вагон, чтобы меня не сняли с него раньше времени, как это один раз уже было.

Но мое хождение вдоль товарного состава все равно выглядело очень подозрительно. Железнодорожные пути во время войны, конечно, совсем не место для ночных прогулок. Тем более, что подчас по ним идут очень важные военные грузы. Но, на мое счастье, в этот раз смотреть на меня было некому. Кругом – ни души.

Во время войны самовольная поездка на товарном поезде рассматривалась как преступление, за которое следовал год тюрьмы. Об этом мне поведали железнодорожники, жившие в нашем «Голубом доме». Но иного выбора у меня не было. При всех условиях отбыть из Кизнера в сторону Москвы я должен был именно по железной дороге. Иначе я не смог бы пересечь Вятку, мост через которую, как можно было предположить, всегда хорошо охранялся и особенно во время войны. Это проделать следовало именно на товарняке, поскольку пассажирского пригородного сообщения между Кизнером и Казанью не существовало, а поезда дальнего следования для меня были заказаны по многим причинам. Но за товарняк светило ни много ни мало год тюрьмы.

Но что было делать? Приходилось рисковать. При этом я предполагал к товарным вагонам прибегать только в случае крайней необходимости и в максимально возможной мере использовать пригородное железнодорожное сообщение и пешие переходы. Однако оказалось, что пригородное сообщение не перекрывает друг друга, и остаются огромные пространства, которые можно преодолеть только на товарняке.

Хорошо помнились строки из пролетарского гимна «Интернационал»:

Никто не даст нам избавленья!

Ни Бог, ни царь и ни герой! Добьемся мы освобожденья Своею собственной рукой!

И вот однажды, осенней ночью военного 1942-го года, у товарного вагона, направлявшегося в сторону Москвы, я и начал «свое освобождение своею собственной рукой».

2. Первая ступенька. Она самая трудная

И вот теперь третья попытка! И я вешу над черной мчащейся бездной, изо всех сил стараясь не сорваться вниз.

Нет, от меня не уйдешь! Рывком, подтянувшись на руках, я сделал попытку коленями стать на первую ступеньку. Но ничего не получилось. Моя попытка сорвалась: ступенька упиралась мне в грудь и мешала подниматься дальше. Было страшно и смешно. Представилось, как жутко я буду выглядеть, если вот сейчас сорвусь под колеса. И в то же время я видел себя как бы со стороны вцепившимся что есть силы в поручни товарного вагона и висящим над гудящими рельсами со смешно дергающимися ногами в отчаянной попытке найти хотя бы какую-то точку опоры.

Далеко не сразу, но мне все же удалось в конце концов нащупать эту точку. Подтянувшись правой рукой, я потихоньку стал заваливаться правым боком на ступеньку и мало-помалу смог с огромным трудом втянуть на эту ступеньку правую коленку. Это уже была та самая точка опоры, которая позволила ослабить нагрузку на руки и несколько перевести дух. Постепенно удалось подтянуть и левую коленку. Вагон мотало из стороны в сторону. Сил почти не осталось, но все же их хватило, чтобы попытаться вползти в тамбур.

Похоже, третья попытка, вопреки поверьям, удавалась.

До меня вдруг дошло, что главное в моем предприятии уже сделано: я сдвинулся с места и еду домой! Меня буквально разрывало от восторга. И тут, совершенно неожиданно для себя, в мотающемся во все стороны тамбуре товарного вагона я вскочил на ноги и бросился в безумный пляс.

Неизвестно откуда взялись силы. Ведь только что я висел на поручнях на одних руках, задыхался от изнеможения и чуть было не сорвался вниз. А сейчас – прыгал и скакал и что-то торжествующее пел, скорее – орал. Говорят, что от такого непроизвольного взрыва чувств дикарей ведет свое начало все искусство. Возможно, это и так. У меня же открывались захватывающие дух горизонты. И я рвался вперед – навстречу приключениям, подвигам и открытиям! Остановился я в своей пляске только тогда, когда совсем изнемог. К тому же стало ясно, что еще несколько прыжков, и я вылечу вон через открытые проемы тамбура товарного вагона.

Отправляясь в военном 1942 году в тысячекилометровый путь из Кизнера в Москву фактически без денег и без еды, я, конечно, не мог знать, чем закончится эта полная опасностей авантюра. Рассчитывал только на себя. И тем не менее на всем пути меня не оставляла уверенность в том, что как бы то ни было, но в своей стране я не пропаду. Ведь это, боже мой, моя страна!

3. Железнодорожный пост

А пока поезд мчался дальше в кромешной тьме вперед к Москве! Вот справа мелькнуло светлое пятно железнодорожной казармы, куда я как-то приходил с Виктором Петровичем Цыгановым – соседом по Голубому дому – на его место работы.

