Текст книги "Россия – мой тёплый дом"

2. Рекомендация в аспирантуру

По окончании института, меня рекомендовали в аспирантуру по кафедре политической экономии, а Изю не рекомендовали, хотя его оценки на экзаменах были ничуть не хуже моих. У нас обоих были красные дипломы. В знак протеста я решил отказаться от поступления в аспирантуру. Однако это мое намерение решительно осудила Изина мама.

– Ни в коем случае этого не делай! – говорила мне Слава Абрамовна – Никто и не заметит твоего жеста и даже не узнает о нем, будь он хоть трижды благороден. В этих условиях такой жест не имеет никакого смысла: и Изе ты не поможешь, и себе жизнь испортишь. Ты же, к сожалению, не Лев Толстой, не Антоша Чехов и не Максим Горький. Они могли позволить себе общественный протест, отказ от различных почетных званий, поскольку были известны всей стране, и эти их шаги имели огромный положительный общественный резонанс. А в твоем случае это будет всего лишь холостой выстрел с очень неприятными последствиями для тебя».

Изя, тем не менее, закончил аспирантуру. Но не по политической экономии, а по экономике строительства. И со временем защитил кандидатскую диссертацию. Правда, не с первого, а со второго захода. На первой защите его явно несправедливо «прокатили». Проблему он знал великолепно. У него было семнадцать публикаций по теме исследования, что было близко к требованиям, предъявляемым при защите докторской, хотя формально для защиты кандидатской диссертации в те годы требовалась всего одна публикация. Однако Ученый Совет по его диссертации проголосовал «против».

Думаю, что и погиб Изя из-за преследовавшей его всю жизнь дискриминации. Именно из-за нее ему пришлось при первой же возможности эмигрировать из СССР в Голландию.

В тот роковой для него день лета 2006 года он прилетел вместе с женой Зоей, большой любительницей морских купаний, из Амстердама на Сардинию отдыхать. Нужно было расположиться в заказанном заранее отеле. Но там в грубой форме Изе заявили, вопреки ранее достигнутой договоренности, что ему будут предоставлены места в отеле с утра – со времени его прилета, что они будут только с середины дня. Усмотрев в этом нарушении договоренности явно направленную против него дискриминацию, Изя пришел в ярость. У него резко поднялось кровяное давление, да к тому же в этот момент ему пришлось подниматься по крутой лестнице. В результате – инсульт и смерть. Изя, потеряв сознание, упал навзничь и разбился об острые каменные ступеньки старинного средневекового здания.

Так погиб мой дорогой Изенька, дружба с которым продолжалась более 60 лет.

3. Теория занятости Кейнса

Когда возник вопрос о выборе темы моей диссертации, то больших трудностей не предвиделось. Это должна быть теория занятости выдающегося британского экономиста Джона Кейнса, которая тогда рассматривалась как главное звено всей кейнсианской теоретической системы, и которой я занимался еще в студенческие годы. Моя научная руководительница – Александра Борисовна Эйдельнант, крупный специалист в теории денег и критики буржуазных концепций, одобряла мой выбор. Однако проректор по научной работе Соловьев, из-за длинных белых усов прозванный Моржом, был решительно против моей формулировки темы диссертации:

– Что значит «Теория занятости Кейнса»? – спрашивал он. – Данная формулировка выглядит так, словно теория Кейнса способна обеспечить народ занятостью. В этой формулировке нет критического подхода.

Предложенная ему новая формулировка моей темы – «Критика теории занятости Кейнса» – также не устроила проректора.

Он заявил: – Критика критикой. А в каком направлении ведется критика, из данной формулировки темы совершенно не ясно. Критика бывает разной, в том числе и примиренческой.

Не изменилось его отношение к теме и после того, как позиция автора была обозначена еще более четко: «Критика антинаучной теории занятости Кейнса».

Александра Борисовна стала терять терпение.

– Вы же умный человек, – с упреком произнесла она, – придумайте такую формулировку, чтобы он от нас отвязался. В теме должен быть ясный политический аспект. Иначе он от нас не отстанет.

Так появилась окончательная формулировка темы диссертации:

«Лженаучная теория занятости Кейнса как орудие поджигателей новой войны».

Против нее у моржа не было никаких возражений.

Конечно, я видел, что эта формулировка слишком политизирована. Однако ее достоинство в 1950-е годы, в условиях ожесточенных поисков отступников от марксизма, заключалось в том, что при всем желании исказить, извратить и демагогически направить эту формулировку против диссертанта было проблематично. Тем более, что теория Кейнса действительно служила оправданием роста военных расходов, как важного стимулятора экономической активности, и использовалась пропагандистами гонки вооружений.

