Текст книги "Россия – мой тёплый дом"

8. Все ли экономические явления двойственны?

Шло рядовое семинарское занятие по политической экономии, от которого не ожидалось никаких чудес и особых свершений. Но вдруг его руководитель – профессор Дорошев Иван Антонович – высокий, стройный мужчина из донских казаков, с умными, озорными глазами, сказал:

«Товар двойственен потому, что труд, создающий товар, обладает двойственной структурой. С одной стороны, он выступает как полезная форма труда, обусловливающая полезные свойства продукта труда (его потребительную стоимость), а с другой – труд представляет собой определенное количество затраченных физических, умственных и нервных сил человека. И в этом своем втором качестве труд выступает как источник стоимости товара».

Это положение экономической теории в том или ином варианте не раз произносилось на лекциях и семинарах и нам – студентам третьего курса – уже хорошо было известно.

Но у профессора Дорошева эта мысль получила неожиданное для меня продолжение:

«Двойственной является и структура капитала, имеющего товарную форму. С одной стороны, капитал воплощен в определенной сумме потребительных стоимостей. Если рассматривать промышленный капитал, то это средства производства – фабричные здания и сооружения, станки, инструменты, подлежащее переработке сырье и материалы, а также и наемная рабочая сила. С другой стороны, капитал – это стоимость данных товаров, используемых для извлечения прибыли. Ведь капитал, как известно, это самовозрастающая стоимость».

Меня поразила не столько сама мысль о двойственности товара и капитала, сколько незаконченность этой мысли, открывающая потрясающие перспективы развития экономической теории. Товар и капитал двойственны потому, что труд обладает двойственной структурой! Но тогда спрашивается: а другие экономические явления капитализма, коих многие тысячи – заработная плата, производительность труда, инвестиции, управление производством, его эффективность, цели производства и т. д, и т. п.? Как с ними? Присуща ли им двойственная структура?

В случае положительного ответа на этот вопрос выстраивалась бесконечная цепочка зависимостей между структурой труда и структурами экономических явлений во всем их разнообразии, во всей их массе. В каком отношении находятся они к двойственному характеру труда товаропроизводителей? Обладают ли все они двойственной структурой, поскольку всем им присуща товарная форма?

Как вспышка молнии, эта мысль поразила мое воображение. Ошеломленный, я оглядывался по сторонам. Нет, все мои товарищи по группе сидели спокойно, никто не кричал: «Эврика»! Как будто бы ничего и не случилось. Для меня же это был настоящий переворот в понимании экономических явлений.

Натолкнув меня на мысль о возможной двойственной структуре всех экономических явлений, профессор Дорошев еще не мог знать, что через треть века, когда выйдет в свет моя книга «Великое открытие Карла Маркса. Методологическая роль учения о двойственном характере труда», о ней он скажет на партийном собрании кафедры политической экономии Академии общественных наук:

– Если я побудил автора написать такую книгу, значит, я не зря прожил свою жизнь.

«Толчок мозгам», произведенный профессором Дорошевым на студенческом семинаре, определил основу всей моей творческой жизни. Необходимо было проверить, все ли экономические явления капитализма обладают двойственной структурой? Или это касается только товара и капитала? А если это общая черта всех экономических явлений, то чем она вызвана, в чем ее причина? И какое значение – научное, практическое – имеет вывод о всеобщем характере двойственной структуры экономических явлений?

Во всяком случае, с этого семинара Дорошева я уходил с головой, громко жужжащей от переполнявших ее мыслей.

Глава 12
Радости и горести студенческой жизни

1. «Тайное» студенческое общество

– Черт знает, что! – ворчал Юра Соколовский, обращаясь ко мне после политэкономического семинара. – Не дает мне Иванов выступать. Времени, видишь ли, у него для этого нет.

Его слова относились к руководителю нашего семинара доценту Иванову, хорошо знающему, что слабые студенты, в отличие от Соколовского, никогда не затеют опасную политическую дискуссию. Трусоват был Иванов. Поэтому зеленый свет для выступлений на семинаре он открывал именно слабакам.

