Текст книги "Избранное (сборник)"

– Женя, иду на выполнение боевого задания, – шепчет Николай.

Улыбка сползает с его лица. Между бровями появляется складка. Морщинится лоб, словно Николаю становится больно. По бледному лбу скатывается капля пота.

Женя, Женя! Он даже не поцеловал ее ни разу в жизни. В жизни? А сейчас он разве умер? Нет, чепуха! Жив, умер? Чепуха! Вниз! Вот она – война! Николаю кажется… Нет, ему ничего не кажется…

Планер со свистом и ревом врезается в большое и круглое бензохранилище. К небу взлетает столб огня. Земля дрожит от взрыва. Через минуту взрывается соседняя башня с бензином, а потом и другие. Загораются склады. Всю ночь в горящих складах рвутся снаряды. Небо пылает огнем. И земля в этом месте кажется адом.

Бой продолжается

Двухэтажное серое здание штаба уже близко, и Тимофей подтягивается: полковник может смотреть в окно. Тимофей расправляет плечи и идет твердыми шагами. Слева от него лежит зеленое летное поле, вдали видны ангары. Поле очень велико, и ангары припадают к земле и теряются на нем, а людей и совсем не видно. Аэродром спокоен, как будто и нет войны. Здесь невдалеке когда-то проходила граница. Тимофею кажется, что зеленое поле дымится: воздух дрожит над травой. Это – летнее солнце нагрело землю. В траве трещит кузнечик, и от его стрекотания Тимофею становится еще радостней. Жизнь – прекрасна!

Тимофей подходит к дому. Здесь многое изменилось. Аккуратный и чистенький домик стал грязным. Выбитые, заклеенные бумагой стекла. Пролом в стене, заделанный кирпичом. Пробитая крыша, подремонтированная куском не закрашенного краской железа. И вокруг – обуглившиеся горелые пни. Сломанные молодые деревья. Они особенно поражают Тимофея. Здесь пронеслось дыхание войны! Многое изменилось, пока он был в госпитале.

Тимофей поднимается на крылечко штаба. Он вытирает почему-то ноги. Обращает на это внимание и вспоминает: так он всегда делал осенью, когда входил в штаб. Тимофей протягивает часовому пропуск, отворяет дверь и входит внутрь. И сейчас же раздаются крики, его узнают. В приемной штаба летчики сидят на кожаных диванах и курят. Все они в полном боевом снаряжении. Летные кожаные пальто и у пояса на ремне шлемы, не хватает только парашютов. Знакомые приветливые лица товарищей, но много и новых, незнакомых. На Тимофея словно надвигается стена из радостных, загорелых человеческих лиц. Громкие возгласы, дружеские объятия. Потом он отходит к окну с двумя своими приятелями. Они наперебой рассказывают ему о всех новостях. Он уже знает обо всём этом, но ему приятно слушать еще раз.

– Знаешь, Тимка, – говорит один из них, – мы теперь в резерве. Скучно даже, фронт ушел далеко вперед. Ты представь себе, – только два вылета в день бывает. А помнишь, раньше сколько раз вылетали-то за день? По четыре, по пять! Нет, хочу проситься туда, поближе…

– Ты знаешь, какие у нас теперь самолеты? – перебивает его другой. – Ну, доложу тебе: и скоростенка у них! Вихрь! Дай бог любому дяде на черный день такой истребитель.

Тимофей слушает их и смеется вместе с ними над шутками. Они не спрашивают о его здоровье.

Если бы был болен, не пришел бы. Это ясно! И они не говорят с ним о погибших товарищах. Это тоже здесь не принято говорить при первых встречах. Потом Тимофей освобождается от друзей и проходит в соседнюю комнату; там сидит дежурный по штабу. Они здороваются. Дежурный очень спокоен. Он не склонен к удивлению. Как будто бы Тимофей и не отсутствовал несколько месяцев.

– Вот что, – говорит дежурный. – полковник сейчас занят. Вы обождите. Да, Вам здесь лежит письмо. Мы все письма Вам пересылали регулярно. Ну, а это пришло совсем недавно. Возьмите!

