Текст книги "Се ля ви… Такова жизнь (сборник)"

Войной опаленные

И вот через двадцать лет молоденький лейтенант Колосков, такой же юный, свежий и стройный, каким был когда-то Александр Теремов, рассказал полковнику о последнем бое и гибели его сына.

Они сидели в домашнем кабинете командира. В комнате было много книг. Стопки газет и журналов лежали на столе. Полковник и дома оставался верным себе, поддерживал строгий порядок. Не только в кабинете, но и во всех комнатах, через которые прошел Колосков, было очень чисто. И все же, несмотря на эту прибранность, в квартире чего-то не хватало, семейного уюта, что ли.

Так они и сидели некоторое время молча – полковник Теремов, весь ушедший в свое прошлое, и лейтенант Колосков, смущенный, что мало знал.

Теремов стал задавать вопросы, просил уточнить детали событий. Колосков охотно пересказывал, добавлял подробности, которые были ему известны.

– Повторите, пожалуйста, что он говорил вашему отцу, отдавая портрет? – возвращался полковник к главному.

– Он сказал: передай майору Теремову эту фотографию и скажи, что я погиб честно, за Родину.

Полковник думал. Хмурил брови. Лейтенанту казалось, что он недоволен. Конечно, Теремову хотелось знать все до мелочей, касающихся жизни и гибели сына, однако Колосков располагал только тем, что сам когда-то слышал от отца.

После разговора с Колосковым полковник несколько дней не мог работать. Все валилось из рук. Он был рассеян, чувствовал себя больным. Зная, что будет мучиться до тех пор, пока не выяснит все досконально. Теремов взял полагающийся ему за этот год отпуск и попросил лейтенанта Колоскова поехать с ним в Орел к его отцу.

В поезде полковник почти не разговаривал. В Орел приехали днем. У вокзала взяли такси. Гриша озабоченно думал: «Как бы отец не оказался в дальнем рейсе». Лейтенанту не хотелось проводить еще несколько дней в обществе мрачного, необщительного командира.

Встретила офицеров мать Гриши, полная пожилая женщина. На ее круглом лице так и засияла радость. Голубые глаза наполнились влагой. Быстро вытерев руки о фартук, мать обняла сына и прижала его к груди. Полковник стоял в сторонке, стараясь не мешать встрече.

Потом Гриша представил:

– Познакомься, мама, это мой командир, полковник Теремов Николай Петрович.

Мать неумело подала руку, не привыкла она к официальным знакомствам. Слегка и тоже не очень свободно поклонилась:

– Колоскова Катерина Сергеевна.

Полковник подержал ее пухлую шершавую руку, улыбнулся:

– Очень приятно.

– Папа в отъезде? – спросил Гриша.

– Нет, только вчера вернулся. Дня три отдыхать будет. Да вы заходите, пожалуйста, в дом, чего мы на крыльце стоим. В ногах правды нет.

В комнате было прохладно, пахло недавно вымытыми полами. Несколько старомодная мебель свидетельствовала о том, что родители Гриши люди простые, не располагающие большим достатком, но в то же время весьма аккуратные, любящие порядок. В доме не было ничего лишнего, светло, просторно, все пустые углы сияли желтой половой краской. В первой комнате стоял посередине стол, накрытый полотняной скатертью с бледно-синими цветами, у стены – диван с двумя валиками, у другой стены – комод, на нем телевизор «Рекорд». Над комодом висели многочисленные фотографии родственников… «Вот здесь был и Сашин портрет до ухода Гриши Колоскова в армию», – подумал Теремов, вспоминая рассказ лейтенанта.

Через открытую дверь в следующей комнате виднелись две никелированные кровати и зеркальный шкаф для одежды. По многим мелочам было видно, что живет в доме мастеровой человек, умелец. Пол, несомненно, покрывал сам хозяин: хорошо растер краску, тщательно прошпаклевал щели, поэтому и сияет он, и цвет у него свежего яичного желтка. И столик на кухне, и табуретки, и сундучок – все было свежевыкрашено. Вешалка для одежды в прихожей, новые пороги, хорошо обитые для утепления на зиму двери – все это, видно, сработано своими руками, добротно, как не делают наемные мастера. И с металлом хозяин тоже, наверное, дружен. Проходя двором, полковник приметил верстак с тисками, множество каких-то железных мелочей, аккуратно разложенных на самодельных полках над верстаком.

