Текст книги "Россия – мой тёплый дом"

4. Наро-Фоминск

Аетом 1943 г. как только фашистские войска были отброшены от Москвы, студентов нашего техникума, как и многих других учебных заведений, направили на сельскохозяйственные работы. Нам довелось трудиться под Наро-Фоминском в деревне Суходровка, где совсем недавно велись упорные бои.

Поезд медленно двигался по временному мосту через реку Нара, буквально еле-еле полз на брюхе. И студенты с ужасом видели, как на них надвигаются остатки срезанного снарядами леса. Здесь не было ни одного целого дерева. Словно гигантская бритва небрежно прошлась по деревьям, срезая одни, расщепляя другие, переламывая и перемалывая третьи.

Нас направляли в помощь колхозникам собирать и складировать сено. На это уходила большая часть светового дня. Но у меня в этой поездке была своего рода сверхзадача, которая заключалась в том, чтобы серьезно подтянуть уровень своих знаний по английскому языку. Для ее решения я захватил с собой толстенный учебник английского языка Шевалдышева, который мне следовало за лето, во что бы то ни стало, тщательным образом проштудировать. Дело в том, что «англичанка», преподававшая в нашем техникуме, в конце года с большой неохотой вывела мне тройку.

– Вам следовало бы поставить двойку, – говорила она со злостью занудным голосом, – только ее вы и заслужили. На три вы никак не тянете. Но мне не хочется огорчать мою подругу Надежду Геннадиевну Артоболевскую, другом семьи которой вы являетесь. Только поэтому я и ставлю вам три. Если бы вы не были вхожи в семью этого самого близкого мне человека, я бы с великим удовольствием влепила вам двойку.

Презрение, которое звучало в словах «англичанки», приводило меня в бешенство. Но я сдерживался. По сути ведь она была совершенно права. Английским языком я действительно не занимался. Но она не могла знать, что мне сейчас не до английского, мне бы русский не забыть. Она не знала, что я голодаю, что хронически не высыпаюсь, что мне нужно кроме техникума выполнять массу заданий по школе рабочей молодежи, что дома у меня, мягко говоря, все вверх ногами из-за полной неустроенности быта. Ответить англичанке на прозвучавшее в ее словах презрение можно было только делом. Потому-то в Суходровку со мной прибыл и учебник английского языка Шевалдышева.

Работая в поле, я постоянно возвращался к поразившим меня словам преподавательницы английского языка. Мне не давал покоя этот использованный ею странный титул – «друг семьи», который вдруг оказался столь важным, что позволил мне избежать двойки по английскому и тем самым избежать исключения из техникума со всеми вытекающими отсюда пренеприятными последствиями.

Да, действительно, я часто бываю в семье Надежды Геннадиевны, прокручивалось в моей голове. В отличие от своего супруга Дмитрия Николаевича – тихого декана Пединститута – она очень интересный человек. Меня привлекает ее независимый характер, ее глубокие и оригинальные суждения по всем жизненно важным вопросам. У нас с ней идут постоянные дискуссии о политике, истории, литературе, искусстве, да и обо всем на свете. Для меня это самый настоящий университет на дому.

Но ведь не эти споры делают меня «другом семьи», а что-то другое. Неужели меня всерьез принимают за жениха Лены – дочери Надежды Геннадиевны? Я как будто бы никаких поводов к этому не давал. Да и наши отношения с ней более чем сдержанные, мы почти не разговариваем: «Здравствуй!» – «Привет!»; «Как дела?» – «Нормально!»

И все!

Рослая шумная девица, коих я терпеть не могу, вовсе не привлекала моего внимания. И с ее стороны не было никаких знаков внимания ко мне. Нельзя же, в самом деле, считать признаком сердечного расположения, например, тот случай, когда Лена однажды запустила в меня кошкой с одного конца длинного коридора своей квартиры в другой. Бедное животное, отчаянно мяукая от страха и обделавшись на лету, вцепилось длиннющими когтями в мое плечо, как только я открыл входную дверь. Такое внимание никак не могло вызвать у меня слов восхищения и чувства радости. Этот случай породил еще большее отчуждение между нами.

Так в чем же дело?

Я отбросил грабли, которыми собирал сено, и присел на поваленное дерево.