Тимофей берет письмо и благодарит дежурного, потом разрывает конверт, но письмо не вытаскивает. Это от Жени! Он прочтет его на улице. Тимофей выходит из штаба на крылечко. Вынимает письмо и оглядывается на часового, а затем спускается по ступенькам вниз. Около крыльца стоят несколько маленьких грузовичков. Тимофей подходит к одному из них и начинает читать письмо. Сначала он быстро посматривает все письмо, не вникая глубоко в его содержание. Хрустящая под пальцами бумага с водяными знаками «серп и молот» исписана мелким почерком. Каждая строчка у правой стороны бумаги загибается и идет книзу. Женя не любит переносить слова.

«Вот ведь, на какой бумаге написала, – думает Тимофей, – что-нибудь важное» – и начинает уже внимательно читать письмо.

Прочитывает и опять хрустит бумажкой, складывая письмо. Он делает это очень старательно. Складывает пополам, потом вчетверо, затем еще раз… Руки работают механически. Мыслями Тимофей в Москве. Пушки, танки, самолеты – все это отодвинулось на некоторое время в сторону, а на их месте проступают очертания чего-то нового, радостного и счастливого. «А у нас с тобой теперь есть дочка, и она похожа на меня, не обижайся». Эта фраза из письма Жени мелькает у него в голове. Дочка! Ну что же, хорошо. Сын ведь уже есть. Родилась! Что же, расти маленькая! Существуй! Ты расцветаешь в прекрасной стране, станешь работником, бойцом. Да, бойцом, как отец! Это неважно, что ты девочка. Мужчина и женщина – одинаково бойцы в этой стране и вместе отвечают за все.

Тимофей сует письмо в карман и оглядывается. Ему хочется с кем-нибудь поговорить о детях, о жизни, сейчас же вот, здесь, у крылечка, на воздухе, на солнышке. Он глядит на спину часового. Широкая спина выпрямлена, мерцает штык винтовки. Поговорить с ним? Он не отвлечет часового, просто расскажет ему все то, что необходимо сейчас сказать, и потом пойдет к полковнику. Два-три самых простых слова, товарищ красноармеец. Не больше. О детях и о счастье. Два слова! Расскажу про своих ребят. У Вас ведь есть тоже малыши, товарищ красноармеец? Нет, с часовым много не поговоришь. Он при исполнении служебных обязанностей. Да…

Тимофей стучит ладонью по борту грузовика, а красноармеец поворачивает и наклоняет голову, как будто прислушиваясь к чему-то другому. Тимофей вздрагивает. Где-то очень далеко протяжно ревет электрическая сирена. К ее тревожной ноте присоединяются и другие резкие, возбужденные звуки: гудки паровозов и еще какой-то свист, потом звон. А затем из всего этого хаоса звуков возникает глухой орудийный удар. Он как-бы венчает собой всю эту гамму звуков, а после него начинается новая музыка, гремят залпы зенитных орудий и трещат пулеметы. На аэродроме ревет сирена. Она начинает с высоких нот, а кончает на низких.

– Налет, – говорит часовой, как будто о чем-то самом обыкновенном.

Но Тимофей и без него знает, что это налет. Он слышал не раз эту музыку. Война опять встает перед ним во весь рост. Бой продолжается. Из штаба выскакивают летчики и бросаются к грузовикам. У них суровые, сосредоточенные лица, а на летном поле аэродрома уже летит в сторону пыль, и звенит воздух от рева моторов. Пять коротких, с низко расположенными крыльями самолетов дружно взлетают свечой в голубое небо, делают разворот, мелькают и исчезают. «Вот она, новинка, – думает Тимофей, – ну, такие догонят!». А с аэродрома срывается еще пятерка светло-серых самолетов с красными звездами на крыльях. Тимофей видит, как у них в воздухе убираются шасси. Точно соколы подбирают когти. И еще раз дрожит воздух. Новая пятерка! В этом есть какой-то ритм. Это ритм войны. Он захватывает Тимофея. Еще пятерка! Тимофей сжимает кулаки. Он поднимает их и опускает вниз, когда взлетает новая пятерка истребителей. Еще, и еще, и еще… Самолеты с ревом летят туда, где гремят орудийные залпы, туда, где город.

– В следующих пятерках должен быть и я! – шепчет Тимофей, поворачивается и взбегает на крыльцо. Он проходит через опустевшую приемную. Ничему не удивляющийся дежурный говорит:

– Теперь можно!