Узнав, что отец не в поездке, а просто вышел прогуляться, Гриша забеспокоился: как бы он не выпил с дружками. Говорить о столь серьезном и печальном деле с нетрезвым человеком просто оскорбительно.

Мать Гриши уловила беспокойство сына и тоже разволновалась, только ее переживания были совсем по другому поводу. Она думала: «Произошло что-то нехорошее, неспроста к нам пожаловал сам командир». Седой неразговорчивый полковник показался Екатерине Сергеевне сердитым.

Заметив настороженность матери, Гриша достал из бокового кармана знакомую ей фотографию и объяснил:

– Мама, Николай Петрович – отец этого лейтенанта. Он тот самый майор, которого не мог найти папа.

Екатерина Сергеевна всплеснула руками, жалостливо воскликнула:

– Ой!

Ей мгновенно стали понятны и строгость, и седина, и неразговорчивость полковника. Доброе сердце женщины переполнилось состраданием и жалостью.

Как и опасался Гриша, отец пришел навеселе. Увидев в доме сына и гостя, он без долгих церемоний принялся их обнимать. Старый танкист вообще был неравнодушен к военным, не без его внушений и влияния Гриша выбрал профессию офицера.

Щадя сдержанность своего командира, не привыкшего к такому вольному обращению, Гриша поспешил полковнику на выручку:

– Папа, мы приехали по делу.

Отец стал серьезным.

– По делу так по делу. Садитесь. Будем говорить, – сказал он, приглашая к столу, а жене на кухню крикнул: – Катя, давай-ка собери нам закусить!

Полковник с любопытством разглядывал человека, который последним видел его сына. Был Колосков коренастый и уже несколько оплывший. Щеки, подбородок, нос, загорелый и немного облупившийся, полукруги бровей, выгоревших и густо разросшихся, – все было в каких-то круглых очертаниях.

Немолодой уже, видно, наживший немало болезней человек. От такого ждешь степенности, неторопливых движений, немногословного веского разговора. Но Колосков, несколько притихший после делового предупреждения сына, скоро опять стал говорливым и веселым. И не потому, что выпил, – он всегда был таким.

Познакомившись с ним поближе, Теремов понял: старший Колосков на всю жизнь остался отчаянным танкистом, каким был четыре года на войне. Он и сейчас, несмотря на годы и тучность, дай ему танк, перемахнет вброд речку, врежется в колонну противника и разнесет ее в пух и прах, промчится по горящему мосту, а надо – и на таран пойдет, не дрогнув. Оттого, что этот располневший человек был в душе по-прежнему сержантом, полковник проникся к нему уважением и почувствовал себя в родной и близкой военной среде.

– Мне бы хотелось поговорить с вами, товарищ Колосков, на трезвую голову, – сказал спокойно полковник. – Дело такое, что требует светлой памяти, так что не беспокойте Екатерину Сергеевну. Вот если у вас крепкий чай найдется…

Полковник не успел договорить. Екатерина Сергеевна поспешила на кухню, воскликнув на ходу:

– Найдется, конечно, найдется.

Колосков нахмурился из-за того, что военные не хотят с ним выпить и что в его гостеприимной семье все происходит не так, как бы ему хотелось: с ним вроде бы даже не считаются! Сержант уже намеревался было грохнуть ладонью по столу и настоять на своем, как вдруг сын сказал ему такое, что хмель разом вылетел из головы:

– Отец, полковник Теремов – тот самый майор, фамилию которого ты не мог вспомнить…

Колосков от неожиданности даже рот приоткрыл. Он секунду сидел ошеломленный, потом закрыл глаза и, крепко постучав большим коричневым кулаком себе в лоб, несколько раз произнес:

– Теремов! Теремов! Вот она простая русская и такая заковыристая фамилия…

Открыв глаза, Дмитрий Васильевич абсолютно трезво посмотрел на полковника, подтянулся, даже складки на клетчатой ковбойке расправил привычным движением, как это делают все военные.

– Извините меня, товарищ полковник, после рейса, сами понимаете, бывает… Но теперь я в полном порядке. Сейчас еще умоюсь и все вам обскажу и про бой, и про слова, которые меня просил передать вам товарищ лейтенант.

До позднего вечера рассказывал Дмитрий Васильевич. В заключение снова вернулся к непонятной просьбе лейтенанта искать Теремова в городе среднерусской полосы:

– Назвал он мне этот город, а он такой простой, что спутался в голове с другими простыми названиями – Рязань, Воронеж, Брянск или вот наш Орел, – убейте не помню. Да и как искать, если фамилия начисто вылетела из головы.

