Текст книги "Поздний гость: Стихотворения и поэмы"

Сцена 8
(Дом римского губернатора. Губернатор, Судья и Начальник городской стражи)

Губернатор

Доколе будут город волновать

Ужасные убийства эти? Право,

Порой мне кажется, что мы живем

Во вражеском каком-то стане. Жизнь

Дешевле в Риме, чем кусок веревки,

Которой мы смиряем преступленье.

Что ж Марцио?

Нач. стражи

Он здесь, под караулом.

(В дверь)

Гей, стража!

(Солдаты вводят Марцио)

Что? Каков?

Губернатор

Молчишь, разбойник?

Иль он сознался?

Нач. стражи

Как же, и не думал.

Судья

Но это все равно, его сознанье

Нам обеспечит маленькая пытка.

Нач. стражи

Он так нахален!

Судья

Все они нахальны

До времени. Но опытный судья

В конце концов изобличит злодея,

А я почтительно признаться смею,

Что не с одним уже справлялся. Взять

Олимпио хотя бы. Тот смирился.

Губернатор (Марцио)

Смирись и ты! Смотрите, он смеется!

Марцио

Олимпио солгал. Он вида пытки

Не выдержал.

Судья

Прекрасно! А донос?

Гуэрра все подробно изложил

В своем письме.

Марцио

Но где он? Клеветник

Мстит издали.

Губернатор

О, небо! Уберите

Отродье это с глаз моих долой!

(Стража уводит Марцио)

Чума, чума.

Судья

Олимпио не лучше,

Такой же гусь, но начисто ощипан, —

И с этим справимся.

Губернатор

Уж верно, гусь,

Но гусь преступный. Как же ощипали

Вы гуся этого?

Судья

О, я всегда

Веду допросы с легким экивоком

И, главное, играю простака.

Естественно, кусаю долго ноготь,

Молчу, смотрю бесцельно в потолок,

Некстати рву ненужные бумаги – —

Ну, если птица мелкая, она

В окошко так иль этак вылетает,

Хоть с небольшой острасткой, натурально, —

Но если я в преступнике замечу

Начало лихорадки, странный зуд,

Или смущенье, или просто бледность —

Конец. Я выверну его наружу.

Губернатор

Вы и Олимпио таким манером

Перехитрили?

Судья

Но, конечно, тоньше

И остроумней. Мой болван пыхтел,

Краснел, бледнел, то пальцами хрустел,

То воротник расстегивал. То носом

Сопел ужасно… Словом, вышло так,

Что в злобе иль отчаяньи дурак

Оплел себя подробнейшим доносом.

Губернатор

Великолепная удача!

Судья

Я

От радости готов был негодяя

Обнять!

Нач. стражи

Что говорить, преловко. Суд

Поистине есть лютый пес закона,

И пусть мне горы золота да дут —

Отныне я судейского не трону.

Судья

Закон – замок, судейские – ключи,

И отпереть, и запереть мы властны.

Нач. стражи

По мне – отмычки менее опасны.

Губернатор

Где суд молчит, там правят палачи.

Судья

Аминь. Так Марцио слегка подвесить?

Губернатор

Сегодня же. Обеих женщин срочно

Арестовать и содержать под стражей

До нового приказа. Я пока

Оставлю вас. Убийственное время!

(Уходит)

Нач. стражи

Да, времечко неважное. Житья

Не стало более. Недавно воры

Напасть посмели на мои дозоры!

Судья

Дела, дела – —

Нач. стражи

Беда, синьор судья.

Сцена 9
(Тюрьма. Марцио, Судья, Палачи)

Судья

Послушай, Марцио. Сказать по правде,

Я в запирательстве не вижу толку,

Иль мало палачи тебя терзали?

Подумай сам: улики налицо,

Олимпио, приятель твой, к тому же

Во всем сознался.

Марцио

Умер он.

Судья

Пустое, —

Свидетельство осталось. Лишь профаны

Оспаривать его посмеют.

Марцио

Пыткой

Его добыли.

Судья

Явная нелепость.

Олимпио увяз на первом слове,

Запутался, попал в тупик, заврался

И сгоряча в убийстве сам сознался;

Прелюбопытный казус.

Марцио

Он погиб – —

Судья

Тут пытка ни при чем. Скорее – некто,

Замешанный сторонкой в преступленье,

Помог бедняге с жизнью расквитаться.

Ведь он бы мог и за других сознаться?

Алхимики за грош стараться рады,

Их, что песку морского, развелось,

Так мудрено ли, если довелось

Бедняге невзначай отведать яду?

Но, к счастью, груду ценных показаний,

Записанных со тщанием писцами,

Занумерованных, подшитых к делу, —

Мы сберегли от злостных посягательств.

Итак, что знаешь ты?

Марцио

Синьор Франческо

Упал с балкона и расшибся.

Судья

Кто же

Сказал тебе об этом?

Марцио

Я случайно

Стоял поблизости и слышал крик,

И видел, как, стараясь на лету

Схватиться за решетку, он сорвался,

Опору отпустил и головой

О камни грохнулся.

Судья

Пустая сказка, —

С чего бы вдруг решетка обломалась?

Марцио

Не знаю.

Судья

Каменщик удостоверил,

Что прутья были вделаны исправно.

Марцио

Он мог и ошибиться.

Судья

Если так,

То отчего при обыске нашли

Кровавое тряпье, хотя известно,

Что кровь – лишь следствие, а не причина

Паденья. Если же наоборот —

То факт убийства ясен.

Марцио

Я не лекарь

И не аптекарь.

Судья

Жалкая увертка;

Иль ты шутить со мной задумал? Ладно,

Я в свой черед еще отвечу шуткой – —

Скажи, тебе велела Беатриче

Убить отца?

Марцио

Синьору в первый раз

Увидел я в тюрьме.

Судья

Великий Боже,

Дай мне терпенья. Этот негодяй

Поклялся уморить судью. Довольно,

Я издевательства не потерплю

Над правосудием. Палач, в кнуты,

В кнуты его, чтоб глупое бахвальство

С него со шкурой слезло!

Беатриче

Позвать ко мне.

(Палачи уводят Марцио)

Непостижимый случай – —

Здесь, кажется, нашла коса на камень;

Конечно, дело слишком очевидно,

Но честь моя задета за живое.

(Входит Беатриче)

Почтение синьоре. Вы печальны?