4. Лисьи проделки Лисютина

Кандидат экономических наук, доцент Аисютин, к которому руководство кафедры имело немало претензий по поводу качества читаемого им курса лекций по истории экономических учений, конечно, понимал, что аспиранты, специализирующиеся на этом курсе, со временем могут быть использованы для его замены. Чтобы исключить такую возможность, он придумывал самые различные каверзы. Парадокс заключался в том, что именно ему было поручено осуществлять подготовку этих аспирантов – его прямых «конкурентов» – по данному курсу, в том числе и принимать у них экзамены.

С его точки зрения, грех было бы упустить столь важную для него возможность испортить конкурентам карьеру. В открытую по дискуссионным теоретическим проблемам в драку с аспирантами вступить он не решался. Практический опыт ему подсказывал, что здесь его шансы весьма невелики. Поэтому он стремился использовать, так сказать, формально-административный ресурс. Но и даже на это у него не хватило ума: из выдуманной им интриги явственно торчали ослиные уши, с головой выдававшие ее инициатора. Он предоставил нам для подготовки к кандидатскому экзамену студенческие списки литературы (в сороковые годы они были достаточно внушительными), а спрашивать на экзамене стал, как и полагается, по аспирантскому списку. В большинстве своем мы знали произведения и из аспирантского списка, но не по оригинальным источникам, а по учебной литературе.

Экзамен шел в таком ключе:

– Ты читал такое-то произведение экономиста N? – спрашивал Лисютин очередного аспиранта, называя произведение из аспирантского списка. Как человек честный, аспирант отвечал:

– Нет, не читал, но содержание этого произведения знаю.

И тут же получал двойку по кандидатскому экзамену. В итоге из пяти сдававших экзамен четверо получили двойки и только один – тройку. Двойку он поставил и мне по дисциплине, которая стала моей жизненной специализацией.

Это был настоящий скандал: так плохо аспиранты никогда еще не сдавали кандидатский экзамен. Руководству кафедры не стоило большого труда установить действительную причину такого печального итога. Результаты экзамена были отменены. На подготовку к переэкзаменовке был дан месяц. Повторный экзамен принимала комиссия, в том числе и прежний экзаменатор. Все двоечники получили пятерки, что свидетельствовало о явной недобросовестности прежнего экзаменатора.

Студенческий поэт писал о Лисютине:

 
Полуразрушенные башни
И потолков овальный свод
Нам говорят, что здесь когда-то
Молился богу наш народ.
 
 
А нынче с башни полудикой
На звёзд глядя нестройный ход,
Василь Иваныч «знаменитый»
Свою нам чушь преподает.
 

5. Парадоксы цензуры

В работе над диссертацией я использовал в основном первый русский перевод главного труда Кейнса «Общая теория занятости, процента и денег» издания 1948 года. Чтобы исключить возможные ошибки перевода, необходимо было проверить ключевые пункты, на которых строилась диссертация, по английскому оригиналу работы Кейнса. Оказалось, что его можно было получить только в спецхране Аенинки, в котором условия работы были весьма жесткими. Посетитель спецхрана получал для своих записей специально заведенную для него пронумерованную общую тетрадь, которую он не имел права выносить за пределы помещения спецхрана, как, впрочем, и любые другие выписки. Эту тетрадь следовало сдавать охраннику всякий раз, как только посетитель заканчивал работу и покидал спецхран. Между тем, такого рода записи для аспиранта представляют собой важнейший рабочий материал, а подчас и фрагменты текста диссертации, без которых он не может обойтись. Система спецхрана могла бы быть действительно непроницаемой только при отсутствии у соискателя памяти. Но поскольку таковое для аспиранта скорее исключение, чем правило, противоречие разрешалось достаточно просто: приходилось заучивать обширные переведенные тексты работы Кейнса, переносить их за пределы спецхрана в невидимой для блюстителей порядка форме электронных сигналов головного мозга и записывать их на бумагу сразу же по выходе из спецхрана. В итоге не только терялось много времени впустую, но наизусть заучивались тексты, от которых система спецхрана стремилась оградить невинные души советских читателей.

На лицах студентов появлялось неподдельное изумление, когда при чтении лекций я на память дословно цитировал главную работу Кейнса большими кусками.