– Получается, что свой собственный семинар нужно создавать, где бы вволю можно было поспорить и обменяться мнениями, – пришел к выводу Соколовский.

– Я вот к ивановскому семинару подготовил большой материал, – продолжал он. – И стариков пришлось побеспокоить – Платона и Аристотеля.

К моему удивлению, очень интересной оказалась проблема наемного труда в античном мире. Исторические факты опровергают утверждение о том, что только при капитализме появляется наемный труд. О наемниках, продающих свои услуги, писал уже Аристотель в работе «Политика». А ведь его время – это господство рабовладельческой системы. Новым в отношении наемного труда при капитализме является, прежде всего, то, что такой труд становится основой экономики, чего не было и не могло быть при рабстве. Но наемный труд как особое экономическое явление возникает именно при рабстве.

– Давай организуем свой домашний студенческий кружок, – поддержал я Соколовского, – прежде всего обсудим первоисточники: «Капитал» Маркса, труды Адама Смита, Давида Рикардо, Альфреда Маршалла. И, конечно, твоих любимых мыслителей Древней Греции и Рима не забудем. Ты будешь первым докладчиком. Хорошо? Кружок всего человек на десять. Братьев-разбойников, конечно, не возьмем.

Такое прозвище получили учившиеся в нашей группе два брата со странной фамилией – Сухариковы, малограмотные напористые карьеристы и демагоги – Коля и Петя. По уровню развития и по моральным критериям они недалеко ушли от героя булгаковского «Собачьего сердца» Шарикова. Их лозунг – наверх любыми средствами, хотя бы и по трупам!

По понятным соображениям мы старались держаться от них подальше. Волею судеб, через много лет после окончания института мне довелось совершенно случайно познакомиться с бывшей женой младшего Сухарикова – Евгенией, талантливой и деятельной портнихой, владелицей двухэтажного добротного кирпичного дома в Подмосковье. В те дни она только что закончила оформление развода со своим бывшим супругом и все еще пылала страстями, сопровождавшими бракоразводный процесс. Основанием для развода послужила, как выразилась в заявлении в суд Евгения, «феноменальная скупость» мужа (простиравшаяся вплоть до подсчета числа спичек в спичечных коробках), что исключало самую возможность совместного с ним проживания. Суд отклонил настойчивые притязания бывшего супруга на часть дома, построенного Евгенией еще до брака с Сухариковым, и удовлетворил его иск лишь на часть совместно нажитого имущества. Таковую судья определил в смешные 10 рублей.

– Что же из своего имущества я могу ему выделить на такую мизерную сумму? – удивленно поинтересовалась Евгения у судьи.

– Да подберите ему рублей на десять старых стеклянных банок. Большего он не внес в совместно нажитое имущество. Пусть будет доволен и этим, – посоветовала судья.

И когда постановление суда вступило в законную силу, Коля остался верен самому себе. Он не застрелился, не повесился и не запил от тоски, потеряв любимую супругу. Как ни в чем не бывало, он приехал к бывшей супруге и забрал причитавшуюся ему по решению суда долю в совместно нажитом имуществе в виде нескольких старых стеклянных банок.

Однако вернемся к первому заседанию студенческого кружка. В назначенный день у меня дома в Теплом переулке стали собираться гости.

Первыми прибыли девочки – Юля Иванова, Дина Воронцова и Лида Мазуряк. Они вошли, оживленно обсуждая какие-то женские проблемы, что-то о выкройках и материалах на платья. Уселись у окна, поглощенные беседой друг с другом. Затем появился Миша Роговой, начинающий драматург, уже успевший опубликовать несколько рассказов и пьес и вскоре ставший членом Союза советских писателей. Позже, в 1967 г., в Малом театре в Москве с успехом шел его спектакль «Победитель». Вышла в свет его книга впечатлений от поездки в Великобританию «Бомбовозы над Брайтоном».