Вы нездоровы, может быть? Глаза

Как будто потускнели – – Этот воздух

Пропитан насквозь гибельной заразой,

Он не для вас. Поверьте, день и ночь

Я одержим единственной заботой

Спасти вам жизнь.

Беатриче

К чему? Я в смерть не верю,

Мне новый мир таинственно открылся,

Невыразимо светлый и прекрасный.

Когда впервые каменный застенок

Я обагрила кровью, в тот же час

Из берегов своих, скупых и ржавых,

Река страданий выступила грозно

И растеклась, журча, в необозримый

Волнующийся океан любви.

В нем чье-то сердце высилось, как остров,

Омытый влагой радости. Круша,

Валы его любовно поглощали.

И вдруг пронзил меня мечом крылатым

Восторг, и поняла я, что страданье —

Лишь тень любви, остуженные брызги,

Летящие над светлой бездной Бога.

Придя в себя на краткое мгновенье,

Я ощутила на ресницах слезы,

Соленую и горькую росу

Но тело билось в сладком содроганьи,

Летело ввысь и пело от страданья.

Судья

Самообман. Напуганная мысль,

Не видя выхода иного, бурно

По высохшему ложу устремилась.

К тому же, эта новизна событий

И потрясений – – Слушайте, я прямо

Начну с конца:

Закон, конечно, строг,

Но иногда, как агнец, мне послушен;

В нем столько дыр, лазеек и отдушин,

И обходных тропинок и дорог – —

Лишь пожелайте, и содею чудо,

Любой параграф выверну легко, —

Без хвастовства, в игольное ушко

Я протащу судейского верблюда.

Я стар? Но опыт обновляет силы,

Седая страсть надежна и верна;

Как жар, под сердцем тлеет седина

И, вспыхнув раз, пылает до могилы – —

Беатриче

Слова любви на мертвом языке…

Что знаешь ты о музыке беззвучной?

Пустой предмет, бездушный и жестокий,

Ты был рожден не женщиной. Природа,

Творя тебя, должно быть, оступилась.

Судья

Гей, берегись!

Беатриче

Молчи, трои угрозы

Не страх во мне рождают, но презренье;

Как жалок ты в своей бессильной злобе,

Могильщик ненасытный!

Судья

И могла

Поверить ты, что я тобой прельщен?

Не догадалась, что игрой искусной

Я только выведать хотел признанье?

Прочь, прочь, обманщица, мне ненавистно

Твое притворство. Праздной болтовней

Ты лишь задумала отвлечь допрос.

(Слышен крик Марцио)

Ого?

Беатриче

Кричат? Его пытают снова?

Судья

Что делать нам с упрямцем?

(Входит Козимо)

Козимо

Дело плохо,

Он может кончиться, как дважды два.

Беатриче

О, Марцио!

(Бросается в застенок)

Судья

Назад!

(Грубо ее оттаскивает)

Не твой черед.

Беатриче

Ах, вижу я, здесь жалобы бессильны,

Рабы не знают милосердья… Трупы

Приходят в мир, чтоб жрать живых – —

Но смерти

Но этой смерти ты не опозоришь.

Виновна я! Глотай же это слово,

Пока оно на плахе не остыло.

Судья

Заговорила? Благо, есть свидетель,

Я запишу. Иди.

(Козимо уводит Беатриче)

Итак – созналась – —

А, право, жаль, – бездельник будет рад,

Что одолел судью. На всякий случай,

Я удовольствие его разбавлю.

(В дверь)

Ну, что, молчит?

Голос палача

Молчит.

Судья

А ну-ка, малость

Ему крючок за жилы зацепи

Да подтяни легонько, вроде лютни.

Голос палача

Осмелюсь, сударь, доложить, что вряд ли

Преступник выдержит такую пытку,

Он очень плох.

Судья

Тем хуже для него.

(Отходит)

Ни проблеска раскаянья. И камень

Давно заговорил бы!

(Слышен крик)

А, добрались?

Немудрено, такого испытанья

Не выносил еще никто из смертных,

И сам палач как будто оробел

Приказ исполнить.

(В дверь)

Что, сознался?

Голос палача

Обмер

Иль умер он.

Судья

Еще разочек дерни,

Быть может, он в беспамятстве откроет

Сундук упорства.

Голос палача

Бесполезно. Тело

Болтается, как кожаный мешок,

Наполненный обломками скелета.

Судья

Он дьявол. Снять его.

(Палачи вносят Марцио)

Палач

Он дышит.

Судья

Утром

Я вновь приду. Замойте кровь на плитах.

(Уходит)

Палач

В нем не осталось и стакана крови.

Ну что ты скажешь, парень?

Пьетро

Я скажу

Что Беатриче взглядом или словом

Его околдовала, это ясно.

Вы помните, как в первый раз, когда

Ей волосы к веревке прикрутили, —

Он зарычал неистово и пеной

От злости захлебнулся? А она —

Заметил я – так странно посмотрела

Ему в глаза и что-то прошептала.

Она его тогда околдовала.

Палач

На то похоже.

Пьетро

И не диво разве,

Что за нее он вынес? Что ему

Девчонка эта? Если б хоть жена

Или любовница… Другой, наверно,

Оговорил бы и родную мать.

Палач

Поверишь ли? Мне даже надоело

Ломать ему суставы. Я не знаю,

Где бить, где резать, где крючком поддернуть, —

Все, кажется, испробовали мы.

Смешно сказать, но мне порой сдается,

Что он способен вызвать жалость – —

Марцио (стонет)

О!

Палач

Пришел в себя? Ну, как дела, приятель?

Небось, неважно? На, хлебни воды.

Марцио

Темно, не вижу – – Вы глаза мне выжгли?

Палач

Какое! Просто в меру постарались.

Но ты держался молодцом. Послушай,

Когда имеешь ты какую просьбу —

Выкладывай. Обычай нам велит

Последнему желанью не перечить.

Марцио

О, Беатриче!

Пьетро

Ха, губа не дура, —

Вот захотел! Она хоть и убийца,

Но знатная. Какое дело ей,

Что должен ты к рассвету околеть?

Палач

Ступай, не рассуждай!

(Пьетро уходит)

Марцио

Мне очень больно – —

Палач

Терпи, теперь недолго остается.

Марцио

Я словно труп, а сердце все же бьется,

Так странно мне – —

Палач

Не стоит толковать,

Ты очень слаб, побереги слова.