– Он говорил, наверное, о Вязьме, – подсказал Теремов. – Там брат мой живет. Работает на железной дороге. Я хоть и редко, но все же с ним переписываюсь. Он знает обо всех моих переездах, связанных со службой. Наверное, Саша хотел, чтобы вы нашли меня через него.

– Точно! Теперь припоминаю, он действительно говорил что-то о железной дороге. Ах, да! Адрес, говорит, не запомнишь, да и сам я его не помню, ищи, говорит, по этой же фамилии на железной дороге. А я, сундук, фамилию забыл! Кого искать? Да и в каком городе, тоже точно не знаю.

– Ну, ничего, – успокоил полковник, – теперь я сам нашелся. Может быть, вы вспомните поточнее, какие слова он просил мне передать? Вот еще одна деталь сейчас выяснилась, я имею в виду железную дорогу. Может быть, он как-то иначе сказал или вы что-то забыли?

– Уж тут полный порядок, товарищ полковник, – уверял Колосков, – как сейчас его голос слышу. Передай, говорит, майору Теремову, что я погиб честно, сражаясь за Родину.

– А он не сказал, кто я ему?

– Не сказал. Я только теперь узнал, что вы отец.

Колосков видел, полковнику неприятно, что сын не назвал его отцом, однако кривить душой Дмитрий Васильевич не хотел, говорил так, как было. Да и лейтенант, видно, в свои слова какой-то смысл вкладывал.

Спать легли рано. После того как Гришин отец все рассказал и вопросы у Теремова иссякли, полковник опять стал неразговорчив. Поэтому и легли пораньше, чтобы дать человеку возможность все обдумать как следует наедине.

Теремову постелили в столовой, на диване. Гриша лег на свою кровать. Хоть и далеко теперь он служил и едва ли вернется домой, кровать его не выносили, она стояла на прежнем месте, всегда прибранная. Екатерина Сергеевна, оставаясь дома одна, часто подходила к этой постели, поправляла подушки, вздыхала: когда-то по утрам, убирая ее, она чувствовала в одеялах и подушках сохранившееся после ночи тепло сына. Бранила ласково Гришу:

– Как ты спишь? Кувыркаешься, что ли, ночью? Гляди-ка, все перемесил.

Теперь кровать всегда была чистая, нетронутая и холодная. Утром за завтраком полковник попросил Дмитрия Васильевича:

– Не смогли бы вы уделить мне два дня и съездить к месту боя. До Смоленска недалеко. Мне бы очень хотелось побывать там. Может быть, могилу найдем.

Колосков оживился:

– Как же это я раньше не дотумкал! Давно надо было там побывать. Обязательно поедем, товарищ полковник.

– Вот и отлично. Я готов ехать хоть сейчас. Найдем такси…

– Зачем такси? – перебил Колосков. – Я мигом на автобазу смотаюсь и достану машину. У нас на базе фронтовиков много. Сам директор – бывший подполковник.

Дмитрий Васильевич надел на голову кепку и поспешил к двери:

– Вы ждите, я сейчас.

Вскоре он подъехал на небольшом автобусе, голубой корпус которого был смонтирован на раме полуторки, на боку и над передним стеклом автобуса написано: «Техпомощь».

– Вот «кабриолет», товарищ полковник, – весело сказал Колосков. – Вы, наверное, не привыкли на таких ездить, но ничего, машина надежная. Я как сказал завгару, по какой надобности, так он без звука выделил машину. Он тоже из наших – танкист, у маршала Рыбалко воевал.

Колосков выглядел помолодевшим, видно, чувствовал себя в эти минуты прежним лихим механиком-водителем, которому все под силу и все нипочем.

Доехали до Смоленска. От города двинулись по большаку Смоленск – Духовщина.

Места со времени войны очень изменились. Дмитрий Васильевич едва узнавал их. В те годы рощи стояли иссеченные осколками, стволы многих деревьев были обломлены. Теперь все весело шелестело зеленой листвой, будто никогда и не проносилась здесь война. Земля, изрытая траншеями и воронками, обновилась, поля были покрыты огромными квадратами посевов пшеницы, ржи, картофеля. Траншеи исчезли, только у самой дороги местами оставались их края, да и те обвалились, их затянуло землей почти до верха. Лишь одинокие братские могилы на холмах да на опушках леса свидетельствовали о том, что здесь шли тяжелые бои.