Старый железнодорожник захватил меня с собой на дежурство, чтобы самому наконец-то как следует выспаться. На светофоре у казармы он в обе стороны открыл зеленый свет и проворчал:

– Идиоты, ведь в наши дни никто не отменял жезла! Зачем этот светофор включили, если встречный состав не может пойти, не получив жезл и тем самым не убедившись, что путь свободен?! Я-то разбираюсь в таких делах, на крупной узловой станции, на Рузаевке работал, дело как-нибудь да знаю!

По этой системе на однопутном железнодорожном перегоне, каковым в те годы и был путь от Кизнера до Вятских полян, существовал только один жезл, обладание которым разрешало составу проследовать данный перегон, после чего жезл передавался встречному составу. Такой порядок должен был полностью исключить возможность столкновения встречных составов на перегоне.

Но во время войны обстановка существенно изменилась. Интенсивность перевозок значительно возросла, и потому потребовалось пускать составы друг за другом, не дожидаясь, пока первый эшелон пройдет весь перегон и выйдет на разъезд. Светофоры на перегонах должны были исключать возможность столкновения составов, следующих друг за другом. Видимо, это обстоятельство странным образом ускользнуло из поля зрения моего наставника – опытного железнодорожника. Между тем, если бы произошло такого рода столкновение во время нашего дежурства, не миновать бы нам двоим самого сурового наказания, вплоть до расстрела.

Виктор Петрович усадил меня около телефона и сказал, чтобы я на все вопросы отвечал только двумя словами «Вас понял!» и тут же вешал трубку. Сам же он улегся спать на тулупе, расстеленном на полу, предварительно выпив стакан водки. Через мгновение он захрапел, а я углубился в чтение принесенной с собой книги. Это было произведение английского автора Ричарда Олдингтона под интригующим названием – «Все люди – враги». Шла война и мне хотелось разобраться в ее природе и причинах. Если «все люди враги», быть может, все дело в воинственной и злобной природе людей, порождающей кровавые битвы?

Чтение прервал телефонный звонок и женский голос спросил, прошел ли состав из Вятских полян в сторону Кизнера. В соответствии с только – что полученной от Виктора Петровича инструкцией мой ответ звучал: «Вас понял»! Но, по-видимому, это не совсем удовлетворило вопрошавшую, и звонок тут же раздался снова. Я снова ответил, что я ее понял, и повесил трубку. И это взорвало звонившую. В трубке раздался женский вопль. Я снова сказал, что я ее вполне понимаю, что лишь прибавило масла в огонь. Разбудить моего наставника, распластавшегося на полу, не было никакой возможности. Кончилось дело тем, что за окнами заскрежетали тормоза останавливающегося поезда и через минуту в дежурку вместе с ледяным воздухом ворвался мужик. Он схватил спящего дежурного за грудки и начал изо всех сил трясти. Храп немедленно прекратился. Не раскрывая глаз, бывалый железнодорожник ответил на вторжение громовым матом. Служебное расследование, впрочем, закончилось вполне мирно. Понижать моего наставника было уже некуда, а судить вроде бы – не за что.

4. Долгая дорога в Арск

Воспоминания, бурей проносившиеся в моей голове, прервал гулкий грохот состава, мчащегося по мосту через реку Вятку. Первая часть моего плана успешно завершалась: Вятка была пройдена. Скоро состав начал замедлять ход на ярко освещенном, забитым составами огромном товарном дворе Вятских Полян.

Тут же к небу вознеслась моя молитва с просьбой остановить вагон в полной темноте. В ответ поезд завизжал тормозами, и мой тамбур остановился прямо напротив ярко горевшего электрического фонаря. Молитва, стало быть, осталась без последствий. То ли вагоны грохотали слишком сильно, и моя мольба на небесах не была услышана, то ли таких обращений во все более разрастающейся мировой войне было столько, что ответить на мою ничтожнейшую просьбу у Него не было никакой возможности, не знаю. Но вокруг было светло, как днем.

Теперь я был виден, словно на ладони. Все мое предприятие могло сорваться в любую минуту. Чтобы снова уйти в тень, я выскочил из тамбура и бросился бежать в сторону Москвы, что было не так-то просто, поскольку железнодорожный путь постоянно ветвился. Сзади слышался лай собак, чьи-то голоса, какие-то резкие хлопки, которые казались мне выстрелами. Ныряя под составами и стараясь не сбиться с основного направления в паутине железнодорожных путей, я бежал до тех пор, пока мое неистово бьющееся сердце из груди переместилось куда-то в горло, а шум за спиной стал постепенно стихать и скоро прекратился вовсе.