Ага, идут… Крепись. Я лучше выйду,

На случай. Парень глуп и неуклюж,

И любит лишнее болтать к тому ж.

(Уходит)

Беатриче (вбегает)

Ты жив еще? Мой Марцио – —

Марцио

Я счастлив – —

Нагнись ко мне, дай руку. Я боюсь,

Что голос мой внезапно ослабеет.

Беатриче

О, как они терзают!

Марцио

За тебя

Я умираю, – есть ли жребий выше?

Так вот оно, последнее блаженство,

Превозойти в страданьях и любви

Все степени, и меры, и пределы,

Отпущенные Богом человеку,

И умереть, благословляя имя,

Которое всех мер огромней – —

Беатриче

Розы

Стекают с губ твоих мне в душу.

Марцио

Ты

Меня все так же любишь? Не забыла,

Не проклинаешь памяти жестокой?

Беатриче

Одна любовь, одна любовь с тобой – —

Что смерть и пытки? Даже честь и стыд

Мне кажутся летучим заблужденьем…

Я долго шла по лестнице крутой,

Нащупывая шаткие ступени,

Обломки гибели, и, спотыкаясь,

Дошла во тьме до ледяного круга, —

И оглянулась… Каждая ступень

Преобразилась в радуги и звуки,

И каждый камень под ногой поет,

Как нежная сияющая скрипка…

Теперь я знаю, – гибелью дыша,

Я в бурю шла по лестнице спасенья.

Марцио

Но плачешь ты?

Беатриче

Случайное волненье – —

Быть может, все дано нам в испытанье,

И бремя трудное – легко… Не так ли

Плясун канатный, прыгая над бездной,

Чтоб выпрямить неверный шаг, несет

Тяжелый шест в руках обеих? Гибель

Внимательно сопровождает тело,

Лишенное опоры и поддержки,

И даже тени собственной. Но мерно,

Раскачивая ношей, шаг за шагом,

Он достигает пристани заветной…

Марцио

Мне кажется, меня ты утешаешь?

Беатриче

О, я сама утешена тобой!

Круша меня в ту благостную ночь,

Три крови влил в меня ты, и под сердцем

Я три ручья в один соединила.

Звон горных вод и мутный шум потока,

Далекие чужие имена, —

Ты выпил их, но снова дал начало

Неиссякаемому бегу волн…

Марцио

Слова твои темны. – Иль ты могла бы

Стать матерью? Ты плачешь? Я не вижу

Твоих страданий, потому что смерть

Мне застилает зрение. Дай руку.

Беатриче

Мой Марцио, скажи, что голос мой

Еще ты слышишь.

Марцио

Слышу, но неясно,

Как будто он звучит в густом тумане.

Беатриче

Холодный пот с чела его струится – —

Встань, Марцио, о, встань!

Марцио (пытается встать)

Ах, трудно. В пытке

Все кости мне разбили, и колени

Уже бессильны выпрямиться снова…

(Падает)

Пьетро (входит)

Светает. Ночь прошла, пора.

Беатриче

Он умер!

Пьетро (пожимая плечами)

Нехитрая работа, – все умрем.

8 ноября 1926 г.

3 ноября 1928 г.

[Шуточная пьеса]

Кремль. Царские палаты. Царь и князь Шуйский

Царь

Недобрый сон я видел. Будто рано

Проснулся я, зашел в какой-то сад,

Там малость погулял вперед-назад

И вдруг ступил ногой в Терапиано.

Как он попал, зачем валялся там?

Приснится же такое. Стыд и срам.

Шуйский

Дозволь мне молвить слово, государь, —

То, говорят, вернейшая примета,

Что клад богатый по соседству где-то

Неведомой рукой положен встарь.

Царь

Рукой?

Шуйский

Ну да, рукой. И не иначе,

Что быть тебе счастливей и богаче.

Царь

Гм… Что же Марков?

Шуйский

Он, по слухам, хвор.

Кряхтит и жмется. С некоторых пор

Из терема совсем не кажет носу.

Боится, видно, козней иль доносу.

Царь

Донос? Так он повинен и в крамоле?

Шуйский

Кто не повинен в ней? А он тем боле.

Царь

Ага! Я так и знал. Недаром он

И с Корвиным якшается, и с этим, —

Как бишь его?

Шуйский

Вердюк.

Царь

Ну да, Вернон,

Тот самый, что давно объявлен в нетях…

Не пишут, вишь…

Шуйский

Все ни гу-гу

Царь

Добро, —

Я вставлю им при случае перо.

Так, значит, Марков плох?

Шуйский

Молчит как пень.

Царь

Но ты писал ему?

Шуйский

Писал. И почта

У нас исправно ходит каждый день.

Царь

Нечисто, князь.

Шуйский

Нечисто.

Царь

Слушай, – вот что

Надумал я: зайди-ка ты в приказ,

Поговори с Дерюгиным, с Хрущевым,

Дай им понять, что, дескать, много раз

Я поминал их всех крылатым словом.

Да заодно при случае шпигни

И Кожина, и графа Воронцова, —

Сей гусь отпетый смылся образцово, —

Я думаю – все в сговоре они.

Пугни их. Царь сердит. Таких затей

Не терпит царь. Царь, мол, разматерился,

Всех разогнал намедни. Затворился

В хоромине своей, а это знак,

Что Маркова и марковских собак

Он угольком для памяти отметил.

Ты ж знай: еще не кукарекнет петел,

Как доберусь до друга твоего.

Шуйский

Помилуй, царь! Да мне совсем его

Не надобно. Тем более что слух

Дошел до нас, что пишет он за двух.

Царь

Что пишет он?

Шуйский

Помилуй, царь, беда…

Царь

А, с ляхами связался?

Шуйский

Много хуже…

Царь

Не мямли, раб, выкладывай!

Шуйский

К тому же

Вердюку он читает иногда.

Царь

Ври толком, пес! О чем твои намеки?

Что пишет?

Шуйский (в сильнейшем волнении, заикаясь)

Он-пи-пишет одностроки – —

Царь

Ох, душно мне!

(Падает)

Шуйский

Гей, стража!

(Вбегает стража, бояре и несколько Эллисов)

Божий гнев!

Царь занемог. Он, несколько осев,

Вдруг хлопнулся о каменные плиты

И умереть готов без волокиты.

Но я тут ни при чем, наоборот…

Да что стоите вы, разиня рот?