– Надо было нам по маршруту нашего полка ехать, – сказал озабоченно Колосков-старший, – с большака я могу и не узнать то место. Мы тогда ведь не по дороге наступали, а сбоку на нее выскочили и перерезали. С северо-востока двигались. На той стороне насыпи должно быть болото, в которое мы потом отошли.

Они несколько раз останавливались. Колосков спрашивал местных жителей:

– Где тут болото к самому большаку подходит?

– У нас болот много, которое вам надобно? – односложно отвечали жители.

Наконец один старичок понял, что ищут приезжие, сам обрадовался не меньше их, стал торопливо пояснять:

– Точно, есть такое болото! И танки побитые есть. Только это не туточки. Вы по новому большаку едете. А то болото возле старого большака. Дуга была прежде. Верст на десять. А теперича ее распрямили. Так вот, вам по старой дуге надобно ехать. Там и встретите и болото, и танки.

– Неужели и танки еще стоят? – поразился Колосков.

– Не все стоят, – пояснил дед, – утиль их забирал. Огнем резали. Как полоснет струей, будто масло, железо поддавалось.

– Так, значит, нет теперь танков? – допытывался сержант.

– Два или три есть ишо. Дюже глубоко загрязли. Не могли их вытянуть. Так, поди, и стоят. Я уж года два в тех краях не был. Кум прежде там жил недалеко. Ну, а как кум-то помер, стало быть, я туда и не хожу.

Двинулись дальше. Не очень-то поверили старому деду. Мало ли тут танков было подбито. Лет десять их после войны собирали.

Однако опасения Дмитрия Васильевича оказались напрасными. За одним из поворотов, как только машина выскочила на пригорок, не только сержант, а все трое сразу увидели то самое место, которое они ищут. Слева от большака раскинулось болото, и два танка Т-34 стояли в нем недалеко от кромки.

– Танки… наши танки… – изумленно воскликнул Колосков. – Вон тот мой. Правый. Даже цифру одну видно. Семерка, различаете? Наш триста седьмой был. Я эти цифры сам наносил.

Около края болота ходили люди. Колосков направил автобус к ним. Машина запрыгала по кочкам. Затормозив около двух парней, одежда и волосы которых выгорели на солнце, Дмитрий Васильевич выпрыгнул из машины. Поздоровался и спросил:

– Чего вы здесь робите, хлопцы?

– Да вот, болото осушаем. Второй год чикаемся, – неторопливо ответил один из парней.

– А я здесь воевал, – сказал задумчиво Колосков. – Вот мой танк – триста седьмой, видите?

Парни оживились.

– Неужто в нем сидели? – спросил один.

– В этом самом? – подхватил другой.

– Да, я водил эту боевую машину, – подтвердил сержант и спросил: – А почему вы их не вытащите? На металлолом или для памятника. Слыхали, в Праге памятник из нашей тридцатьчетверки сделали.

– Читали.

– Так почему пример не берете?

– В прошлом году только показались, а то целиком в трясине были. Мы и не знали, что в этом болоте танки есть. А как дренажи проложили, вода убывать стала, вот эти и обозначились. Сперва башни высунулись, а потом все целиком вылезли.

Танки стояли затянутые высохшей тиной и водорослями, машины превратились в огромные земляные кочки, только по башням и орудиям можно было узнать, что это танки.

– А вы не проверяли, людей в них нет? Может быть, похоронить надо? – спросил Гриша.

– Проверяли. Те, которые увезли, пустые были. Внутри вода и тина. Один из этих тоже смотрели. А в тот, про который вы говорите, с цифрой семь, забраться не могли – люки изнутри заперты.

Полковник Теремов, молчавший до этого, не сказав ни слова, пошел к танку.

– Не ходите, товарищ, – крикнул ему вслед один парень, – там еще топко.

Однако полковник шагал не останавливаясь. Он вошел в зеленовато-черную жижу почти по колено и, чавкая сапогами, стал пробираться к танку. Дмитрий Васильевич и Гриша разулись, сняли брюки и последовали за ним.

Когда они добрались до танка, Теремов, не обращая внимания на грязь, в которой он был выпачкан, бережно стирал с башни насохший ил и мох.

Втроем они попробовали поднять люк. Не удалось. Дмитрий Васильевич вернулся к автобусу за инструментом. Они долго стучали зубилом и монтировкой, стараясь подцепить и открыть люк башни, надеясь, что задвижки проржавели и сломаются, но ничего не добились.

Вместе с парнями поехали в деревню, разыскали кузницу. Уговорили кузнецов помочь вскрыть машину.

