Текст книги "Се ля ви… Такова жизнь (сборник)"

Благородный, мудрый, сердечный

В помещенных выше очерках я рассказал о некоторых героях боев. Но эти короткие очерки не дают полного представления об очень достойных воинах. Эти люди, да и другие их однополчане, каждый со своей сложной судьбой, достойны более подробного описания их жизни. Но обо всех написать невозможно. Поэтому я предлагаю вниманию читателей описание служебного и жизненного пути одного из них – хорошего служаки, который прошел путь от красноармейца до генерала, – Конинского Василия Алексеевича. Почему именно его? Потому что служба свела нас на несколько лет, и я хорошо узнал его. А вы, читая мой рассказ, должны помнить, что такие же отважные и добрые воины были и все другие, кого вы встретили на страницах моей книги. Только, к сожалению, о них не написано так же подробно, как я расскажу вам о Конинском.

Познакомились мы с генералом Конинским в январе 1956 года в Ташкентском военном высшем офицерском училище. Василий Алексеевич получил назначение на должность начальника этого училища. А я уже второй год работал здесь заместителем начальника училища по строевой части.

Встреча наша произошла весьма оригинально и при неординарных служебных обстоятельствах.

Чтобы были понятны эти необычные обстоятельства, придется мне сделать небольшое отступление на два года назад, то есть в декабрь 1954 года. Тем более что вся эта ретроспекция в дальнейшем будет иметь самое прямое отношение к Конинскому.

Я точно помню день своего прибытия в Ташкент из Москвы – 5 декабря 1954 года. Точно потому, что это был праздничный День Конституции. На вокзале меня встретил высокий стройный подполковник Иван Колюшев – начальник строевого отдела училища.

Встреча с ним у вагона получилась очень энергичная – мы крепко обнялись, расцеловались, и я долго не выпускал из своих рук Ивана. Признаюсь, у меня даже глаза стали горячими, и я едва не пустил слезу.

На первый взгляд, такая трогательность выглядит странно – приезжий, только назначенный подполковник так пылко лобызается с местным встречающим офицером.

Но это верно, как я сказал, только на первый взгляд. С Иваном Колюшевым мы знакомы с 1938 года, когда поступали в Ташкентское училище. Потом два года учились в одной роте. Он был старшина нашей роты. Высокий и худой, получил у курсантов кличку «Каланча».

В феврале 1940 года наши пути разошлись: Ваня в День Советской армии 23 февраля получил звание лейтенанта. А меня арестовали перед государственными экзаменами 4 февраля, и Военный трибунал Средне-Азиатского военного округа осудил за «антисоветскую агитацию» и отправил в далекую Сибирь в Тавдинлаг, где я и отбывал наказание до октября 1942 года.

Отгремела битва за Москву, готовилось гигантское сражение за Сталинград, а я все еще ходил в зэковской робе на лесоповале. Только в октябре 1942 года одно из моих писем дошло до Калинина, и меня отправили на фронт в штрафную роту.

За что осудили? В те годы попасть в тюрьму было не сложно, достаточно было сказать… Впрочем, это не имеет отношения к нашей теме воспоминаний о генерале Конинском.

Пришлось это отступление сделать для того, чтобы стали понятны наши горячие объятия с Иваном – однокашником, с которым мы расстались еще до войны при таких горьких для меня обстоятельствах.

После того как были высказаны обычные при таких встречах взаимные фразы вежливости, Иван сказал:

– Курсанты училища собраны в большом зале для проведения торжественного вечера в честь Дня Конституции. Мероприятие проводить некому – начальник училища полковник Капров в госпитале, начальник политотдела полковник Кострыкин в отпуске. Придется тебе, как говорится, с корабля на бал.