С чего начались мои отношения с семьей Надежды Геннадиевны после возвращения из Кизнера? Я как-то зашел к ним по просьбе моей сестры Лены, бывшей в подругах дочери Надежды Геннадиевны также именуемой Леной, и был очень радушно ими встречен. И, конечно, не выдавал никаких авансов.

Тогда почему же я стал «другом семьи» и, сам того не ведая, без пяти минут женихом?

Неужели они, взрослые люди, всерьез отнеслись к моей нелепой шутке семиклассника, шутке четырехлетней давности?

Тогда мы были в Кизнере, и я в ответ на утверждение сестры (сомнительное, с моей точки зрения) о том, что дочь Надежды Геннадиевны в меня влюблена, приписал к письму сестры к Лене фразу (в P.S.) о том, чтобы Лена позаботилась, где бы ей «поставить детскую кроватку».

Да-да, именно в этой приписке, видимо, все дело! Вот так, я и стал «женихом»

За глупость нужно расплачиваться..

Но в данном случае глупость, как ни странно, невольно сыграла положительную роль. Из-за моей глупости школьника я попал в мнимые женихи, а глупость взрослых заставила их поверить в серьезность нелепой детской шутки. В результате этой совместной глупости вместо двойки я получил тройку по английскому языку, не был исключен из техникума и путь к получению образования не был прерван.

Совсем недавно в Суходровке гремели бои. Работая в полях, мы нередко натыкались на невзорвавшиеся боеприпасы: бомбы, мины и артиллерийские снаряды. Своим видом они буквально завораживали нас – мальчишек. Особенно сильно действовали на наше воображение таинственно отливавшие латунью узкие и длинные зенитные пушечные снаряды. Пользовались популярностью и маленькие черные мины, напоминавшие своим хвостовым оперением авиационные бомбы.

Периодически то тут, то там слышались взрывы. Это ребята подрывали найденные ими боеприпасы.

Как-то, устав от Шевалдышева, которым приходилось заниматься только после работы, я пошел прогуляться по окрестностям. Первое, что бросилось в глаза – вьющийся невдалеке дымок. Подхожу поближе и вижу: весело потрескивает костер, над ним на веревке висит раскуроченный артиллерийский снаряд, а кругом вжавшиеся в землю ребята.

– Ждете, когда жахнет? – спрашиваю.

– А там уже нечему жахать! Взрыватель вывинтили и почти весь тол вытопили, – отвечает один из парней сдавленным голосом, не поднимая головы.

Тем не менее, через некоторое время, позволившее мне отойти на достаточно большое расстояние, со стороны костра прогремел взрыв, и над головой с визгом пролетели осколки.

В нашу смену, к счастью, никто не погиб и даже не был ранен в этих опасных занятиях. Видимо ребята научились обращаться со взрывчаткой. Ее либо выплавляли из снарядов на костре, либо выковыривали вилами, удалив предварительно взрыватель. Но в предыдущий заезд четверо студентов получили ранения.

Спали вповалку в сенных сараях. Как-то уже в сумерках меня заставил выйти из сарая подозрительный скрип бревен у меня под боком. Оказалось, ребята засунули головку узкого и длинного зенитного снаряда между бревнами и, действуя им как рычагом, пытались отделить эту головку от гильзы. Не хотелось попусту испытывать судьбу, и пришлось уйти от греха подальше. Когда я вернулся назад, работы по демонтажу снаряда были благополучно закончены, и наша хижина стояла на прежнем месте.

Всеобщее увлечение снарядами не обошло стороной и меня. В Москву я привез корпус маленькой черной чугунной мины, разумеется, без взрывателя и взрывчатки. Если такую мину поставить на стабилизатор, то получается своеобразная ваза для цветов. Моя первая учительница английского языка Надежда Геннадиевна Аполлова (Артоболевская) с восторгом и ужасом приняла такой подарок. Она жаловалась, что в этой «вазе» цветы очень быстро вянут. Как всегда жизнь и смерть несовместимы, хотя и соседствуют рядом.

Наши дискуссии с Надеждой Геннадиевной продолжались до тех пор, пока однажды в ходе обсуждения очередной волновавшей нас проблемы, на этот раз – метода социалистического реализма в художественной литературе, она, как мне показалось, ни с того, ни с сего, ни к селу и ни к городу, вдруг воскликнула:

– С младенцем я сидеть не буду!