6. Тяжкий труд аспиранта

Чтобы иметь возможность защитить диссертацию, ее, как минимум, нужно было написать. Дело облегчалось тем, что в то время аспирант не только не платил за свое обучение, но даже получал стипендию. Правда, довольно небольшую. Но если он не только учился в аспирантуре, но и подрабатывал, то вполне мог нормально жить, даже иметь семью и оплачивать съемное жилье. Все годы обучения в аспирантуре я работал в различных учебных заведениях преподавателем политической экономии. Трудился, например, в Институте повышения квалификации работников легкой промышленности. Плата преподавателю была довольно высокая – 10 рублей за час аудиторной работы. Если хорошо постараться, то можно в день отработать десять часов и заработать 100 рублей. Правда, это очень тяжелая нагрузка, да и голос можно было сорвать. Для меня дело усугублялось тем обстоятельством, что в то время мы снимали жилье (в дачном поселке Строителе), и путь до моей работы занимал полтора-два часа. Между тем, начало работы в ИНК было на удивление ранним – 7. 30. Это означало, что уже часов в 6 утра я должен был быть на электричке. Но этим трудностям противостояли совсем немалые деньги. Если учесть, что килограмм хлеба в годы моей аспирантуры стоил 20 копеек, на такой дневной заработок его можно было купить целые полтонны.

В те годы в вузах всячески поощрялась инициатива аспирантов, желающих расширить объем получаемых ими знаний. У каждого аспиранта был свой индивидуальный план подготовки. В том числе и по иностранным языкам. Только учись! Платить за получение дополнительных знаний было не нужно. Такие расходы брало на себя государство, которое ставило задачу обеспечить всестороннее развитие личности советского человека.

Составляя свою программу изучения иностранных языков, я явно переусердствовал. Переоценил свои возможности в сложных бытовых и политических условиях. Мною предполагалось изучить три самых распространенных европейских языка – английский, немецкий и французский. Английский – самостоятельно. Тем более, что его первоначальные основы были заложены еще в авиационном техникуме, а также на занятиях с Надеждой Геннадиевной Артоболевской. Немецкий и французский языки предполагалось освоить по программе изучения иностранных языков в аспирантуре МГЭИ.

Этот план удалось осуществить лишь частично. Английский язык смог осилить лишь в тех пределах, которые диктовались потребностями научной работы (написания диссертации, статей и книг, в которых видное место занимала история британской экономической мысли). Он стал, так сказать, книжным рабочим языком. Возможностей для освоения разговорного иностранного языка, предполагающих активное общение с его носителями в условиях международной изоляции СССР, фактически не существовало.

Тем не менее, языковых навыков оказалось вполне достаточно, чтобы в 1975 г. я смог совершенно неожиданно сделать научный доклад на международной конференции в Будапеште, рабочим языком которой был английский. По окончании первого дня работы конференции вдруг выяснилось, что ее следующий день планируется начать с доклада представителя советской делегации. А таковых было всего двое. Глава делегации Куликов В.В. и я. Куликов по неотложным личным делам не мог присутствовать на конференции во второй день. И доклад выпал на мою долю. Заранее заготовленного текста у меня не было. Его нужно было написать за ночь на любую тему истории и критики экономических теорий. Я выбрал свою любимую проблему о методологической роли концепции двойственного характера труда. Мысль о том, что судить об экономических явлениях и, соответственно, экономических теориях без понимания их двойственной структуры так же невозможно, как рассуждать о людях без учета их деления на мужчин и женщин, вызвала веселое оживление в зале.

Немецкий и французский, к сожалению, не стали рабочими языками, хотя и тот, и другой язык я изучал, будучи единственным учеником в языковой группе. Преподаватели иностранных языков за пару часов занятий буквально выворачивали все мои мозги наизнанку. От милых дам, стремящихся передать мне свои огромные языковые знания, я уходил, шатаясь от усталости. В ушах гудело, в глазах что-то мерцало. Французский язык я сдал в качестве кандидатского на «хорошо». Поэтому сдавать экзамен по немецкому языку не потребовалось. Но и занятия немецким не пропали даром. Во время моих многочисленных командировок в ГДР выяснилось, что в ряде случаев, когда не успеваю переводить дословно, я неплохо понимаю быструю немецкую речь, что подчас приводило к курьезным ситуациям.

Моя программа изучения иностранных языков не была выполнена. Одна из важных причин состояла в том, что не было сколько-нибудь регулярных контактов с носителями этих языков, но главное заключалось в том, что аспирантская жизнь была столь напряженной, что в ней впору можно было забыть и свой собственный, родной русский язык.

7. «Кто вы, доктор Зорге»?

