Текст книги "Россия – мой тёплый дом"

4. Молочницы

После долгого пути наконец-то показалась станция со смешным названием – Петушки! И вот удача! У перрона стоит готовый к отправлению состав на Москву.

– А куда же ты, касатик, едешь-то? – спросила меня в вагоне пожилая крестьянка, пристраивая молочный бидон поближе к скамейке. Вокруг нее теснились ее товарки, усаживаясь на скамью также с бидонами и мешками.

Узнав, что моя цель – Москва и оглядев меня с головы до ног, она сочувственно резюмировала:

– А пропуска-то в Москву у тебя и нет, как нет.

– Верно, матушка, пропуска у меня действительно нет, – ответствовал я, удивляясь ее догадливости. – И что же мне делать?

– В Москву-то тебе зачем?

– Да это дом мой! Возвращаюсь из эвакуации. Пора за ум браться. Время идет. Уже большой. Учиться мне нужно всерьез! – поделился я с ней своими заботами.

– Учеба – дело святое! – задумчиво повторила пожилая молочница слова Оли Лихтенберг и ее голосом, да так похоже, что я вздрогнул. – А теперь как тебе проехать в Москву? Патруль проходит только один раз, на перегоне перед станцией Железнодорожная. Ни до, ни после его не бывает. Ищут таких, как ты. Без пропусков. Тебе бы надо спрятаться, – перешла к делу крестьянка.

– А куда ж я тут спрячусь, в вагоне же все на виду?

– Что делать-то? – переспросила она. – Да полезай под лавку. Мы с бабами прикроем бидонами да юбками. Так под нашими юбками и поедешь. А как патруль пройдет, скажем тебе, – заговорщически прошептала она.

Товарки ее слушали нас молча, однако чувствовалось, что они ее поддерживают и сделают так, как она им скажет.

– Под лавку, так под лавку, – согласился я, удивляясь так удачно складывающимся обстоятельствам. Ведь я никого ни о чем не просил. Добрая душа сама поняла, что я в беде, и пришла мне на помощь. Теперь я думал о том, что как-то неловко на виду у всего вагона белым днем вдруг лезть под лавку. Правда, дело облегчалось тем, что совершенно непреднамеренно я сел на первую от двери лавку.

Помолчали. Через несколько минут она толкнула меня рукой:

– Ну, чего сидишь-то? Железнодорожная-то через одну. Вот-вот могут войти. Полезай!

– На глазах у всего вагона несподручно как-то. Да и ляпнет кто-нибудь, – сказал я.

А ты не робей, я же сказала – мы прикроем! – произнесла она. – Ну-ка, бабоньки, встали!

5. Под юбками

И бабы, грохоча сапогами как рота солдат, враз поднялись будто бы на выход. Видно, она была у них заводилой, и они понимали ее с полуслова.

Вещей у меня не было никаких. В шестнадцать лет забраться под лавку – один миг.

– Ноги-то подбери. Ишь, вытянулся, – сердито зашептала моя советчица. Задвигались тяжелые бидоны, заскрипели бабьи сапоги, зашелестели их юбки и под лавкой стало совсем темно.

– Бабоньки! – вдруг завопила одна из теток. – Да, он у меня там все съест, – и стала вытаскивать свой мешок из общей кучи. Чтобы угомонить ее пришлось в образовавшуюся брешь между юбками просунуть полученный мной в «Эвакопункте» небольшой батон полукопченой колбасы. Этот жест из-под лавки произвел на молочниц столь сильное впечатление, что никто из них больше не беспокоился за сохранность своих мешков.

Вскоре послышались тяжелые шаги и резкие голоса патрульных. Слышно было, как они прогрохотали сапогами мимо нас и все дальше уходили в глубь вагона. Никто из баб меня не выдал.