Надежда Геннадиевна отрицала метод социалистического реализма, подчеркивая, что он противоречит реалистическому изображению действительности, оправдывает ее лакировку и приводит к некоторой заданности художественного произведения. Я же считал, что нет ничего плохого в том, что художественное произведение заранее нацелено на проповедь неких высоких идеалов, что оно так или иначе все равно будет в той или иной мере заданным, и что незаданных произведений просто не бывает. Плохо лишь то, что следование этому методу у неспособных литераторов приводит к появлению неуклюжих агиток вместо действительно художественных произведений.

Фраза о младенце явно не имела никакого отношения к обсуждаемой нами проблеме. И мне очень хотелось ответить собеседнице примерно в том же тоне:

– И я с младенцем сидеть не буду!

Тем более, что нигде никакого намека на младенца, который бы нуждался в наших услугах, не было и быть не могло. Но я сдержался, поскольку ответить так означало бы приступить к выяснению отношений. Мне же всегда казалось, что выяснение отношений – дело недостойное разумных людей. Тем более, что выяснять обычно бывает нечего, как и в данном случае. Все и так ясно. А «выяснение», как правило, приводит лишь к никому ненужной открытой ссоре.

У меня и в мыслях никогда не было стать женихом Елены и обзаводиться с ней младенцами. Тем не менее, мифический младенец сыграл свою отрицательную роль. К великому сожалению, бывать в семье Артоболевских после появления виртуального младенца было уже невозможно.

Вот такой получился у нас с Надеждой Геннадиевной социалистический реализм!

За лето Шевалдышев был изучен вдоль и поперек, все тексты прочитаны, почти все упражнения выполнены. Десятки листков заполнены незнакомыми мне английскими словами, которые заучивались во время уборки сена. Правила английской грамматики выписаны в отдельную тетрадку. Их оказалось, к моему удивлению, довольно немного. Сделаны десятки обратных переводов, т. е. переводов с английского на русский и обратно с русского на английский. Это, кстати говоря, очень эффективный метод изучения иностранного языка без преподавателя. Контролером здесь выступает сам текст учебника.

После наро-фоминского лета по английскому языку мне в техникуме, а затем и в институте ставили только «отлично».

5. Юрьев-Польский

На следующий год вместо летних каникул от техникума нас снова отправили на сельскохозяйственные работы. На этот раз в один из совхозов Юрьев-Польского района.

Ехали всю ночь. Вагоны странным образом мотало из стороны в сторону. Дико завывал ветер. А утром мы увидели вдоль полотна железной дороги поваленные деревья и телеграфные столбы. Оказывается, всю ночь поезд шел в самом эпицентре мощнейшего урагана.

За нами должна была прийти грузовая машина. Но она запаздывала. И добровольцам из студентов предложили пойти пешком до центральной усадьбы совхоза. Вызвались пойти всего несколько человек. Среди них оказались я и Изя.

Студенты жили на постое в крестьянских домах. Наша бригада из пяти человек заготавливала дрова для кухни, где кашеварили техникумовские девчата, что, впрочем, не давало нам никаких питательных привилегий. Как-то своей хозяйке-старушке мы напилили и привезли целый воз дров, страшно тяжелых дубовых чурбанов. При этом мы ориентировались на имевшиеся у нас справочники, по которым выходило, что теплотворная способность дубовых дров самая высокая. Отсюда следовало, что и пилить на дрова следует именно дубы. Вот студенты и постарались для своей хозяйки, чтобы ей было зимой потеплее.

– Что ж я буду делать с ними, голуби вы мои? – взмолилась старушка, указывая на поверженные дубы. – Мне бы березовых немного.

Наша дружная бригада с великим трудом переколола узловатые дубовые чурбаны, лишний раз убеждаясь в некотором расхождении теории и практики: теплотворность она, конечно, у дубов повыше, но сколько же нужно затратить дополнительного труда, чтобы ее извлечь!

Изя устроился работать ночным сторожем на «зерновом складе», представлявшем собой огромную кучу зерна, насыпанную на брезенте, разостланном на лесной опушке. Днем он собирал грибы, а ночью сторожил зерно.