За лекарем! Святителя зовите, —

Иль нет, отставить! Вагнера скорей

За шиворот хотя бы притащите, —

Он где-то там болтался у дверей…

Уж если он не вылечит царя —

Тогда капут!

(Входит Марков в сопровождении литовского иеромонаха)

Марков

Все это, в общем, зря.

Литовский иеромонах (безмолвствует)

Казак

Я ел мясо лося, млея…

Рвал Эол алоэ, лавр…

Те ему: «Ого! Умеет

Рвать!» Он им: «Я – минотавр!»

Февраль 1939

Париж

О жизни и творчестве Владимира Корвин-Пиотровского

Владимир Львович Корвин-Пиотровский – вероятно, наименее известный из значительных русских поэтов XX века. Имя его знакомо прежде всего тем, кто занимался литературным наследием русской эмиграции. Он играл немалую роль в период краткого расцвета «русского Берлина», входя непосредственно в круг Владимира Набокова, однако и позднее оставался заметной фигурой в других центрах русской диаспоры – Париже и Соединенных Штатах[3]3
  Обширные литературные связи Корвин-Пиотровского отражены в его архиве (Vladimir Korvin-Piotrovskii Papers, Beinecke Rare Book and Manuscript Library, Yale University, GEN MSS 598; далее – АКП). Среди его корреспондентов – Г. Адамович, Л. Алексеева, В. Андреев, Н. Андреев, А. Бахрах, Н. Берберова, Р. Блох,
  A. Гефтер, А. Гингер, М. Горлин, Р. Гуль, В. Дукельский (Вернон Дюк), Б. Зайцев, Л. Зуров, Г. Иванов, Ю. Иваск, А. Ладинский, С. Маковский, В. Мамченко, B. Марков, Н. Набоков, Н. Оцуп, С. Прегель, А. Присманова, С. Рафальский, О. Савич, Г. Струве, Ю. Терапиано, Тэффи, В. Ходасевич, М. Цетлин, С. Шаршун и др.


[Закрыть]. Не слишком большое по объему наследие Корвин-Пиотровского отмечено несомненным мастерством. Прежде всего он был поэтом, хотя писал и прозу; опубликовал также трагедию «Беатриче» и четыре короткие драмы. Сознательно следуя русской классической традиции, Корвин-Пиотровский избегал авангардных экспериментов: его творчество в целом укладывается в рамки постсимволизма, имеет параллели с акмеизмом, однако связано и с некоторыми более поздними направлениями, в том числе с литературой экзистенциализма (здесь, вероятно, следовало бы говорить не о влиянии, а о конвергенции). Стихам его свойственна установка на интертекстуальность и некоторую «вторичность», которая иногда оценивалась как эпигонство, но может быть понята и в ключе постмодернистской игры. Следует сказать, что они обычно отличаются точностью метафорического мышления, четкостью и гибкостью ритма и интонаций, органичностью архитектоники.

Двухтомник Корвин-Пиотровского, подготовленный автором и его вдовой Ниной Алексеевной Каплун (1906-1975), вышел посмертно. Первый его том составляют стихи, второй – поэмы и драмы (во второй том включены также статьи о творчестве поэта, некрологи и воспоминания современников)[4]4
  Владимир Корвин-Пиотровский, Поздний гость, т. I– II (Вашингтон: Victor Kamkin, Inc., 1968-69).


[Закрыть]. Сейчас эта книга стала библиографической редкостью. Эмигрантская литература о поэте сравнительно обильна; кроме рецензий на отдельные книги, ряд статей, а также рецензий на двухтомник появился после его смерти[5]5
  Татьяна Фесенко. «Памяти большого поэта», Новое русское слово, 15 апреля 1966 (перепеч.: Поздний гость, II, 232-234); К. Померанцев, «Вл. Корвин-Пиотровский и его поэзия», Русская мысль, 9 июня 1966 (Поздний гость, II, 235-240); Глеб Струве, «Памяти В. Л. Корвин-Пиотровского», Русская мысль, 11 июня 1966 (Поздний гость, II, 241-245); Роман Гуль, «В. Л. Корвин-Пиотровский», Новый журнал, 83 (1966), 290-293 (Поздний гость, II, 246-248); Ю. Офросимов, «Памяти поэта», Новый журнал, 84 (1966), 68-90 (Поздний гость, II, 249-270); Вяч. Завалишин, «Переоткрытие поэта», Новое русское слово, 4 августа 1968; Ю. Терапиано, «Новые книги», Русская мысль, 12 сентября 1968; Сергей Рафальский, «Демоны глухонемые», Новое русское слово, 20 апреля 1969; О. Можайская, «Полуночная душа», Возрождение, 207 (1969), 122-125; «'Позднийгость', том II», Возрождение, 213 (1969), 125-128; Валерий Перелешин, «Живое творчество распада», Грани, 73 (1969), 201-205; В.В. [рец. на 'Поздний гость', т. II], Часовой, октябрь 1969; Merril Sparks, «Pozdny gost’», New York Poetry, 1 [1969?], 8-10; AleksisRannit [рец. на 'Поздний гость', т. I], The Slavic and East European Journal 3 (1970), 361-363; Валерий Перелешин, «Элегия и эпопея», Новое русское слово, 5 марта 1972; Борис Нарциссов, «Поздний гость», Новый журнал, 107 (1972), 277-279; Валерий Блинов, «Поэтическая реальность Вл. Корвин-Пиотровского», Новый журнал, 138 (1980), 42-19.


[Закрыть].

Ценимый еще при жизни критиками и немногочисленными читателями – в том числе Бердяевым, Буниным, Набоковым[6]6
  Набоков утвреждал, что Корвин-Пиотровский – «удивительно одаренный поэт». См. Набоков о Набокове и прочем: Интервью, рецензии, эссе, сост., предисл., коммент, подбор иллюстраций Н. Г. Мелникова (Москва: Независимая газета, 2002), 596.


[Закрыть], – Корвин-Пиотровский пока что не обрел в истории русской литературы места, которое он несомненно заслужил. Некоторые его стихи дошли до читателей на родине, они появились в нескольких антологиях последнего времени[7]7
  См. хотя бы Строфы века (Минск-Москва: Полифакт, 1995), 207-209; «Мы жили тогда на планете другой…»: Антология поэзии русского зарубежья, 1920-1990 (Первая и вторая волна), в 4 т. (Москва: Московский рабочий, 1995), кн. 1, 320-332.