Я лежал под лавкой. И хотя радости моей не было предела в связи с тем, что опасность вроде бы миновала, мысли мои все же были невеселыми, Неладно что-то в Датском королевстве. Идет смертельная война. Исход ее еще не совсем ясен. Столица на осадном положении. Полно вражеских лазутчиков и диверсантов. Что же такое должна была сделать народная власть народу, чтобы так сразу, не сговариваясь, бабы, эта «случайная выборка граждан», могли взять под свою защиту неизвестную им личность, стремящуюся незаконно проникнуть в осажденную столицу? Бабы поверили мне, хотя видели меня впервые и совсем не знали, и не поверили власти, которая им хорошо была знакома! Почему? Вот в чем вопрос!

К тому же бабы, несомненно, сильно рисковали. Если бы меня вытащили из-под их юбок, никто бы не поверил тому, что они меня не заметили. И их бы крепко наказали.

Скорее всего, здесь сработал материнский инстинкт, и умудренные жизнью бабы правильно рассудили, что дело здесь чистое и мальчишке нужно помочь, а не толкать его в жернова государственной машины.

6. Проверка в туннеле

Действительно больше патруль не проходил по вагонам, и я благополучно добрался до Москвы. Совсем стемнело, когда поезд прибыл на Курский вокзал. Вместе с огромной толпой пассажиров двинулся в метро и я, сжимая в кулаке пятак, чтобы заплатить за проезд.

Но не тут-то было. На одном из крутых поворотов туннеля стало ясно, что одним пятаком тут не отделаешься. Вдали показался контрольно-пропускной пункт, на котором проверялись документы приехавших в Москву. Я было рванулся повернуть назад: ладно уж, как-нибудь доберусь до дома не на метро, а пешком. Это куда лучше, чем проверяться, не имея документов.

Но толпа была такой плотной, что повернуть назад было уже невозможно. Меня стремительно и неумолимо несло в узкое горлышко бутылки, где проверялись документы. Что же делать? У меня кроме свидетельства об успешном окончании седьмого класса был еще только один документ – приговор Горьковского суда с годом тюрьмы условно. К данному случаю не подходил ни тот, ни другой. Документ об образовании здесь отпадал полностью. Меня бы приняли за сумасшедшего, если бы я его подал. А вот приговор суда, как мне в тот момент показалось, мог быть полезным из-за яркого штампа, на котором красовались четыре крупные буквы – НКВД. И я, замедлив шаги в ожидании неизбежного задержания, сунул в глаза постовому сложенный вчетверо приговор суда штемпелем наружу, этими самыми крупными черными буквами – НКВД.

И это мое замедление его взорвало. Проверяющий ошалело глянул на штемпель – НКВД – и зарычал: «Проходи быстрее, мать твою…»!

Еще не веря своему счастью, с неистово бьющимся сердцем, я проскочил мимо постового.

Боже, мой! Наконец-то я в Москве! И почти дома!

Первые минуты я растерянно брел по улицам наугад, без цели и направления, еще остро переживая процедуру контроля.

Душа моя раздваивалась. Цель достигнута! Я в Москве! Но разве так можно проверять документы в военное время!

Меня ведь ни в коем случае не должны были пропустить в Москву. У меня не только нет пропуска в город, но нет даже документов удостоверяющих мою личность. Я ведь предъявил контролерам самую настоящую «филькину грамоту», состоящую всего из четырех букв – НКВД. Фактически показал лишь часть бланка, на котором напечатан тюремный приговор! Даже не целиком документ! И этого оказалось достаточным для пропуска в осажденную столицу, когда кругом враги!

Я буквально кипел от негодования.

Но, ведь, не повернешь же назад и не скажешь контролерам: «Что же вы делаете в военное-то время! Кто ж так проверяет! Вы совершаете самое настоящее преступление»!

Ничего этого я им, естественно, не сказал. А уж очень хотелось!