– Мы вам заплатим, – сказал Гриша Колосков, видя, что кузнецы не очень охотно откликаются на просьбу.

Седой здоровяк, похожий на цыгана, поднял одну густую бровь, сердито глянул из-под нее на молодого офицера черным глазом.

– Денег нам не надо, – сказал он сиплым басом, – за такую работу грех деньги брать… Ну, пошли, что ли, – позвал он своих помощников.

Полдня сбивали кузнецы крышку с башни танка, громыхая на всю округу тяжелыми кувалдами. На дороге останавливались машины, подходили любопытствующие.

Когда люк наконец открылся, Колосков заглянул в башню. Шепотом сказал Теремову:

– Здесь он… Так возле пушки и остался.

У Теремова от волнения вздрагивали губы. Все смотрели на него и ждали, что он скажет. Собравшись с силами, полковник сказал негромко, но требовательно:

– Прошу всех отойти, я осмотрю сам.

Николай Петрович осторожно стал опускаться в башню. Он выискивал, куда наступить, удерживаясь на руках, поворачивался вправо, влево. Наконец его белая голова исчезла внутри машины.

Колосковы, кузнецы и два парня, которых первыми встретили у этого места, молча стояли на моторной части танка. Все ждали. Через несколько минут белая голова полковника показалась в отверстии башни. Николай Петрович был бледен, губы его словно мелом обсыпало. Колосковы поспешили к нему. Помогли выбраться. И вовремя: полковник от сильного волнения ослаб. Он некоторое время стоял, пошатываясь. Его поддерживали. Гриша подумал: «Если бы он не был белым, поседел бы в эти минуты».

– Это он, – сказал тихо полковник, протягивая маленький металлический пенал, в котором у фронтовиков хранился личный номер. – Документы совсем истлели, а номер его, – все тем же тихим голосом добавил отец.

– До последнего отстреливался, – сказал сержант.

– Погиб как герой, – подтвердил Дмитрий Васильевич.

– Вынуть его просто так невозможно, – сказал полковник.

– Нужен гроб… и не простой, а цинковый.

– Где же туг взять цинковый? – сказал один из кузнецов. – В Смоленск надо ехать заказывать.

– Поезжайте, Дмитрий Васильевич, – попросил Теремов, – а я останусь. Буду ждать вас здесь. Вот деньги, возьмите. Если будут затруднения, обратитесь к коменданту гарнизона.

– Постой, – остановил старый кузнец Колоскова, уже приготовившегося прыгнуть с танка, – может, мы сами сработаем?

Он посмотрел на своих помощников.

– Цинку нет, – сказал виновато один, – а то, чего же хитрого, сработали б.

– Цинк найдем, – сказал старик. – Послушай, товарищ полковник, ему, наверное, – кузнец кивнул в сторону открытой башни, – ему, наверное, не нужен большой гроб-то. Истлел небось. Возьмем в сельмаге два цинковых корыта. В одно положим, другим закроем. Запаяем. А когда на место привезешь, там все, как полагается, справишь. Как думаешь?

Предложение кузнеца устраняло многие хлопоты и оттяжки во времени. Теремов, благодарный старику за находчивость, согласился.

Старший Колосков с парнями съездил в магазин и привез два сверкающих новых корыта. Отец сам уложил в них останки сына.

Все это время у Гриши и Дмитрия Васильевича тяжелый ком так и подкатывал к горлу. Старший Колосков думал о лейтенанте, которого видел в бою живым и храбрым, а Грише было невыносимо жаль пожилого полковника, которому жизнь принесла такие тяжкие испытания.

Гроб с телом лейтенанта по просьбе Теремова отвезли на этом же автобусе техпомощи в Вязьму. Николай Петрович хотел похоронить сына в городе, где жили родственники, чтобы могила находилась под присмотром.

Однако осуществить это простое и естественное желание оказалось не так-то просто.

На кладбище их встретила молодая, крепконогая, румяная женщина.

– Давайте документы, – не по-кладбищенски громко сказала она.

– Какие документы? – спросил Теремов.

– Справку о смерти. Разрешение на похороны.

– Мы его с поля боя привезли. Кто нам даст справку о смерти, Бог, что ли? – загорячился Дмитрий Васильевич.

– Этого я не знаю, – ответила женщина. – Все где-то берут, и вы представьте.

– Но где берут все? – стараясь быть спокойным, спросил полковник.

– В ЗАГСе, где же еще.

Только к вечеру все уладили через военного коменданта.