Мы приехали в родное для меня великолепное здание училища (Кадетский корпус в царское время!). Как здесь все близко и дорого моему сердцу! В актовом зале мраморные доски на стенах с датами победных боев курсантов над басмачами. Пытливые взоры курсантов, которые притихли при нашем появлении. Они мне показались очень похожими на нас – тех, довоенных. Только с погонами…

В общем, собрание я открыл, докладчик был подготовлен. Все прошло хорошо. И на следующий день я приступил к своей новой работе. Почти год я исполнял обязанности начальника училища, полковник Капров, израненный, боевой офицер, командир одного из полков легендарной Панфиловской дивизии, уволился в отставку, не возвращаясь на работу в училище.

Придется продолжить затянувшуюся ретроспекцию, но она все ближе и конкретнее будет в дальнейшем соприкасаться с Конинским.

Целый год работать одному было нелегко. И, наконец, пришло радостное сообщение – едет новый начальник училища генерал Терченко – встречайте.

Я подготовил особнячок, в котором в бытность мою курсантом жил будущий прославленный полководец генерал армии Иван Ефимович Петров.

Когда генерал Терченко вышел из вагона, сердце у меня громко застучало от радости – он был высокого, под два метра, роста, статный, широкогрудый, с румяным, пышущим здоровьем лицом.

Настоящий, великолепный генерал будет возглавлять наше училище!

Разумеется, мы не обнимались, как при встрече с Иваном, к генералу я обращался с подобающим почтением. Генерал приехал с женой, отвез их в подготовленный особнячок и оставил отдыхать с дороги.

Я был не только рад, а прямо счастлив, что у нас появился такой видный, красивый и представительный начальник.

Но радость моя была недолгой. Терченко на следующий день обошел все училище, познакомился с курсантами в актовом зале. Коротко рассказал о себе – он многолетний политработник, а потом, возможно именно поэтому, его назначили начальником Суворовского училища воспитывать молодое поколение. А теперь вот получил назначение в высшее офицерское училище.

Откровенно говоря, меня несколько смутило то, что генерал не был на фронте, правда всю войну он занимался нужными для армии делами. Но все же…

Некоторые странности в поведении нового начальника стали проявляться в первую же неделю его пребывания в Ташкенте.

После знакомства с расположением училища в городе генерал уехал в Чирчик, это в 35 километрах от Ташкента, там учебная база училища – стрельбище, спортгородки и прочее. Я хотел его сопровождать, чтобы доложить, что к чему, но он сказал:

– Оставайтесь здесь, у вас работы много. Я там разберусь сам.

Все же офицера из учебного отдела я с генералом отправил. Уехали они в пятницу. Не вернулся генерал в субботу и воскресенье. Вот, думаю, какой трудяга, даже в дни отдыха работает. Но прошли дни следующей недели, и только в субботу появился наш начальник. Мне позвонили из учебного центра, и я его встречал. Он вышел из машины румяный, пышущий здоровьем – хорошо отдохнул на природе. Был он не в генеральской форме, а в охотничьем костюме – кожаная куртка, высокие охотничьи сапоги, на голове круглая панама. Охотничьих трофеев половина багажника. Мне не предложил ни одной убитой утки. Разумеется, я и не рассчитывал на подарок, вообще не знал, что он там охотился, но все же то, что не предложил ни одной птички из целой груды, как-то кольнуло в моем сознании.

В общем, кончая ретроспекцию и возвращаясь к воспоминаниям о Конинском, коротко скажу: оказался генерал заядлым, прямо фанатичным охотником, он уезжал «на учебную базу» и охотился там целыми месяцами, когда не было на стрельбах ни одного курсанта.

Первая моя радость от появления такого величественного генерала постепенно стала угасать. Я даже подумал: поэтому он такой пышущий здоровьем, и ни одного седого волоса.

Странности в службе Терченко подметил не я один, среди офицеров, а потом и среди курсантов поползли нехорошие шуточки о генерале, например о том, как он командиров батальонов при встрече называет не их фамилиями:

– Послушайте, майор Титаренко…

– Я не Титаренко, товарищ генерал, я Трофимов.