– Ребята! У меня открытие! – воскликнул Миша. – Послушайте, какого чудесного поэта я отыскал! Юлиан Тувим – великий поляк! Поэт и философ! Вот что он пишет об обывателях:

 
Страшны дома их, страшны квартиры,
Страшна их жизнь, страшны мещане.
Здесь страх по стенам ползет как сырость,
На всем здесь смерти лежит дыханье.
Встают, бормочут, ворчат с досадой,
Что дождь, что холод, что то, да это.
Потом походят, потом присядут, —
Как привидения, как скелеты…[3]3
  Юлиан Тувим. Стихи. М.: Художественная литература. 1965. С. 246.


[Закрыть]
 

Последним пришел инициатор домашнего политэкономического семинара Юра Соколовский со словами:

– Ну, все в порядке, народ собирается. Дамы, судя по аромату «Красной Москвы», уже прибыли.

И тихо добавил:

– Но, как говорили древние, женщина хорошо пахнет, когда она ничем не пахнет.

– Девочки! А как бы организовать чайку нам всем! – продолжал он уже чуть погромче.

Древние вообще были его коньком. Он с упоением читал произведения античных политиков, философов, историков, поэтов и писателей – Платона, Аристотеля, Цицерона и других, цитируя их, когда кстати, а когда и не совсем.

Я как-то не подумал о материальной стороне нашей встречи. Да и расходы на нее совершенно не вписывались в мою мизерную студенческую стипендию. Выручил, как всегда, Юра. Он извлек из портфеля аккуратно завернутые в пергамент бутерброды с колбасой, сыром, шпротами и прочей снедью и разложил их на столе. В те голодные 1940-е годы такой стол был невиданной роскошью.

За заваркой чая мне пришлось обратиться к соседу по квартире, старому интеллигентному люмпену – Дмитрию Ильичу Малину. Он встретил мою просьбу с любезной улыбкой:

– Для тебя, дорогой, заварка всегда найдется. Нужно, конечно, нужно выручать друзей! Кстати, ты не забыл, что я твой большой должник? Я тебе должен целых семь яиц! Или уже не помнишь?! Так вот, если ты сейчас дашь мне еще три яйца, то я тебе буду должен ровно десять яиц! Хорошо? Так легче запомнить – ровно десять!

Дмитрий Ильич нигде не работал, добывая деньги на жизнь путем перепродажи чужих картин. Люди, желающие продать картину, как правило, не обращались в официальные учреждения (магазины антикварных товаров, галереи и т. п.), а искали посредников, знающих рынок художественных произведений. Так можно было избежать налогов, а также контроля со стороны государственных органов за оборотом этих специфических товаров, и попытаться получить за них «настоящую цену». Если Дмитрию Ильичу не удавалось выгодно провернуть дельце, недовольные владельцы картин, опасаясь за их судьбу и стремясь забрать их обратно, яростно осаждали нашу квартиру. В таком случае картины Дмитрием Ильичем развешивались подальше от посторонних глаз, в том числе и в квартирной уборной, а сам он, вызвав карету скорой помощи, укатывал в какую-нибудь из близлежащих больниц.

Но сегодня картин в уборной не было.

Приходили мои гости, рассаживались за столом, включаясь в общую беседу. Мне сразу бросилось в глаза явная странность нашего собрания: никто из пришедших даже не заикнулся о главной цели нашей встречи – о домашнем политэкономическом семинаре, который мы как будто бы намеревались создать.

В центре внимания был Юра Соколовский. С его подачи обсуждался вопрос о том, как и с какими девушками лучше знакомиться.

– Предпочтительнее знакомиться с некрасивыми девушками. И чем девушка некрасивее, тем лучше, – авторитетно заявил он к всеобщему изумлению.

– Некрасивые барышни более общительны, охотнее вступают в контакт. Во многом они берут на себя инициативу знакомства, – пояснил он. – Красавицы же капризничают, манерничают. С ними намного сложнее.

– А какой же смысл знакомиться с девушкой, которая тебе заведомо не нравится? – поинтересовался Миша Роговой.

– Знакомство с некрасивой девушкой, – пояснил Юра тоном знатока, – это надежное средство со временем выйти на знакомство с красивой девушкой. Дело в том, что у некрасивой девушки обязательно в подругах ходит красивая девушка, на фоне некрасивой красавица смотрится еще прелестнее. Это закон природы. Ничего тут не попишешь. Тут взаимный интерес. Может показаться странным, но и некрасивая девушка заинтересована в такой дружбе: благодаря своей красивой подруге она получает возможность постоянно вращаться в обществе молодых людей. В таком сочетании заключается одна из многих тайн дружбы между девушками, которые всегда остаются соперницами.