Тимофей входит к полковнику. Тот как раз кладет на место трубку телефона и тотчас идет из-за стола к нему навстречу. Он взглядывает на Тимофея черными, веселыми глазами и произносит:

– Прекрасно, прекрасно, я видел из окна, как Вы шли к нам. Поправились совсем? Молодцом, – он кладет Тимофею руки на плечи. – Ну, теперь надо семью навестить! Недельки на две можно. У меня здесь народу хватит.

Тимофей молчит, у него дрожат губы. И в носу что-то щиплет, словно в детстве перед тем, как зареветь. Полковник снимает свои руки с его плеч и проходит за свой стол. Он начинает там подбрасывать спичечную коробку.

– Ну, если так… тогда Ваш самолет – СНТ02, можете его принять.

– Есть! – отвечает Тимофей.

И выходит из кабинета полковника.

Бой продолжается…

1937, 1958

Повести и рассказы

Наездник из Кастилии
Рассказ

Сударыня, если уж вы хотите слышать от меня что-либо интересное, то я буду говорить только о моем новом друге Хозе Панчо. Он заслуживает этого. Меня свела с ним наша война. И я позволю себе заметить, что о таком парне еще сочинят песни, чтобы распевать их в наших городах. Я расскажу все, что узнал от него самого и от его товарищей, хорошо знающих этот случай.

Видите ли, Панчо утверждает, что он родом из Кастилии, а это уже говорит само за себя. Но, уверяю вас, если бы довелось вам его увидеть, то никогда бы не подумали, что он способен на громкие дела. Я и сам не ожидал ничего подобного. Вот у меня сохранилась его старая фотография. Заметьте, это совсем мальчишка. Он и сейчас выглядит таким же, хотя всячески старается казаться пожившим человеком. Небольшого роста, но очень плотный малый. С его черноволосой головой и смуглым лицом следовало бы идти в тореро. Когда ему ребята об этом иногда говорили, он улыбался и помалкивал. А молчит Хозе частенько; порой даже думаешь, что он просто нем. Но Панчо все же признался мне, что его не волнуют ни быки, ни желтый песок арены. И это правда! Он слишком тих и скромен для всего этого. Жалко, конечно, что публика так и не увидит его в бархатных штанах и куртке, со шпагой в руке, что женщины в первых рядах не будут восторгаться его глазами и прической: он ведь очень ревниво следит за ней, отпустил даже острые бачки!

Я не знаю, как Хозе сделался летчиком. Он об этом не распространяется, – говорит, что возил на пассажирском «Юнкерсе» богачей из Барселоны в Мадрид и потом в Малагу. В общем, когда эта жирная свинья Франко заварил здесь кашу, мой парень был уже тут как тут. Он оставил где-то между Мадридом и Малагой своих толстых путешественников и прилетел с хозяйским «автобусом» прямо в расположение частей, верных нашей республике. С того момента и началась его настоящая работа. Теперь, разрешите, я уже поточнее расскажу вам о деле, за которое Хозе получил орден. Что? Вы желаете знать подробности нашего знакомства с Панчо? А зачем? Это же произошло просто. И, по-моему, это не так интересно, как то, что случилось с Хозе в дальнейшем. Вы настаиваете? Ладно, тогда я расскажу… Только предупреждаю, здесь будет все начистоту. Я хотя и болтун, но не враль. И если уж говорить, так надо все! Правда? Не пеняйте поэтому на меня, сударыня, если перед вами возникнут мужчины в немного обидном виде. Речь пойдет о трусости. Да, о самой заурядной трусости.

Когда мы прибыли со всех концов из провинций сюда, в наш Мадрид, чтобы защищать его от фашистов, то нужно было где-то жить, пока нас не расписали по частям. В казармах не удалось устроиться, там половину зданий испортили бомбы, а в пригодных помещениях расселились бойцы народной милиции. Тогда нам и предоставили вот эту гостиницу, в которой мы сейчас с вами сидим. Расположились мы каждый в отдельном номере. Занялись было разными своими делами. Уже вечерело, на небе – печальный такой закат оранжевого цвета. Я открыл окно – по улице шло много публики, как будто и войны не было и фашистов не существовало. По натертому до блеска шинами асфальту катили спокойно автомобили. Шум – обычный, городской. Только далеко где-то звенела, как летящий жук, какая-то странная, надоедливая нота. Признаюсь, было тоскливо в этот вечерний час. Все мы собрались из разных мест. Ни знакомства, ни дружбы между нами пока не существовало. И у каждого еще в глубине души свое личное было спрятано… Знаете, ведь этот проклятый мятеж разбросал по сторонам всех, оторвав от близких и родных, от жен, от стариков. Ну, и как это всегда бывает: опасность вас настигает именно тогда, когда вы меньше всего к ней приспособлены. Так и здесь. Только взгрустнулось, вдруг как бабахнет на улице. И пошло! Все ближе и ближе к нашему дому стали ложиться разрывы бомб. Точно там, наверху, фашистские коршуны знали, куда бить. Как оказалось потом, они действительно это знали. Еще накануне ночью предатели из-за наших спин передали с крыш световыми сигналами противнику, что, мол, ожидается прибытие подкреплений и, главное, летчиков. Да…