[Закрыть]. В России были также напечатаны две его драмы[8]8
  Владимир Корвин-Пиотровский, «Смерть Дон Жуана», «Ночь», предисл. иподгот текста Е. Витковского, Современная драматургия, 2 (1990), 214-227.


[Закрыть]. Настоящая книга представляет собой первое относительно полное и комментированное издание поэтических сочинений Корвин-Пиотровского. В нее не входят прозаические произведения, статьи и письма, издание которых – дело будущего.

Владимир Корвин-Пиотровский – мало исследованный писатель. О многих периодах его биографии сохранились лишь скупые, неточные и отрывочные сведения. Загадки этой биографии отчасти объясняются характером поэта. В русской эмиграции он занимал обособленное положение. «Он мог быть сух и даже заносчив, но иной раз обжигал своей горячностью, упорством убедить оппонента в правильности своих воззрений, которые, кстати сказать, не всегда бывали устойчивыми. Некоторыми это свойство может быть принято как слабость или как избыток упрямства, но, может быть, именно эта его “поэтическая вольность" и питала его вдохновения»[9]9
  Александр Бахрах, По памяти, по записям: Литературные портреты (Париж: La Presse Libre, 1980), 165.


[Закрыть]; «…иногда чувствовал он остро и свою “инородность" и “безродность". И потому, конечно, в отношениях с другими бывал он часто и труден и странен»[10]10
  Офросимов, op. cit, 259.


[Закрыть]. Многие современники скептически или даже с раздражением относились к «чудачествам» Корвин-Пиотровского, в частности к его подчеркнуто высокому (хотя в общем обоснованному) мнению о своем таланте[11]11
  Ibid. Г. Адамович в письме к Ю. Иваску от 17 апреля 1960 отмечает: «Пиотровский (с самолюбованием)». См. «Сто писем Георгия Адамовича к Юрию Иваску (1935-1961)», публ. Н. А. Богомолова, Диаспора: Новые материалы, вып. 5 (Париж-Санкт-Петербург: Athenaeum-Феникс, 2003), 536. Ср. неприязненные замечания Иваска, который встретился с Корвин-Пиотровским по совету Адамовича: «Корвин-Пиотровский – громко звучащая фамилия, не настоящая. Маленький, носатый, юркий – из Гомеля, Могилева… Манерный шут […] все суета, еврейско-иронический смешок» (запись 18 июня 1960). Н. А. Богомолов, ред., «Проект Акмеизм'», Новое литературное обозрение, 58 (2002), 165. О возможном еврейском происхождении поэта см. письма Ю. Терапиано В. Маркову в кн. Минувшее. Т. 24. С.-Петербург: Феникс, 1998. Следует заметить, что еврейские мотивы, хотя и не частые в творчестве Корвин-Пиотровского, присутствуют в его поэме «Возвращение» и ненапечатанном стихотворении «День разгорался над туманами…».


[Закрыть].

Детство и ранняя юность поэта восстанавливаются в основном по семейной традиции. Они связаны с украинским городком Белая Церковь неподалеку от Киева. Пейзаж и история этого городка играют в творчестве Корвин-Пиотровского немалую роль. По словам Кирилла Померанцева, все его поэмы «исходят как бы из одной географической точки – из Белой Церкви, точно так же, как все картины Шагала исходят из другой такой точки – из Витебска»[12]12
  К. П.[омеранцев], «Поражение» [рец.] Мосты, 4 (1960), 327.


[Закрыть]. Дата и место рождения Корвин-Пиотровского ранее указывались следующим образом: «1891, Белая Церковь». Однако архивные материалы позволяют эти данные уточнить. Несколько французских документов, выданных поэту освобожденному из нацистского концлагеря, определяют дату его рождения как 15 мая 1891 года. В качестве места рождения несколько раз указан Киев (лишь в одном случае – Фастов)[13]13
  АКП, Box 9, Folder 182.


[Закрыть]. В Белой Церкви Корвин-Пиотровский видимо, провел детство и посещал гимназию.

Согласно воспоминаниям сына поэта, отец Владимира Корвин-Пиотровского, Лев Иосифович, был поляком, а мать – смешанного польско-русского происхождения. Будущий поэт имел двух сестер и двоюродного брата. Его любимым школьным предметом была история, но он рано стал интересоваться и математикой, к которой имел склонность всю жизнь[14]14
  О математических способностях Корвин-Пиотровского см. Офросимов, 254.


[Закрыть]. Интерес к поэзии в нем пробудила мать. Семнадцати лет Корвин-Пиотровский пытался поступить во флот, но мать не дала на это своего разрешения. Год спустя (видимо, в 1909) он стал служить в артиллерийских частях[15]15
  Частное сообщение сына поэта Андрэ де Корвина (André de Korvin), профессора математики в Хьюстоне (Техас).


[Закрыть].

Утверждается, что семья поэта была дворянской и даже аристократической. «Внебытовую окраску придавало ему еще и то, что носил он фамилию двойную Корвин-Пиотровский и все не мог приспособиться, какой половинкой звучнее называться. Остановился, наконец, на второй, и первые сборники так у него и появились: Вл. Пиотровский», – пишет Юрий Офросимов[16]16
  Офросимов, 251-252.


[Закрыть]. Вплоть до 1945 года, иногда и позднее поэт подписывался второй частью фамилии. Однако со временем он стал настаивать и на торжественной первой части. «Шутя любил поговорить о древности рода Корвиных, напомнить о венгерском короле Матвее Корвине (1458) и о “правах" его, Владимира Корвина, на венгерский престол»[17]17
  Роман Гуль, op. cit, Поздний гость, II, 246. Матвей Корвин, занимавший престол в 1458-1490, был одним из наиболее выдающихся средневековых властителей Венгрии; в частности, он установил дипломатические отношения с Русским государством.


[Закрыть]. Свою фамилию он связывал даже с историческими фигурами древнего Рима – то возводил ее к «некоему римскому консулу Метеллу Корвинусу»[18]18
  Бахрах, op. cit, 162.


[Закрыть], то «вел свой род от римского сенатора Марцелла Корвуса, отмеченного Сенекой за красноречие и упомянутого Горацием»[19]19
  Офросимов, 259. Имеются в виду полулегендарный герой IV в. до н. э. Марк Валерий Корв, воевавший с этрусками, самнитами и др., и консул времен Октавиана Августа – Марк Валерий Мессалла Корвин, друг Горация, покровитель Тибулла и Овидия.