7. Бабушка

Радостно было идти по улицам милой Москвы, хотя она была непривычно темной и настороженной. А затем возникал вопрос, куда же мне направиться. В Теплом переулке (ныне – улица Тимура Фрунзе), где мы жили до войны, скорее всего, никого нет: сестра призвана в армию, а отец с семьей в эвакуации. Нужно идти, решил я, в Средне-Каретный переулок к родной сестре мамы – Варваре Ильиничне Ивановой, искуснейшей портнихе, обшивавшей московский бомонд. У нее большая семья, и кого-нибудь у них я, скорее всего, застану дома.

До Ивановых в полной мгле удалось добраться без особых происшествий, хотя путь от Курского вокзала до Средне-Каретного переулка был совсем не близким. В их квартиру на втором этаже вела со двора «черная» железная лестница, по которой можно было подняться прямо на кухню этой квартиры.

Стараясь не греметь по железным ступенькам, в полной темноте, ощупью, поднимаюсь на второй этаж к большому кухонному окну и, прильнув к нему осторожно стучу в стекло. Никакого ответа. Сердце замирает в тревожном предчувствии. Что делать, куда деваться, если никого здесь не застану? Идти в Теплый? Ночью, без документов? А если и там никого нет?

Стучу еще, чуть громче, пристально вглядываясь в окно. В ответ гробовое молчание.

Вот тебе на! Приехал!

Громче стучать было опасно. Близко дверь в соседнюю квартиру. Поднимут шум, беды не оберешься. Снова стучу и снова вглядываюсь в стекло. Потом стучать перестал и только смотрел в окно. Чуть не заснул. И вдруг увидел, как из коридора в кухню промелькнул тусклый свет. Я постучал. Через минуту на кухне со свечой в руках появилась моя старенькая бабушка – Анна Васильевна Кабанова. Вид ее выражал крайнее изумление: кто бы это мог стучаться в дверь в глухую военную ночь, когда все свои уже давно дома? Прижавшись лицом к стеклу и с опаской вглядываясь в ночную тьму, она, наконец-то, распознала в ночном госте своего внука.

Человек дела, она, растопив плиту, быстро организовала мне ужин на кухне, а затем отправила на ночлег в «темную» комнату. Так называлась комната без окна, своего рода кладовка. Раздеваясь, я заметил в углу комнаты большую алюминиевую флягу, в какую обычно наливают молоко. Бабушка пояснила, что в ней находится вкусная брага, и в подтверждение этого предложила ее попробовать. Брага действительно оказалась очень приятной. Через мгновение я уже спал. Но поспать, увы, не пришлось. Как только я опустился в кровать, на меня с остервенением набросились голодные клопы. В комнате, видимо, давно никто не ночевал. Две чашки браги не помогли. Не помогла и раскладушка, которую я застелил посреди комнаты, подальше от стен и кровати. Клопы, казалось, парашютировали с потолка. Битва явно была неравной.

8. Кабриолет маршала Жукова

Не знаю, чем бы закончилось это сражение, если бы я не услышал голоса, доносившиеся из большой комнаты. Там я застал двоюродную сестру Лилю с молодым человеком в военной форме. Когда я подошел познакомиться с ним, тусклый свет свечи не мог скрыть страшного глубокого шрама, рассекавшего его красивое лицо от виска до подбородка.

– Анатолий, – представился он, привстав с кресла. И заметив мое потрясение, добавил – Не пугайся! Мне еще очень крупно повезло. Всего бы миллиметр и мне конец. А так и череп не снесло и даже глаза не зацепило.

Оказалось, что мои проблемы добраться до дома решаются удивительно просто. Я могу хотя бы сейчас же поехать в Теплый переулок, куда уже вернулась Лена.

– Анатолий тебя быстро доставит, – добавила Лиля. Я с недоумением посмотрел на нее.

– А у него машина, трофейная, генеральская, – ответила она на мой молчаливый вопрос. Все это я слышал как в глубоком сне. Не только проехать, но и пройти по военной Москве, особенно в моем положении, без документов, было очень непросто. А тут – «быстро доставит», «машина»… Чудеса, да и только!