– Вечно я вас путаю с Титаренко! – примирительно восклицал генерал.

А командиров учебных батальонов было всего три! Даже их не мог запомнить наш незадачливый охотник.

В декабре 1955-го я уехал в командировку в Ашхабад, для подбора командиров взводов – практиков из строевых частей. Потому что в училище оставляли многих выпускников-отличников командовать взводами. Я считал это неправильным, учить должен офицер, поработавший в полку, знающий особенности службы и быта далеких гарнизонов.

Вот в дни, когда я занимался подбором опытных лейтенантов, приехал в училище генерал Конинский. Он прибыл на замену генералу Терченко. Как выяснилось позднее, странности в отношении к своим обязанностям генерала Терченко замечал не только я, высказали свое мнение об этих странностях членам проверяющей комиссии и другие офицеры – в дни моего пребывания в командировке приехала комиссия из Москвы. Председатель комиссии генерал Кеносян разбирал сообщения офицеров на своем генеральском уровне. Он пытался познакомиться в учебном отделе с «листами контроля», которые составляют офицеры из управления училища (и я в их числе) после посещения курсантских занятий. Но в учебном отделе не оказалось ни одного листа, заполненного начальником училища.

На вопрос Кеносяна:

– Как это понимать? – Терченко ответил:

– Что же я сам себе буду писать замечания о проверке занятий?

– Но какие-то выводы, обобщения по ходу учебного процесса у вас должны накапливаться, – настаивал проверяющий.

– Я делал записи для себя в общей тетради.

– Я бы хотел познакомиться с вашими записями.

– Хорошо. Они у меня дома. Завтра принесу.

Принес. Генерал Кеносян обнаружил, что все записи сделаны в одну ночь, по мере того, как уставал Терченко, делая эту «липу», почерк его становился все более неразборчивым и пляшущим. Занятий, на посещение которых ссылался в своих записях Терченко, в расписаниях не оказалось. В общем, обнаружилось очковтирательство, недостойное генерала.

Проверяющие дали удовлетворительную оценку работы училища за год, но отметили в акте: «Начальник училища генерал Терченко к этой положительной оценке не имеет никакого отношения».

Доложили об этом удивительном обстоятельстве в Москву. Там срочно приняли меры.

И вот приехал новый начальник училища генерал Конинский. Все это, повторяю, произошло в месяц моего отсутствия и поездки по дальним гарнизонам.

Возвратился я поздно вечером и сразу поехал домой, отдохнуть и привести себя в порядок после долгой командировки.

Но отдыхать мне не пришлось. Вдруг приехал за мной на квартиру дежурный по училищу, с красной повязкой на рукаве и при оружии. Прямо конвойный. Он и сказал как конвойный:

– Новый начальник училища приказал немедленно доставить вас в училище.

– Какой новый, откуда? – спросил я.

– Вы разве не знаете, у нас новый начальник училища, генерал Конинский.

– Почему? А где прежний? Что с ним случилось?

– Его отстранили, как не справляющегося со своими обязанностями.

– Вот это новость! Ну, что же, поехали!

Поскольку особнячок начальника училища был занят генералом Терченко, Конинского поселили в училищной санчасти, обставив под жилье одну из палат.

Я вошел в эту палату и доложил о прибытии.

Мне навстречу пошел совершенно седой, прихрамывающий генерал. У меня мелькнуло: «Ну, сменяли ястреба на кукушку! Убрали лодыря, прислали пенсионерчика».

Не здороваясь, генерал строго спросил:

– Почему вы не доложили о прибытии из командировки?

– Я с вокзала час назад. Было десять часов, когда прибыл. Думал, поздно. Доложу о возвращении утром.

– Ну, хорошо. Садитесь, поговорим.

Мы сели к столу. Он некоторое время меня рассматривал. Потом прямо сказал:

– Я слышал о вас много хорошего и много плохого. Расскажите, пожалуйста, как жили, где и когда служили.