– Много зерна украсть с моего склада, да так, чтобы это было заметно, невозможно, – рассуждал он, – для этого автомашина или телега с зерном должны пройти по единственной в деревне дороге на глазах у всего села, которые все видят днем и ночью. Так что вряд ли кто-нибудь на это решится. Тем более, что во время войны церемониться с ворами никто не будет. А если украдут мало (ведро или мешок), то на общей куче это видимым образом никак не скажется. К тому же ворам я один ночью в лесу никак не смогу помешать. Поэтому лучше всего лечь спать куда-нибудь подальше от зерна, но так чтобы все-таки было видно и слышно, что происходит на зерновом складе.

Полученный от совхоза меховой тулуп позволял ему с успехом претворять в жизнь эту систему охраны «зернового склада».

Студент Леха Балихин – наш бригадир, большеротый парень с рыхлым лицом, – убеждал нас не терять времени даром и вовсю ухаживать за девушками:

– Даю слово: с девушкой вы каждую минуту, проведенную здесь, в деревне, запомните на всю жизнь! А так пройдет лето, и вспомнить будет нечего! Не теряйтесь, ребята! Игра стоит свеч!

6. Профессор Николай Петрович Доктусов

Специальных предметов на первом курсе техникума еще не было. Мы жадно впитывали в себя знания по истории, литературе, математике и физике. Особенно поражал нас своей эрудицией профессор Доктусов Николай Петрович, преподаватель «непрофильного предмета» – русского языка и литературы.

Его уроки обычно начинались с поисков желающих отвечать заданное на дом. Но так как никогда не находилось таких отчаянных смельчаков, ему приходилось использовать классный журнал. Вся группа, затаив дыхание, следила за тем, как он, сдвинув очки на лоб, тщательно просматривает в поисках жертвы список учащихся от А до Я. И те, чьи фамилии миновал, как полагали студенты, его строгий перст, на секунду расслаблялись. Других же, к которым, как казалось, он подбирался, одолевала дрожь.

Отвечать ему было трудно. Просто ответить по учебнику и при том даже ответить правильно, на его занятиях было недостаточно. У него были свои счеты с составителями учебников. Требовался ответ, в котором чувствовалась если и не собственная точка зрения отвечающего, то хотя бы следы осмысленной позиции. Он не признавал аргументы типа «так написано в учебнике».

– А как вы сами думаете? – обычно интересовался он.

– Согласными называются буквы, которые нельзя пропеть, например, «к», – отвечал урок студент.

На что Доктусов замечал:

– А Шаляпин, как известно, мог пропеть и букву «к». Так что же такое согласные?

Профессор прямо-таки был влюблен в Шаляпина.

– Вот, ребята, Шаляпин, – говорил Доктусов, – это человек, который сам себя сделал. Проделал невообразимо сложный путь от волжского бурлака до великого певца с мировой славой, великого артиста Большого театра. Это всем нам пример.

Святая обязанность каждого человека – неустанно трудиться для полного развития всех своих творческих способностей. Я подчеркиваю – обязанность! Никто за тебя этого не сделает, да и физически не может сделать! Сделай себя сам! Человек только в той мере может считаться личностью, в какой он сумел проделать эту трудную работу саморазвития, – резюмировал профессор.

– Кто из вас читал о приключениях барона Мюнхгаузена? – спросил однажды Доктусов. Несколько рук потянулись вверх.

– Помните историю о том, – продолжал Николай Петрович, – как барон вместе с конем утопал в болоте, но все же сумел выбраться из него, схватив себя за волосы свою собственной рукой? Он спас не только себя, но и умудрился спасти и коня.

Что здесь имел в виду автор? Он что, не понимал, что такой способ вызволения человека из болота на практике совершенно не пригоден? Понимал, конечно! Тогда зачем же он об этом писал?

Аудитория молчала.

– Здесь автор в яркой, занимательной форме рассматривает сложнейшее психологическое явление, когда объект, на которого направлены усилия, и субъект, их осуществляющий, сливаются в одном лице. Он демонстрирует, что самому «тащить себя за волосы из болота», т. е. заниматься самообразованием – это единственный путь стать человеком – вот в чем суть дела! – подытоживал Доктусов.