[Закрыть]. Современники относились к этой родословной без особого доверия[20]20
  Ср., напр., Бахрах, 161-162; Юрий Терапиано, Литературная жизнь русского Парижа за полвека (1924-1974) (Париж – Нью Йорк: Альбатрос – Третья волна, 1987), 239.


[Закрыть].

Перед Первой мировой войной, в 1913 году, двадцатидвухлетний поэт совместно с Виктором Якериным издал в Киеве книгу «Стихотворения. Вып. 1» тиражом в 500 экз. Это подражательные и слабые, ученические стихи, о которых он позднее никогда не упоминал. Однако друга юности Якерина Корвин-Пиотровский не забыл и в конце жизни, в 1960-е годы, тщетно пытался разыскивать его в Советском Союзе через знакомую Анну-Лизу Бетцендерфер (Anne-Lise Betzenderfer)[21]21
  В АКП (Box 1, Folder 7) сохранилась копия письма Корвин-Пиотровского к Бетцендерфер (б. д.), связанного с поисками Якерина.


[Закрыть]. К Виктору Якерину («Кирику») обращено вступление поэмы «Золотой песок»[22]22
  См. упомянутое письмо, а также письмо (б. д.) Корвин-Пиотровского к Роману Гулю (Roman Gul' papers, Beinecke Rare Book and Manuscript Pibrary, Yale University, GEN MSS 90, Box 8, Folder 173).


[Закрыть]:

 
Мой милый Кирик, брат названный,
Услышишь ли ты голос мой?
Иль где-то, на большой прямой,
Ты затерялся точкой странной,
И вспыхнул, и погас (увы)
 

К концу вступительной главы[23]23
  Вероятно, именно «Кирик» в 1920-е годы сотрудничал в Красной нови и Новом мире: именем Виктора Якерина подписаны не лишенная юмора статья «Об использовании имени Ленина» (Красная новь, 9(1925), 280-281), рецензия на «Донские рассказы» Шолохова (Новый мир, 5 (1926), 187) и др.


[Закрыть].

По словам самого поэта, в Первую мировую войну он был артиллерийским офицером[24]24
  Вл. Корвин-Пиотровский, «Автобиографическая справка», Поздний гость, II,217; впервые опубликовано в сборнике Содружество (Вашингтон: Victor Karnkin, Inc., 1966), 527.


[Закрыть]. Позднее, согласно свидетельству Романа Гуля, участвовал в Гражданской войне на стороне белых – в войсках генерала Бредова, потом в отряде есаула Яковлева[25]25
  Гуль, 246.


[Закрыть]. Об этом периоде его жизни сохранилось несколько отрывочных рассказов. Утверждается, что он быстро достиг звания подполковника (на фронте присвоение очередного звания ускорялось), а в Гражданскую войну болел тифом и должен был «уползти из госпиталя на четвереньках», спасаясь от красных[26]26
  Частное сообщение Андрэ де Корвина.


[Закрыть]. После этого был взят в плен и «чрезвычайно неумело […] расстрелян красными партизанами»[27]27
  «Автобиографическая справка». Это утверждение повторяется в большинстве опубликованных биографий Корвин-Пиотровского.


[Закрыть]. Роман Гуль со слов поэта рассказывает, что белый офицер Корвин-Пиотровский спас от расстрела своего гимназического товарища, коммуниста Лифшица, который в 1920-е годы, приехав по делам из Советской России в Берлин, помог ему в издании книги стихов[28]28
  Гуль, 246-247.


[Закрыть]. Все эти сведения трудно или невозможно проверить[29]29
  Биограф Набокова Эндрю Филд говорит, что Набоков считал военные истории Корвин-Пиотровского выдумками. Он же утверждает, что Корвин-Пиотровский мог послужить одним из прототипов Смурова, героя набоковской повести «Соглядатай» (которого, как известно, ловят на «мифотворчестве», связанном с участием в гражданской войне). См. Andrew Field, Nabokov: His Life in Part (New York: The Viking Press, 1977), 166; он же, VN: The Life and Art of Vladimir Nabokov (New York: Crown Publishers, Inc., 1986), 137. Ср. еще E. Каннак, «Памяти поэта», в ее кн. Верность: Воспоминания, рассказы, очерки (Paris: YMCA-Press, 1992), 244.


[Закрыть].

Из письма Корвин-Пиотровского (4 июня 1931) к сестре Людмиле, жившей в Харбине, мы узнаем, что он оказался в польском лагере, после побега оттуда в 1921 году был интернирован в Германию, получил право работы и некоторое время учился в Берлинском Университете[30]30
  Копия письма сохранилась в АКП (Box 2, Folder 64).


[Закрыть]. Поначалу пытался жить случайными литературными и окололитературными заработками, познакомился и подружился с Романом Гулем, Юрием Офросимовым, Федором Ивановым, Ниной Петровской, а также с Набоковым[31]31
  Роман Гуль, Я унес Россию, I (Москва: Б.С.Г.-Пресс, 2001), 115, 172,257; II, 169; Field, Nabokov: His Life in Part, 165-166.


[Закрыть]. «Облачен он был в военную шинель разнообразных оттенков, не снимавшуюся и в моей комнате», – пишет Офросимов[32]32
  Офросимов, 251.


[Закрыть]. Затем Корвин-Пиотровский стал работать шофером такси. «Долгое время я очень нуждался, как и большинство русских за границей, нуждаюсь и теперь, но не так. [… ] Я, как тебе известно, пишу стихи, критики и издатели относятся ко мне хорошо, но денег это почти не приносит, и потому для более солидного заработка я езжу шофером на извочищьем [sic!] автомобиле. Как видишь, работа эта не очень почетная, но это единственное, чем могут заниматься за границей русские, вроде меня. Впрочем, мои знакомые не чуждаются меня и при встрече очень вежливо со мной раскланиваются, к огромному удивлению моих немецких пассажиров. Вообще, немцы, едущие в моем автомобиле (автомобиль, конечно, не мой, а чужой), часто обращаются ко мне с расспросами: кто я таков, чем был раньше и пр. Чаще всего, чтобы избавиться от этих расспросов, я отвечаю, что я венгр и плохо понимаю по-немецки. Само собой разумеется, что работа эта очень меня утомляет, но я не падаю духом и думаю рано или поздно купить когда-нибудь собственный автомобиль, тогда можно будет передохнуть», – писал он Людмиле (29 апреля 1931)[33]33
  Копия письма – в АКП (Box 2, Folder 64). Здесь и в некоторых других письмах нами исправлены мелкие пунктуационные неточности. Ср. Каннак, op. cit, 243-244. Гротескную историю о приключении Корвин-Пиотровского – шофера приводит Набоков в письме к Эдмунду Вильсону (20 января 1945), см. Simon Karlinsky, ed., Dear Bunny, Dear Volodya: The Nabokov-Wilson Letters, 1940-1971, rev. and exp. ed. (Berkeley: University of California Press, 1979), 164-165.