Здесь я, для краткости, напомню читателям о ретроспекции – я предупреждал, что сделал тогда отступление, которое нам пригодится. Все это, с некоторыми подробностями, я изложил генералу. Про себя отметил: хорошее обо мне могли ему сказать офицеры и курсанты, с которыми я работал душа в душу. Вообще я был счастлив возвращению в родное училище после такого трагического и внезапного расставания с ним.

Плохое мог сказать только Терченко, он ревновал к уважительному отношению ко мне всего личного состава училища – от кадровых офицеров до многочисленных вольнонаемных. Скажу без ненужной скромности, я отдавал все силы и любовь своей работе, которая мне очень нравилась. Терченко мог воспринимать это как некое подсиживание, как желание выпендриваться на фоне его ни шаткого, ни валкого поведения. Я подозревал – именно он что-нибудь наплел Конинскому. Как я узнал позднее, они были давние знакомые, однокашники по школе ВЦИК (так называлось Кремлевское военное училище в 20-е годы).

Но Василий Алексеевич был очень мудрый и опытный вояка, за долгие годы службы он повидал много людей, умел разбираться в них. Видно, он понял, что информация Терченко обо мне не вполне соответствует действительности. И решил по-нашему, по-русски поговорить по душам. Предварительно, уже совсем не строго, спросил:

– Вы водку пьете?

Я почувствовал, что это уже неофициальный разговор, и так же просто ответил:

– Конечно.

– Ну, тогда предлагаю по рюмочке для более близкого знакомства. – Он поставил на стол пол-литра коньяка и тарелку с бутербродами. Выпили одну, другую. Он расспрашивал меня о фронтовых делах и, видимо, проникся уважением к моим опасным и многочисленным вылазкам за «языками».

Его отношение ко мне явно потеплело, и в ответ на мою откровенность он стал рассказывать о своей службе.

«Родился я на Северном Кавказе в курортном городе Ессентуки. Но жизнь нашей семьи была далеко не курортная. Отец батрачил, плотничал. В семье семеро детей. Я самый старший. Когда в 1914 году отец ушел на фронт, мне было 13 лет. И стал я основным кормильцем. Представляете – без профессии, без мужицких сил. Как зарабатывать? Был пастухом, батраком, подсобным рабочим на трубном заводе.

В общем, до возвращения отца в 1917 году продержались. Началась Гражданская война, стал я пулеметчиком Ессентукского полка. Так началась моя служба в армии».

Василий Алексеевич рассказал о своей эпопее в Гражданской и Отечественной войнах.

Прошло после нашей беседы много лет – полвека, я не помню многих подробностей, а жизнь Василия Алексеевича полна различными потрясениями и радостями. Поэтому предлагаю почитать, что написал о себе сам Конинский в автобиографии, вложенной в его личное дело (этот документ и некоторые аттестации мне любезно скопировали работники Пятигорского городского военного комиссариата при содействии Игоря Васильевича Калинского – заместителя главы города).

«Фронтовики организовали отряд так называемой местной самообороны. Потом из него вырос отряд Красной Гвардии, а потом и Красной Армии.

Борьба ожесточалась, начались бои. Все способное носить оружие шло или к белым, или в отряды Красной Армии. В 1918 году я пошел в пулеметную команду Ессентукского полка. В команде были фронтовики, в том числе три моих двоюродных брата Конинские, они-то и учили меня воевать.

В январе 1919 года началось страшное отступление частей 11-й армии, через Кизляр на Астрахань, по пескам. Уцелел благодаря заботам двух оставшихся в живых моих братьев – учителей. Перенес тиф, выздоровел и – снова за ружье. Попал в 1-ю Отдельную кав. бригаду, под славный тогда еще Царицын. Разгромили Деникина, дошел с бригадой до родных мест, а в мае 1920 года на Врангеля. В 1920 году вступил в партию и с тех пор состою в ней непрерывно, не имея взысканий.