Упорное изучение английского языка с Надеждой Геннадиевной приносило свои плоды. Я уже мог более или менее бегло читать по-английски и понимать экономический текст. Сложнее было работать с художественной литературой. Самым слабым звеном у меня была устная речь. Тем не менее, английский все в большей мере превращался в рабочий язык. Поэтому-то мной в аспирантуре был сделан акцент на изучении других языков – немецкого и французского. Об этом мною было заявлено в часто заполняемых анкетах по учету кадров.

И тут произошло нечто, что серьезно подорвало мою тягу к изучению иностранных языков. Вдруг, ни с того, ни с сего, в самой середине первого курса аспирантуры от меня потребовали сдать кандидатский экзамен по английскому языку. То, что в аспирантуре я изучаю другие иностранные языки и буду по ним со временем сдавать кандидатские экзамены, не было принято во внимание.

С самого начала этот внеочередной экзамен мне показался очень странным. Необычным было прежде всего то, что он был назначен в самый разгар учебного процесса, а не в экзаменационную сессию. Желающих сдавать экзамен набралась целая аудитория. Однако ни одного знакомого лица среди них я почему-то не обнаружил. Странным было и то, что экзамен сразу же был прекращен по завершении моей экзаменационной процедуры, так что фактически я оказался единственным экзаменуемым, а незнакомые мне молодые люди, заполнившие целую аудиторию, экзамена не сдавали и, следовательно, оказались просто статистами. Необычным представлялось и то, что сразу же после первого экзамена был объявлен перерыв и экзаменационная комиссия удалилась на совещание.

Примерно через полчаса члены комиссии вернулись, продолжая громко спорить о результатах экзамена, совершенно не стесняясь моего присутствия.

– Не валяйте дурака! – говорил, входя в аудиторию, председатель комиссии одному из ее членов. – Не нужно ему приписывать того, чего у него нет. Тоже мне нового Рихарда Зорге нашли! Экзамен с несомненностью показал, что его родной язык – это русский язык, а не английский. Ведь это мы прежде всего и хотели выяснить? Не так ли? Впрочем, по-английски он шпрехает совсем неплохо, но до родного английского ему, еще, ой, как далеко. Этот вывод подтверждается всей совокупностью материалов экзамена – здесь и произношение, и словарный запас, и степень умения пользоваться идиоматическими выражениями и многое другое.

И не фантазируйте, пожалуйста. Никакого йорк-ширского-моркширского диалекта у него нет. Просто он еще недостаточно владеет устной английской речью.

Это был единственный в моей жизни экзамен, в результате которого не возникал вопрос о выставлении какой-либо оценки за мои знания. Его задача, как оказалось, заключалась совсем в другом – выяснить, какой же язык для меня является родным, – русский или английский.

Видно неплохо поработала со мной моя первая учительница английского языка Надежда Геннадиевна Артоболевская. Она была бы очень довольна.

Вместе с тем, этот экзамен со всей очевидностью показал мне, что изучение иностранных языков, да и вообще познание, не такое уж безопасное занятие.

Глава 15
Мурашки

1. Знакомство

Что Бог ни делает, все к лучшему! Правильность этой народной мудрости мне нередко приходилось испытывать на собственном жизненном опыте.

Так было и в случае с Мурашками. Направлялся туда как бы на «субботник», а встретил свою судьбу.

Поселок с таким странным названием располагается между станциями Тарасовская и Клязьма Ярославской железной дороги. До 1970-х годов он представлял собой райское местечко Подмосковья. Рядом с поселком – несущая сквозь заросли кустарников прохладные и чистые воды река Клязьма. Кругом полное безлюдье и тишина. Купаться можно нагишом. Недалеко грибные леса, простирающиеся на многие километры, вплоть до Пироговского водохранилища.

Впервые я попал в этот земной рай в конце зимы 1948 года. У меня только что отгремела зимняя экзаменационная сессия на четвертом курсе. Устал, изнервничался вдоволь. А тут сестра отца Надежда Павловна попросила молодую родню и их друзей помочь разгрузить машину с лесоматериалами, которая прибудет к ней на дачу в Мурашки.

Слишком аполитичное название поселка долгое время было бельмом на глазу у местных властей. Однако переименовывать поселок оснований вроде бы не было. Ничего антисоветского в слове «Мурашки», очевидно, не содержится, хотя и советского явно не так уж и много. Как же придать этому названию должный советский политический облик?

Вариантов вроде бы было множество:

Советские Мурашки,

Пролетарские Мурашки,

Красные Мурашки,

Колхозные Мурашки.