[Закрыть].

При этом Корвин-Пиотровский стал одним из видных деятелей берлинской литературной эмиграции. Он не только публиковался в периодике, читал свои произведения в кафе и др., но и был редактором издательства «Манфред», руководил отделом поэзии в журнале «Сполохи» (ноябрь 1921 – июль 1923). Некоторое время он обладал «двойственным статусом» полуэмигранта – работал метранпажем в газете «Накануне»[34]34
  Гуль, Я унес Россию, I, 182.


[Закрыть], сотрудничал в литературном приложении к ней, по-видимому, ездил в Зааров (Сааров) к Горькому[35]35
  Офросимов, 262-263.


[Закрыть]. Эти «примиренческие» настроения могут быть объяснены стремлением увидеть мать и других родственников, оставшихся под советским режимом. «Я все время думал и думаю о своих родных. Все время собирался в Россию, но мне не разрешили въезд на родину»[36]36
  Письмо к сестре Людмиле 29 апреля 1931 (см. сноску 31).


[Закрыть]; «…я очень рвался в Россию, и главным образом из-за матери, т. к. из Берлина я ничем не мог ей помочь. Но в Россию меня не пустили и не пустят»[37]37
  Письмо к сестре Людмиле 4 июня 1931 (см. сноску 28).


[Закрыть].

Поэт считался «веретенцем», т. е. был членом писательского содружества «Веретено», основанного Александром Дроздовым (1895-1963), и входил в его совет, но в декабре 1922 года из содружества вышел[38]38
  См. Новая русская книга, 1922, 10, 32.


[Закрыть] (оно окончательно распалось в 1923 году, когда Дроздов уехал в СССР). Летом 1922 года содружество издало альманах под тем же названием «Веретено», в котором Корвин-Пиотровский принял участие вместе с Буниным, Иваном Лукашем, Сергеем Маковским, Пильняком, Ремизовым, Сириным и др. В 1923 году в Берлине под маркой «Манфреда» и под редакцией Корвин-Пиотровского выходил альманах «Струги», собравший подлинное созвездие имен: в нем Корвин-Пиотровский печатался рядом с Айхенвальдом, Балтрушайтисом, Андреем Белым, Пастернаком, Ремизовым, А. Толстым, Ходасевичем, Цветаевой, Эренбургом…

Чтения Корвин-Пиотровского в Берлине отмечены с 5 марта 1922 по 17 июня 1932 года[39]39
  Karl Schloegel u. a., Chronik russischen Lebens in Deutschland, 1918-1941 (Berlin: Akademie Verlag, 1999), 96, 131-132, 173, 217-218, 223, 342, 346, 429, 432, 446; Amory Burchard, Klubs der russischen Dichter in Berlin 1920-1941: Institutionen des literarischen Lebens in Exil (München: Otto Sagner, 2001), 231, 234-235, 275.


[Закрыть]. Несколько раз (22 октября 1922, 8 февраля 1931, в конце декабря 1931) он выступал вместе с Сириным, а 26 апреля 1924 и с Маяковским (это произошло в ателье А. Гумича и Н. Зарецкого, «Кружок художников» которых был связан со сменовеховцами; в тот же вечер исполнялась баллада Брехта и эпилог пьесы Арнольда Броннена «Отцеубийство»).

Покинувшие «Веретено» писатели – В. Амфитеатров-Кадашев, Сергей Горный (Александр Оцуп), Сергей Кречетов, Лукаш, Сирин и другие 8 ноября 1922 года на квартире Глеба Струве основали «тайный» литературный кружок «Братство Круглого Стола», который посещал и Корвин-Пиотровский[40]40
  Глеб Струве, «Из моих воспоминаний об одном русском литературном кружке в Берлине», Три юбилея Андрея Седых: Альманах 1982, 189-194; Schloegel, op. cit, 135.


[Закрыть]. Утверждается, что он участвовал и в других берлинских литературных кружках[41]41
  Александр Долинин, «Доклады Владимира Набокова в Берлинском литературном кружке», Звезда 4 (1999), 8; Burchard, op. cit., 233-234.


[Закрыть].

«До последней войны… я успел выпустить шесть сборников стихотворений, которые ничего кроме досады во мне не вызывают», – писал Корвин-Пиотровский в 1966 году[42]42
  «Автобиографическая справка».


[Закрыть]. На самом деле он опубликовал три сборника для взрослого читателя – «Полынь и звезды» (1923), «Святогор-скит» (1923) и «Каменная любовь» (1925). Они отнюдь не заслуживают столь резкой оценки, хотя в них поэт не всегда самостоятелен. В книгу «Полынь и звезды» входят стихи, написанные под явным воздействием Бальмонта («Я не знаю любви, я любви не хочу…»), Блока («Ты живешь в омраченной долине…»), Гумилева, а также Клюева и Есенина («Пути волчьи», «Север», «Голгофа малых», «Крест срединный»)[43]43
  Ср. Офросимов, 256: Есенина и Клюева Корвин-Пиотровский «в те времена и знать […] не мог уже потому, что очень мало читал, не выходя из своего “круга чтения"». Это утверждение сомнительно. С Есениным поэт был знаком и присутствовал на его берлинском вечере (см. Гуль, Я унес Россию, 206).