– Ну, хорошо. Ты утверждаешь, что у некрасивой девушки в подругах обычно бывает красавица, а тебе-то от этого какой резон? – не унимался Миша.

– А тот резон, что некрасивая непременно захочет похвастаться перед красавицей своим парнем, какого нет у красавицы. И утереть тем самым нос своей красивой подруге-сопернице. Мол, хоть ты и красавица, а парень-то не у тебя, а у меня, у некрасивой. Уже на второе или на крайний случай на третье свидание с парнем некрасивая обязательно придет не одна, а со своей красивой подругой. И тут уж не плошай!

– Плошай – не плошай, а красавица и в этом случае остается капризной и привередливой, – возразил Миша.

– А вот и нет! Здесь ты, брат, сильно ошибаешься! В этом-то все и дело! – заявил Соколовский. – Тут наступает самая настоящая любовная диалектика! Получается прямо по Гегелю: раздвоение единого и борьба противоположностей!

В том случае, когда красавице ее некрасивая подруга попытается утереть нос, красавица меняется прямо на глазах. Ее ранее верная, но некрасивая подруга превращается в свою противоположность – в открытую соперницу, которую красавица обязательно захочет проучить, поставить на место. И для этого у красавицы имеется только одно единственное действенное средство – отбить у своей подруги парня.

Но теперь и красавица превращается в свою противоположность: из пассивного и капризного объекта ухаживания, который обычно не так-то просто завоевать, она становится активным борцом за мужчину, что значительно облегчает дело.

И тут-то красавица попадается на крючок! Она начинает искренне верить в то, что именно этот мужчина, и только он, и есть ее собственный выбор, трофей, завоеванный в ожесточенной борьбе с соперницей. И она делает все возможное, чтобы заполучить этот трофей.

Вот поэтому-то предпочтительней знакомиться именно с некрасивыми девушками! – торжественно заключил Юра свою речь.

Слушал я эту занятную болтовню, а в моей голове прокручивались бродившие в студенческой среде совсем невеселые истории о разгромленных самодеятельных студенческих кружках, облыжно обвиненных в антисоветской деятельности. Я думал о том, что ни в коем случае не буду втягивать моих милых друзей ни в какие просветительские кружки. Время для них еще не наступило. И другим, если кто и заикнется сейчас на эту тему, не позволю этого сделать. Игра явно не стоила свеч.

«Даже если кто-нибудь и напомнит нам, зачем мы здесь собрались, я его обязательно осажу, – говорил я себе. – Бог с ней, с политической экономией! Обойдемся как-нибудь тем материалом, что дают в институте, почитаем книжки».

Правда, с книжками история тоже не из простых. Знакомые, а нередко и малознакомые люди очень охотно дарили мне в студенческие годы интересные, а подчас редкие и дорогие книги по экономике и политике, зная мою страсть к этим наукам. И ко мне далеко не сразу пришло понимание причин этой неудержимой тяги к дарению.

Между тем, каждая из этих книг, если разобраться, «тянула» на длительный тюремный срок. А таких книг у меня со временем собралась небольшая библиотека. Это были, как правило, произведения «врагов народа»: Кондратьева, Рубина, Бухарина, Мартова, Каутского, Бернштейна и многих других, за хранение которых можно было легко получить веселую жизнь. Потому-то мои взрослые друзья и стремились от них как можно скорее избавиться. Я же по молодости, как мне казалось, в случае чего еще мог ссылаться на свою неосведомленность относительно авторов и содержания «случайно» оказавшихся у меня книг.

Посидели, поболтали, попили чайку, и разошлись по домам. А тайное студенческое общество так и осталось глубокой тайной для всех, в том числе и для его участников. Никто из них и не заикнулся, зачем мы тогда собирались.

И, слава Богу!