Понимаете, и теперь, после того как эти мерзавцы стали летать сюда на много реже, бомбардировка действует на меня так же, как и в тот первый раз. Это даже странно: здоровый, крепкий человек внезапно превращается в кисель. Сознаешь, что это обидно, стыдно и даже подло, говоришь себе: «Где же твоя воля, самообладание? А ну-ка, я заставлю себя быть молодцом!» – и никаких результатов. Все по-старому. Как ударит, будто земля вздохнет, глухо так, потом завоет, ну и кажется, что в рот помпу приставили и тянут из тебя внутренности. Ничего не поделаешь! Вот почему во время бомбардировки все так и стараются друг к другу прижаться, каждый соседа броней считает. Я тоже! Как началась тогда эта музыка, я тотчас же обалдел. На улице грохот, треск, а рядом, в номере, слышу, стекла посыпались. Не смог больше сидеть в комнате один. Бросился в коридор и дернул дверь соседнего номера. Она распахнулась, а я – в комнату! Влетел и вижу: растопырив руки и прижавшись спиной к стене, у самого окна стоит Хозе Панчо, – я тогда еще не знал его имени. Бледный, вытянув шею, он заглядывал на улицу сквозь разбитое стекло.

– Святая Мария! Они определенно метят в нас! – крикнул я.

Голос мой сорвался. Но Хозе оглянулся не сразу. Медленно повернул голову и ответил:

– Вы думаете?

Губы у него еле шевелились. Да и я был хорош… Мы оба поняли друг друга, и нам стало стыдно. Панчо оттолкнулся от стены и спросил:

– Вы в первый раз на войне?

– Да, – сказал я, – впервые под этим чертовым ливнем… И вы тоже?

Тут снова с потолка посыпалась известка. Мы невежливо замолчали, а потом познакомились. В лица, правда, не особенно поглядывали, но, пока на улице шумело, поговорили охотно. До сих пор вспоминаю с улыбкой об этом. Комично! Вот примерно о чем шла беседа:

– Сидел, читал! – указал Хозе на лежащую на столе книгу.

– Интересно? – не замедлил спросить я.

И дальше пошло так:

– Очень занятно. Нельзя оторваться…

– Неужели? А как называется книга?

– Ласарильо с Тормеса.

– Это наш писатель?

– Да, испанский. Только неизвестна его фамилия. Он написал эти рассказы в шестнадцатом веке.

– Странно, что нет фамилии! Очевидно, боялся?

– Да, ему удобнее было оставаться неизвестным. Это злая книжка. Сатира!..

– Вот как?.. Может, вы будете любезны дать ее потом мне?

– О, пожалуйста! Я уже дочитываю последнюю страницу.

И так далее, сударыня, все в таком же духе. Однако я заметил, что Хозе, разговаривая, нет-нет да и подойдет к окну и взглянет вниз, сжимая кулаки. Вижу – дело нечистое. Тогда я тоже к окну боком подобрался. Разговариваю, а сам глаза на улицу. Тут я понял кое-что. Внизу было все разбито. Ну, уж понимаете, как полагается в этих случаях. Мостовая в ямах. Дома изуродованы. Напротив нашего окна лежала женщина. Она была мертва и прижимала к себе ребенка, тоже убитого. Туда-то и глядел Панчо. А в пяти шагах от женщины виднелась девочка. Мы ее сначала не заметили. Она лежала очень тихо. Потом приподнялась и потянулась к матери. Но не смогла встать, очевидно, ей задело ноги. Хозе так и застыл! Бомбардировка кончилась, и неожиданно со всех сторон появились люди. Они бросились к убитым. В воздухе еще оседала белая пыль от взрывов. Мужчина в клетчатой, красной с черным, рубашке бросился к девочке. Подхватил ее на руки и помчался по улице, прижимая к себе свою ношу. У девочки раскачивались израненные ноги. Он прижимал ее к себе и бежал. Нам был виден острый, бледный подбородок малютки, запрокинувшей голову.