Революционные Мурашки,

Мурашки имени 25-летия Октября и т. п.

Одно хуже другого! Звучит смешно и политически двусмысленно. И название поселка оставили в покое. Маленькие никому не ведомые мурашки оказались сильнее политических пристрастий.

Талантливый педагог Надежда Белова, сестра Юли.

Дочка Аня – великий труженик.

Юра (слева) и Владилен строят катер на дачной веранде.

У Юры перекур.

Аня осваивает катер.

Владилен, Аня, Юра и В. Лебедев в одном из походов.

Доктор экономических наук, профессор АОН.

Юлия Дмитриевна Воейкова – жена и друг.

Аня и Слава – разработчики противораковой вакцины.

Машина пришла поздно, когда февральские сумерки плотно накрыли Мурашки. Лес быстро разгрузили, и большая часть молодежи уехала. А я, мой двоюродный брат Юра и моя давняя знакомая, милая девушка Юля Воейкова решили остаться ночевать на промерзшей даче, чтобы не разворовали только что сгруженные доски. Затопили печь, и Юля бутылками с кипятком пыталась нагреть холодные постели себе в маленькой комнате, а мне с Юрой – в большой.

Я же не мог оторвать глаз от Юлии. За годы, пока мы не виделись, она превратилась из угловатого подростка в очаровательную девушку. Более того, в ней чувствовалась так покоряющие мужчин женская уютность и заботливость.

В доме не сиделось. Вышли на крыльцо и сразу же окунулись в непривычную звенящую тишину. Над землей нависло сияющее бездонное звездное небо, какого никогда не увидишь в городе. Звезды были удивительно близкими и такими яркими, что казалось, их можно легко и быстро пересчитать. Взошла луна, голубоватые тени медленно поползли по земле, и луна снова зашла за горизонт. Темень стала еще более плотной.

А с темнотой появились и воры. Судя по голосам их было трое или четверо. Один из них забрался на ворота и собирался вот-вот спрыгнуть вниз. Но тут Юля громко крикнула:

– Джульбарс, на место! На место, тебе говорят! Тихо! Тихо!

Парень мигом слетел с ворот.

– У них там большущая собака! – во весь голос пояснил он свое отступление соратникам. Воры посовещались и решили не испытывать судьбу.

Значит, не зря мы остались в ту ночь на даче.

Заснули не скоро. Долго болтали через тонкую деревянную стенку о своих житейских делах.

– Юля, в этой суматохе я так и не узнал, учишься ты или работаешь? – поинтересовался я.

– Да и мне не удалось спросить тебя, закончил ли ты институт. Мне после девяти классов школу пришлось бросить. Теперь работаю на заводе копировщицей.

– Ну, это, наверное, не очень интересное занятие – копировать чужую работу? Тебе обязательно нужно закончить школу и пойти учиться в институт. И тогда работу выберешь себе по душе. Как ты считаешь? – на правах бывалого студента, я начал давать советы Юле.

Вместо ответа послышалось сладкое сонное сопение Юры. Мы перешли на шепот.

– А вообще, что тебе интересно? Что бы ты хотела сделать в своей жизни?

– Я бы хотела разводить цветы. Мне это очень интересно. А еще я хотела бы нарожать много детей, человек десять, воспитать из них настоящих людей и показать им, как прекрасна наша земля, как прекрасно вот такое сияющее звездное небо.

А в мае, когда мы высаживали огурцы в грунт на той же даче в Мурашках, я вдруг услышал, что Юлю отправляют от ее предприятия на сельскохозяйственные работы. В душу залезла щемящая тоска. Все лето пробыть без нее?! Смогу ли?

– А если я тебя попрошу не ехать, сможешь отбиться от этого поручения? – обратился я к Юле.

– Не знаю, попробую, – задумчиво ответила она. И этот ответ обрадовал меня до глубины души. В нем мне послышался намек на ответное чувство.

Влюбленный, я не находил себе места от счастья. Меня все больше влекла к себе эта милая очаровательная девушка. А ее серьезность и надежность вызывали глубокое уважение.

Наше объяснение произошло несколько дней спустя. Оно было тихим и спокойным. Без криков, без слез радости и выстрелов. На трамвайной остановке на Таганке, в начале Воронцовской улицы никто и не догадывался, о чем мы с Юлей тогда так тихо разговаривали.

– Юлечка! Ты мне очень нравишься, и мне кажется, что мы оба неравнодушны друг другу, – набрался я смелости на признание в любви.

– А ты знаешь? И мне так кажется! – засмеялась она в ответ.