2. Куры Юры

Что и говорить, Юра Соколовский был самым настоящим красавцем! Густые черные брови, высокий лоб интеллигента, черная как смоль грива, пушистые, как у девушек, ресницы. Статный и остроумный, он вызывал у девчат неописуемый восторг. В его обществе с девчонками, особенно если он проявлял к ним хотя бы какой-нибудь интерес, творилось что-то несусветное. Однажды он закатил ко мне домой с целой группой взволнованных его обществом студенток, неким подобием роя пчел, только что вылетевших из улья. Та, к которой он особенно благоволил (кстати говоря, девица довольно некрасивая), находилась в каком-то полуобморочном состоянии. И она, как королева, снисходительно принимала многочисленные знаки внимания как с его стороны, так и от своих однокурсниц.

Много лет спустя после окончания института мы с Юрой семьями отдыхали летом в крымской деревушке недалеко от Феодосии.

– Завтра с тобой едем в Феодосию! Девочки там, как пэрсики! – с кавказским прононсом таинственно заговорщически прошептал мне на ухо Юра, встретившись со мной утром около умывальника. Официально же это была поездка на феодосийский рынок за продуктами.

– У нас почти ничего нет съестного, – напутствовала Юру его жена. – Посмотри там по-хозяйски.

– Ну а все-таки, что же купить, прежде всего?

– Сам подумай, пора бы уже в таких вещах разбираться, не маленький, – недовольно проворчала жена.

– Купи кур, – как бы между прочим бросила она через минуту.

Как только привезший нас в Феодосию автобус остановился у рынка, Юра заявил:

– Давай, прежде всего, займемся курами. Их могут раскупить, и приедешь домой с пустыми руками.

– В корзинке возьмете или так погоните? – ехидно поинтересовался продавец кур, – вам действительно десяток?

– Да, штук десять. У нас и сумки есть, – успокоил его Юра, доставая из кармана авоськи.

Продавец за ноги ловко выхватывал из корзины орущих от страха и бьющихся крыльями кур, одну за другой и, переворачивая их вниз головами, засовывал в авоську.

– Больше не войдет, – сказал он на пятой курице.

Столько же вошло во вторую авоську.

Выполнив поручение жены, Юра с облегчением вздохнул:

– Ну, дело сделано! Теперь мы свободны! Пойдем по городу с девочками знакомиться!

Ближайшая аллея вела к морю. У каждого из нас в руках по авоське с шевелящимися и что-то шепчущими, словно молящимися, курами. День становился все жарче и жарче. Куры, сумевшие в авоськах каким-то образом развернуться вверх головами, закатывали глаза и беззвучно разевали рты. Девочки от нас в испуге шарахались.

– Куда-то этих чертовых кур нужно деть, – наконец догадался Юра. – Давай спрячем в кусты.

Кстати, в сторонке показался укромный тенистый скверик с четырьмя скамейками. Авоськи подвесили на ветках за скамейками.

Но и там они давали о себе знать. Как только Юре удалось усадить двух разгоряченных на солнце девиц на скамейку, так сразу же за их спинами послышалось куриное «Ко-ко-ко-ко!».

– Что там такое? – вскочили девчонки – Это ваши? Ой, какие миленькие! От жары совсем сомлели несчастные! Да они пить хотят! Несите их скорее к фонтану!

У фонтана обнаружилось, что от страха и волнения куры друг друга вконец перепачкали. И их не только нужно было напоить, но и неплохо было бы хорошенько помыть, а некоторых попытаться оживить.

– С таким грязным и вонючим багажом нас и в автобус не пустят! – ужаснулся Юра, брезгливо вытряхивая кур из авосек в фонтан.

У фонтана окончательно стал ясен коварный замысел юриной жены, направленный на срыв наших донжуанских планов. И этот ее замысел блестяще сработал. С полуживыми курами и сами как мокрые курицы мы возвращались домой, не солоно хлебавши.

3. Юля Иванова и Дина Воронцова

Однажды на одном из семинаров по политической экономии на первом курсе очень интересно выступила незнакомая мне миловидная девушка, вызвавшая оживленную дискуссию. Оказалось, что зовут ее Юля Иванова. Мы познакомились и подружились, а вскоре и влюбились друг в друга.