– А вы читали… – начал тогда внезапно, как бы продолжая разговор, Хозе и произнес какую-то неизвестную для меня фамилию писателя.

– Нет, не читал, – ответил я. – Интересно?

– Хорошо, что не читали. Скучно! Растянуто! – сказал Панчо быстро.

Потом обернулся и посмотрел на меня в упор. Я поразился. У парня белки потемнели, как бы обуглились, видимо внутри у него бушевало пламя. Затем он закричал:

– Уйдите, уйдите! Прошу вас… Проклятые! Как они смели…

Как вы думаете, что оставалось делать? Я, конечно, ушел. Посидел немного дома. Потом ко мне постучался Панчо. Он был уже спокоен, молчалив, в общем – в своем обычном стиле. Мы спустились вниз и сели, кажется, за этот же самый столик. Пили. Он молчал, а я говорил. Курили. В этот вечер мы и обменялись фотографиями. Сдружились!

Когда полезли к себе после этого наверх, Панчо в коридоре остановился. Я уже дверь в свою комнату открыл, стал прощаться, а он положил мне руки на плечи и сказал:

– Ты знаешь, если мне даже вот эти руки прострелят… Обе руки!.. То зубами драться буду! То, что я сегодня видел… Я им не прощу… Не прощу…

Я ему ничего тогда не ответил. Да, собственно, что уж там говорить! Дело ясное. Хозе был прав! Ну, вот и все, что можно рассказать о нашем с ним знакомстве. Теперь – о самом главном. О случае с Панчо.

В то утро, сударыня, было такое небо, какое может быть только в Испании летом до восхода солнца. И не синее, и не голубое, и даже не розовое, а совершенно бесцветное. Задерешь вот так голову и смотришь: пусто на небе, и красок нет никаких. Лишь у самого горизонта, на востоке, легкая желтизна. В этот час очень тихо вокруг и не жарко. А через некоторое время глядишь: выскакивает из-за горизонта желтое ядро, и тогда наступает жуткая жарища, от которой нет спасения до самой ночи. Так вот Панчо как раз в такой час находился на аэродроме, ну, предположим для примера, близ Лильо. Его машина считалась в это утро дежурной, и он торчал в ней, привязанный к сидению, в шлеме, вот-вот готовый вылететь по первому требованию. Надо сказать, что он ждал не один: на старте находилось еще несколько готовых к вылету, заправленных машин. Прошел часок, ребят не тревожили, все казалось спокойным. Солнце взошло и стало печь. Механики хлопочут вокруг, проверяют моторы, острят, смеются, стараются развлечь летчиков, а те сидят потные и минуты считают. Кислое тянется время! Вдруг звонок, загудела сирена, и раз-раз – механики отскочили в сторону. И уже ничего не слышно на старте от грохота моторов, а потом пылью всех обдало. Не успели глаза протереть, как машины ушли в воздух. После небольшой пробежки сразу же свеча, и поминай лихом! Понимаете, вылетели новенькие быстроходные американские истребители, недавно закупленные в Мексике и с большим трудом доставленные к нам. Они на полном газу помчались на запад. Задание дали простое: в районе Толедо разведчики заметили перемещение противника. Ну, и следовало его пощипать. Хозе внимательно следил за своей машиной. Она была очень строгой в управлении и на такой скорости нелегко держалась в строю. Большая точность в движениях требовалась! Хозе, конечно, здорово летал, и машина у него не юлила. Но уже отвлекаться ему не приходилось. Все же мой Панчо успел с сожалением посмотреть на мелькнувшее внизу голубое озеро: оно прошло слева под крылом. К этому времени небо приняло обычную свою окраску. Оно отражалось в воде. От ветра по озеру ходили маленькие волны. Сверху, несмотря на то, что самолеты летели на высоте 1500 метров, волны были видны отчетливо, так же хорошо, как и каменистое дно у берегов, около которых плескалась абсолютно прозрачная вода. Для Панчо это зрелище было так тягостно, ну, как скажем, для нас был бы невыносим сейчас вид закупоренной бутылки с этим холодным напитком. Бедняга, каждый раз пролетая мимо, мечтал выкупаться в озере, и каждый раз ему это не удавалось.