В 1920 году послали учиться, сначала в Таганрог – 19-е кав. курсы. Кончилась война – сокращали сеть курсов, и начались мытарства по курсам. Послали в Полоцк – «43 Объединенные», перевели в Минск – «21 кавкурсы», и уж с них-то в 1922 году направили в школу ВЦИК.

В сентябре 1924 года М.И. Калинин на Красной площади поздравил нас с окончанием и присвоил звание Красных Командиров. Окончив в первом десятке, имел право выбирать. Выбрал 25-й Краснознаменный Заамурский полк, 5-й Блиновской дивизии. Год был командиром взвода, потом по существовавшему тогда хорошему правилу – пропускать строевых командиров через хозяйственные должности – два года был квартирмейстером и год казначеем. Это мне очень пригодилось после, да и сейчас хорошо помогает.

В 1929 году с должности командира эскадрона пошел курсовым командиром в родную мне школу ВЦИК в Кремль. Семь с половиной лет пробыл в вузах курсовым командиром: командиром эскадрона, дивизиона, преподавателем. Это была самая лучшая пора в моей службе. Тут, уча людей, очень многому научился сам.

В этот же отрезок времени два раза окончил Кав. КУКС, два курса вечернего университета в Москве. Что я пришел в военно-учебное заведение из полевых войск, имел опыт командной и хозяйственной работы, давало мне много преимуществ перед командирами, не служившими в войсках. В 1938 году был назначен помощником командира 14-й кав. дивизии.

Пройдя прекрасную школу вузовской работы, мне было легко и интересно работать в частях. Зная до мелочей строевую службу, я имел методический опыт. И если мои бывшие ученики по вузовской работе и бывшие подчиненные в частях иногда пишут и говорят хорошо, то этим я обязан тому счастливому обстоятельству, что прошел такую разностороннюю школу.

В 1940 году меня, как и три десятка других общевойсковых командиров, послали учиться в Академию ВВС, но, не доучив, в мае 1941 года назначили командиром 9-й авиадесантной бригады, которую формировал в гор. Резекне Латвийской ССР. Не успел сделать ни одного прыжка, грянула война. Походным порядком вышел в Двинск, 24 июня занял оборону, а 26-го, не имея соседей, никем не управляемый, вступил в бой, а до этого через мои боевые порядки прошли в беспорядке тысячи людей, что, естественно, отражалось на моральном состоянии моих десантников. Сведений об обстановке никаких, прошедший накануне штаб Фронта об обстановке пытался у меня осведомиться. Связи ни с кем никакой, пытались формировать из бегущих, но ничего не получилось, будучи деморализованными, только мешали и деморализовывали моих людей. Вот в этих условиях полтора суток держали Двинск, держали бы и больше, но бронебойных снарядов не было ни одного. Противник обошел мои фланги и вышел на мои тылы. Семь суток от Двинска до Резекне, задерживаясь на отдельных рубежах, дрались. Начальников за это время у меня перебывало множество: и начальник пехоты, и начальник бронетанковых войск округа. Все они старше меня чинами и все командовали. Задачу поставит, штабов у них нет, связи нет, обстановки никто не знает, в самый крутой момент моих начальников нет. И вот в такой сутолоке, западнее шесть километров Резекне продержался, а противник занял Резекне и все дороги в различных направлениях, и я со штабом и остатками бригады остался в тылу. С 4 по 27 июля ходил по тылам врага. Все попытки связаться с кем-либо ничего не дали. Никем не управляемые, били немцев ночью в лесах. Снабжение – местные ресурсы. Зажиточные латыши нас предавали, из-за этого беспечные командиры и бойцы гибли. Так погиб почти весь Особый отдел. Начальник штаба бригады и с ними люди.