Поразительно, но на всем пути мне не встретилось ни одной живой души. Теперь же вокруг меня была лишь сплошная черная мгла. И слышен был лишь мерный шелест осеннего дождя.

Много лет спустя мне стало известно, что именно в это время, поздней осенью 1942 г., здесь, в Вятских полянах, выдающийся конструктор-оружейник Григорий Семенович Шпагин заканчивал разработку самого распространенного автоматического стрелкового оружия времен Второй мировой войны – пистолета-пулемета Шпагина (ППШ), с устройством которого мне пришлось обстоятельно познакомиться сразу же по возвращении в Москву.

А тогда задача состояла в том, чтобы возможно быстрее добраться до Арска, откуда начинались электрички до Казани. От Вятских полян до Арска мне предстояло пройти пешком большой и совершенно незнакомый путь. После продолжительного бега с препятствиями силы мои были на исходе. Идти было трудно. Тропинка вдоль железнодорожного полотна в кромешной тьме была еле видна. К тому же ее сильно развезло из-за непрекращающихся дождей, и ноги постоянно скользили.

Такая дорога в жизни бывает у каждого. Долгая, нудная, в одиночку под непрекращающимся дождем. Но пройти ее нужно. Упорно и настойчиво. Через усталость, холод и голод. Пусть мелкими шагами, пусть скользят ноги в жидкой грязи. Потому что эта дорога ведет вперед, к большой цели!

На первый день сделано было предостаточно. Пора было подумать о ночлеге и использовать накопившийся опыт по этой части: найти стог сена и превратить его в удобную теплую постель. В основании стога сена, на который я наткнулся у самой железной дороги, я вырыл небольшую нору и, крепко зажмурив глаза и плотно надвинув шапку на лоб, стараясь не дышать сенной пылью, всеми силами устремился втиснуться в эту пещерку. Разгребая сено руками и отталкиваясь от земли ногами, я все больше внедрялся внутрь стога до тех пор, пока моя голова не появлялась на его вершине. Теперь вокруг было сухо и тепло, а шуршащий звук осеннего дождя быстро убаюкивал. Правда, спать пришлось не лежа, а стоя в стогу.

Наутро погода не улучшилась. Как и прежде, шел монотонный осенний дождь. На тропинках вдоль железной дороги было скользко и безлюдно. Некого было спросить, каково же расстояние до Арска. По моим оценкам, основанным на ознакомлении со школьной картой СССР, которую я как-то раздобыл еще в Кизнере, за день вполне можно было добраться до Арска. На этой карте он был совсем рядом с Вятскими полянами.

Довольно долго мой путь продолжался без особых приключений. Иногда тропинки, тянувшиеся вдоль железнодорожного полотна, исчезали и тогда приходилось идти по шпалам. А в ряде мест одноколейная железная дорога пересекала болота, близко подходившие к насыпи. В таких местах человеку, идущему по железной дороге, некуда было спрятаться от мчащегося по ней поезда. Эти места приходилось, несмотря на усталость, преодолевать бегом. Дело усугублялось плохим зрением. Появление поезда удавалось обнаружить прежде всего на слух и подчас довольно поздно. Был случай, когда неожиданно выскочивший из-за поворота поезд согнал меня вплотную к болоту у самой кромки насыпи. Чтобы не грохнуться в воду, пришлось привалиться боком к грязной и мокрой насыпи и так переждать поезд. У этого же болота, я как только смог, попытался привести себя в порядок, чтобы не пугать людей и не привлекать к себе внимания. К концу дня силы мои иссякли полностью, и пришлось снова забираться в стог сена.

Следующий день был точно такой же, как и первый. Так же шел монотонный осенний дождь, так же ноги скользили по глинистым тропинкам. Новостью была лишь боль в стертых в кровь ногах. Чувствовалось, что от Вятских полян был пройден довольно большой путь. Только к вечеру второго дня удалось добраться до Арска. У пустой платформы стояла электричка, которая направлялась в Казань. Теперь можно было продолжать свой путь на поезде, не нарушая закона.

– Матушка, не знаете ли, сколько километров отсюда до Вятских полян? – спросил я старушку, вышедшую из вокзала.

– Да верст сто-то будет, однако! – неожиданно звонким басом ответила она.

Это означало, что за два коротких осенних световых дня под дождем по скользким тропинкам я прошел около ста километров.

Глава 5
Казанская остановка

Казань поразила своей темнотой и тишиной. Здесь начиналась зона военного затемнения. Казалось, большой город крепко спит. Только изредка сквозь приоткрытую дверь выскочивший на мгновение на улицу луч света обнаруживал, что жизнь в городе не только не остановилась, но что она вовсю кипит и бурлит.