Ребята промчались над линией железной дороги, которая идет к Алькасар-де-Сан-Хуан. Потом полетели над второй линией, идущей к Сьюдад-Реаль. Самолеты забирали немного вправо. Они хотели подойти к Толедо с севера. Внизу виднелась ниточка железнодорожного полотна. В одном месте она обрывалась, там темнела безобразной формы яма. Здесь, очевидно, поусердствовала фашистская авиация. Около воронки уже копошились похожие на букашек люди, подъезжали машины. Наши восстанавливали железную дорогу. По шоссе, наискосок от полотна, по направлению к Мадриду мчались грузовики; в них лежали грузы, укрытые брезентом. Автомобили летели как ураган, несмотря на то, что гудрон во многих местах пробил осколки бомб. На земле от деревьев лежали темные резкие тени, господствовала прохлада. А моему парнишке солнце жгло затылок, и он только пошевеливал головой, стараясь кожей шлема стереть на шее капли пота. В тот момент Хозе походил на бомбу, готовую вот-вот лопнуть. Ему хотелось как можно скорее разбомбить этих проклятых фашистов, вернуться к озерку и выкупаться.

У Бургильоса самолеты резко свернули вправо, сзади остались мрачные, как застывшая лава, выжженные, желтовато-грязного цвета Толедские горы. Потом пролетев по прямой к северу, истребители развернулись влево, набрали еще немного высоты и поспешили к Толедо. Они летели уже над территорией врага, и ребята следили за землей и воздухом во все глаза. Внизу была зелень, деревья, кустарник. Однако и здесь, в долине реки Тахо, преобладали желтые и коричневые краски. Виднелись окопы, укрепления, но войсковых скоплений не замечалось. С нашей стороны палили из пушек, и у окопов врага ложились разрывы снарядов. В городе также ничего особенного не оказалось. В южной его стороне горели длинные приземистые склады, и густой едкий дым вползал в ближайшие улицы. Весь город был как в тумане. И пекло же там было! Командир эскадрильи повернул самолеты прочь от города. Вся эскадрилья направилась к Торрихосу И точно угадали! От Торрихоса продвигались к Толедо колонны фашистов. Наши ринулись к ним, благо еще внизу никто не успел разобрать, в чем дело. Быстро разделились на группы, одни полетели вправо, другие влево. Моторы включили – и сразу же как провалились! Вот уже земля в семистах метрах.

Ну, и тогда пошло! По основному шоссе двигались большие трехосные грузовики с боеприпасами, они спешили к Толедо. Справа шли, придерживаясь деревьев, пехота и немного кавалерии. А слева ползли танки… Они, очевидно, попали сюда случайно, им было не совсем удобно двигаться по ухабистому полю, а на дорогу выбраться не удавалось. Панчо и еще три парня нацелились на танки. На борту самолета имелись легкие бомбы. Панчо покидал их в танки. Бомбы разворотили перед танками путь, но те только остановились. Им хоть бы что! Хозе пикнул на них и прошелся по броне из пулеметов. Картина та же. Тогда парнишка решил не терять попусту времени и кинулся к коннице. Там уже была каша! Вы понимаете: на вас с воем и ревом опрокидывается с неба стальная груша, проносится над головой, осыпает свинцом, потом взмывает вверх и опять падает. Не хотел бы я быть в это время среди всадников. Лошади вставали на дыбы, все перемешалось, переплелось, крик, рев, свалка. А Хозе открыл все свои «краны». Эти американские самолеты – чертовская штука: в крыльях у них работают два скоростных автоматических пулемета и через винты бьют еще два. Поливают как в душе!