В районе Великие Луки, станция Великополье вышли к своим. Нашел свой штаб 5 корпуса уже в районе ст. Бологое в начале августа. Туг я с начала войны увидел корпус, который пополнялся, формировался. Тут же и была спасаемая командиром корпуса 101-я бригада, но тоже потрепанная, хотя боев особых и не вела. Оказывается, я уже был отстранен командиром корпуса и проклят как предатель вместе с моим штабом и комиссаром. Прокуратура две недели вела следствие и пришла к другому выводу, а командующий Северо-Западным фронтом, ознакомившись с делом, приказал восстановить в должности и дело прекратить.

Таковы были горькие уроки начала войны. За это время я убедился, что немцы трусы без танков, что их бить и побить можно, не так они страшны, как казались на первых порах. А бродя по тылам – видел, как уже загоралась в народе месть. Сколько патриотизма проявляли дети, старики, особенно старые солдаты, служа у нас то проводниками, то разведчиками. А сколько горьких упреков мы слышали от наших людей, и особенно от тех же старых солдат.

В начале сентября вызвали меня в Москву, а 13-го я уже ехал в Новосибирск формировать 75-ю кав. дивизию. Кто-то придумал штаты легкой, рейдовой дивизии. Ни артиллерии, ни обоза, ни кухонь, ни автотранспорта. Проводной связи также не полагалось, а раций нам никто не давал. Но, имея уже опыт, зная, что нужно на войне, обратились в обком, а тот мобилизовал народ, и нам дали и автотранспорт, и кухни, и даже в примитивных мастерских, по нашим образцам, стали делать кое-какое оружие.

Восьмого ноября дивизия грузилась, формируясь и обучаясь всего полтора месяца. Удивляюсь даже сейчас, как и когда бралось время. За полтора месяца мы провели столько различных учений, занятий, больше, чем теперь за полгода, хотя программ и планов мы не получали, сами их составляли. Люди были прекрасные, в возрасте от 25 до 40 лет. Рвались скорее по-сибирски подраться. Сила, ярость у них была, но не хватало «мелочи» – оружия у нас почти не было.

Выгружались в двадцатых числах ноября в Рязани, каждый эшелон бомбился, но потери были незначительны. И мы воспользовались этим, чтобы доказать, что бомбежка не так уж страшна, страшна паника. Явился к своему командарму 10 генералу т. Голикову. Первый вопрос, как с оружием. Доложил – два орудия, шесть станковых пулеметов, 19 ручных, одна треть винтовок и десятка три автоматов. Вот и все наше вооружение. Пятого декабря началось наступление, сибиряки рвались драться, а не с чем. Наконец командующий согласился, предварительно поставил условие – вооружиться чужим и своим оружием, собирая его на полях боев. Бросились собирать и через три дня получили задачу: обгоняя свою пехоту, охраняя стык с соседним слева Юго-Западным фронтом, гнать противника на запад. Из горького опыта первых дней войны я знал, что противника надо бить ночью, обходить фланги и выходить на тылы. Этому быстро научились мои командиры всех степеней, и поэтому мы, почти без особого сопротивления и не имея больших потерь, вышли к Плавску.

К этому времени уже хорошо вооружились главным образом за счет трофеев. Фуража никакого, это крепко мешало делу, начался отход конского состава. Самое главное, не было средств связи. Командарм приказал установить старый казачий способ – летучую почту, это помогло, но не надолго. Оторвались далеко, глубокий снег, большой расход людей и медленно. Попытались с ходу взять Плавск, но не удалось, крепко засел немец. Подошла пехота, и еще два дня дрались. А мы по приказу Командарма спустились южнее километров 18, и тоже днем не удалось, главным образом, потому, что не умели вести разведку вообще, а минных полей – в особенности. Все-таки ночью прорвали, перерезали дорогу Плавск – Горбачев у Молочных двориков и вышли плавской группе немцев на тылы, и как водится – он побежал.