Нередко после занятий я провожал ее домой на Мытную улицу, названную так в глубокой древности от слова «мыт», т. е. пошлина за проезд. Видимо, когда-то давно там была застава, на которой взимали пошлину за провоз товаров в город.

Иногда мы допоздна засиживались у нее дома, готовясь к предстоящим занятиям, не забывая, разумеется, целоваться. Транспорт уже не работал, и путь от Мытной улицы до Теплого переулка мне приходилось преодолевать глубокой ночью пионерским шагом, т. е. в основном бегом, а когда уставал, то быстрым шагом.

Я был безмятежно счастлив.

Безмятежность исчезла сразу же, как только Юля познакомила меня со своей подругой Диной Воронцовой, студенткой нашей же группы, которую я как-то не замечал в студенческой сутолоке.

Я буквально разрывался между двумя очаровательными девушками. Манила Юля своей добротой и уютностью. А с другой стороны, Дина возникла передо мной как огромный неизведанный континент, в котором все было новым и интересным. И что и как она скажет, и как одевается, и что читает, какие спектакли смотрит и чем интересуется. Поразительно, что в ней как-то странно уживались увлеченность общественной (комсомольской) работой и любовь к гаданию на игральных картах. И в той, и в другой ипостаси она чувствовала себя как рыба в воде.

В любую погоду мы подолгу гуляли с ней по московским улицам и никак не могли наговориться. Нередко бродили вокруг Кремля. Один оборот, другой… До тех пор, пока у охраны, толпящейся у Спасской башни, не возникало смутного, хотя и беспочвенного, беспокойства относительно наших намерений.

Знакомство с Диной тоже было счастьем, хотя безмятежным его не назовешь.

Чувства к Юле и Дине были настолько разными, что упреки Юли в мой адрес мне были поначалу непонятны, только углубляющими нашу размолвку. Тем более обидными были ее намеки на мою корысть в отношениях с Диной. «Муж любит жену здоровую, а сестру богатую», – говаривала словно бы невзначай Юля. Внешне у нее как будто бы были к тому основания. Я бедный студент, живущий на одну крошечную стипендию, влюбился в весьма состоятельную по тем временам девицу, папа которой заправлял Военторгом одного из крупных регионов страны. Но я был абсолютно бескорыстен с Диной. Мне нравилась именно она, а не ее папа с его торговлей. Она поражала своей самобытностью и чистотой. Мне потребовалось немало времени, чтобы убедиться в том, что это не просто нежная дружба, а тоже любовь, и что Юля фактически была права.

Я видел, что и Дина не равнодушна ко мне. Но она, видимо, не могла перешагнуть через свою совесть, предать свою самую близкую подругу и увести у нее молодого человека. Скорее всего, она дала Юле слово не отвечать мне взаимностью. И сдержала его. Была со мной мила, приветлива, иногда и кокетлива, но не более того. В общем «Прекрасная Снегурочка – все пальчики из льда».

Сами собой бежали по бумаге строчки о тяжело переживаемом одиночестве:

 
Весна, весна…
Душе моей
Ты никогда
Покой и счастье
Не дарила,
Всегда ты вдаль
Меня манила,
Звала куда-то
И никогда
Не говорила мне —
Куда!
Суровая весна сорок седьмого года
Войдет в сознанье шелестом дождя,
Как будто только мачеха Земли —
                                         седая непогода
Одна с охотою приветствует меня…
Как будто только ей приятно видеть
И струями холодными ласкать
Идущего людей любить и ненавидеть
И счастье им мечтающего дать!
 

Нескладно, но искренне. Мы действительно были такими идейными. Нас увлекали великие идеи построения справедливого общества счастливых людей.

 
И ветер, и холод стремятся
С деревьев сорвать их былую красу
Словно стихии боятся
Людям напомнить весну!
Сварливый дождь не пускает из дома
Видно, не хочет старик,
Чтоб шел я по тропам знакомым,
В душе заглушая свой крик….
А порой загрохочет все небо,
Молний сноп пролетит над землей
И я радуюсь музыке гнева,
Что звучит в этот час предо мной.