По гулкой металлической лестнице мы с Анатолием быстро скатились во двор дома, где стоял древний большой кирпичный сарай. В нем квартиранты сейчас держали дрова, а когда-то и лошадей, и повозки. Анатолий на ощупь отпер большой висячий замок и отворил тяжелую, скрипящую дверь. В луче карманного фонарика передо мной предстала удивительной красоты легковая автомашина: черный кабриолет с внутренней малиновой кожаной отделкой. По углам сарая пряталась таинственная мгла.

И мы поехали, скорее полетели. Вмиг машина Анатолия выскочила из Средне-Каретного переулка на Петровку и, свернув направо, помчалась к Садовому кольцу. Затем левый поворот, и мы уже мчимся в полной темноте по центральной оси совершенно пустого Садового кольца в сторону Крымской площади. Свой талант лихого водителя, помноженный на страстное желание поскорее вернуться к юной красавице Лиле, Анатолий продемонстрировал во всей полноте. Встречный ветер плотно прижимал меня к спинке заднего сидения. В салоне поразило отсутствие каких-либо поручней, за которые очень хотелось ухватиться, чтобы не вылететь из машины на такой бешенной скорости.

На Садовом кольце не было ни машин, ни огней, ни людей. Только на Смоленской площади в районе Арбата нас остановил патруль. Анатолий показал какой-то документ, глянув на который постовой вытянулся по стойке «смирно» и отдал честь. Много позже мне стало известно, что Анатолий служил в команде маршала Жукова. Мы помчались дальше, и через несколько минут машина уже медленно затарахтела по булыжникам Теплого переулка.

Так завершилось мое полугодовое путешествие из Кизнера в Москву. Сознаюсь в своем ничтожном тщеславии: очень было досадно, что никто из знакомых мне мальчишек и особенно девчонок дома 20 по Теплому переулку не видел моего триумфального ночного возвращения домой в кабриолете маршала Жукова.

Дома была сестра, демобилизованная из армии из-за обнаруженного у нее порока сердца. Мы с волнением бросились в объятья друг друга. Вопросам нашим не было конца.

– Ты получала мои письма?

– Да, с дороги. Из Казани. Но куда ты потом исчез, было непонятно. Я знала, что ты пробираешься в Москву, но где ты и что с тобой – неизвестно! Теперь, слава Богу, вместе!

Первым делом нужно было как-то обживаться в Москве. Основное бремя легло на сестру Лену, которая раньше меня вернулась домой. Она застала ужасающую картину: вся наша квартира была затоплена из прорвавшихся от морозов канализационных и водопроводных труб. Зимой 1942 года ей пришлось вырубать топором и в ведрах выносить все то, что нанесло в квартиру из этих когда-то полезных труб.

9. Юра Осипов

Наутро к нам в окно кто-то постучал. Это оказался мой школьный друг – Юра Осипов.

– Вижу – форточка открыта. Или хозяева приехали, или жулики забрались. Нужно разобраться! Ну, как вы тут устроились? Батареи у вас, я вижу, раскурочены, чем же будете согреваться? А ведь зима и в этом году однажды нагрянет! Я тут видел печку-буржуйку на помойке. Кому-то уже не нужно такое добро! Не подарок, но на время сойдет, – говорил Юра.

Минут через пять, прихрамывая, он приволок ржавую, сделанную из железного листа, продолговатую буржуйку на четырех ножках. Хромота у него – результат осложнения после перенесенного в раннем детстве гриппа. Стала сохнуть левая нога. Оказывается, с гриппом шутить нельзя!

Установив печку, Юра потащил меня на улицу со словами:

– Пошли, поищем трубы. Не будешь же ты топить в комнате по-черному!

Трубы нашлись прямо перед нашими окнами, на стене фабрики «Красная роза». По ним с крыши дождевая вода отводилась вниз. Широкие, сделанные из оцинкованного железа, водосточные трубы вполне подходили и для того, чтобы отводить дым от печки в окно.