Во время преследования я был тяжело ранен. Со слезами расстался со своими вояками – сибиряками. Была стужа – январь, госпиталей никаких близко не было. Восемнадцать часов везли до Тулы, простудили, и с перебитым бедром и гнойным плевритом я пролежал в госпитале в Москве семь месяцев. Спасла вера в жизнь и, на мое счастье, хорошие лекари, наши беззаветные медики от профессора Герцен П.А. и до дежурной няни.

В июле 1942 года выписался из госпиталя, ходил с костылями, но уже хотелось что-либо делать. Но, видимо, учитывая мое состояние, генерал-инспектор кавалерии Ока Иванович Городовиков еще с месяц меня промариновал. Предлагали работать в штабе кавалерии, но меня тянуло снова в строй. И тогда послали в Среднюю Азию командиром 97-й кав. дивизии. Что это за дивизия, я не знал. Разъяснил мне командующий войсками округа генерал Курбаткин, когда я ему представился: «Дивизия добровольческая – Туркменская. Три раза по пути на фронт наполовину разбегалась. За год сменилось четыре командира. Надо бы ее разбавить обстрелянным составом, но у нас нет людей. Начни с поверки боевой подготовки, и материал с толковым офицером пришли мне через две недели».

Вот почти дословный разговор командующего. Сразу же создал комиссию по поверке, а сам наблюдал. Результаты, конечно, безутешные. Оно и понятно, офицерский состав подбирался местными властями из запаса, без какой-либо подготовки, а уж о младшем комсоставе и говорить нечего. Руководить учебой и учить было некому. Была семейственность, все из одного села, неделями жили дома, и никто ни с кого не спрашивал. Узнал, что в городе девять госпиталей, будучи начальником гарнизона, собрал начальников этих учреждений и приказал без меня всех выздоравливающих никуда не направлять. Сам со своими врачами ходил отбирать людей и за месяц набрал нужных мне офицеров человек 20, рядового и сержантского состава до 40%. Так удалось мне влить в дивизию обстрелянный состав и заменить почти весь младший комсостав.

Изучил национальные особенности туркменского народа, историю, традиции, с помощью правительства и ЦК Туркмении научили этому и офицерский состав и повели воспитательную работу. Дезертирство прекратилось, и учеба пошла толком и напряженно.

В ноябре дивизия из Сталинабада через Туркмению, на Красноводск, Баку, Кизляр шла на Сталинградский фронт. В пути мы потеряли по разным причинам 33 человека всего. Впоследствии в составе 4-го, а потом 7-го корпуса дрались не хуже других. В январе дивизия была расформирована и влита в 4-й кавкорпус генерала Шапкина, а я был назначен командиром 61-й кавдивизии этого же корпуса. Сталинградская битва кончилась, и корпус встал на отдых.

В конце февраля корпусу была поставлена задача выйти на Миус. Но, не получая фуража и продовольствия, так как тылы остались за Доном, а база – в Котельниковово, корпус задачи не выполнил. Туг мы научились только маршировать и переправляться по льду и без льда через Дон и Донец. В марте корпус передали из Южного фронта в Юго-Западный, и мы пошли в район Беловодск, где по реке Айдар заняли оборону.

В июне корпус и мою 61-ю кавдивизию влили в 7-й Гвардейский кавкорпус. По сдаче дел получил назначение начальником Новочеркасского кавалерийского училища в гор. Подольске Московской области.

Три года командовал училищем. Очень пригодился здесь мой опыт ранней вузовской работы, фронтовой и хозяйственный.

Начальник училища – это воспитатель, педагог, строевой командир и хозяйственник с большей нагрузкой.

Работал с большим интересом, люблю эту работу. Удалось сколотить хороший коллектив офицеров, работали все дружно и усердно.

В июне 1946 года по расформировании училища назначен командиром 4-й Отдельной Гвардейской Казачьей Кубанской Кавалерийской дивизии».

Написанное Конинским завершается 1946 годом. Как дальше служил Василий Алексеевич, узнаем из некоторых аттестаций.