[Закрыть]. «Святогор-скит» состоит из трех религиозных поэм в духе сектантского фольклора. В сборнике «Каменная любовь» заметны переклички с «адамизмом» Городецкого («Сердце Адама», «Я вырезал его из дуба…»), сильны экзотические «степные» мотивы, есть отзвуки гражданской войны на Украине. Многие, особенно религиозные стихотворения следует назвать любопытными по содержанию – далекими от ортодоксального православия, часто «францисканскими», – выразительными по образам и ритму. Кстати, все три книги отличаются метрическим разнообразием (анапест, хорей, логаэдический, тонический, свободный стих), которое противостоит единообразию зрелого творчества поэта. Кроме того, Корвин-Пиотровский издал в Берлине несколько книжек для детей – «Светлый домик», «Погремушки» (обе 1922), «Веселые безделки» (1924), «Волшебная лошадка» (1925). По-видимому, все они сочинены вместе с Офросимовым, хотя это указано только на третьей из книжек. «Одно крупное русское зарубежное издательство купило у немецких издательств серию книжек-картинок для детей, и надо было немецкое “пересоздать" на русский лад. То есть, к иллюстрациям, бывало, по-настоящему хорошим, но порою типично немецким, сочинить нечто подходящее в русском духе в стихах, иногда целые поэмы. Случалось, что заказы давались на несколько книжек и к определенному сроку, тогда в помощь призывался Корвин. Я ложился на постель, а он – на кушетку, и, упиваясь кофе уже не ячменным, а настоящим, мы, кто скорее, изготовляли книжку, не очень много думая о целях воспитательных и утешая свою совесть тем, что такие упражнения способствуют технике стиха и, стало быть, как-то все же идут на пользу истинной поэзии»[44]44
  Офросимов, 261-262.


[Закрыть].

Впоследствии автор счел возможным перепечатать лишь несколько поэтических текстов этого периода (в том числе, в сильно переделанном виде, стихотворение «Игоревы полки»). Однако в свое время они имели успех. Вместе с Сириным Корвин-Пиотровский упоминался в числе лучших молодых берлинских поэтов[45]45
  Сборник «Полынь и звезды» рецензировался в Новой русской книге (22 февраля 1922), Новом времени (22 апреля 1923) и др.; «Святогор-скит» в Днях (29 июля 1923); «Каменная любовь» во Времени (17 ноября 1924), Руле (26 ноября 1924), Сегодня (13 декабря 1924) и др.


[Закрыть]. По словам Офросимова, Саша Черный прочил Корвин-Пиотровского в продолжатели традиции А. К. Толстого[46]46
  Офросимов, 252.


[Закрыть]. К. Мочульский в рецензии на «Полынь и звезды» сказал, что «в этическом пафосе поэта [нет] ни одной фальшивой ноты»[47]47
  К. Мочульский, «Полынь и звезды», Звено, 9 (1923), 3.


[Закрыть]. О «Каменной любви» положительно отозвалась и тогдашняя, еще относительно либеральная советская критика (Н. Смирнов в «Новом мире» назвал автора книги лучшим из эмигрантских поэтов)[48]48
  Н. Смирнов, «На том берегу», Новый мир, 6(1926), 141. В отзыве эмигранта, подписывавшегося «Ренэ Санс», Корвин-Пиотровский был объявлен «юродствующим во славу III интернационала версификатором» и «рыжим чекистом», при этом живущим в России. См. Ренэ Санс [К. Я. Шумлевич], «Каменная любовь», Новое время (2 ноября 1924).


[Закрыть].

Хотя в начале 1920-х годов Корвин-Пиотровский занимал «сменовеховскую» позицию, одно время у него, по утверждению Офросимова, «были планы героической поэмы о Колчаке и нечто вроде плача Иова Многострадального – поэмы о Николае Втором»[49]49
  Офросимов, 257-258.


[Закрыть]. Он также писал прозу, которая, согласно тому же Офросимову, давалась ему с трудом и не была им особенно любима[50]50
  Ibid., 256.


[Закрыть]. В целом она уступает его стихам, хотя в ранний берлинский период Корвин-Пиотровского – вместе с Сергеем Горным, Амфитеатровым-Кадашевым и Лукашем – определяли как прозаика (в противовес Набокову, который считался по преимуществу поэтом)[51]51
  Глеб Струве, «Памяти В. Л. Корвин-Пиотровского», Поздний гость, II, 242.


[Закрыть]. Проза, в отличие от поэзии, обычно рассматривалась им как несерьезное занятие заработка ради. В 1922 году вышел сборник его рассказов «Примеры господина аббата», который современники сочли фривольным[52]52
  Ср. ibid.


[Закрыть], и, возможно, не обнаруженная до сих пор книга прозы «Крик из ночи». В журнале «Веретеныш» (1922) печатался сатирический роман «Заграничные приключения Ивана Сидоровича Башмачкина», который должны были писать четырнадцать авторов (Корвин-Пиотровскому досталась вторая глава), но это сочинение осталось незавершенным[53]53
  В первом номере «Веретеныша» есть шарж на Пиотровского, сделанный С. А. Залшупиным.


[Закрыть]. По-своему любопытен фантастический роман «Атлантида под водой» (1928), который Корвин-Пиотровский написал вдвоем с Овадием Савичем. Это остросюжетное произведение в духе «Аэлиты» Алексея Толстого (1922), но несравненно более ироническое, подчеркивающее условность повествования. По основному мотиву оно сходно с известной повестью Артура Конан-Дойля «Маракотова бездна», которая, однако, была опубликована только в 1929 году. Атлантида, согласно роману, сохранилась на дне океана под огромным искусственным куполом: туда попадают несколько землян, корабль которых в начале Первой мировой войны подорвался на мине. В Атлантиде они находят общество, управляемое тиранической кастой инженеров-священников. Не без помощи землян происходит революция, которая терпит поражение, но землянам удается вернуться в обычный мир. В романе заметно воздействие Свифта – в сюжете дана прямая ссылка на «Путешествия Гулливера»; многочисленны «свифтианские» сатирические ходы (церковь в Атлантиде обладает монополией на презервативы, общественное равновесие поддерживается тем, что властителей время от времени подвергают ритуальной порке). Ранее, чем в эмиграции, а именно в 1927 году, роман под видом перевода с французского был издан в СССР: как автор был указан некто Ренэ Каду, а Савич и Пиотровский – как переводчики[54]54
  В АКП (Box 2, Folder 44) хранится письмо Корвин-Пиотровского к Савичу (2 июля 1927), касающееся получения гонорара из СССР с помощью В. Лидина и Н. Тихонова.


[Закрыть]. По странному совпадению, французский поэт с таким именем действительно существовал (Ренэ Ги Каду, 1921-1951), но в момент написания романа ему было всего шесть лет. В последнее время роман был дважды переиздан в России (1991 и 1992)[55]55
  См. Энциклопедия фантастики: Кто есть кто, под ред. Вл. Гакова (Минск: Галаксиас, 1995), 260-261.


[Закрыть].