– Не стесняйся, тяни, – подбадривал меня Юра, – сейчас они никому не нужны. После победы их все равно придется менять. Заржавеют. А вы с Аеной без них подохните от мороза!

– А ну как трубы упадут все разом. Четыре этажа, как никак! – засомневался я в безопасности нашего занятия, берясь за нижнюю трубу.

– А ты их полегоньку раскачивай. Они только на трении и держатся. Друг за друга. Нет там ни заклепок, ни болтов. Поэтому все сразу они не упадут. А только те, которые высвободились от предыдущего звена. И тут смотри в оба, чтобы по голове не попало. Падать будут строго вертикально. Увидишь, что на тебя летит труба, сделай шаг в сторону и все, – поучал меня будущий инженер-конструктор.

Примерно через час странная конструкция из ржавой печки и толстых жестяных труб, в двух местах подтянутых проволокой к потолку, протянулась от входной двери до окна. Обложенная со временем кирпичом, она действительно спасла нас от лютых морозов. К тому же на ней, требующей мизерное количество дров, можно было готовить и разогревать пищу. В общем, это было чудесное спасение.

Глава 8
Завод имени И. В. Сталина

Как оказалось, мало было добраться до Москвы. Нужно было еще как-то в ней обустроиться. Даже дома имеющегося у меня одного аттестата об окончании семилетки было совершенно недостаточно. Ни карточки получить, ни на работу поступить. Необходимы были более основательные документы. Пришлось начинать с метрики, дубликат которой получил довольно быстро, написав заявление об утрате оригинала. Дубликат открывал дорогу для получения паспорта. Имея паспорт, можно было думать об устройстве на работу.

Но куда пойти трудиться, не имея никакой специальности? Конечно, на завод, на котором уже работала Лена. По ее мнению, и мне там найдется работа по силам и умению. Завод огромный с множеством цехов, в которых тысячи рабочих упорно трудятся для нужд фронта. Цех, в котором работала сестра, назывался очень скромно – Шестой инструментальный. Но это для вида, а на деле там изготавливали не инструменты, а пистолеты-пулеметы ППШ. Для этих целей годился и мой труд – труд неквалифицированного рабочего.

Работа на военном заводе была довольно тяжелой – по двенадцать часов в день в различные смены. И притом в довольно высоком темпе. Однако большой ее привилегией было то, что она позволяла узаконить мое незаконное возвращение домой. Она давала право восстановить прописку в Москве. В моем случае это была прописка на свою ранее занимаемую площадь. Кроме того, эта работа давала право на получение рабочей продуктовой карточки, по которой в определенном магазине, к которому ты был прикреплен, можно было покупать продукты.

1. Пистолет-пулемет Шпагина

Пистолет-пулемет Шпагина (ППШ) – оружие совершенно необычное. Его конструкция чрезвычайно проста. Кроме затвора-бойка и курка в нем фактически нет никаких других движущихся частей. Неудивительно, что когда через неделю после поступления на завод мне было поручено отлаживать автоматы ППШ, я мог собирать их с закрытыми глазами. Однако одно дело собрать, а другое – обеспечить безотказную работу автомата. Это под силу лишь специалисту-слесарю высокой квалификации, каковым я, конечно, не был.

В отладке автоматов были две основные проблемы. Поскольку затвор-боек при стрельбе бешено мотается взад-вперед, следовало обеспечить ему свободное – без зажимов – движение в ствольной коробке. Для этого слесарям-сборщикам давалась киянка – деревянный молоток, ударами которого устранялись зажимы, мешающие движению затвора. Дело это очень тонкое. Ударишь ствольную коробку для устранения одного зажима, а тут же вместо него в другом месте появляется новый зажим. Чтобы получить требуемый результат, нужно было абсолютно точно соизмерять направление и силу удара киянкой с одной стороны, и реакцию ствольной коробки – с другой. Удавалось это далеко не сразу.