Студенты – совсем неплохие психологи. Они быстро разгадали, что Николаю Петровичу куда большее удовольствие доставляет делиться с ними своими обширными энциклопедическими знаниями, чем выслушивать наш лепет, взятый из учебников. Он всячески поощрял любознательность студентов. Ему можно было задать вопрос из любой области, в том числе и далеко выходящей за рамки преподаваемого им предмета. Будь то техника, социология, языкознание, медицина, история, физика или философия. И Николай Петрович блестяще держал удар, увлекательно интересно отвечая на самые неожиданные вопросы и, тем самым, раскрывая перед нами бескрайние горизонты науки, искусства и истории. Занятия превращались в захватывающие душу импровизированные лекции-беседы гения.

Однажды ему был задан вопрос о том, что такое «трансцендентальная апперцепция». И мы услышали удивительно интересный рассказ Доктусова о философии Г. Лейбница и И. Канта, о различных теориях человеческого восприятия ощущений, идей и впечатлений.

В другой раз Доктусов задал нам странный для уроков русского языка вопрос:

– Не задумывались ли вы, почему люди стремятся к прекрасному? С этим стремлением мы встречаемся на протяжении веков в самых различных обществах, от самых первых шагов зарождения человечества, и проявляется оно в самых различных формах: в стремлении насладиться красивыми видами природы – закатами и восходами, природными ландшафтами, грозами и снегами, а также творениями великих мастеров – поэтов, художников, музыкантов и т. п. и т. д.

В аудитории воцарилась мертвая тишина.

– Кто хочет ответить на этот вопрос? Нет желающих?

– Тогда я попытаюсь помочь вам в нем разобраться. Я бы ответил так: это стремление органически присуще людям: для них стремление к прекрасному – это удовлетворение их естественной потребности. Люди физиологически не могут жить без прекрасного, как не могут жить без пищи, без воды и без воздуха. В настоящее время в этой проблеме много неясного. Но когда-нибудь наука сможет раскрыть механизм возникновения такой потребности.

Здесь Николай Петрович оказался настоящим провидцем. Совсем недавно наука установила, что созерцание красивых явлений природы и произведений искусства вызывает в мозгу человека появление особых гормонов, которые были названы гормонами счастья – эндорфинами. Они создают у человека ощущение счастья жизни, гармонии с окружающим миром, побуждают его к творчеству. Без этих гормонов человек не может нормально жить и развиваться.

Посещение музеев, картинных галерей, путешествия по красивым и живописным местам, наслаждение классической музыкой и другие формы соприкосновения с прекрасным вырабатывают гормоны счастья и помогают жить людям. Напротив, различные формы псевдоискусства угнетают человека. Они не только эстетически, но в известном смысле физиологически опасны для людей.

Николай Петрович не упускал случая продемонстрировать нам нашу малограмотность и наше бескультурье. Нам в пример он всегда ставил слушателей духовных семинарий и академий, говоря, что хотел бы преподавать в этих учреждениях. Впоследствии он действительно сменил работу в техникуме на преподавание в Московской Духовной Академии, профессором которой он работал до последних дней своей жизни.

Какими-то неведомыми путями я получил своеобразную весточку о Николае Петровиче в конце 1950-х годов, когда его уже не было в живых. В электричке, шедшей с Ярославского вокзала, мне случайно попались на глаза обрывки Вестника Московской Духовной Академии, из которых следовало, что Академия весьма высоко оценила его деятельность, причислив Доктусова к лику святых. С полной уверенностью утверждать этого не берусь, поскольку в моих руках были действительно только обрывки этого Вестника.

7. Евгений Леонов

В нашей студенческой группе авиационного техникума училось много интересных ребят, в том числе и будущий великий актер Евгений Павлович Леонов. В те годы по своей комплекции он напоминал медвежонка. Женя так и лучился присущим ему лукавым юмором. Обычный человеческий шаг, занятие в общем-то обыденное и скучное, он умел превратить в незабываемое театральное зрелище. Когда он на военных занятиях, вместе с другим студентом подобной же комплекции Кочергиным, проходил строевым шагом перед зданием техникума на Смоленской-Сенной, прохожие толпами останавливались поглазеть на этот спектакль и живо обсуждали увиденное.

Руководитель военных занятий, молодой парень, чуть постарше нас, студентов, держал себя с нами по-хамски, как всякий темный, малокультурный человек, вдруг получивший власть над людьми. У него вошло в привычку оскорблять студентов, издеваться над ними. При перекличке он нарочно всячески переиначивал наши фамилии. «Альтшуллер» у него звучало как «Альтышер», а «Афанасьев» – как «Афесьев», «Леонов» – как «Лоно». Ребята, правда, нередко узнавали свои фамилии даже в такой переделке, но, как правило, не вставали и не откликались, хотя это полагалось при перекличке.