Хозе в тот миг левой рукой даже за сердце схватился, так все мелькало перед глазами и гремело внизу. Различить что-либо было невозможно. Где уж там! На высоте 15 метров от земли при полной-то скорости разве что увидишь? Черное и белое, серое и красное, вот и все! Рябит в глазах. Потом Хозе взлетел вверх и взглянул под крыло, чтобы оценить обстановку: от конницы мало что осталось. Тогда он полетел вдоль колонны пехотинцев. Грузовики на шоссе остановились, они не могли двигаться ни вперед, ни назад. Рвались бомбы, машины горели. Паника все увеличивалась. Солдаты бросали винтовки и разбегались в стороны. Многие из них поднимали руки кверху и стояли так, уставившись в небо, как в столбняке. Часть лежала на земле, закрыв лицо руками, а остальные убегали к кустам, но по дороге падали, скошенные пулеметным огнем. Какой-то офицер, очевидно, сошел с ума: поднял над головой марокканское седло и присел на корточки, как бы защищаясь от самолетов. Но мой Хозе вряд ли заметил все эти подробности, не до того было. Об этом позднее рассказывали пленные. Хозе делал заход над колонной, потом взлетал свечой повыше и затем опять шел стремительно вниз, нажимая кнопки пулеметов. От дыма, жары, трескотни пулеметов и воя моторов Панчо обалдел. Веки у него покраснели от воспаления, зрачки помутнели. Через минут десять ребята подтянулись вверх, осмотрелись и ушли от этого побоища. Задание они выполнили, да к тому же со стороны Авилы показались черточки: это на помощь фашистам летели «фиаты». Но наши не стали на них тратить время.

Они обогнули Толедо с запада, выискивая себе еще мишени. Враг прятался, по самолетам упорно стали бить зенитки, нужно было возвращаться восвояси. После подобных удач, сударыня, всегда бывает прекрасное настроение. Мой Хозе отдышался, отошел, вытер с лица пот и начал кричать что-то во все горло. В воздухе-то и наедине он очень разговорчив. Так они возвращались к себе, скользя над территорией врага. Набрали высоту. Солнце сквозь блестящие круги пропеллеров слепило глаза, но все было хорошо. Панчо уже считал себя самым счастливым на свете. Здесь, однако, сударыня, история еще только начиналась. Пока наши копались на шоссе у Толедо с пехотой, с аэродрома близ Саламанки поднялись фашистские бомбардировщики и пошли себе, как говорится, потихонечку, направляясь, видимо, на Таранкон. Мятежникам не терпелось сорвать связь между Мадридом и Валенсией. Ребята их заметили сверху, уже летя над своими окопами. Представьте себе, какая ярость всех охватила. Проклятые воры, как они смели прорваться! Ну, и «газанули» им вдогонку. Настигли быстро. Те и оглянуться не успели, как наши самолеты ворвались в самую гущу разбойников. Началась потасовка! Хозе сразу же кинулся к серому трехмоторному «юнкерсу-52» и атаковал его. Тот лениво стал откалываться от стаи. Он, может быть, и не хотел этого, но Панчо энергично отрывал его, как овчарка непутевую овцу от стада. Он был настолько назойлив и смел, что «юнкерс-52» скользнул вниз, развернулся и полетел к себе домой. Не выдержал! Вы ведь знаете, это у них принято. Панчо кинулся за ним. Жалил его со всех сторон, но и тот тоже отстреливался. Они быстро удалились от места боя, где один из бомбардировщиков уже со свистом сыпался вниз, дымя, как хороший смоляной факел. Хозе неистовствовал. Он подлетал сбоку, снизу, сверху, с хвоста, но серый «юнкерс-52» упрямо уходил к своим. И тогда Панчо принял решение. Его, сударыня, можно принять только один раз в жизни. Он решил лучше умереть, чем дать врагу уйти. Я не видел, какое в этот момент у него было лицо, но то, что у него теперь слегка дергается правое веко, это я знаю наверняка. Большое напряжение сил! Панчо зашел «юнкерсу-52» в лоб, разогнался снизу и, полузакрыв глаза, бросился вперед. Руки побелели, сжимая штурвал, ноги закостенели на педалях. Он решил ударить врага, протаранить его! Потом Хозе мне рассказал про эти минуты, правда, нехотя, словно редкими каплями, падали его слова, но все же ничего не утаил. Только об одном он тогда и думал: как бы руки сами не дернули в сторону штурвал. До слез не хотел этого, кусал себе губы, чуть ли не молился. В этот момент у него была страшная борьба между телом, которое хотело жизни, и волей, которая стремилась к победе. Если вам нужно определение этому, то можете называть это геройством или доблестью, как вам угодно.