СПРАВКА-ХАРАКТЕРИСТИКА

На генерал-майора КОНИНСКОГО Василия Алексеевича, представленного ЦК ВКП(б) к утверждению в должности командира 4-й Отдельной Гвардейской Кубанской Казачьей кавалерийской, ордена Ленина, Краснознаменной, ордена Суворова и ордена Кутузова дивизии.

…Тов. Конинский опытный, культурный и хорошо подготовленный генерал. Обладает хорошим развитием и оперативно-тактическим кругозором. Имеет боевой опыт Отечественной войны, который умело применяет в обучении войск.

В период Отечественной войны, командуя воздушно-десантной бригадой, а затем кавалерийской дивизией, показал себя волевым и смелым. Умело управлял подчиненными частями. Командуя Новочеркасским кавалерийским училищем, добился высоких показателей в подготовке молодых офицеров, за что получил от Военного Совета СКВО благодарность и награжден ценным подарком.

На новой должности с июня 1946 года показал себя вполне подготовленным генералом, правильно применяет опыт Отечественной войны в обучении частей.

Несмотря на трудные условия, связанные с переформированием, передислокацией частей, размещением, устройством казарм, конюшен и заготовкой собственными средствами продовольствия и фуража, сумел развернуть боевую учебу и с поставленными задачами справился.

Вывод. Занимаемой должности соответствует и подлежит утверждению.

26 ноября 1946 г. Маршал Советского Союза

Москва С. Буденный.

Генерал Конинский откомандовал славной 4-й Гвардейской кубанской казачьей дивизией два года. Шли перемены и сокращения в армии. Пришлось генералу побывать и на педагогической работе, почти два года, с февраля 1948 по октябрь 1949 года, и здесь проявил себя с самой лучшей стороны. Вот аттестация за этот период:

«Начальник военной кафедры Ленинградского Юридического института генерал Конинский В.А. хорошо организовал учебный процесс, как офицерского состава кафедры, так и студентов. Успеваемость студентов за 1948—49 г. поднялась до 4 баллов. Тов. Конинский хороший методист и организатор. Имеет опыт Отечественной войны и умело его внедряет в учебный процесс офицеров и студентов.

Дисциплинирован, энергичен, инициативен. Требователен к себе и подчиненным. Работает над собой. Обладает военными и политическими знаниями. Идеологически выдержан, морально устойчив. Предан делу партии Ленина—Сталина и Социалистической Родине.

Обладает удовлетворительным состоянием здоровья. Стремится вернуться на строевую работу.

Вывод: 1. Занимаемой должности вполне соответствует. Целесообразно пропустить через высшие академические курсы и использовать командиром дивизии или начальником училища…»

Как видим, работал Конинский хорошо, но душа строевика тосковала о службе в частях, о чем, наверное, делился с товарищами, и это отразили в выводах аттестации. Выводы учли, и генерал получил назначение на должность начальника Краснознаменного кавалерийского училища имени 1-й Конной армии. Руководил им три года.

В ноябре 1953 года назначен начальником Владимирского нехотного училища, в Московском военном округе. Здесь проработал два года. Но волна сокращений докатилась и сюда. Вот аттестация за период работы во Владимире:

«Генерал-майор Конинский В.А. в должности начальника Владимирского военного училища с 1953 года. За период пребывания в этой должности с возложенными на него обязанностями справлялся хорошо. Учебно-методический процесс училища знает и в состоянии правильно им руководить.

Состояние училища и подготовка курсантов командованием Московского военного округа оценивалась положительно.

Лично дисциплинирован и исполнителен. Энергичен и настойчив. Инициативен. Требователен к себе и своим подчиненным. В строевом отношении подтянут. Методикой обучения владеет. Имеет достаточные организаторские навыки. Общее развитие хорошее. Над повышением своих знаний работает. В военном отношении подготовлен удовлетворительно. Авторитетом среди офицерско-преподавательского состава пользуется. Состояние здоровья хорошее. Политически развит.