Другая важнейшая проблема отладки автомата называлась «качка чеки». Чекой (полой втулкой) в ППШ соединяется ствольная коробка с прикладом. Если чека качается, то при стрельбе она может выпасть. И тогда приклад летит в одну сторону, ствольная коробка – в другую и стреляющий автомат в бою разваливается на части. Поэтому устранению «качки чеки» уделялось особое внимание. У каждого из нас, работавших на конвейере по отладке, стояла коробка с большим количеством втулок. Следовало терпеливо подбирать требуемые втулки по размеру так, чтобы они плотно сидели в своем гнезде. Дело это довольно муторное: чтобы найти подходящую втулку, нередко требовалось перебрать их не один десяток.

Парни, работавшие со мной на конвейере по отладке автоматов, чтобы не возиться с подбором втулки, нередко для ее закрепления запрессовывали в нее кусочки свинца.

Однако, по моему разумению, этого делать было никак нельзя. Свинец – металл очень мягкий. Во время стрельбы он мог уплотниться и раскрошиться. Со временем чека, закрепленная свинцом, должна была неизбежно выпасть, а автомат развалиться, возможно, в бою, со всеми вытекающими отсюда трагическими последствиями. Поэтому для меня путь был только один – подбирать чеку, как и полагается, точно по требуемому размеру. Неудивительно, что моя выработка заметно отставала от результатов труда других. Но зато ни один автомат, отлаженный мною в соответствии с требованиями к подбору втулок, не подкачал бы в бою из-за «качки чеки».

Так или иначе, но вскоре меня, как не обеспечившего должную выработку, перевели на другую, более простую, операцию – клепку мушки на ствольной коробке автомата.

Здесь для меня не было никаких сложных проблем. Все зависело только от моей сноровки. Через несколько дней – методом проб и ошибок – я сумел научиться всего двумя ударами тяжелого молотка приклепывать мушку аккуратно, заподлицо к ствольной коробке: один сильный удар приходился на первую заклепку, другой – на вторую. И все в ажуре. Заклепки аккуратно затекали в отведенные для них отверстия. Берешься за следующую ствольную коробку и снова – всего два точных сильных удара тяжелым молотком.

И пошло-поехало по двенадцать часов в ночную либо в дневную смену. Правда, к концу рабочей смены, когда силы начинали иссякать, а внимание притупляться, приходилось несколько снижать темп работы, чтобы не допустить брака. В конце концов удалось довести дело до полного автоматизма, хотя для этого пришлось очень постараться. Вскоре моя выработка значительно превысила дневную норму. Процентов примерно на двадцать. Приятно было ощущать себя полноценным членом трудового коллектива, успешно справляющимся с важным для страны делом.

Рабочий участок Лены, на котором она на станке изготавливала деревянные приклады для автоматов ППШ, был совсем рядом с моим. Изредка можно было перекинуться парой слов. Лена работала в окружении «божьих птичек». Так с ласковой иронией сами рабочие именовали своих товарищей, которые не только трудились, но и жили прямо в цеху. Это были рабочие, которым либо негде было жить, либо они жили очень далеко от завода.

Судьбе было угодно, чтобы ровно через 75-лет после окончания войны в моих руках снова оказался автомат ППШ, изготовленный на нашем заводе. Это был подарок друга моей дочери Саши Подобедова. Автомат выпуска 1944 года с просверленным стволом.

И сразу же шквалом нахлынуло все то, что тревожило и заботило в военные годы, Как будто и не было всех послевоенных десятилетий.

Мне же было очень интересно посмотреть, как решались на этом автомате те две основные проблемы, которые не давали мне покоя в военные годы. Оказалось, что к 1944 г. автомат значительно усовершенствовали. Мушка в нем крепилась теперь не на заклепках, а приваривалась. Очень удачно были решены также проблемы качки чеки и беспрепятственного движения затвора в ствольной коробке.