И вот в этой борьбе пяти мужчин – с одной стороны, и одного – с другой, выиграл Хозе. Здесь сказывалось превосходство его воли. Фашисты не выдержали жестокой дуэли. Именно, может быть, потому, что их было больше, они трусили и не смогли хорошо сосредоточить свои силы. «Юнкерс-52» клюнул вверх носом и развернулся вправо. Это пришлось кстати дорогому моему Панчо. Он взлетел над врагом и «сел» ему на спину. Есть у летчиков такое выражение! Теперь «юнкерс-52» находился в его руках, был в полной его власти. Хозе пикировал на него сверху, жал к земле, и тот подчинялся, стал даже как-то слабее отстреливаться, очевидно, оттого, что попасть в мелькающий на солнце истребитель невозможно. Враг не скидывал вниз и своего смертоносного груза, он полностью был деморализован. Хозе висел над ним как мяч. Понятно вам, почему его с тех пор зовут «наездником из Кастилии». Он «сидел» на этом «юнкерсе-52» как хозяин верхом на породистом коне.

Трехмоторная грузная машина опустилась в поле у дороги. Хозе стрекозой сел в стороне. И сейчас же открыл огонь из пулеметов. Но не всерьез, а так, для острастки. Бил поверх машины. Эта затея дала быстрые результаты. Из «юнкерса-52» вылез сначала летчик, а затем остальные фашисты. Всего пять здоровенных молодых немцев. Им не хотелось взлетать в воздух от своих же собственных бомб! Какие же у них оказались рожи, сударыня! Вам не вредно было бы тогда на них взглянуть. Они встали у правого крыла, выстроившись по росту и подняв руки кверху. А к месту посадки уже спешил народ. Бежали наши ребята, поблизости оказались пехотинцы и танкисты. Когда немцев окружили, Хозе вылез из кабины. Он сразу же сел на землю, как только ступил на нее ногой. Сел и закрыл голову руками. Все думали, что он ранен, но Панчо, внезапно проведя по лицу руками, будто снимая какую-то пелену, встал, пошел к «юнкерсу-52» и принялся его осматривать. В этот момент рядом приземлился еще один самолет. Прилетел товарищ из эскадрильи Хозе. Он летел мимо со своим наблюдателем, возвращаясь после разведки на базу, и решил посмотреть, что здесь происходит. Его удивил самолет противника. Приятели начали рыться в «юнкерсе-52». Потом Хозе выбрался из машины и подошел к пехотинцам. Немцев к тому времени уже увели. Панчо велел поставить около самолетов охрану, а сам, похлопав стрелков по плечу, пошел снова к «юнкерсу-52». Затем вся компания, к удивлению окружающих, села в машину. Хозе со своим приятелем включил моторы и осторожно взлетел. Сделал круг над полем и направился к фашистам, оставив зрителей стоять с открытыми ртами. Летели низко, из ложбинки в ложбинку, чтобы не попасть под обстрел собственных зениток. Перелетели линию укрепления и сразу же пошли вверх. Хозе по-прежнему у штурвала, а его приятель-летчик со своим наблюдателем – у пулеметов для знакомства с новым оружием. Вначале Хозе хотел лететь на аэродром в Саламанку. Но потом решил поискать аэродром поближе, надо было все это делать быстро, пока враги не раскусили, в чем дело. Резко свернул влево и пошел на Талаверу-де-ла-Рейна, но там ничего не обнаружил. Дьяволы, здорово замаскировались! Его несколько раз подмывало сбросить свой груз на окопы и укрепления противника, но парень сдерживался. «Юнкерс-52» был нагружен бомбами, как рыба икрой, и Панчо искал подходящий объект, чтобы как следует метнуть все эти матовые металлические яйца. Он искал хороший аэродром. Самолет пролетел над Македой, но и здесь аэродрома не было. Тогда Хозе повернул на Сан-Мартин-де-Вальдейглесиас. Подлетая к нему, он увидел справа за оливковыми деревьями широкое ровное поле и серые парусины походных ангаров и мастерских. Минута, и самолет уже гудел над полем! Сделал круг, второй… Внизу забегали фигурки и выложили в середине площадки белый посадочный знак. На аэродроме узнали «юнкерс-52» и приветствовали его. Хозе сделал еще третий круг. Он снизился, чтобы оглядеться, и прошелся над ангарами. На старте стояли шесть истребителей «хейнкель». Около них суетились летчики, они готовились вылетать. Справа и слева по бокам аэродрома виднелись под чехлами бомбардировщики. Мой Хозе решил быстро: вперед надо уничтожить истребители! Он повернул бледное, потное лицо к своему другу, второму летчику, и кивнул ему головой: «начинай, мол»! И полетел поперек старта совсем недалеко от «хейнкелей».