– Подождем. Пусть правильно скажет! – говорили они. Любимым развлечением военрука было командовать группе: «Встать – Сесть!» несчетное число раз. При этой экзекуции каждый из нас чувствовал себя истуканом.

Наконец это всем надоело.

– Ребята, нужно отучить военрука от этой дурацкой привычки! – предложил Леонов.

– Да-да, но как, каким способом? – загалдели студенты, у которых уж очень наболело, но которые понимали, что любая буза на военных занятиях в военное время может закончиться для них самым печальным образом.

– Ну, давайте сделаем так, – размышлял Женя Леонов. Он посмотрел на потолок, и лицо его осветилось детской улыбкой. – Не будем нарушать дисциплину на занятиях по строевой подготовке, будем выполнять все команды военрука, но за одним исключением. Как только военрук скомандует «Встать!» мы дружно встанем, но, когда даст команду «Сесть!» – мы так же дружно не сядем. Тут вроде бы никакого неповиновения не просматривается. Мы не отказываемся по его команде что-либо делать, но мы отказываемся по такой команде отдыхать. Поэтому, когда он скомандует «Сесть!», мы не сядем. Посмотрим, что с ним тогда будет!

Подходящего случая ждать пришлось недолго. На следующем же занятии военрук в своей обычной манере провел перекличку, задал пару вопросов по ходу наших занятий, а затем сел на своего любимого конька: «Встать – Сесть – Встать – Сесть»! Мы, как договорились, тут же в едином порыве встали, но при команде «Сесть!» все остались стоять.

– Я сказал – сесть! – закричал военрук, еще не понимая, что происходит. Вся группа молча стояла, глядя сквозь военрука.

– С-с-е-с-ть! – что есть силы заорал он, багровея. В этом громком, но уже в чем-то неуверенном крике чувствовалось, что до него начинало доходить, что наше непослушание – это коллективный протест. Военрук растерялся.

– Вы чего, ребята? – неожиданно тихим и жалобным голосом произнес он. – Я же хочу, как лучше. Чтобы вы научились беспрекословно подчиняться воинской дисциплине.

– Ну, ладно уж, садитесь, – попросил он.

Группа продолжала молча стоять.

– Дежурный! – наконец нашелся военрук. – Поясните, почему группа не садится?

– М-м-может б-б-ы-ы-ы-ы-ть, – начал отвечать Слава Бабенков, который сильно заикался, – о-о-о-ни ст-т-т-сняются…

– А чего нам стесняться? – перебил его военрук, – мы тут все свои.

– П-п-п-п, – пытался продолжить дежурный.

Заикам все незаики, как правило, советуют петь. Не стал исключением и наш военрук. Он снова перебил Бабенкова.

– Тебе трудно говорить, а ты пой, – предложил он.

И Бабенков пропел, запинаясь и глотая слова:

– Может быть… стесняются… сказать, что… ваше поведение унижает человеческое достоинство студентов и позорит честь советского офицера.

Военрук вдруг из багрового стал белым, как мел. Шел 1943 год. Он, наконец, понял, что ссорится с целой группой студентов для него сейчас очень опасно. Он, видимо, вспомнил, что некоторые из них не только объединившись в группу, но и, так сказать, «в одиночку» могут дать сдачу в ответ на солдафонские выходки военрука.

Сдачу мог дать, например, Петров (по прозвищу Петрик), который говорил нам – своим одноклассникам:

– Пройдут годы. Большую часть своих однокашников вы забудете. А меня, Петрика, запомните до конца своих дней. Всем будете рассказывать, что учились вместе с сыном фотокорреспондента газеты «Правда», корреспондента, единственно которому было дозволено фотографировать самого товарища Сталина.

К сожалению, рассказать о Петрике больше нечего, кроме того, что в техникуме мы действительно учились вместе с сыном фотокорреспондента «Правды» по фамилии Петров.

– Ребята, я все понял, – пролепетал военрук. – Извините меня. Теперь все будет по-другому.

Не успел он закончить эту фразу, как группа с шумом опустилась на скамейки. И действительно, в дальнейшем он держался с нами вполне корректно.